Кинжал врезается в столешницу с более глухим стуком, чем от него можно ожидать. Стук в бубен громче. И звук, становится все тяжелее с каждой секундой, наваливается на плечи, тянет вниз. Равномерное бум-бум прорастает из паркета, тянется от стен к костлявым пальцам, вместо тяжелых колец, унизанными крупными суставами. Звук заполняет комнату плотной подушкой. Ведьме тяжело вздохнуть и еще тяжелее выдохнуть, но нужно. Только так она сможет хоть что-то сказать. Разомкнув тонкие от возраста губы, скорее похожие на еще одну глубокую морщину, она выдыхает древние слова на забытом всеми языке. Она призывает, она спрашивает и требует. Но из раза в раз ответа нет. Только свечи трещат все сильнее, и ведьма порадовалась бы, если бы это хоть что-то значило.
– Давай же, – нетерпеливый голос звучит бодрее, чем этого можно было ожидать от седовласой, склонившейся над рунами старухи. – Я немного прошу. Просто верни все как было. Чтобы дети не бежали на чужбину, вырывая корни свои из родных болот. Это немного в ответ на верную службу.
Но ответом ей звучат все те же равнодушные бубны да свечи.
– А если я уеду, тебе понравится? Понравится быть брошенным? Понравится, если никто не будет почитать тебя? Никто не будет жертвовать тебе ни временем, ни дарами? – звенящая злость в голосе передается бубну и свечам, передается стенам и потолку, каждой серебряной волосинке, убранной в косы. Но и это остается без внимания Укко – верховного бога. Покровителя и защитника. Боги давно молчат и не отвечают на молитвы большухи. Поэтому родные уезжают, поэтому семья настаивает, чтобы ведьма покинула богами забытые земли предков, где их лишают шанса сохранить наследие и себя.
Сил все меньше и от этого противно, ведьме противно от самой себя, ведь она не может даже ритуал до конца довести. Вот уже и руки подрагивают и напрягать голос все сложнее. Но она не сдается. Пробует еще раз. Кажется, последний.
– Я не прошу возмездия, не прошу мести. Дай мне силы отстоять причитающееся по праву. Дай мне… – горло першит, голову все сложнее держать прямо, так и клонится к столешнице, к полу, к земле.
Камешки рун подрагивают на тяжелой скатерти и это не треск истлевающих свечей, истекающих белым воском на багряное полотно. Это знак. Надо собраться, надо дожать, ее слушают. Но мысли вязнут, они путаются между «бум» и «бум», не успевая сформироваться в предложения. Ведьма чувствует, как момент уходит, что вот сейчас последняя возможность быть услышанной или… «Пакуй чемодан дорогая, здесь уже нечего ловить», – это не в голове, настороженно понимает ведьма. Это снаружи, как и бубен, как и свечи, как и ветер, проверяющий на прочность стекла в окнах.
– Нет! – цедит старуха сквозь зубы, а саму в стул вжимает. Деревянные ножки скрипят от давления, вот-вот сломаются. А может быть, позвоночник не выдержит раньше. Ведьма упрямо хватается за воткнутый в столешницу кинжал, за лезвие и тянется, пытается сесть прямо. Ладонь обжигает болью, по лезвию тонкой струйкой течет густое, красное. Горло перехватывает, дышать все тяжелее, но опустить руки и сдаться – не вариант. Пусть лучше она умрет здесь, где и положено. А уже после потомки решают.
В глазах темнеет, все труднее держать голову прямо, держать хоть как-то, и ведьма упирается лбом в столешницу, дышит прерывисто. Все силы уходят на то, чтобы не отключиться, пока кровь, струйкой сползая по лезвию, добирается до стола.
Кристальная тишина комнаты кажется гудящей. Озон в воздухе бодрит, и старуха не верит, что это все. Просто не может быть, что на этом все закончится. Она оглядывается. В неверном свете умирающих свечей тени прячутся по углам, но в них ничего, кроме ее обычных страхов и тревог. За спиной ничего кроме шкафа полного свитков, дневников и старых книг. Перед ней ничего кроме успокоившихся рун. Хагал – гнев природы, испытания, разрушения. Силы, которые невозможно контролировать. Именно это большухе и нужно. Свобода от контроля, невозможность усмирить стихию. Дикая магия, которую неучи из власти пытаются упрятать в клетке из законов и указов. Ведьма не в силах сдержать надтреснутый смех, вырывающийся из груди сгустками. Ведь рядом с ней лежит руна Эзель – выход из ситуации. И последняя – Ис – зима, мороз, неподвижность.
Ведьма подталкивает ее кончиком пальца и обжигается ледяным прикосновением. Тянет в рот палец и хмурит тонкие седые брови.
– Брось негодовать, дитя. Ты звала, мы пришли. – голос, объединяющий в себе сотни голосов не внутри головы, снаружи, заставляет задержать дыхание. Сфокусироваться на том, что есть в комнате. Стол, шкаф, книжная стенка, карта города с дельтой Невы и каждым из ее рукавов. – Ты просила спасения от захватчиков – МЫ принес его.
Хрустальная люстра над головой со звонким хрустом разлетается на мелкие осколки, расцарапывая тонкую как калька кожу рук, лица, шеи. Но большуха чувствует – так надо и зажмурившись, терпит.
***
Косте не спится. Он ворочается на кровати. Как в кокон, заворачивается в одеяло. Накрывает голову подушкой и через мгновенье откидывает ее. Одеяло тоже летит в сторону. Но нет, Косте показалось, что душно, на самом деле в комнате дубак и он уже в следующую минуту тянется за одеялом, снова заворачивается в кокон. Беспричинное волнение змеиным клубком расползается по всему телу, вьется в ногах и руках, даже в голове, будто проверяет стенки черепной коробки на прочность.
А Коту до лампочки. Спит без задних ног, растянувшись на полдивана и конец света не заметит, даже если сейчас прямо у уха что-то взорвется… Грохот за окном вырывает Костю из мыслей и крепкой хватки постельного белья. Бомба – не бомба, а точно ведь что-то случилось. Змеиный клубок тревожности затихает, получив свое. Костя выглядывает в окно. Еще перед сном за ним была небольшая улочка, покрытая мартовскими сугробами. А сейчас ничего не видно из-за тумана. Да такого плотного, что ни соседнюю хрущевку, ни березу у окна не видать. «Странный туман», думает Костя и тут же порыв ветра этот туман уносит, расчищая небо и обзор.
– А, так это авария! – по привычке он разговаривает с Котом. По традиции рыжий мордастый нахал смотрит на Костю со взглядом «и зачем мне это знать, по-твоему?» зевает и, сладко потянувшись, моментально засыпает.
– И машины все по капот в кипятке, – игнорирует Кота Костя и понимает, сегодня он уже не уснет. Писк грузовика экстренной службы, матюки работников прямо у него под окнами – не звучат как колыбельная, не убаюкивают, мягко говоря.
– Значит, чай, – выдыхает Костя и идет на кухню, включает электрический чайник. Можно и магией, но хочется хоть чем-то шум на улице заглушить, создать свой. Костя натягивает свитер, растянутый, но теплый. Без работающих батарей в хрущевке быстро становится невыносимо, до костей промозгло. Если провести ревизию всех трещин, окажется, что это здание уже не должно стоять. Костя уверен: дом до сих пор держится на честном слове бригадира. Что ни говори, а честное слово – серьезная магия. Еще лет пятьдесят эта развалюха будет здесь и хоть бы хны. А потом еще пятьдесят из вредности. И никакие попытки ее снести не сработают.
Чайник щелкает, выключаясь и Костя достает из серванта кружку. Большую, офисно-белую, совершенно неподходящую к старенькому, округлому серванту. Взгляд цепляется за фотографию, стоящую между стекол. Фото сделано давно, на курсе втором? На первом. Лера улыбается, глядя в камеру, а он жмурится будто от ее улыбки, а не от беспощадных солнечных лучей. Сентябрь тогда выдался теплым, это были его первые недели в Питере. Он уже успел наслушаться всех этих «да ты не понимаешь, здесь минус пятнадцать, это как ваши минус тридцать пять. Влажность». А Косте было плевать. Во-первых, до зимы еще дожить надо, а во-вторых, ну что они, в самом деле, удумали сибиряка холодом пугать.
***
– Соболев, занят? — Лерка непосредственная и легкая на подъем будто подлетает к столу, за которым Костя только-только собрался делать домашку.
– Тихо ты, древня, что орешь? — шелестом листьев со всех сторон доносится шепот.
В библиотеке тихо. В промежутках между стеллажами с книгами уже вовсю занимаются студенты. Молча сидят. Все знают и первым делом первокурсникам рассказывают, что библиотекарша хоть и выглядит, как самая милая бабушка из диснеевского мультика, но как только кто-то нарушит тишину в библиотеке, получает проклятье молчать до конца недели. Это в лучшем случае. Поэтому в царстве Суздалевой всегда тишина такая, что между шелестом от перелистывания страниц можно услышать, как едва заметно трещит электричество в настольных лампах.
А тут Лерка — не человек, а ураган. Вроде и шепчет, но как-то слишком громко. Костя палец к губам прикладывает, мол давай потише. И практически одними губами спрашивает:
– Что опять, Юрова?
Лерка все время пытается его куда-то утянуть. Поэтому Костя всем своим видом показывает, ни землетрясение, ни обвал потолка не заставит его выйти из-за стола, пока не будет готов реферат на тему фактов и мифов о русалках.
– Я тебя обещала в пышечную сводить, — жмет плечами одногруппница, — здесь недалеко.
О, этого «здесь недалеко» Костя тоже наслушался и уже не раз был обманут.
– Знаю я твое недалеко, в прошлый раз на полдня встрял. У меня реферат и задачки надо решить до завтра.
– И чего этим магам вечно не рассчитать, кому и сколько зелья должно достаться, лишь бы студентов напрячь, — фыркает Лерка. — На этот раз точно недалеко. Бабушкой клянусь.
– Ну разве что клянешься бабушкой, — вздыхает Костя и однокурсница хватает его за руку и тащит из библиотеки, вниз по лестнице, на улицу. Юрова всегда быстрее ходит, даром, что ростом маленькая.
Они выходят на набережную Мойки и почти сразу поворачивают на небольшую улочку.
– А точно недалеко? — с опаской уточняет Костя, будто Лера его не в пышечную пообещала отвести, а на подпольные бои водяных.
– Да разберешься ты кому и сколько зе… — нетерпеливо ворчит Лера и лямку сумки, перекинутую через плечо, поправляет.
– Я вообще про другие задачи.
– Это про какие? — Лерка замедляется и с подозрением смотрит на одногруппника.
– Про те, в которых нужно рассчитать процент применения силы для подъема пера, папки, стола…
– Блин, забыла про них, — бьет себя ладонью в лоб. — Пять минут и придем, точно тебе говорю. А списать дашь?
– А сама попробуешь решить?
Юрова фыркает и ускоряется, Косте приходится почти бежать.
Первый месяц первого курса, а этот диалог уже повторяется не раз. Костя, выросший в университетском городке, в семье профессоров и академиков привык шуршать за книжками, решать, умножать, делить и все вот это. А Лерка, ведьма из Семьи. Не из итальянской мафии, но чем-то похоже. Эта семья из тех, кого еще Пушкин называл чухонцами. Народ Чуди жил здесь до Петербурга и магические традиции хранит поколениями. В то время как Костя все из книжек знает, теоретически, Лерка в этом с детства варится, знает, что и зачем, а почему и как объяснить не может, действует часто по наитию. Вот и в предметах точных, технических, требующих четких расчетов, вязнет как муха в патоке и вылезать не особо хочет.
– А это что? — Соболев замечает зеленоватую церквушку, зажатую между другими историческими зданиями, серыми, высокими по сравнению с ней. Останавливается, чтобы сфотографировать. Маме надо показать, отчет, что не только за книжками сидит, что культурную столицу осматривает, гуляет.
– Собор святой Анны, — откуда-то из-за спины голос Лерки звучит прерывисто.
Костя оборачивается и ничего не понимает: однокурсница, как первоклашка прыгает с камня на камень кладки дороги, стараясь не наступить на шов между ними. Он помнит, как одноклассницы делали также, только старались не наступать на швы между кафельными плитками или на трещины в асфальте.
Костя трет шею, там, где темные волоски совсем коротко подстрижены.
– Ты так делаешь, когда неловко, — фыркает Лера.
Соболев руки на груди скрещивает, только чтобы не повторять движение, которое покалыванием волосков по ладони отвлекает от неудобного чувства, будто застрял в обуви не по размеру. А значит, действительно неловко. В компании подруги — довольно часто.
– Ты что творишь?
– Прыгаю, — усмехается она.
– А зачем? — Костя дергает манжеты рубашки поправляя. Только чтобы руки занять хоть чем-то.
– Погоди, — Лерка выпрыгивает какой-то известный только ей узор, запрыгивает на поребрик и одним движением поправив подол платья, уже спокойно идет в сторону вывески «Пышечная». Костя так и стоит, замерев. — Ну что я кричать тебе на всю улицу должна? — ворчит однокурсница и машет рукой, открывая дверь кафе.
Внутри тепло, даже жарко. Пахнет кофе и чем-то еще, приятным. Пока Костя занимает столик, Лерка уже делает заказ и через несколько минут тащит тарелку. На тарелке горка жаренных, золотистых, кривых колечек из теста, посыпанных сахарной пудрой.
– Жуй, пока не остыли, — Юрова вгрызается в золотистое и сладкое, закрывает глаза от удовольствия. Пудра сыпется на черные джинсы, но она не замечает. Только покончив с третьим колечком, вытирает пальцы салфеткой. И без предисловия начинает: — Это древний ритуал.
– Съесть три пышки? — с подозрением уточняет Костя.
– И это тоже, но ты про прыжки спрашивал.
– Прыгать, не наступая на швы плитки — это древний ритуал? — фыркает Соболев и берет пышку двумя пальцами, будто так не запачкается. Пытается аккуратно откусить, но сахарная пудра все равно остается комочками в нелепых пучках волосков над губой.
– Ну хорошо, не прям древний, но достаточно старый, — Лера протягивает ему салфетку.
– Для чего? — пышка, конечно, вкусная, но про бытовые ритуалы узнать для Кости всегда интереснее.
– Прыгать надо, чтобы хтоническое зло из недр земли не вырвалось в город и не разрушило тут все, — однокурсница говорит тихо, вкрадчиво. И смотрит не на него, а на продавщицу за прилавком, будто контролирует, чтобы та не услышала секретную информацию.
«Лучше б в библиотеке так говорила,» — думает Костя. А здесь в окружении людских разговоров, шума кофемашины, мотора с улицы… Ему приходится наклониться вперед, чтобы расслышать.
– Лер… — Соболев качает головой и возвращается к уже подостывшей пышке.
– Да погоди, — она отодвигает тарелку к краю столика, и сама придвигается ближе. — В общем, люди здесь живут давно. Живут, обижаются друг на друга, обиды эти порой с детства в себе носят. И все эта энергия…
– Уходит в землю, ведь человечество сейчас очень заземлено, — догадывается Костя.
– А это ты знаешь, — фыркает Лера.
– Ладно-ладно, молчу.
– Да все просто, энергия действительно накапливается в земле. И если ее не сдерживать, не уследить, то в какой-то момент она рванет.
– А прыгать…
– Да, это и есть ритуал сдерживания. Нет, не сдерживания, какое-то другое слово, — тяжело вздохнув, Лера берет еще одну пышку и запихивает в рот. — Боги, ну почему так вкусно.
– Погоди, но девочки из моего класса делали также, а они вряд ли ведьмы. Совершенно точно даже не с боку припеку, — хмурится Костя, он-то уверен, что один такой на всю школу, кто смог в Академию поступить.
– Ну да, завирусилось, получается. Бывает, — Лерка запивает пышку черным чаем. — Коренных народов среди волшебников не много, а так магия ритуала усиливается. Получается, даже лапотники бывают полезными.
– Лапотники? — снова напоминание, что Лера хоть и учится с ним в Академии, а все равно не такая, как все студенты. Она старается вливаться, но нет-нет, а пролезет какое-то такое словечко. Деревенское, что ли.
– Те, кто не могут в магию, — кивает Лера.
– Ну то есть бездари?
– Ага.
– Слово-то какое, — Костя откладывает пышку так и недоев. — Слушай, а другого способа справиться с этим злом злодейским нет? Ну, понадежнее?
– Разве что отправить всех на психотерапию. Поголовно, — фыркает Лерка и забирает Костину недоеденную пышку. Секунда и той уже нет.
– Ну да, действительно, — задумчиво тянет Костя и отпивает уже порядком остывший чай.
***
Чертыхнувшись Лера поднимает ворот пальто и натягивает шарф на уши. В голове только проклятья и желание закурить. Проклясть хочется все начиная с вечно не убранного снега, что упрямо превращается с болота грязи, заканчивая катком, в который все это безобразие превращается, стоит градуснику показать ниже нуля. Можно было бы решить, что Лере просто не нравятся промокшие от слякоти ноги. Или то, что от этих температурных качелей, что город устраивает голова тяжелая, хоть не поднимай, но нет. Она проклинает и себя, и свою привычку одеваться легко и незамысловато, будто самое страшное, что ей грозит это небольшой дождь и плюс шесть градусов европейской зимы. А не питерские снегодождь по щиколотку.
«Ты же русская, у вас всегда холодно, ты не должна мерзнуть», звучит в голове французскими голосами. Лере от них отмахнуться хочется точно так же, как от ветра, из раза в раз швыряющего почему-то острые капли дождя в лицо. Светлые пряди то и дело лезут в глаза, и Лера, все еще непривыкшая к длине недавно обстриженного каре, снова проклинает себя даже за это решение.
Остановившись у арки, ведущей во двор-колодец, она осторожно заглядывает внутрь. У дверей парадной, как всегда, дежурят извечные старушки. Будто дел у них других нет, кроме как голубей кормить. Слушать охи и ахи о том, как она изменилась, совершенно не хочется, и Лера достает из кармана пачку сигарет, в надежде, что пяти минут хватит и они разойдутся по домам.
Щелчком пальцев поджечь кончик сигареты и затянуться, смачно так с удовольствием. Все, что ей прямо сейчас нужно. А еще придумать, как уговорить бабушку уехать из этого города забытого богами. Да поскорее.
Будто бы гром над головой прокатывается по крыше грохот. Лера, подавившись дымом, отступает на шаг, второй. С противоположной стороны улицы долетает крик «берегись» и тут же тонет за шумом ледяных обломков, врезающихся в то пятно света от фонаря, в котором Лера стояла еще секунду назад. Но сердце стучит еще громче, будто бы прямо в голове и ритм в уши отдается.
К ней кто-то подбегает, трясет за плечи, кричит. Но она не слышит. И ответить ничего не может. Воздуха не хватает. Нет, ей не нужна скорая. Нет, вызывать полицию точно не нужно. Какой иск к коммунальщикам? Вы о чем? Какая компенсация? Какой ущерб?
Время идет, дни тянутся, а город все не прощает. Она поняла это сразу, когда такси, на котором ехала из аэропорта, сломалось, а второе так и не прибыло на вызов. Третье окатило с ног до головы тающей жижей, сумасшедшим коктейлем из соли, грязи и реагентов. Город не принимает Леру обратно, вряд ли уже примет. И это может превратиться в проблему.
***
– Соболев! – окрик начальника застаёт врасплох, Костя подпрыгивает на стуле и будто просыпается. – По вашему отделу всё готово?
– Учения по отлову волшебных тварей проведены, сотрудники проинструктированы, снаряжение все получено, уже на складе. Обмундирование там же, – Костя чеканит, смотрит перед собой, представляя список задач.
– Все бы так заранее готовы были, да, Копенко? – язвит Хухулев.
– Чуть что так сразу Копенко! – Ленька бурчит под нос. – Разрешили бы снег магией убирать, так мы б его… – начальник, вылитый Завулон, смотрит грозно, Лёнька краснеет и замолкает.
«Так странно», – думает Костя. Ведь логично, если б он на Гесера был похож. У нас здесь как-никак силы света, готовятся дать отпор духам тьмы.
– Соболев, сегодня наблюдателем вместо большухи будет… – Хухулев стучит по столу пальцем и просматривает толстый ежедневник, – внучка ее. Имя не помню.
– Да какая разница, чудики и чудики, – где-то справа смеются. Костя смотрит только перед собой, а по голосу не может определить, да и не надо.
– А она разве не твоя однокурсница, Соболь? – подначивает Ленька.
– Лера? – хмурится Костя, а у самого только и пульсирует в голове «Лера приехала».
– Ну раз там такие плотные знакомства, значит, Соболев, проследи, чтоб без скандалов в этот раз. Возражения есть? Возражений нет. Свободны. А мне ещё с губером…
Костя собирает в папку с гербом пустые листы, на которых так ничего и не написал, хлопает по спине Лёньку и выходит из кабинета. Годы академии, красный диплом, практика-практика-практика, чтобы взбесившихся котов, да козликов отлавливать? Допустим, бездарей напугает, если их детей вдруг сожрёт гигантский кот. Древней живности не объяснишь, что это не дети непослушные, это правила игры за тысячелетия изменились.
Только у кабинета Костя замирает. Так ли хорошо это получается? Спасать детей, держать город в порядке? Никаких водяных и леших, даже привидений за последние несколько лет никто не видел. Значит он хорошо работает? Значит он достойно справляется? Значит все правильно? Так может, уже пора быть довольным? Может быть, пора… «Ну не знаю. Заняться хоть чем-то помимо работы?» – вдруг мелькает мысль почему-то маминым голосом.
– Блин! Соберись уже! – грозно смотрит на притихшую секретаршу, –Саша, предупредите все группы о полной готовности, через полчаса и, чтоб без опозданий!
И чеканя шаг, заходит к себе в кабинет, верхний свет не включает, ковер стук каблуков смягчает. Бросает папку на идеально чистый стол. Ручка к ручке, телефон стоит под определенным углом, как и монитор. Ни одной лишней бумажки, цветочка или семейной фотографии.
Переодевается в теплые вещи, в сумку собирает артефакты: для лечения (мерцающий светло-зеленым), непроницаемо-черный опаловый куб для определения направления движения, потому что смартфон может сбоить из-за магии, изогнутый топорик, покрытый тонким узором защитных рун. «Собираюсь как на битву», ловит себя на мысли Костя и тут же отмахивается от нее. Ну какая битва. Все спланировано по часам, он готов к любому форс-мажору. Хоть сейчас…
***
Квартира встречает Леру подозрительным безмолвием. Как будто даже магия в стенах спит и не отзывается приветственным теплом, как это обычно бывает. Ведьма хмурится, стягивая ботинки, не наклоняясь и плевать, что это портит обувь.
– Да чтоб тебя… – шипит, когда с шарфа за шиворот свитера падает снег и убедившись, что волосы не так уж сильно пропахли табачным дымом, все-таки обходит квартиру, в попытке отыскать притихшую большуху.
Кухня, гостиная, спальня. Дверь с тихим скрипом открывается, впуская в неосвещенный кабинет теплый ламповый луч из коридора.
– Бульбуль? – Лера морщится от детского обращения, которое все пытается выкинуть из своего лексикона. Ей давно уже не десять, чтобы продолжать так называть бабушку.
Свет от автомобильных фар, случайно попадающий в комнату, делает обстановку жуткой, заставляет передергивать плечами, когда между лопаток пробегает холодок. Язык колет от привкуса озона, и Лера тянется к выключателю, просто чтобы понять, что здесь происходит.
– Лерочка, – голос слабый, дрожащий, в нем не осталось ни следа той мощи, что чувствовалась еще недавно. Внучка срывается с места, подбегает к сгорбленной, еле сидящей старушке и придерживает ее, когда большуха соскальзывает со стула.
– Ну, надеюсь, ты со всеми делами закончила, – помогая подняться, тут же крепко обнимает, чтобы бабушка не упала – у той колени подгибаются, как только внучка пытается удержать ее вертикально. – Даже если не закончила. Пора отдохнуть.
– Некогда отдыхать, Лерочка, – тяжело вздыхает большуха и Лера знает эти плачущие нотки, знает, что за ними последует. Как и то, что не сможет отказать, как бы ей не хотелось. – Эти неучи из министерства вызывают.
– Уверена, если ты объяснишь, скажешь, что на ногах стоять не можешь… – осторожно шаг за шагом Лера выводит бабушку в узкий коридор, и сама чуть не падает: ритуальная одежда изрезана, в косах поблескивают мелкие осколки, лицо все покрыто ранками. – Да что у тебя произошло?
– Что надо, – грубо обрывает бабушка и ладонью в стенку опираясь, отстраняется от внучки. Благо до комнаты идти недалеко. – Я в твои эксперименты ведь не лезу!
«Вообще-то, лезешь», – хмыкает Лера и пока бабушка просто пытается отдышаться и не двигается с места, торопливо стягивает влажные после прогулки волосы в пучок, а то так и норовят в глаза лезть. Бабушка ее попытками изобретать новые дары настолько недовольна, что Лере приходится по ночам работать, просто чтобы лишний раз большухе на глаза не попадаться. А это, вообще-то, утомительно весь день с поручениями по городу гонять, чтобы потом уставшей проверять расчеты на практике.
– Помоги мне, – внучка хватает протянутую бабушкой руку и тут же поражается, насколько она холодная. Лера хоть и невысокая, но ей приходится в две погибели согнуться, чтобы придерживать бабушку, удостовериться, что та не упадет и таки доберется до кровати.
Паркет ноюще скрипит под ногами, пока они неторопливо идут к комнате. Тяжелое дыхание сквозняком посвистывает на весь коридор, поэтому, думает Лера, бабушка оставляет свою просьбу до момента, когда с протяжным стоном облегчения укладывается на пружинящий матрас. А Лера мысленно обратный отсчет ведет. Знает, что приказ ей не понравится.
– Сходи за меня, – выдыхает бабушка, прикрыв глаза, – сегодня ночью неучи из отдела по магическим тварям будут в очередной раз нас всех спасать. Надо проконтролировать, чтобы никого не покалечили…
– Бульбуль, – Лера выдыхает ласковое прозвище в надежде, что это смягчит большуху, – не нужна я там.
Лера знает, что вот это «проконтролируй» просто иллюзия власти, которую бабушке оставили официалы. Они думают, городу не нужна помощь от всяких дикарей, цепляющихся за ритуалы предков. Они думают, городские службы и сами прекрасно справляются. Справляются – никаких аварий действительно много лет не было. Прекрасно ли другой вопрос. Но Лера в это не полезет, нет. У нее своих дел навалом. Убедить бабушку, что отсюда можно и нужно уехать, например. За этим родители ее сюда и отправили.
– Не выдумывай, – кривит губы бабушка, – если этих неучей из министерства никто не проконтролирует, они наворотят с три короба.
– Да у них инструкция на инструкции инструкцией погоняет.
– И в них прописано, что при отлове сфинксов должен присутствовать один из представителей семьи, – строго.
– Прям так и написано? Не большуха? Не глава семьи, а просто один из представителей? – раздражение прорывается в каждом слове.
– А ты мой, – кивает бабушка. – И я тебя умоляю не бери с собой эти твои игрушки. Еще не хватало, чтоб тебе хранение и изготовление нелегальных артефактов приписали. Твой отец меня с потрохами съест, если ему придется вызволять дочу из тюрьмы.
– Этим всем не придется заниматься, если ты, как и обещала, наконец-то поедешь со мной. Родители тебе и комнату подготовили…
– Лерочка, говорила уже. Дела закончу и тогда хоть помирать.
– Эти дела никогда не закончатся, правда?
– Давай на следующей неделе об этом поговорим. А сейчас иди, собирайся.
Лера, тяжело вздохнув, поднимается с кровати и стремительно уходит, в последний момент сдержавшись не хлопает дверью. Разговоры бесполезны, они уже третью неделю повторяются по кругу и не двигаются с мертвой точки. Но что с этим делать, Лера не представляет.
***
– Да чтоб тебя, – берцы скользят в липком, вязком снегу и Костя чуть не падает. – Все Леньке выскажу по поводу уборки, – такой же липкий, как и под ногами, снег крупными хлопьями падает на головы и плечи, оставаясь сугробами на тёмной спецовке.
Костя оглядывается на отряд: егеря вереницей идут по едва протоптанной тропинке вдоль стен Меншиковского дворца. Ветер со стороны Благовещенского моста кидает в лицо шмотки колючего, холодного. Шмотки, похожие на снежки, которые кто-то собрал и теперь развлекается, соревнуясь в меткости. Неприятно, через шаг приходится сплёвывать и вытирать глаза. Впереди Университетская набережная. Соболев слышал, как экскурсоводы говорят про древнеегипетских сфинксов «украшение», «редкости» и даже «защитники». Костя иногда диву дается, что у бездарей считается защитой города. Если бы они знали хотя бы десятую часть…
За спиной Кунсткамера со своими уродцами. Благо они ни на какие праздники не бунтуют. А вот сфинксы, их в городе много. Пришлось открывать дополнительный набор егерей, чтобы усилить бригады. Особенно эту. Иначе с «защитничками» им просто так не справиться. Точно хотя бы один вырвется и побежит по городу народ пугать.
Костя проверяет экран мобильника, один за другим от отрядов приходят уведомления «на месте».
– Хорошо, что метель, – старший егерь, Михалыч, похожий скорее на медведя в этой свой облепленной снегом шубе, оглядывается по сторонам, когда отряд останавливается у сфинксов. Михалыч как будто шеей не может крутить, всем телом поворачивается то направо, то налево, – лапотники по домам сидят, пока мы тут с кошаками возимся.
– Это раньше отдел с ними не справлялся, чем только не прикрывали разрушения, даже наводнениями. А последние годы…
– Большуха говорит, что в этом году пророчества неясные, – Михалыч мрачно перебивает Костю.
– Ага, понятно. Большуха. Давайте по плану, – командует Соболев, поправляя перчатки.
Ему предыдущего раза хватило, когда все отделы узнали, что в универе он участвовал в чухонских ритуалах. Каждый норовил спросить: едет ли он прыгать через костер в июне или может быть, будет собирать в лесу листья и ветки на Осенины. Костя, конечно, не стал усугублять ситуацию и объяснять, что у коренных этот праздник называется иначе. «Рассказывать это только подкармливать их приколы», – решил тогда Костя и в коем-то веке промолчал.
И все-таки змеиный комок в солнечном сплетении вьется, дергает. «Может и надо было что у Большухи уточнить», – прикидывает Костя и сам же себя уговаривает, – «ты профессионал, неужели сам не разберешься». Последнее почему-то звучит голосом отца. Костя мотает головой и снова смотрит на часы. Пока что все идет по плану. Егеря раскрывают сети, переливающиеся золотыми искрами сдерживающих заклинаний, и накидывают на ещё не оживших сфинксов.
– Резче, мужики, что-то у меня предчувствие дурное, – гаркает на всех Михалыч и егеря ускоряются: на головы, украшенные клафтами, накидывают канатные петли и привязывают к колышкам, вбитым меж плит. Едва успевают, по гранитным бокам уже трещины ползут и рык, глубокий зычный, прямо из кошачьей груди слышен.
– Приготовьтесь! – Соболев смотрит на наручные часы и только сильнее хмурится, раньше обычного. Проверяет мобильник, уведомления о готовности пришли не от всех. Это может стать проблемой.
Гранит оглушительно разваливается на куски, канаты моментально натягиваются, колья елозят, Костя как можно скорее укрепляет их заклинаниями и хватает сетку, помогает близ стоящему егерю.
– Поднажмите, мужики! – кричит Михалыч и егеря приседают, тянут сетку вниз, прижимая к постаменту бьющихся в несвободе сфинксов. – Савелич, ну, чего ждёшь! Вперёд-вперёд.
Савелич, коренастый, похожий на гнома, единственный отказавшийся сменить пимы на сапоги, подбирается как можно ближе, достает из мешка сонный порошок и щепоть летит в лицо сфинкса.
– Три, два, один! Какого…? – вопреки ожиданиям Кости, Савельича, егерей, сфинкс не засыпает, только скалится злее и сквозь зубы цедит что-то на своём древнем, пугающем языке.
– Ё! Начальник, что делать будем? Всю ночь держать не сдюжим! – Михалыч пытается перекричать сфинксов, ветер, метель, весь город, будто бы одичавший в секунду.
– Никто не сдержит, – кричит Костя, но не слышит ни себя, никого. Все звуки меркнут. Смех, низкий, злорадный, а вместе с ним мороз колет тело сквозь усиленную магией одежду, атакует пальцы до судорог, так яростно, что никакие перчатки не спасают.
– Держать! – Соболев надрывает связки в надежде, что голос долетит до егерей. Холодный воздух, проникающий внутрь, раздирающий легкие, сбивает дыхание, будто хочет убить. А смех продолжается, становится громче и злее. Сети, сдерживающие разъяренных сфинксов, трещат и лопаются поразительно беззвучно. Егеря валятся в рыхлые сугробы, пытаются отползти подальше. Сфинкс подрывается спрыгнуть с постамента и тут же задыхается, сдерживает петля на шее.
– Куда! Канаты держать, бл… – Михалыч первый бросается к колышкам, Костя за ним. Скрюченными от холода пальцами неловко пытается схватить канат и натянуть сильнее, обездвижить зверя.
Костя сконцентрирован на искаженном гневом лице твари, не видит ничего кроме.
– Лапы, лапы держи, – кричит Михалыч, заметив, что сфинкс, как самая обычная кошка, свирепо сражается с ошейником, пытаясь содрать то задними, то передними лапами. Конца не видно бурлящей энергии, стремящейся разодрать егерей. И Костю вместе с ними.
Костя удивлен. Этого не может быть. У него все продумано, рассчитано, спланировано.
– Усыпляющее! Быстро! – кричит, и сам бежит на помощь, удерживать взбесившихся сфинксов. Чувствует удар по голове и падает. Над ним на бронзовых крыльях летает небольшой грифон.
– Это еще с какого… Мужики, берегите головы! – Костя пытается обездвижить грифона заклинанием, но тот будто не замечает прилетевший сгусток магии, только налетает на самого высокого из егерей. Тварь как будто решила, что так будет проще. И действительно, егерю лицо заливает кровью, и он падает, как подкошенный. Благо наваливший за последние сутки снег, смягчает падение. Костя подбегает к упавшему, негнущимися пальцами с третьей попытки кастует сначала комбинацию Столлера, сразу за ней формулу Крива. Только когда кровь останавливается, а рана начинает затягиваться, он выдыхает с облегчением. Но оглядевшись понимает, что рано. Главный егерь все-таки добирается до задницы сфинкса и вкалывает ему усыпляющее зелье. Но зелье не действует. Сфинкс только яростнее начинает вырываться, бить лапами, рвать когтями. Из темноты на них пикирует грифон. Костя не успевает совсем чуть-чуть. Грифон вырубает главного из егерей, когда Соболев с криком: «Вот тебе мелкая тварь» бьет лопатой для уборки снега по не успевшему отлететь грифону. С гулким стоном из бронзовой пасти грифон падает в Неву, пробивая лед.
– Запасные сети где?
***
Лера не чувствует себя одиноко, нет. Так сложилось и она не видит смысла заламывать руки в припадках наигранного горя. Не было никакого резкого отъезда всех. «Великое переселение чухонского народа, ага», – ядовито думает Лерка, а сама черным карандашом на веках стрелки рисует. «Что, моя дорогая большуха? Собирайся? Иди? Слушаюсь и повинуюсь. Бегу и спотыкаюсь, ага!». В зеркале отражается человек вовсе не готовый к вечеринке, но это не сложно исправить. Просто черным пожирнее. И блесток добавить.
Сначала уехала тетя с детьми, еще до того, как вся эта тема с запретами закрутилась. Потом двоюродные, троюродные потянулись. Бабушка соглашалась, мол действительно в Академии «ребятенков учат белиберде». Даже к декану обращалась с просьбой как-то повлиять, но тот прикрылся нормативными актами да учебными программами. А как закон об обязательном лицензировании всех выпускников ввели, так и сама сказала Лерку увозить. Ну родители и увезли на несколько лет во Францию. Год за годом вживаясь, притираясь, прорастая в ту землю, в ту энергию решили там и остаться.
Сейчас-то Лерка, конечно, вернулась, но только потому, что выбора особо не было. Родители работают, когда им в Питер срываться. Это Лерка постоянно без дела, вот и поехала уговаривать бабушку на переезд.
Друзья разъехались. Кто по работе, кто из принципа не захотел получать лицензию на использование магии. А те, кто остался… Многие однокурсницы вышли замуж, родили детей. А Лера ничего из этого не сделала, не пришлось. Вот и красит глаз параллельно прикидывая, кого бы все-таки в бар позвать, чтоб не одной в этот вечер куковать. Лишь бы не идти на Университетскую набережную. Не изображать непонятно кого.
Накрасившись, Лера упрямо берет телефон и открывает приложение для быстрых знакомств.
– Это что? Носок на лампе? Нет. Просто нет. Боги мои, алгоритмы хватит, – настойчиво проводит по экрану телефона влево и продолжает. – Он что, пьяный это писал? Ноуп. Что за нос? – Так проходит десять минут, пятнадцать, двадцать пять. Лера смотрит на часы и фыркает, выключая телефон.
«Видимо не сегодня», решает и как была, в блестящем топе и кожаных штанах, идет на кухню. Кипятит воду, достает лапшу быстрого приготовления из шкафчика, бутылку нефильтрованного из холодильника. Вот такой незамысловатый ужин.
Блестки топа колют кожу до раздражения, но сил нет даже на то, чтобы снять эту вредную полоску ткани. Ей надо собраться с мыслями, выйти в город, но сделать над собой усилие кажется невозможным.
– Там аметисты заканчиваются. Буквально несколько шариков и все, – лапшу, накрученную на вилку, в рот пихает.
– Да и свечи еще б закупить, – шумно отпивает пиво с привкусом ржаного хлеба. Смотрит на часы: пластмассовые, дешевенькие. Вокруг циферблата эдакий обруч желто-сиреневый. Грязный потому, что на нем жир от многих лет готовки осел, если приглядеться, можно отдельные капли заметить. Наверняка и на прозрачной части циферблата их достаточно. Пятнадцать минут до полуночи. Лера переводит взгляд на дверь в бабушкину комнату.
– Никому не нужны эти чертовы ритуалы. Ни нам, ни богам, – и трет глаза, забыв о косметике, размазывая черное по векам, пачкая кончики пальцев. И допивает пиво, не отрывая взгляда от минутной стрелки часов. И все-таки сдается. Идет в кабинет. Роется в стопках никому не нужных программ передач и районных газет долго, пока спина не заболит.
– О, наконец-то! – Лера находит карту города и раскладывает ее на столе, прямо поверх амулетных деталей и ингредиентов для ее небольших экспериментов. Времени убирать все это как будто и нет.
В пучок собирает пару веточек шалфея, веточку лебеды и шмоток ягеля. Мох сухой, крошится, когда она пытается оторвать кусок поменьше, но Лера торопится, спичкой чиркает и наконец-то раскуривает травы, дым от них должен помочь, проверить есть ли авария. Но вопреки ожиданиям, дым не скапливается в каких-то определенных точках. И в форточку не вылетает. Дым просто нависает облаком над картой.
– Если бы такое было возможно… – задумчиво тянет Лера, – решила бы, что весь город полыхает.
Телефон вибрирует входящим сообщением. Михалыч, он редко ей пишет и разве что по делу. Бросив пучок трав в кружку с недопитым чаем, Лера открывает сообщение. Видео в нем не сулит ничего хорошего. Рычание, крики, вперемежку с матом – все, что слышно. Видно же только брызги крови на снегу и далекий Исаакиевский на другом берегу Невы.
– Все-таки Университетская! Да чтоб тебя! – В попытке вытащить холщовую сумку, на пол со стула валится целая куча одежды. Лера тысячу раз обещала себе держать все в порядке, купить сотню систем хранения, чтоб ровно в такие моменты все было под рукой. И пообещает еще миллион раз.
А пока она, как бешеная носится по дому, ищет зелья и блокнот с заклинаниями, пытается прикинуть, какие из них могут вообще пригодиться. Но в голове пусто разве что мячиком для пинг-понга бьется: «не-воз-мож-но-воз-мож-но-мож-но», пока сосредоточенно ищет в сундучке с артефактами нужные камни: опал, малахит, аметист – голубой, зеленой и сиреневой искрой прыгают в ладонь после парочки незамысловатых жестов. «Если на монстров не подействуют, то людям точно понадобятся».
Как это часто бывает в Петербурге, за секунду слабый, едва заметный снегопад превращается в метель, да такую, что соседнего дома не видно. Лера тяжело вздыхает и смотрит на часы. Она должна была быть на месте минут тридцать назад.
Натянув свитер и носки потеплее, она прикидывает, что еще можно взять с собой в этот импровизированный рейд. И тут же одергивает себя: да, там что-то не в порядке, но, в конце концов, на этом празднике жизни, Лерочка, ты просто сторонний наблюдатель, никакой охоты или чего-то такого не предполагается. Бабушка права. Не стоит ей брать с собой дары. Если с ними полиция поймает – несдобровать. Но другого случая опробовать в деле ее эксперименты уже может и не представиться. Да и то, что прислал Михалыч…
– А кто сказал, что полиция меня с ними поймает? – фыркает Лерка и в просторную сумку складывает со стола: прозрачные елочные шары, в которых вьется сгустками дыма, что-то черное, склянки, в одних поблескивает зеленая, а в других голубая жидкость. Прикинув, вытаскивает из тяжелой, резной шкатулки подвеску, с виду дешевую, бронзовую, на тонкой цепочке болтаются два якоря – один речной продольный, другой морской – крестообразный. Сомневается, но все же убирает его в карман джинсов.
***
Как только дверной замок щелкает затвором и Леркины шаги стихают, большуха поднимается с кровати и разминает плечи. Голоса и внутри, и снаружи головы галдят. Говорят, она знает, что делать. И ведьма действительно знает, как наказать официалов, которые жить не могут без любопытного сования своих ушлых носов в древнее, темное. В то, что не влезает в их рамки понимания и знаний. Голоса уверены, что она знает. И это так. Из поколения в поколение запрет на самое страшное передавался только в самый последний момент. Бабушка ей говорила, что даже в самые страшные времена нельзя это делать. Нельзя будить то, что спало сотни лет, еще до того, как восточный царь пришел в эти земли строить город из своих грез.
Но большуха уверена, ее бабушка просто не представляла, что семья будет на грани вымирания. Да из-за кого? Из-за неучей, которых сама породила! Все эти академии и школы для одаренных. Бабушка была уверена, что делает лучше. Но нет. Все пропало. И теперь большухе ничего не остается, ей придется прибегнуть к страшному оружию, которое выгонит из города всех неучей.
Надо пораскинуть мыслишки, а в пустой квартире они от страха сбиваются пыльными комьями по углам. На улице проще будет решить и решиться, уверена ведьма. Голоса предков в голове и вне подтверждают, поддакивают. А значит, она права.
Только почему-то голоса бабушки среди них неслышно?
***
На Литейном мосту благодать. Ажурная решетка словно сети, готова поймать любого из зазевавшихся. Русалки нет-нет, да глянут по сторонам. Порывы ветра в лицо бросаются словно самоубийцы в волны. А в голове у большухи только одно бьется, назойливо, как муха в закрытую форточку: ты все попробовала. Все попробовала. Ничего не вышло. Ничего. Ты станешь последней. Ты станешь свидетельницей гибели своего племени и причиной разрушения своей семьи. Недостаточно сделала. Не все. Предстанешь перед богами, и они тебя спросят: начистоту признайся Нюра, все сделала? Ты им закиваешь, болезная. А они пошлют тебя в дали дальние, прозябать в холоде и забытьи. Только потому, что неправду сказала. Соврала. Ибо был еще вариант, да, Нюра? И сейчас есть этот вариант. Только о нем ты мысли и гоняешь из угла в угол поганой метлой. Да не хочешь на себя ярмо ответственности натягивать. Так какая же ты большуха? Такой большухе ни семьи, ни племени не положено. А уж города и подавно.
От ветра или от позора у старухи глаза слезятся, торопливо она ловит соленые капли подрагивающими пальцами, пока в морщинках не заблудились. Другой рукой достает из кармана шубы помещающийся на ладони ритуальный серп. И те же пальцы, что от мокрого, соленого уже начинают замерзать кончиком серпа чик, пока кровь не выступит. Как только скромная капля выглядывает из тепла на морозную улицу, мажет ею снег на перилах соленым и железным, прозрачным и красным. Нарушая запрет как дикарка. С серпа кровь по снегу вытирает, добавляя: «poigu sorsa tulla»1.
Ветер эти слова не подхватывает, не уносит, они камнем падают на дно Невы. Если прислушаться, можно услышать глухой удар. Большуха замирает с закрытыми глазами, словно ребенок, который, помолившись, верит, что разбитая ваза обнаружится целой до прихода родителей. Боится открыть глаза и увидеть осколки. А точнее, что ничего не изменилось.
«Ну точь-в-точь дикая. Разве не так запугивали лапотников в новостях, добивались молчаливого согласия на заповедники для нас?» – старуха передергивает плечами, и поднимает ворот шубы, чтобы не так промозгло. Оглядывается: город все так же шумит и неторопливо живет.
Появляется надежда, что ничего не сработало и не было никакого запрета, никакого ритуала, никакого наказания. Что все это просто сказки. Сказки про дремучие времена человеческих жертв. Сказки для запугивания детей. Она убирает серп обратно в карман и спешит домой. Уговаривает себя, что надо успеть, пока Лера не вернется, но на самом деле просто хочет поскорее покинуть это место. Надеясь, раз ничего не случилось, может получится забыть. Выкинуть из головы, вымести из углов эти комки пыли и сделать вид, что не была в шаге от вероломства.
Старушка торопливо семенит к набережной, подальше от моста, подальше от Невы. Домой-домой-домой. Нога-предательница подворачивается на льду. Неловко, нелепо, большуха снова хватается за поручень: – Да чтоб тебя! – чертыхаясь сквозь зубы, восстанавливает равновесие, но бедро все же отзывается глухой болью.
***
Лера появляется у сфинксов, когда несколько егерей уже лежат без чувств, остальные с трудом, но держатся на ногах. Грифоны надрываются, кричат, летают над командой, из-под тишка все пытаются ударить по голове твердым носом. Знают твари, что делать. Сфинксы, накрытые заговоренными сетками, явно не желают этого терпеть – рвут их когтями.
– Где успокаивающее зелье? – кричит Лерка сквозь ветер, и сама не знает слышно ли.
– Так оно уже в них! – Костя, а это именно он, поворачивает на голос и замирает, глазам своим не верит, а ведь грифоны и ему могут голову пробить. Лерка одного такого, дерзко подлетевшего слишком близко, вырубает своим успокаивающим заговором. Грифон тут же падает, не засыпает, но обездвижен, а значит, уже не навредит.
– Это что ж, ваши лаборатории и зелье простейшее сварить не могут? – Костя тут же подскакивает к грифону и помогает Лере связать чудовище заклинанием.
– С большими и древними сфинксами так легко не получится, – цедит Костя сквозь зубы, будто ненароком игнорируя упрек бывшей однокурсницы.
– Годами получалось, а тут вдруг нет? А давно ты здесь начальник? Может не в зелье дело? – закатывает глаза Лера и подзывает егерей, кидает Савеличу усыпляющий дар – шарик, елочная игрушка, в безнадежности февральской ночи чуть светящийся голубым светом.
– Эта же штука вряд ли зарегистрирована? – щурится Костя.
– Сейчас будешь это выяснять? – изо рта Леры вместе с паром вырывается смешок. – Угомонись, ботаник.
И достает из сумки второй такой же шарик. Размяв пальцы, она первым делом кидает заговор укрепляющее сеть и колышки. Каменная спина сфинкса напрягается, веревки трещат, но не лопаются.
– Ну что, киса, поиграли и хватит. Пора спать, – голубой шар летит прямо в лоб возмущенного от такого обращения лица. Но уже через секунду это не имеет значения – сфинкс валится на постамент и едва ли теперь отличается от обычной спящей кошки. Разве что над Невой теперь разносится грудной, булькающий храп.
Волшебники выдыхают облегченно.
– Если такое со всеми тварями, то надо поторопиться, – перебивает это облегчение Михалыч, растирая замерзшие пальцы. – Ещё бы понять, что это было…
Его слова вязнут в порывах ветра, которые все настойчивее звучат как чей-то очень колючий смех.
***
Костя стоит в стороне и с кем-то переговаривается по телефону. Фразы короткие, хлесткие, как затяжки сигаретой, что он делает между разговорами. Как взгляды, которые он на Леру кидает.
– Не отвечает только одна бригада, – Костя выдыхает дым в сторону и тушит сигарету об облицовку набережной. – На Воскресенской.
– Место там, конечно. Не удивительно, – кивает Михалыч. – Ну ничо, щас портал откроем, одной ногой здесь, другой там.
Лера качает головой: – Вот ещё. Меня бабушка на месте прихлопнет, если узнает, что вас туда отпустила.
И не дожидаясь ответа, создаёт портал. По крайней мере, пытается. Арка портала, обычно напоминающая кусочек звездного неба в огранке, сегодня то расширяется до низких туч, то схлопывается в щель. Искры летят во все стороны, да потрескивание какое-то нездоровое. Михалыч сплевывает себе под ноги.
– Черт-те что, а не ночь.
Лера беспокойно смотрит в сторону Петропавловки, но Костя знает: на самом деле дальше. Туда, где напротив Крестов когда-то установили страшных бронзовых монстров с половинчатыми лицами.
– Здесь пешком часа полтора, – Лера смотрит на Костю сосредоточенно, пристально, будто насквозь. Как когда-то на экзамене, чтоб он ей подсказал правильный ответ.
– К тому времени твари сожрут бригаду и перейдут на бездарей, – качает головой Костя. И Лера решается и снова улыбается ему – знает, Косте это всё ой как не понравится.
А Косте и не нравится, он уже оценил, как Лера со сфинксами справилась, что ни артефакт, то контрафакт. Как потом это в отчетах объяснять, чтоб ее не подставить.
– Судя по порталу никому быстро туда не добраться, – хмуро качает головой Костя.
– За себя говори, – фыркает Лера и из сумки достает медный кулон: перекрещенные морской и речной якоря.
– А если я на эту штуку спрошу у тебя сертификат, ты мне скажешь… – тянет Костя и снова закуривает.
– Что всё не зарегистрируешь, товарищ начальник, – хмыкает Лера.
«Ну точно самопал», – решает Костя.
– Да у тебя этих штук уже лет на десять, ты издеваешься?
Лера игнорирует. Ей, вообще-то, плевать, егерей спасать надо.
– Ты только с ним осторожно, ладно? Из рук не выпускай, – Костя Леру такой серьезной никогда и не видел, молча кивает, что понял.
Лера подходит к нему близко-близко, обнимает, вцепившись в спецовку.
– Раскручиваешь его и в сторону нужного места направляешь.
– Знаю я, – недовольно бурчит Костя и неловко недокуренную сигарету выкидывает.
– Думала, в Администрации такими не пользуются, – ехидно улыбается подруга.
– Не пользуются, – выдыхает Костя и с силой, словно лассо, раскручивает кулон. Представляя перед собой печальный памятник Ахматовой, красные стены тюрьмы и чёрные лица сфинксов: наполовину прекрасные женские, на половину черепа. В следующую секунду сердце ухает в груди, и земли под ногами больше нет.
***
Приземлившись кубарем, они оказываются в центре битвы. Пытаясь встать, Лера запинается о лежащее на животе тело и снова падает. От удара головой перед глазами темнеет. Звериный рык и стоны раненых бьют по ушам. Кто-то пытается поставить её на ноги, подхватив подмышки.
– Жива? – голос у Костика испуганный, лицо размытое, руки подрагивают.
– Угу. Помоги подобраться к сфинксам.
Синхронно оглядываются: одна тварь уже у памятника Ахматовой, вторую всё ещё удаётся сдерживать сетью на набережной.
– Подходи со стороны черепа, так должно быть проще, – кивает он Лере и бежит к памятнику.
«Почему тварь сидит на месте, наклонившись к земле?», – мелькает в мыслях, но Лера старается отогнать их. Как старается не замечать подрагивающие в судороге ноги егеря рядом с монстром.
Лера достает из сумки стеклянный шар, а в нем узоры золотые да черные свиваются, путаются, как комок змей, который только этот стеклянный шар и сдерживает. И замахивается, кидает в сторону сфинкса, к которому Костя бежит. Шар разбивается, и Костя выхватывает тяжёлую сеть, останавливается, накручивает часть искрящегося полотна на руку и с пол-оборота швыряет вперед. Как невод, с которым отец ходил рыбачить, сеть раскрывается в воздухе, грузики тянут вниз. Сеть словно парашют полностью накрывает сфинкса. Грузики под действием магии врезаются сначала в снег, а потом и в асфальт. Истошный визг сфинкса режет слух, львиные лапы упираются, спина напрягается, пытаясь порвать. Но эта магия непривычная, несуразная, дикая. Фокусы и грубая сила на нее не действует. Сфинкс снова кричит, но на этот раз не от досады. Сдерживающее заклинание сети оставляет глубокие рытвины на гладких металлических боках.
Вокруг кровавые пятна и сломанные тела. И два чудовища, готовые в любой момент порвать людей на кусочки. Лера шарит в сумке, даже не пытается туда смотреть, чисто на ощупь. Но не находит ничего подходящего. Костя шепнув в карман секретное слово, достает топорики с рунами на рукояти. Лере один отдает.
– Нельзя их убивать, – кричит Костя.
– А им нас, значит, можно, – фыркает Лера и все равно замахивается на ближайшего монстра. Костя что-то еще кричит, но Лере все равно. Стальное полотнище – не лезвие, не поранит, только оглушит. Дезориентированного сфинкса усыпить проще, да и эти не египетские все-таки.
Второй сфинкс все-таки вырывается из-под магии казенной сети – будто бы стон товарища добавляет сил и злости. Благо Костя вовремя замечает и топориком вырубает чудовище так и не успевшего добраться до Леры.
– А, так если нельзя, но очень хочется, то можно? – выдыхает она, когда порыв морозного ветра сбивает с ног, уносит на несколько метров. И снова этот злорадный смех.
– Вот же ж, – сквозь зубы цедит Костя и упирается руками в колени, пытаясь отдышаться.
Хоть эти и не египетские, моложе, но накопили столько негативной силы, мыслей, энергии места, кажется, они оба еще неделю с кровати не встанут.
– Кость, – Лерка бьет его в плечо и оглядывается, но никого не видно. Только слышно. Смех, ледяным ветром врывающийся в легкие и под одежду. – Чей это голос?
Соболев пытается наколдовать хоть небольшой огонек, но ничего не выходит, даже самой маленькой искры. А около Леры снег поднимается в высокий силуэт. Костя снова чертыхается, накидывает парочку обездвиживающих на сфинксов и подбегает к ней, как раз в тот момент, когда вьюга складывается в сморщенное лицо старика, местами облезлую шубу, корявые пальцы, посох и глаза голубые, прозрачные. В эти глаза страшно смотреть, будто только от взгляда можно умереть.
– Кто ты? – выдыхает Костя.
– Отродье богов, какие же вы жалкие, – голос старика морозным треском проникает под кожу.
Леру передергивает, волосы покрывает инеем, щёки – нездоровым румянцем.
– Бесполезные несчастья своей земли, – снова смеется незнакомец. – Вы даже знание о своем злейшем враге не сохранили. Беспечные и тупые. Ну ничо-ничо, это не значит, что я дам вам фору.
Где-то за его спиной одновременно далеко и близко плачет младенец. Услышав рыдания, Лера что есть силы сжимает пальцы на топорище, какое-то безумное бесстрашие толкает ее вперед. Она подпрыгивает и бьет топором по посоху, выбивая явно древнюю палку из старческих, но крепких пальцев, замахивается обычным, усиленным жалкими рунами, на древнее, темное. Бог стоит как вкопанный, не шелохнется, только усмехается на подобную дерзость.
– А ты мне нравишься, девка, – незнакомец щурится и исчезает, с ним затихает и плач.
– Что это было? – спрашивает Костя, Лера молча качает головой, подходит к нему и взбалмошно сует руку в карман куртки бывшего однокурсника. Достает пачку сигарет, искра-вторая и ведьма закуривает. Вдыхает вишневый табак и вместе с клубами дыма выдыхает нервный смех. Костя вопросительно смотрит на нее: – Мне еще и тебя в психушку сдавать?
Лерка качает головой и вытирает навернувшиеся от смеха слезы. В ее кармане звонит мобильный. Вокруг них с глухими хлопками открываются и закрываются порталы. Врачи бегут к телам, полиция к Косте, егеря к Лере.
***
С едва сдерживаемым рыком Лера сбрасывает вызов. Ловит вопросительный взгляд Костика: – Мне пора.
– Что-то серьезное? Могу помочь? – вопросы вылетают быстрее, чем он может прикинуть, что, вообще-то, с такой заварушкой, как сегодня, ему бы побыстрее сообщить начальству, отчет подготовить, сдать зелье на экспертизу, почему не сработало.
Заметив еще один портал, Костя щурится, рассматривая пришедших. Нечитаемые лица. Плащи легкие не по погоде. «Третий отдел, конечно, уже здесь», – мысленно чертыхнувшись понимает Костя. С таким раскладом экспертизой займется не он. Как бы им ни занялись.
– Это из травмы. Говорят, бабушку надо забрать. И чего она поперлась на улицу, – Лерка судорожно выдыхает, понимая, что площадь оцеплена, портал прямо здесь не откроешь. Из-за глушилок он просто не откроется.
– Я бы тебя подбросил, но… – Костя разводит руками.
– Совсем в бездаря превращаешься, – качает головой Лера. – Порталом туда и обратно.
– Подумал, чтоб не растрясло, – смущается Костя.
– Ага, в машине не растрясет, конечно.
– Я помогу, – Костя замечает, как Михалыч, все равно что медведь, неловко жмется, с ноги на ногу переступает, предлагая помощь.
– Ты мне здесь нужен, – качает головой Костя. – Спецы вон появились. Допросы, отчеты, сам понимаешь.
– Хватит здесь народа, чтобы показания дать. Я ничего нового не убавлю, не прибавлю. Все равно никто не знает, чо это было.
– Михалыч, – угрожающе тянет Костя, но егерю все равно.
– Отчет подпишу, не вопрос, но сейчас надо бежать, товарищ начальник, хоть что делай, – и под руку так, аккуратненько, Леру из-под щита уводит. Так аккуратно, что никто из полиции его не останавливает. Михалыч знает, что не уволят, рабочих рук в городе и так не хватает.
А на Костю словно все разом наваливается. Усталость бьет под дых и не дает вздохнуть. Ему бы сейчас домой, закутаться в одеяло и лежать, пока о нем все забудут. И чтоб Кот под боком.
– Соболев Константин Евгеньевич, – внезапно раздается за спиной, и Костя дергается.
Как всегда, общение с Третьим Отделом не вызывает ничего, кроме желания сбежать, желательно в другой город. Комок змей за солнечным сплетением просыпается и щекочет изнутри, прокатываясь по внутренностям прохладной чешуей.
– Вы здесь главный, так? – Костя кивает. – Судя по спискам не хватает Анны Васильевны Юровой, чухонской ведьмы.
Костя едва сдерживается, чтобы не поморщится. Да, офицер не отпускает смешков или комментариев по поводу большухи, как часто делают коллеги, но это и не нужно. Офицер говорит пренебрежительно, кривит губы. Как дергаются ноздри, будто тот наступил в кучу дерьма, Косте не нравится. Но это Третий отдел, а значит нужно быть очень вежливым: – Чухонской большухи сегодня не было. Вместо нее внучка помогала…
– И судя по разговорам ваших сотрудников, она появилась очень вовремя.
– Так и есть, думаю, если бы не она…
– Как удобно. Сфинксы взбунтовались именно в тот вечер, когда Анна Васильевна не смогла выполнять свои обязанности, – офицер даже не скрывает саркастичный тон. А что, может себе позволить.
– Это не совсем обязанности…
– А ее внучка, – офицер перебивает Костю и в лице не меняется. – Поправьте меня, если ошибаюсь, но именно ее кустарные, скорее всего произведенные без разрешения зелья и артефакты сработали на тварей. В отличие от министерских.
– Не знаю, на что вы намекаете, но…
– А я не намекаю, Константин Евгеньевич.
– Лера сегодня нам очень помогла. Она так же рисковала жизнью.
– Ну, так же или нет, это не вам решать, – хмыкает офицер, мол это мы еще посмотрим.
– Лера свидетель. Такой же, как я или любой из егерей.
– Ой ли? Знаете, как говорится: была бы ведьма, а нарушение найдется.
– Слушайте, но это уже как-то чересчур, палит Костя и тут же жалеет. Конечно, если бы он не был выжатым. Если бы не искореженные тела и застрявшие в ушах крики. Он бы сдержался. Следовало сдержаться.
– Да вы не беспокойтесь. Мы и вас проверим.
– Хорошо. Не проблема. Мне скрывать нечего, – Соболев ловит на себе пристальный взгляд второго, очень молчаливого офицера и ему становится не по себе. Мотнув головой, Костя решает настаивать на своем: – Слушайте, я уверен, Лера пойдет навстречу и все пояснит. И все расскажет. Вызовите ее, даст показания, без масок-шоу обойдемся. Сейчас она ушла не потому, что скрывает что-то. А потому что бабушка заболела. В конце концов, они ж не террористы какие. Считайте просто безобидные антиваксеры.
– Грань очень тонкая, Константин Евгеньевич. А вы не расслабляйтесь. В вашу сторону мы начинаем служебную проверку. Как никак три человека погибли, еще двое в тяжелом состоянии, в реанимации. Сами понимаете. Начальство ваше уже в курсе.
– Арестуете?
– Ну зачем же так сразу. Подпишите бумажку, что никуда из города не собираетесь, и езжайте домой, к своему коту.
Костя замирает как вкопанный, когда офицеры кивают ему и уходят. На то, чтобы уговорить себя сдвинуться с места, уходит пять минут. Нет, десять. Все пятнадцать. А в голове только: «если они так уверены, что каждого можно в чем-то обвинить… А что, если для них я уже виноват?»
***
– Ну что стоишь, – нетерпеливо дергается Лера и, спохватившись, Михалыч несет большуху в кровать.
«Благо не сопротивляется, что официал у нее дома, официал несет ее на руках, официал помогает ей!» – тяжело вздохнув, как только бабушка укладывается, постанывая, она стягивает с нее ботинки.
– Пить хочешь? – бабушка качает головой. – А есть? – бабушка выдает какой-то смутно отказывающийся звук. Лера списывает все на обезболы. – Ладно, спи тогда. Если что звони, – и показав пальцем на лежащий рядом мобильник вырубает свет и выталкивает Михалыча из комнаты.
– Вы звоните, – Михалыч замирает на пороге квартиры так и не успев раздеться. С одежды тает, стекает снег и собирается возле него лужей, – для большухи ничего не жалко.
Лера неловко кивает. Это подобострастное отношение к бабушке. Нет, она ее любит, конечно, но такое никогда не понимала. И вряд ли поймет уже. Это раньше к большухе и за советом, и за лекарством, и за благословением заходили. Сейчас Лера уверена, все иначе. Поэтому, когда Михалыч ей напоследок чуть ли не кланяется… О, как она на него злится. Цедит сквозь зубы «вам пора», а сама уже готова хватать зонт-трость, висящий рядом с входной дверью. А что, вряд ли он обвинит внучку большухи в побоях, да?
Сдержаться получается только потому, что уже через секунды она входную дверь за Михалычем закрывает. Игнорируя очередные предложения помощи. Закрывает и выдыхает. Благодатная тишина квартиры обнимает, расслабляет, как горячая ванна, в которую погружаешься, околев.
Пара смазанных пасов пальцами, ленивых, усталых и лужа с пола испаряется. Решив, что и работать сегодня она уже не сможет, но и вряд ли заснет, Лера идет прямиком на кухню.
«Бутерброд все исправит», – говорит сама себе. А к столу уже плывет нарезанный хлеб, ломтики сыра и колбасы. Собираются в аккуратную стопочку на блюдце, хоть сейчас в микроволновку ставь. Надо только… Лера достает кетчуп и брызгает на сыр несколько капель.
В комнате тут же темнеет. Ведьме приходится схватиться за столешницу, чтобы не упасть. Она уговаривает себя дышать. Она уговаривает себя сесть на пол и просто дышать. Глубокий вдох носом, выдох ртом. Раз-два-три. Убеждает: цвет совсем не тот, вообще непохож. А перед глазами все равно искорёженное яростью лицо сфинкса и на черном металле впалых скул поблескивает красное, густое на морозе.
Звонок в дверь не вызывает облегчения. Назойливый звук заставляет подняться и пойти открывать. Хоть он и значит, что придется с кем-то разговаривать, а Лера не хочет. Мелькает мысль, что можно прикинуться. Можно не открывать, сделать вид, что не услышала, что спала.
Но беспокойство о бабушке, что это оглушительное дребезжание звонка ее разбудит, действительно заставляет Леру подняться.
Глянув в глазок, она бессильно материться и все-таки открывает дверь, тут же впуская Костю в квартиру. Еще не хватало, чтоб особо любопытствующие и вечно мучающиеся от бессонницы соседки решили, что она к себе мужиков водит, пока бабуля спит. Да и ладно б мужиков, но Костя…
– Вешалка, тапки. – Ткнув пальцем, Лера терпеливо ждет. Понимает, что просто так бывший однокурсник не завалился бы в три часа ночи к чухонской большухе.
***
Костя осматривается. Он помнит эту квартиру другой: теплой, уютной. Сейчас же. Нет, в ней не холодно. Можно даже сказать теплее, чем у него дома, но само ощущение: холодное и серое. Он помнит на этих стенах обои с цветами и жар-птицами, но Лера, кажется, сделала ремонт и теперь в коридоре белый свет бьет по глазам, ослепляет. Как и белые обои со строгим серым геометрическим рисунком делает больно на физическом уровне. Превращаюсь в одного из этих «раньше было лучше», думает Костя в ужасе и отпинывает эти мысли куда подальше. Нормальные обои, что он выдумывает.
– Чай или что покрепче?
– Чай. Мне за руль еще. Хочется сегодня домой попасть.
– Не смею задерживать, – фыркает Лера. Костя дожидается пока, она пойдет на кухню. Резко выдохнув, будто набравшись смелости, он шагает за бывшей однокурсницей. И успевает застать, как Лера подогревают воду в чайнике одним щелчком пальцев. Кидает в большие кружки тканевые мешочки, наполненные травами, и заливает их кипятком. По кухне разносится глубокий аромат ромашки и еще чего-то.
– А с ромашкой что? – Костя с любопытством смотрит на жидкость, как та медленно приобретает цвет.
– Не боись, не отравлю, – хмыкает Лера и первая отпивает из кружки. – Эхинацея. – И тут же продолжает: – Ну что там по протоколу обычно у бывших одногруппников спрашивают: как ты? Жена, дети?
Но Костя игнорирует такое бытовое любопытство. Или попытку отвлечь. Зависит от того, что у Леры на уме. За ее спиной дзинькает микроволновка и она достает пышущий жаром бутерброд. Костя не может не поддеть:
– В лапотника превращаешься?
– Так вкуснее, – жмет плечами ведьма и, наконец, садится за стол. И тут же совершенно серьезно: – Нам нужно готовиться, да?
И Косте бы ее успокоить, сказать, что никто их не тронет. Не придет с обысками и не будет обвинять, только допросят. Но Костя сомневается, что у него получится сказать это достаточно уверенно. Достаточно, чтобы поверить самому. Про Леру с ее интуицией вообще говорить нечего. Проще промолчать.
– Прямо сейчас меня интересует только одно: что пошло не по плану и почему оно собственно так сложилось. И не меня одного, – Лера понимающе кивает и продолжает задумчиво жевать бутерброд. «Задумалась? Боится говорить в открытую?», мелькает в голове, «думает, что за их квартирой следят? Или точно знает, что следят?» – хоровод мыслей в момент закручивается параноидальной спиралью, на конце которой только один вопрос: «А если ты об этом подумал, значит, тоже опасаешься? Так, может, есть чего?».
Костя тоже задумчиво молчит. Он иногда думает, что какой-то неправильный, слишком зацикливается. Особенно на ошибках, но ничего с этим поделать не может. И крутит в мыслях каждую деталь вечера, пока не поймет, что не так, ведь у него все и всегда отлично спланировано. И не заснет, скорее всего, пока не… Зато он точно сможет обезопасить Леру, даже если к ним заваляться с обыском.
– Артефакты все-таки придется изъять.
Лера откидывает в раковину чайную ложку, которой размешивала мед в чае. Стальная ложка, да об стальную раковину. В полной тишине. Костя уверен, именно так звучит ее раздражение.
– А это и не артефакты. Это дары, – она все-таки находит что ответить. – Даже не так. Можно сказать, обереги.
– Это казуистика, – парирует Костя и дует на все еще горячий чай. – Мы оба знаем, что обереги не так работают.
Лера фыркает, то ли делает вид, то ли ей на самом деле всё равно: даром больше, даром меньше. Костя уверен, если начала, то сколько бы он вещиц ни изъял, она новых наделает и никакой закон не помеха. Ведьма со стуком ставит кружку на стол, стремительно выходит. Не проходит и минуты, как на стол из сумки высыпаются камушки, блокнот, шарики – какие-то наполненные магией, какие-то нет.
– А якоря где? – Костя будто сканирует предметы. Забирает только несколько заряженных шаров, пустые оставляет.
Лера хмурится, осматривает содержимое сумки. Качает головой:
– Кажись, где-то на набережной остались.
– Ты ж понимаешь, что там все прочешут.
– Это все? – дает понять, что разговор окончен.
– Вроде да, – кивает Костя и снова берет кружку, снова дует, но только собирается отпить душистый напиток, как слышит:
– Значит, тебе пора, – отрезает Лера и встает. И не садится, ждет, пока он встанет. Провожает до прихожей.
– Лер…
Она молчит, поэтому Костя послушно влезает в насквозь мокрую одежду и едва ли сухие сапоги. С мыслью, что лучше в парадной все высушить. И разве что кивает на прощание. Хлопок старой двери звучит однозначно и без сожалений. Как бы давая понять, что хозяйка еще вечность ни с кем из администрации дело иметь не намерена.