Теща всю жизнь проработала в ЗАГСе, последние два десятилетия преуспела в организации торжественной регистрации браков для VIP-клиентов; вот тут-то к ней и явились девкалионы. Пришли и заявили, что им нужны усопшие. Сначала теща выгнала их, но они пришли еще и еще, и приходили уже с подарками; потом она стала получать от них зарплату – в обмен лишь на имена женщин, что почили в течение последнего месяца. Невеселый свой товар девкалионы употребляли в дело так: усопших обращали особым ритуалом в свои ряды и направляли в виртуальные гаремы старейшин. Оказалось, после смерти девкалионские старейшины, по их верованию, превращаются в верховные духовные сущности, владеющие определенными планетами, для управления которыми им необходим гарем из отлетевших душ. Таковые как раз и поставляются регистрационными конторами вроде ЗАГСа. Как любая молодая религия, девкалионская вера пассионарна и делает все возможное для своей экспансии.
Я с самого начала этой истории сказал Юле, что речь идет о гипнозе. Ибо чего ради кому бы то ни было понадобилась в жены вздорная, деспотичная пожилая женщина, не привыкшая терпеть никого рядом? Оказалось, все не так просто. Мать жены, некогда способная, как пепел в пальцах, растереть в прах и бывшего мужа, и зятя, стала теперь посещать религиозные собрания, по целым дням пропадала у метро, где вместе с иными прихожанками раскидывала пропагандистские сети выходящим на улицу людям, спрашивая с озабоченной улыбкой: «Вы верите в Бога?» Я с женой и дочерью давно жил от тещи отдельно (в квартире, купленной Юлей, где начинал чувствовать себя этаким Бельским номер два) и потому перемену участи Кота обнаружил запоздало, когда поймал себя на том, что, возвращаясь домой, прежде чем выйти из метро, осматриваюсь, не стоит ли где девкалионская бригада, чтобы затем прицелиться и прошмыгнуть сквозь машущие двери вестибюля без запинки.
И тут скончалась Мопс – властная глухая старуха, которую я никогда не видал в ином состоянии, кроме как у безмолвного телевизора, гремевшего у нее в наушниках, – их она забывала снять, когда вставала, и наушники грохались на пол, но этого Мопс не замечала. И, несмотря на свою глухоту, она вечно за всеми приглядывала; мне казалось, что старуха вообще никогда не спит, но умерла она во сне. Дочь наша тогда, получив диплом, второй год училась в Лондоне, и я, чуть свет торопясь с женой с Пресни в Сокольники, думал: «Одна в жизни радость, что Ленка всего этого не увидит».
Дом Мопса уже был полон девкалионской братии – степенных женщин в туго повязанных платках, руководимых мужчиной в окладистой бороде, но с бритой верхней губой. Я обратил внимание, как переменилась теща – исхудавшая, помолодевшая, с отвесной спиной, но с нездоровым румянцем и невидящими глазами, необычайно теперь похожая на дочь; она была поглощена молитвой, шевелила беззвучно губами и не реагировала на то, что ей втолковывала Юля. Я втайне обрадовался возможности поболтать по-английски и выяснил, что главного девкалиона, приветливого, ничуть не скорбящего, но торжественно-чопорного мужика зовут Стивен Хинкли. Он сносно говорил по-русски, сообщил, что выучил «язык Евгения Онегина» еще во времена холодной войны в военном колледже, а также счел уместным сообщить, что Виктория и он приняли решение соединить свои судьбы и что в скором времени отправятся в Юту.
И вот квартира была продана, Бельский стал жить в купленной ему однокомнатной на «Речном вокзале», а Кот свою часть вырученных денег забрала в Юту – укатила, не оставив ни адреса, ни телефона своего избранника. Только два месяца спустя пришло первое письмо от нее; дочь порядком извелась. Секта девкалионов не пользовалась современными видами связи, а в бумажном письме не было ни приветствия, ни описаний, только призыв к дочери покаяться, ибо последние дни настали и необходимо привести душу в порядок, дабы предстать достойно пред Святыми. «Кто же эти Святые?» – пробормотал я, поглаживая спину рыдающей жены. Потом стали приходить послания, в которых Кот сама в чем-то каялась, сообщала, что недостойна своей судьбы. Некоторые письма были написаны старательным почерком на корявом английском и выправлены поверх красным карандашом. И наконец Виктория Павловна прислала письмо, где сообщала о драме. Мол, она провинилась в том, что напутала что-то в важном обряде, позволив усомниться в предписании, и потому справедливо наказана мужем. Кот заклинала не беспокоиться, ибо ее поддерживают святые сестры, теперь она живет с ними в Неваде, где должна искупить провинность работой на серебряном прииске. И пусть Юля не думает, будто мать ее сослана в рудники, нет, это прекрасная работа на драге – двое ее новых братьев бросают добытый грунт на вибрационную сетку, от нее же требуется внимание, с которым вместе со святыми сестрами она отыскивает среди промытых камушков крупинки серебра; щепотки этого драгметалла идут потом на сувенирную продажу туристам. «Я ни черта не понимаю, – сказала беспомощно заплаканная Юля, – какая драга, какое серебро, почему рудники? Что за Тонóпа?… Или Тонопá? Ее нужно оттуда спасать». «Если ты ее здесь не удержала…» – сказал я и подумал про себя: «Сжечь мосты ради межпланетного чужого господства… Что ж, серьезные ребята эти девкалионы, раз сумели такую бабу, да об колено». Юля принялась перечитывать письмо, а я поглядывал на нее и думал: «Такие женщины могут жить только с мечтой о непобедимом космическом ковбое-пришельце».
…Я оторвался от телефона и всмотрелся в опаловый сумрак озера, проколотый там и здесь слабыми фонарями на мачтах и кокпитах лодок; поискал глазами официанта, чтобы дать ему знак, что готов расплатиться, но тут звякнуло сообщение от Стигница и на вопрос: «Are you ok?» – я ответил: «On Tahoe. Heading East tomorrow morning»[4]. Перед тем как отправиться в гостиницу, решил перечитать письмо от дочери, по которому днем только пробежался глазами. Дочь писала с одного пропащего архипелага в Индонезии, где третью неделю зависала с компанией экологов-добровольцев, просвещала местное население и брала пробы воды. В тех местах рыбаки бедствовали, уловы стали мизерными из-за браконьеров, глушивших рыбу динамитом, от взрывов обрушался коралловый риф. «Местные жители, в сущности, голодают, и мы вместе с ними, питаясь одними бананами, а в деревнях, даже на одном острове, пользуются различными диалектами, и всюду нужны переводчики. Сидящие на обочине дороги старухи торгуют бензином для мопедов, они разливают их по литровым бутылкам из-под кока-колы. Вот такие пока у меня новости, папочка. Целую тебя!»
Я выехал, чуть только рассвело, но уже часа через два горизонт расчистился, заблестел, дорогу размыло заструившееся марево, и я незаметно соскользнул в опасную дрему. Пришлось опустошить термос с кофе, так что к полудню не стерпелось окончательно и понадобилось остановиться. Солнце рушилось раскаленной добела плитой на плечи. Я уж было повернулся, чтобы поскорей сесть в машину, как под ногами дрогнула земля. Затем еще и еще. Осмотревшись, я определил источник звука. Им оказалось животное. Я потом уверял себя, что в то же мгновение мог объяснить, на что оно походило, просто мой мозг был озадачен его, животного, размерами. Невиданному существу оставалось до шоссе еще метров двести, но не было сомнений, что передо мной долбил со всего маху землю – грунт взмывал и рушился – гигантский серый кролик. Метров шесть в высоту, в длину – втрое больше, плоские мощные задние лапы толщиной с легковушку, меховой вагон на месте хвоста, прижатые к спине устрашающие уши и налитые кровью глаза, а благодаря резким толчкам, вполне кроличьим, с помощью которых животное приближалось, стало еще очевидней, что вместо передних лап у этого монстра располагались роговые колеса, которые я с перепугу принял за колесообразные бивни. Колеса эти – или, точней, подобные колесам части тела кроличьего чудища – поблескивали именно что костяным блеском. Животное задыхалось. Я слышал шум его дыхания, видел, как ходят бока. После передышки калощадка – когда-то выдуманное отцом существо – шаркнуло задними лапами, выбило когтями из земли струи пыли, и роговые безосевые колеса взметнулись вверх, чтобы тут же ужасающе удариться оземь. Когда перед самым препятствием – дорогой и автомобилем – животина снова остановилась, мне удалось разглядеть и выражение на его морде – вполне звериное, с выставленными вперед резцами, бешеными глазами, в которых, как в круглых выпуклых зеркалах, устанавливаемых на слепых поворотах, теперь отражались серебристой коробочкой «Эквинокс» и я сам, в беспамятстве застегивавший джинсы. Хорошо, подумал я, повидал я на своем веку и ирландского волкодава высотой с мула, и крыс размером с фокстерьера; а бройлерные цыплята – так те вообще вырастают до размеров духовки всего за восемнадцать дней, и никто еще не знает, какими бы они вымахали, живи дольше. Но все равно в воображение не вмещалась реальность калощадки: огромное, размером с двухэтажный дом, с мансардой и гаражом, снабженное костяными колодками вместо передних конечностей, косматое животное, оглушительно вонявшее мускусом, над чьей шкурой витали тучами мухи и перепрыгивали блохи, швырнуло себя через дорогу, обдав меня воздушной волной, и земля снова размеренно задрожала, затихая по мере удаления монстра.
Я поглядел ему вслед, сошел с обочины, чтобы получше разглядеть следы – борозды, прочерченные чудовищными когтями задних лап. Заметил, что дрожат руки, колени ослабли, и сел на землю, вдруг осознав, чтó именно видел. «Здравствуйте, приехали… – прошептал я. – Это ж ведь тварь из отцовского бестиария… От него, родимого, весточка!»
Теперь «Эквинокс» летел во весь опор, и, только когда дорога сужалась и колеса переставали четко улавливать конус скольжения, я бросал взгляд на спидометр и сдергивал ногу с педали газа. Я никак не мог отойти от видения, калощадка все еще скакала по коре моего головного мозга, сотрясая черепную коробку. Этого зверя я помнил из детства, из сказок отца, в которых тот составлял для меня настоящий чудо-зоопарк, включавший и летающего жирафа, и гусеничного единорога. Я понимал, что следует взять себя в руки, что такая езда себе дороже, что нужно как-то встряхнуться, и тут увидел мигающий на обочине «дом на колесах» с рекламой All You Can Drive In USA[5]. Я сбросил скорость, пристроился сзади, заметив группу молодежи, сгрудившуюся перед зеленой дорожной вывеской, обклеенной стикерами со всех концов страны. Парни фотографировались в обнимку с плюшевым зеленым человечком. Я приблизился и не сразу разобрал среди стикеров типа Don’t Fly Northwest Airlines[6] и Jesus Is Coming, Look Busy[7] буквы Extraterrestrial Highway[8] и две летающие тарелки с ножками. Парни оказались бакалаврами из Оклахомы, путешествующими вскладчину по национальным паркам по дороге в Сан-Франциско, откуда они двинут на юг вдоль побережья. На прощание я сфотографировал ребят всех вместе и махнул им вслед, вновь ощущая, как накатывает волшебное одиночество по мере того, как опускается пыль, поднятая колесами на развороте.
И снова «Эквинокс» нес меня через Неваду, мелькали изредка фермы, снова проносились танцующие свой восточный танец деревья Иисуса, особенно заметные на безупречно пустой плоскости, чуть не за милю; на фермах попадались аршинные вывески Fresh Beef Jerky[9] – и я вздрагивал, представляя, как мое все-таки заблудившееся, опрокинутое солнцем тело, мумифицированное солнечной плазмой, плывет, тихо скворча, подобно желтку шаровой молнии; как, весь просвеченный насквозь, стекловидный, я вплываю в коровник, где к стойлам тянутся безразличные коровы, и в такой форме предельного накала облетаю каждую, отражаясь в их печальных карих радужках, опаляя ресницы; но скоро на пути возникает бойня, тело мое скользит в это страшное, с облупленной штукатуркой вонючее здание, перегороженное трубами оград. И там оно взрывается. И бойня испаряется. Нет, не разлетается, не выстреливает вверх фонтаном крупных, мелких фракций, струями крошева, а просто растворяется облачком, как пропадает туманный вензель над горлышком бутылки шампанского, только что лишившейся пробки…
Еще не отдавая себе отчета в происходящем, я сбросил скорость и ударил по тормозам. Девочка в красном платье, подобрав подол, неслась наперерез «Эквиноксу». Сработала ABS, педаль отбила дробь в ступню, девочка с бледным, как яичная скорлупа, лицом и с каштановой неприбранной копной на голове положила руку на качнувшийся капот. Сначала мне показалось, что это просто красная тряпка, зацепившаяся за дерево Иисуса, сорвана смерчем и вынеслась на дорогу. Но вот она вся стоит передо мной – хрупкая, тоненькая, как щепочка, и медленно подносит палец к губам, и смотрит исподлобья: порочный всезнающий взгляд и одновременно невинность выражения. Девочка куксится, и плаксивая гримаса сменяется хитроватой улыбкой, потом делает книксен – как вдруг порыв ветра бьет в «Эквинокс» и видение срывается с места.
Я посмотрел ей вслед и швырнул автомобиль вперед. Молотил по рулю ребром ладони, пока боль не заставила прийти в себя.
Вечером я уперся в горную гряду, у подножия которой были рассыпаны домишки. Расспросил на заправке, где здесь девкалионская церковь. Здание ее – амбар с островерхой крышей – оказалось запертым. Пока я крутился вокруг, на карниз уселась ворона с коркой в клюве и зашкрябала по жести. Я сошел с крыльца, огляделся, утирая пот со лба и вдыхая запах пыли и полыни. Наконец на пустырь выкатил белый пикап. Водитель вопросительно посмотрел на меня поверх спущенного стекла.
– Я ищу кого-нибудь из девкалионской общины. Мне нужна русская женщина, член этой общины.
– Вам нужен Стивен?
– Я никого не знаю, мне нужен кто-нибудь из общины. Я ищу Викторию Бельскую. Слышали это имя?
– Вам нужен Стивен.
– Хорошо. Мне нужен Стивен. Как его найти?
– Там были? – усатый мужчина с красной морщинистой шеей показал пальцем куда-то за церковь.
– Дом Стивена – в горах?
– На шахте были?
– Нет.
– Следуйте за мной, – он кивнул и остался сидеть, держа руки на руле.
Пробираясь переулками, мы подъехали к арочно-ажурному сооружению шахтного подъемника, у которого светились окна большого, обнесенного свайной галереей дома. Белый пикап тут же укатил. Мне открыла женщина лет сорока, в блузке и юбке в пол. Она проводила меня в гостиную, где за столом, застеленном белой скатертью, сидел седой, неприятно гладкокожий мужчина с аккуратными бакенбардами.
– Вы Стивен?
– Нет. Меня зовут Мартин, – мужчина поднял брови. – Стивен в отлучке. Что привело вас сюда?
– Я ищу Викторию Бельскую. Это русская женщина, она работала здесь, на шахте.
– Она заболела, – нахмурил брови Мартин. – Серьезно заболела. Виктория получила прощение, за ней приехали сестры и вместе со Стивеном забрали ее в Юту.
– Прощение?
– Она грешница, – развел руками Мартин.
– Мы все грешники, – сказал я.
– Грех греху рознь, – твердо сказал Мартин.
– Я муж дочери Виктории. Мне нужен ее адрес.
– А мне нужны ваши документы.
Я достал паспорт, водительские права, протянул Мартину, тот вышел вместе с ними в другую комнату и закрыл за собой дверь. Минут через пять вернулся, отдал документы.
– Вы верите в Бога? – спросил Мартин.
– Да.
– Тогда возьмите. – Мартин придвинул по столу белую книжицу.
– То есть я хотел сказать, что… я агностик. Но я признаю, что в мироздании есть явления непостижимые.
– Непостижимее Бога?
– Наука очень сложна, вот что я имею в виду. Сложнее разума.
– Тогда тем более возьмите.
Я машинально взял и перелистал.
– Спасибо. А адрес? Адрес Виктории в Юте?
Мартин протянул визитную карточку. На ней значилось: Steven P. Hinckley, 623 Stevenson Road, Chinook Cliff, Utah.
– А телефон? Телефон там есть?
– На обороте.
Провожала меня уже другая женщина, значительно моложе первой, одетая во все серое.