Меня трясло так впервые за все мои тринадцать лет жизни. Будто тисками сдавило голову, а сознание отошло куда-то на второй темный план, уступив место всеобъемлющему ужасу и одному подавляющему стремлению – бежать! Но даже бежать я не мог, а только рухнул на колени.
Начальник штаба полка взволнованно бросился ко мне:
– Сашка, что с тобой?
– Отсюда! Все отсюда! – из последних сил закричал я.
В той украинской мазанке кроме меня было три человека – все командование полка. Испугавшись, они вытащили меня, юного красноармейца, во дворик, на свежий воздух. Успели вовремя. Мазанку накрыло польским снарядом. Красиво она разлетелась. В пыль и в хлам. Но зато выжили все, хотя без контузий не обошлось.
Этот случай настолько потряс всех чудом спасенных, что его долго предпочитали не вспоминать. Было в нем что-то запредельное, не от мира сего. А мне это ощущение близкой смерти и стремление вырваться из ее цепких лап не раз потом спасало жизнь и в боях, и на службе в ОГПУ. Оно и неудивительно. Кто смерть чует, у того жизнь длиннее.
Вот и сейчас меня будто обдало потусторонним холодом. И я ощутил присутствие ее, костлявой. Не резкое и опасное, зовущее к немедленному действию, а вязкое, растянутое во времени и в пространстве. А еще я ощутил укол в затылок – как от недоброго взгляда.
Вздохнув поглубже свежий ночной майский воздух, я почувствовал, как в голове становится яснее и тревога отступает. Чего я переполошился? Психиатры утверждают, что есть такая болезнь – мания преследования. Это когда враги с вилами и обрезами за каждым кустом мерещатся.
Но тревожило еще и то, что время давно вышло. А покупателя как не было, так и нет.
Информацию мне принес в клювике мой осведомитель со звонким псевдонимом Пономарь, да еще так бодро верещал и крылышками бил в надежде на начальственную похвалу и заслуженную премию. В общем-то сама информация была неопределенная и вроде как ни о чем. Какой-то юный старообрядец-сектант, которого только по имени и знают – Савва, должен принести какой-то очень дорогой и, может, даже запрещенный предмет, связанный с отправлением религиозного культа, покупателю и получить за него что-то тоже важное и весомое. Нормально так, в лучшем стиле русских народных сказок – неизвестно, непонятно, таинственно, но здорово!
Связываться с этим у меня сильного желания не было. Все же признаков контрреволюционной деятельности я в упор не видел. А кто-то кому-то что-то продает – так это не наше дело. Хотя, как положено, доложил своему любимому начальнику. И Раскатов неожиданно оживился:
– Надо брать!
– А за что? – не понял я.
– Ну там спекуляция, противоправный оборот чего-нибудь. У нас башка большая, придумаем, – в обычной своей грубой манере ответил Раскатов, шарахнув привычно ладонью по столу.
– Максимильян Данилович, а смысл есть? – с сомнением поинтересовался я.
– Надо не на каруселях в парке кататься, а директивы из Москвы читать. Или они для дураков написаны, а ты у нас умник? – с готовностью встал на дыбы начальник, припомнив, как однажды увидел меня с женой в очереди на «Чертово колесо» в городском парке. – Там ясно написано: «пристальное внимание уделять поиску и изъятию уникальных культовых предметов, особенно связанных с сектами и тайными обществами».
– О как!
– В общем, бери Сына Степей. И представить перед мои очи торгашей и предмет торга… Вы все поняли, Александр Сергеевич?
– Так точно, – вздохнул я.
И вот затаились мы, боясь дышать. Как там сказано в горячо полюбившемся мне романе «Двенадцать стульев»: «Гаврила ждал в засаде зайца». Один «заяц» давно на месте, а другого все не видать. А тревога никуда не девается. И светать уже скоро будет.
Точку наблюдения я выбрал в редком кустарнике на пригорочке, расчистил угол обзора. Спрашивается, зачем для банального акта купли-продажи выбирать такое запущенное место? Это было здание старого винного склада за рекой, город здесь присутствовал, но как-то ненавязчиво. Три года назад тут пылал большой пожар. Целыми остались только длинный закопченный остов бывших винных складов купца Евграфьева и несколько кривых, покосившихся, приземистых кирпичных строений тоже складского назначения, образующих некое подобие городского квартала. Позже место расчистили от погоревших домов и хотели что-то строить, потом забросили. Сейчас вокруг зеленел кустарник, ближе к воде росли плотным строем камыши.
Местечко издавна считалось гиблым, селились в нем люди с большой неохотой. И ныне предпочитают обходить его стороной, считая, что ночами здесь собирается всякий уголовный сброд. Но только и сброд тут бывает редко.
Ну все, пора и честь знать. Время вышло.
Я подал условный знак – крик одинокой и жутко озабоченной птицы, как в разведке Рабоче-крестьянской Красной армии учили. И вскоре кусты зашуршали, возник Амбага – приземистый, юркий и страшно говорливый мой ровесник, вечно возмущенный чем-то и взъерошенный, как воробей. Тут же принялся нашептывать, что контра совсем от рук отбилась, никуда вовремя прийти не могут.
– Брать пора продавца, – решительно произнес я.
– На чем брать? Покупатель еще не пришел, – возразил мой соратник.
– Вряд ли уже придет. И вообще, не нравится мне это.
– Мне как-то тоже, – согласился Амбага. – Зябко и жрать нечего.
– Тебе бы только жрать, – хмыкнул я, аппетит у соратника, несмотря на его тщедушное телосложение, был завидный, даже легендарный. – Решено. Пошли. И осторожнее.
– Не учи степняка, – гордо ответил Амбага.
Был он по национальности монголом, но его предки давным-давно переехали в нашу область, так что монгольского языка он не знал, в степи ни разу не был, но всегда гордо козырял при любом случае «мы, степняки», за что получил в отделе прозвище Сын Степей.
Я извлек из-за пояса свой старый добрый «наган». А Амбага достал откуда-то из кармана просторной холщовой куртки тяжеленный фонарь с аккумуляторами – немецкий, большая редкость и вещь в нашей профессии сильно полезная.
Тропинка в траве была натоптанная, что намекало на присутствие время от времени людей. Я споткнулся о какую-то подлую каменюку, отбив ногу. Потом, опасаясь поднять шум и ступить в нечистоты, которых здесь богато, мы пробирались между почерневшими от огня покосившимися кирпичными строениями. Мне все казалось, что они прямо сейчас рухнут нам на голову горным обвалом, погребя отважных чекистов. «И никто не узнает, где могилка моя».
У главного и единственного входа в складское помещение мы встали по обе стороны двери и прислушались. И опять я будто ощутил укол чьего-то недоброго взгляда. Огляделся. Никого. Да что же это со мной!
Набрав в легкие побольше воздуха, стараясь двигаться мягко и бесшумно, мы шагнули в помещение.
Там было пыльно, глухо, лежали доски, истлевшие корзины, по которым заскользил луч фонарика.
Прошли через пару извивающихся коридоров. По идее, где-то впереди должно было быть большое складское помещение.
– Выключи фонарь, – прошептал я.
Свет погас. А впереди я увидел бледное желтое свечение. Свет мерцал слабо. И манил нас, как мотыльков.
Я вбирал в себя все звуки, потоки, запахи, сквозняки. И осторожно продвигался вперед. Сейчас главное, почувствовать чужое присутствие раньше, чем почувствуют тебя. Шаг за шагом…
Никакого постороннего шума, чужого движения я не ощущал. Нет здесь никого? А куда делся юный старовер?
Я стиснул рукоятку «нагана». Нервы были на взводе. Место мне не нравилось все больше. Тревога нарастала. И я готов был стрелять при малейшей опасности.
В дверном проеме открылся большой складской зал. Он был слабо освещен догорающей в центре огромной церковной свечой, такие используются при особо торжественных богослужениях.
– Пошли, – кивнул я.
Присутствия чужих я все так же не чувствовал, но что-то холодное и нехорошее здесь имелось.
Амбага включил фонарь, мазанул лучом света по стенкам, по ровному каменному полу и удивленно воскликнул:
– Ух ты. Звезда красная. Прямо как с плаката.
Он высветил на полу звезду, нарисованную бурой краской.
– Ну да, партсобрание тут было, – хмыкнул я, ощущая, как ледяная змейка ползет по спине.
Не наша это была звезда. Не с плаката и не с буденовки. Хотя бы потому, что на ее концах краснели непонятные символы. И по причине начитанности и интеллигентности, мало свойственным людям нашей беспокойной профессии, я знал, что это означает.
– Гниль здесь, Амбага, – процедил я. – Надо внимательно осмотреться.
Впрочем, долго осматриваться не пришлось. Еще один пробег вокруг – уже помедленнее – луча фонарика. И вот она, темная масса в самом углу, на полу, предварительно очищенном от мусора, деревяшек и разломанных винных бочек.
Юный продавец по имени Савва лежал, раскинув руки и ноги, тоже в форме звезды. В груди его торчал кинжал с длинным лезвием и массивной серебристой рукояткой, который пронзил грудь и пришпилил к ней старинную тонкую книжку без обложки. Безжизненное тело располагалось строго в центре начертанного чем-то весьма похожим на кровь треугольника.
– Ох ты ж пердимонокль какой! – ошарашенно воскликнул Сын Степей.