12 мая 1912 г., воскресенье
Дени́ крался по папиной мастерской, стараясь не наступать на разбросанные по паркету тряпки, тюбики с красками и баночки с маслом.
– Это твоё последнее слово, предатель? – обратился он к мольберту, угрожая деревянной каракатице веником. – Как ты посмел? Наши позиции врагу? Немцы убили моего деда, а ты… Военный суд приговаривает тебя к смерти!
Мальчик размахнулся, и в следующую минуту поверженный мольберт грохнулся на пол. За ним полетела на кровать подставка для холстов и готовых картин.
Попугай из клетки у окна затараторил: «Каррамба! Каррамба!»
Дени съежился, метнулся за ширму и замер. Рядом с ним стояла раковина с замызганным полотенцем и двумя злыми кусками мыла: один для рук, второй – для кистей. Под краном набухла и сорвалась вниз капля вода. Кап!
Дверь открылась. В мастерскую зашёл отец:
– Что это?.. Что ты опять натворил?! Дени!
Мальчик почти не дышал.
– Дени! В папину мастерскую заходить нельзя! Я говорил тебе это: да или нет?
Молчание.
– А ну-ка вылезай оттуда! Сейчас ты у меня получишь!
Люсьен де Фижак бросился и резко отодвинул ширму. Дени выставил руки перед собой и попятился к стенке.
– Папа, извини! Извини, папочка! Не надо!..
Отец схватил Дени за шкирку и выволок на середину комнаты.
– Я покажу тебе, как не слушаться! Ишь, всю мастерскую мне разворотил, щенок! Снимай штаны!
– Люсьен, прекрати! – Голос у двери звучал так, что ему невозможно было не подчиниться. Де Фижак выпустил Дени, но тут же огрызнулся:
– Не вмешивайся! Это мой сын, и я сам решаю, как его воспитывать!
Мальчик юркнул к выходу. В дверном проёме стоял дядя Габриэль. Папа называл своего лучшего друга «Ленуар», «Чёрный». Дени точно не знал, фамилия это или прозвище. Мама говорила, что, даже если у дяди Габриэля усы, волосы и костюм были чернее золы, душа у него добрая. И глаза голубые. Чуть что, мама всегда советовала обратиться за советом к Чёрному.
Дядя Габриэль пригладил широкой ладонью густые волосы и почесал небритую щеку.
– Ты с кем тут сражался, малец?
– С немцами.
– Победил?
– Ага.
– Люсьен, твой сын победил бошей! Причем, судя по всему, победа была разгромной, а ты скандалишь.
Габриэль взял листок бумаги и, сев на пол, сложил из него кораблик.
– Держи, парень! Давай это будет «Дункан», бригантина, на которой дети капитана Гранта отправились искать отца и совершили кругосветное путешествие. Продвигаясь со скоростью пятнадцать узлов, они добрались до мыса Горн и…
– Ты бы лучше помог порядок навести, а не языком трепал, – проворчал де Фижак.
Дени взял у Габриэля кораблик, кивнул ему и исчез за дверью.
– К матери побежал жаловаться.
– А Беатрис дома?
– Да, она с младшими у матери моей на втором этаже.
Когда-то доходный дом на улице Бонапарта купил дед Люсьена. Постепенно квартирантов заменили младшие де Фижаки, а потом их дети и внуки. Сегодня весь дом принадлежал одной семье, соседи его так и называли: «улей де Фижаков». Жили небогато, но прилично. Сам Люсьен давно обзавёлся женой, тремя детьми и лысиной. Он зарабатывал на хлеб тем, что писал на заказ портреты. Свою мастерскую он считал крепостью и убежищем и методично защищал её от любых посягательств многочисленных родственников и детей.
– Я же не со зла! Здешнюю вонь от керосина и льняного масла может спокойно выносить только мистер Флинт…
– Каррамба! Каррамба! – отозвался попугай.
– …детям нужны не папины картины, а свежий воздух и движение! К тому же, если они мне портрет какой попортят, сами потом без курицы на обед останутся. Вот будут у тебя свои дети, увидишь, как с ними трудно.
– Хотелось бы. – Габриэль поднялся с пола и молча отряхнулся.
– Ленуар, хм, извини, я не хотел… Я тебя что позвал-то сегодня. С натурщицей новой познакомился. Выходил из лавки художников на улице Мабийон, а она стоит у кондитерской «Медичи» и с аппетитом надкусывает пирожное «Пари-Брест». В общем, напомнила она мне её. Такая рыжая, в очках… Ну, сам увидишь!
– Ну зачем ты это делаешь? Столько лет прошло…
– Прошло-то прошло, но ты ведь её так и не забыл.
– Как я её могу забыть?
– Пора забыть, Габриэль. Элизу не спасти и не вернуть. Хватит уже траур носить, у тебя ещё вся жизнь впереди. Надо и о себе подумать. Это я тебе как её брат и как твой лучший друг говорю.
В дверь квартиры постучали. Де Фижак открыл, и в комнату вошла совсем юная девушка в очках. Она деловито протянула Габриэлю руку и представилась:
– Анаис Марино. Люсьен не предупредил меня, что будет не один. Вы тоже художник?
Девушка действительно очень походила на Элизу. Те же зелёные глаза и усыпанный веснушками нос. Та же подростковая угловатость. Только волосы у неё были аккуратно уложены на затылке, а Элиза любила косы.
– Ваш друг немой? – обратилась девушка к Люсьену.
– Гм, нет, – возразил Габриэль.
– Так вы художник?
– Я… Я поэт. – Ему показалось неуместным портить девушке настроение, называя свою истинную профессию.
– О, как Гийом Аполлинер?
– Как Жан-Батист Мольер!
– Предпочитаете классику?
– Люблю хорошую литературу.
– Это Габриэль Фульк Ленуар, – представил друга Люсьен.
Девушка вскинула тонкую бровь:
– «Фульк»? Какое странное второе имя. Немецкое? Как «фольк» – «народ»?
– Вам виднее, мадемуазель, – ответил Габриэль.
– Это старинное имя его предков, герцогов Анжуйских! Отец Габриэля увлекался историей, вот и выбрал такое имечко для своего отпрыска, – доверительным тоном сообщил Люсьен.
– Я польщена, что сегодня меня будет рисовать потомок герцогов Анжуйских. Кажется, от них начинается ветвь династии Плантагенетов. Английские короли тоже у вас в родственниках?
– В дальних. Настолько дальних, что я давно не считаю себя джентльменом.
– Благородство не в том, кем вы себя считаете, а в том, как вы себя ведёте, мсье Ленуар.
Люсьен сгрёб последние тюбики с красками, валявшиеся на полу, и суетливым жестом пригласил натурщицу проходить.
– Анаис, здесь, за ширмой, можете переодеться. Я приготовил для вас костюм Шахерезады. Вы не возражаете?
– Если мне не придётся рассказывать вам сказки, чтобы сохранить себе жизнь, то не возражаю, – улыбнулась девушка и скрылась за ширмой.
Люсьен отодвинул от стены два сундука и установил перед ними мольберты. Затем наклонился к другу и прошептал:
– Ну, как она тебе?
– Сколько ей лет?
– Семнадцать.
– Как Элизе. Совсем ещё ребёнок.
– Ты её старше не на всю жизнь, а всего на двадцать лет.
– Брось… Я ведь не жених на выданье, а ты не сваха.
Тем временем девушка отодвинула ширму и предстала в роли Шахерезады. Атласные шаровары и расшитый верх изящно подчёркивали естественные изгибы её тела. На шее висели часы, а на голове красовался расшитый искусственным жемчугом тюрбан. Анаис подожгла спичку, задула огонь и, посмотрев в зеркальце над раковиной, подвела чёрным цветом рыжие брови… Художники переглянулись, и Люсьен зааплодировал.
– Вы настоящая правительница Востока, Анаис! Какая грация! Устраивайтесь на кровати. Первая поза будет длиться сорок пять минут.
Приятелям и раньше приходилось вместе рисовать с натуры, но обычно Габриэль к натурщицам был равнодушен. В глазах большинства из них читались усталость и безразличие. Они переодевались и принимали позу, будто слово «искусство» происходило от слова «ремесло». Умение простоять пять минут в неподвижности, как древнегреческая статуя, им казалось достаточным, чтобы заработать своё жалованье. Натурщиц было много, а музы – наперечёт. Вместо заряженных небесным огнем богинь стояли холодные статуи. Мало кто понимал, что для творчества художнику душа модели была важнее её тела.
А эта девушка понимала. Она присела на кровать и посмотрела на свои часы. Затем выгнулась, обхватила плечи тонкими пальцами и посмотрела на друзей. При этом взгляд её был не отрешённым взглядом переодетой в костюм девушки. Нет, он обжигал, притягивал. Иллюзия сказочницы из «1001 ночи» получилась настолько убедительной, что у Габриэля побежали мурашки.
Люсьен подобрал живот, посмотрел на модель и поставил точку на натянутую на деревянный каркас бумагу. Отмерив карандашом пропорции, он попыхтел и поставил вторую точку… Как настоящий академист, Люсьен работал медленно, вырисовывая каждую деталь. Его рисунки, словно живые люди, рельефно проступали с картин. Однако картины де Фижака реалистично передавали детали, но не передавали сути человека.
Сам же Габриэль Ленуар был мастером карикатур. В своих рисунках он подчёркивал главные «выпуклости» своих моделей. Благодаря этому таланту у него всегда были плохие отметки по черчению и прекрасные отношения со всеми школьными хулиганами.
Он взял кусочек угля и сделал быстрый набросок Анаис. На это у него ушло не более пяти минут. Затем он отложил уголёк в сторону и уставился на натурщицу.
Девушка сначала слегка поджала губу и ещё раз посмотрела на часы. А через несколько минут не выдержала и сказала:
– Господин Ленуар, вы уже закончили?
– Мне не нужно много времени, чтобы изобразить вашу очаровательную улыбку.
Анаис смутилась, но тут же нашлась:
– Держу пари, что вы только улыбку и изобразили! Как у Чеширского кота.
– Вашим губам я действительно уделил особое внимание. Мне куда милее ваши уста, чем мои листы. Пришлось отложить уголь в сторону, – развёл руками Габриэль.
Анаис снова покраснела. Габриэлю доставляло удовольствие смущать девушку.
– Господин Ленуар, срочно предъявите мне результат ваших пятиминутных стараний! И имейте в виду: я всё равно возьму двойную плату за сегодняшнюю работу!
Габриэль повернул к ней лист, и Анаис весело и громко рассмеялась. Почти половину рисунка занимали огромные глаза и губы, на щеках чернели точки веснушек, и в целом вместо томной Шахерезады на Анаис смотрело свежее молодое личико.
– Ха-ха-ха! Ленуар, я буду называть вас Чёрным котом, потому что вы рисуете как кот хвостом!
– А вы всем жертвам искусства подбираете подобные клички? – спросил Габриэль.
– Габриэль, ты опять меня сбиваешь. Я только настроился – не отвлекай Анаис! – проворчал Люсьен.
– Нет, но в моем личном зверинце только Люсьен, вы и художники из Клуба кобальта.
– И с какими животными мне приходится делить эту честь?
– С Псом, Медведем, Петухом, Лягушкой, Аистом, Ежом, Волком и Попугаем.
– Какой нескладный вышел зверинец.
– А люди вообще очень разные по своей природе…
– Попугай – это ты, Люсьен? Поздравляю!
– Да, но прошу вас, не отвлекайтесь! Я работаю! – отозвался Люсьен.
– Значит, я Чёрный кот.
– Да.
– И в чем же заключается моя природа?
– Вы независимый и когтистый.
– А другие художники чем заслужили свои клички?
– А вы приходите туда в следующую пятницу и самостоятельно с ними познакомитесь. Я поговорю с основателем клуба. Если согласитесь рисовать синим цветом, думаю, возражать он не будет, – сказала Анаис.
– С чего вы взяли, что мне будет интересно с ними познакомиться? Один их перечень звучит угрожающе!
– Кто ничего не боится, не хочет и ни на что не надеется, тот не может быть настоящим художником.
– Да, почему бы тебе не сходить с Анаис в этот клуб, Габриэль? Синий – твой любимый цвет! – съязвил раздражённый Люсьен. – По праздникам он одевается только в синее!
– Так, значит, вы не поэт, а военный? Или… полицейский? Я угадала? – предположила Анаис.
– Почти. Но одно ведь другому не мешает. Вот вы чего боитесь, чего хотите и на что надеетесь в этой жизни? – промурлыкал Ленуар.
Девушка опустила глаза и ответила не сразу:
– Я танцую в «Опера-Комик»… И мечтаю перейти в Опера Гарнье… А боюсь я только одного – что не смогу выбрать своё будущее.
– Окончательно выбрать будущее нельзя, потому что любое будущее постоянно меняется.
Они с Анаис снова переглянулись. Габриэль не выдержал её вопрошающего взгляда, и теперь настало время ему опускать глаза. Зачем он вообще умничает с этой девочкой? Она вполне самостоятельна и уверена в себе, чтобы со временем усвоить собственные жизненные уроки. Габриэль прикусил ус и попытался снова встать на рельсы легкомыслия:
– Что ж, мне очень повезло! Скоро может представиться случай изучить своих соперников. Где, вы сказали, находится этот Клуб кобальта?..
– Анаис, запишите ему адрес после сеанса, а теперь давайте всё-таки поработаем! – снова встрял Люсьен.
После ухода девушки в мастерской остался аромат её духов.
– Ну как тебе моя новая натурщица? Балерина!
– Нет, она не балерина, – возразил Габриэль. – Да и зовут её не Анаис Марино.
– Брось, Габриэль. С чего ты взял?
– Разве не очевидно? У балерин пальцы ног обычно искривлённые, а у этой девушки прекрасные нежные пальчики. Штрих первый, – сказал Габриэль, пытаясь объяснить ход своих мыслей.
– Хорошо, но зачем тогда она солгала?
– Не знаю. Но балерины в детстве не читают ни арабских сказок, ни Льюиса Кэрролла. Эти книги издавались как книги для взрослых. Ни одна простая француженка не могла себе позволить их купить. Моя мама, например, не могла. Штрих второй, – продолжал развивать свою мысль Габриэль.
– А ведь я тоже ребёнком не читал Кэрролла! Получается, что она из благородных, да? А почему ты думаешь, что её зовут не Анаис Марино?
– Ты слышал её акцент?
– Да, есть немного, а что? В каждой французской провинции люди говорят с собственным акцентом.
– У неё южная фамилия, а акцент не южный, заметил? Она родилась не на юге Франции и не в Италии. Она родилась в Германии. Поэтому и знает, что «фольк» с немецкого – это «народ». Штрих третий, и последний. Вот и получился твой портрет незнакомки.
– Хорошо, пусть так. Но она тебе понравилась?
– Люсьен, эта девушка очаровательна, но она же ещё совсем ребёнок…
– Сегодня ребёнок, а через пару лет уже верная супруга.
– Чепуха! Ни одна здравомыслящая девушка не захочет жить с таким, как я. Тем более такая леди. Ладно, мне пора. На этой неделе будем брать банду Бонно, мне надо ещё подготовиться.
– Банду Бонно? Жюля Бонно, анархиста, грабящего банки? Какой ты отважный, Габриэль Ленуар!
С этим агент Безопасности, как называли самый секретный отдел парижской префектуры полиции, спорить не стал.