Я думал, что вижу космос с сияющими звездами и шлейфом фиолетовой туманности и только собрался расслабиться и умиротворенно раствориться в газовом облаке, как вселенское око жестко уставилось на меня черным зрачком. С секунду разглядывало, фокусируясь, а вслед за этим каждая клеточка моего бытия разорвалась от шелеста векового шепота:
– Помни, – зазвенел мрачно голос, наполняя меня древним ужасом и дрожью страха, – помни!
Глаз смотрел на меня не мигая, пожирая душу без остатка, а потом черный зрачок уменьшился в размерах, и я уже увидел перед собой обыкновенное лицо типичного европейца. Молодой мужчина заботливо встряхнул меня за предплечье и, сжав губы в тонкую линию, натянуто улыбнулся.
– Сэр? – голос звучал слишком снисходительно: ко мне обращались, как к малому ребенку – сейчас по головке погладят и дадут кусочек халвы. Излишняя забота вызвала во мне бурю досады.
Я смотрел на мужчину в белой военной форме и, медленно приходя в себя, отчетливо понимал, что никакой я не ребенок.
Руки сжались в большие кулаки, унимая дрожь.
Я заморгал, пытаясь согнать наваждение.
Свет мерцал, и мир троился. Под стать неустойчивой картине приглушенно играла музыка – современная попса изредка наполнялась какофонией дополнительных звуков: то глухими ударами в бубен или в барабан, то оркестровыми трубами. Я морщился, пытаясь убрать из головы лишние мелодии и оставить одну. Картины менялись, подстраиваясь под музыку: я в транспортнике среди солдат, кругом стерильная чистота и запах дешевого парфюма и экокожи; я в мокром кустарнике, среди чахлых и гнилых деревьев; я в космосе, и на мне новый скафандр Д-13 с дополнительным аварийным комплектом; я глажу белого волка, зверь тяжело дышит, вздымая крутые бока, и высовывает длинный розовый язык, облизываясь; я глажу свои отполированные витые рога, огромные и тяжелые они растут изо лба, и я готов кого-нибудь боднуть насмерть; ко мне прижимается дивная белокурая красотка в странном открытом платье, и тут же к другому плечу склоняет голову девушка в расшитых шкурах, с татуированным лицом. Грезы кружились в хороводе, дурманя голову. И, признаться, я не знал на чем остановиться.
– Лейтенант! – теперь молодой мужчина не стесняется и сильнее трясет меня за плечо.
Я смотрю на него и сквозь него. До меня постепенно доходит: парню в белой форме наплевать на приличия и на то, что подумают остальные солдаты. Кажется, я не в себе и роняю честь мундира.
Мягко стряхиваю руку сержанта со своего бицепса и медленно поднимаю кулак в белоснежной перчатке с оттопыренным вверх большим пальцем. Я в порядке. Я в полном порядке. Я вижу обеспокоенного рейнджера и стройные ряды кресел в транспортнике. Я понимаю, что он боится и переживает, но тут же напускает на себя безразличие и холодную вежливость. Я молчу. Потому что я также вижу слайды из картин за солдатом: космос, тундру, красивых женщин из сказок, темное помещение в винтажной драпировке и одинокую свечу, залитую медовыми каплями воска. Пламя колеблется. Видения меркнут. Тают, исчезая. Ветер задувает свечу.
И проступает одна явь.
Сержант удовлетворенно кивает и откидывается в синем кресле. Вертит головой, устраиваясь поудобнее, и искусственная кожа обшивки скрипит. Парень прикрывает глаза, сквозь щелки наблюдая за мной. Руки беспокойно двигаются, пальцы гладят черные подлокотники дутого кресла и никак не могут замереть. Незнакомые запахи дразнят обоняние. От сержанта пахнет пачули и мандаринами. Зачем так душиться? Я морщусь и, не скрывая упрека, смотрю на подчиненного.
Его пальцы мелко подрагивают.
Волнуется за меня. Пытается контролировать ситуацию и злится от того, что не получается. Я понимаю солдата. Будь я на его месте, сам бы не знал покоя, ведь от такого командира, как я, можно ожидать любого приказа.
От нелепого танца его пальцев, я прихожу в сознание окончательно. Пелена сходит, медленно отступая.
Я осматриваюсь по сторонам. В глазах резь. Картинка четкая и понятная. Видения прошли. Кругом ряды кресел и все заняты военными. Свободных мест нет. На добрую сотню парней две девушки, и возле их кресел оживление и смешки. Мы в транспортнике. Ни у кого нет оружия. Многие в парадной форме, но кто-то в робе, решив не заморачиваться. Парни – все пехи, молоды, пышут здоровьем, приветливы и улыбаются. Хмурых лиц нет.
Не считая моего.
Так одна явь из многоликой дремоты стала пугающей реальностью, и картина вошла в действительность, глуша остальные видения.
Я осознаю произошедшее: сегодня мне повезло. Я вынырнул и готов жить дальше. И пусть сержант не боится – я поборол стресс. Кажется, так это называет наш психолог.
Но я еще не отошел от тревожного сна. Капкан видений исчез, но не исчезла паника. Каждая клеточка тела наполнена ужасом одного слова: «Помни!»
Что помнить? Что?!
Почему так тревожно от неясного вопроса? Я ведь не мог забыть что-то важное? Мне срочно нужна любая помощь и дополнительная информация.
Я смотрю на притворяющего спящим сержанта, однако контакта больше нет. Молодой человек старательно сопит. Веки подрагивают. Пальцы цепко сжимают подлокотники, выдавая его притворство. Такого и не потревожить. Да и не хочет он, чтобы его расспрашивали, задавая вопросы. Интересно, а раньше были похожие случаи? Я уже спрашивал: кто я? Я тяжело сглатываю: бедный сержант, незавидная у него участь. Во рту горечь от принятого перед полетом лекарства. Медленно осматриваюсь по сторонам, не привлекая внимания, прислушиваюсь к обрывкам солдатских разговоров и улавливаю:
– А зачем нам пловцы? – молодой паренек кивает в нашу сторону и тупит к полу глаза, когда наталкивается на мой взгляд: взгляд офицера, который не понимает, где он и кто он. Я бы такого тоже испугался. Я оцениваю говорящего, но не могу выцепить характерные детали-подсказки, по виду только из учебки: цыплячья шея торчит из воротника, а на лопоухих ушах короста от натирающего тесного шлема.
– Да! Зачем нам пловцы, если здесь джунгли и пески, а море только в местных сказках. Где они собрались плавать? – поддерживает его такой же малорослый сосед – конопатый вчерашний подросток.
Откликается старый капрал – бравый старший солдат. Рукава мундира в золотых нашивках за выслугу лет и три экспедиции – почетный ветеран. На груди внушающая уважение колодка медалей. На лице седые бакенбарды и пышные усы. Суровый дядька. Знакомый до слез. Где я его видел? Может, во снах. Может, в реальной жизни.
– «Зачем, зачем», – передразнивает он. – Потому что ты в армии! Так положено!
– Но пески… – пытается ему неуверенно возразить вчерашний курсант учебки. – Тут не место пловцам! – Я смотрю на своего соседа напротив, вижу на отворотах стойки мундира знаки подводника и машинально трогаю свои. Ошибки быть не может: пловцы-водолазы. Вот почему я заострил внимание, что вокруг одни пехи – сам-то морячок. Две крайности в армии и сейчас мы в одном транспортнике и летим – я прислушиваюсь к своему внутреннему «я» и не нахожу ответа – значит, летим неизвестно куда.
– Положено! – рявкает капрал, сердито хмуря брови и лицо покрывается сеткой морщин, выбитых злыми песчаными бурями. Устав сидит в нем крепко. Прочно и навсегда. У старика нет сомнений, и он злится, видя, что они есть у других. Все так лаконично и просто. Зачем ненужные вопросы? Усложнять и драматизировать ситуацию. Понять ветерана можно, его раздражают салаги: их нескончаемая вереница всегда перед глазами с одними и теми же вопросами.
Рука машинально тянется к внутреннему карману, достает пластик документа. Скашиваю глаза, читаю, но слышу тихий шепот рыжего доходяги и буквы прыгают, не желая складываться в строчки текста. Говорит паренек тихо, практически не разжимая губ, чтобы не привлечь лишнего внимания, но у меня хороший слух. Я ведь по второй специальности акустик. Ненужное воспоминание всплывает из глубины сознания и величественно застывает передо мной, качаясь на волнах разума черной подводной лодкой.
Очередная подсказка – и снова промах, память молчит, я по-прежнему не знаю, что должен вспомнить.
– Никогда не видел третьего лейтенанта, – шепчет салага. – Они разве бывают, господин капрал?
Старик давится воздухом, сердито тараща глаза то на меня, то на солдата. Я виду не подаю и ветеран, успокоившись, злобно шепчет в ответ:
– Разговорчики, рядовой. Офицер флота. У них все бывает.
– Почему?
– Потому что все не как у людей.
Кажется, начинался вечный спор: кто лучше? ВМФ или пехи? Это я помню. Это мне знакомо: в памяти всплывает давняя драка в мрачном клубе с одиноким мигающим красным фонарем. Я молод и мне весело. Пока в голову не прилетает пивная кружка. Я отчетливо слышу звон разбитого стекла. Сознание медленно гаснет, воспоминание исчезает, а голова, кажется, до сих пор находится в ореоле сверкающего крошева.
Я машинально трясу головой, автоматически проверяю по центру ли кокарда на фуражке и смотрю на пластик служебного удостоверения, мельком читая: «…военно-морская база…», «…отписан…»
Что я должен помнить?
К чему призывал меня странный голос?
Обрывки разговоров, транспортный отсек набитый солдатами, командировочное удостоверение ясности в происходящее не внесли, сея сомнения и вызывая еще больше вопросов. Я не только не понимал, что происходит, но и не осознавал, кто я. Словно был с собой не знаком.
Зато меня, видимо, прекрасно знал притворяющийся спящим второй пловец.
Вот кто мог ответить на все вопросы.
Я с надеждой посмотрел на сержанта. Мужчина даже во время мнимого сна казался слишком хитрым и сложным. От такого информацию получить непросто. Придется потрудиться. Воспоминания с готовностью подсказали, как это можно сделать в полевых условиях, не особо заботясь о здоровье допрашиваемого. От увиденной картины передернуло.
– А так, да, – продолжал старый капрал поучать салаг, думая, что его громкий шепот перекрывает шум двигателя и его больше никто не слышит, – в армии только с первым лейтенантом считаются. Вторыми они сразу после учебки выпускаются, ну, а третьими, – снова снисходительный взгляд в мою сторону, – становятся по недоразумению на флоте.
Так.
Спина моя выпрямилась в кресле. Ремни плотнее притянули тело к ложу. Выходит, я еще и «недоразумение».
«Спящий» сержант, мой напарник и непосредственный подчиненный, блаженно улыбался. Вот ведь мерзавец, услышал и не скрывает своей радости.
А солдаты, кажется, потеряли интерес к морякам, прикомандированным к «пескам», и теперь рыжий паренек увлеченно показывал своему соседу фотографию девушки, крутя в руках стержень, из которого вверх высвечивалась небольшая голограмма. Меня больше поразила не извивающаяся в танце молоденькая девчонка, а приборчик, скрытый в ладони рядового. Даже завис немного.
Не я один.
– Красотка, – прошептал лопоухий товарищ, вытягивая руку к голограмме. Рыжий поспешил отодвинуть фото в сторону, величаво говоря:
– После контракта поженимся. Обещала ждать.
– Везет, – кажется, товарищ икнул, а старый капрал оскалился в пренебрежительной улыбке, говоря:
– Восемь лет?
– Чего «восемь лет»?
– Ждать, естественно. Первый контракт на любой колониальной планете восемь лет. – Ну вот и зацепка. Я ее так долго ждал. Колониальная планета! Я подобрался в кресле, готовый слушать дальше. Сейчас произойдет развязка, все станет на свои места, и я наконец-то вспомню.
– Так ведь четыре года обещали, а через шесть месяцев первый отпуск… – мямлил рядовой.
– На каждой странице расписался? – кивал капрал, то ли спрашивая, то ли что-то подтверждая, – и под галочками тоже?
– Конечно.
– Шрифт мелкий читал?
– Да торопился. Хороший контракт. Тройное жалование и сертификат на жилье дают. Что с того, что на колониальной планете? Квартиру потом продать можно. – Капрал кивал, слушая сбивчивую речь молодого солдата. – Наверное, – паренек откровенно скис под таким вниманием и промямлил под конец: – Льгот много на пенсии…
– А я читал! – важно сказал лопоухий.
– Правда? – удивился старик, быстро среагировав и повернувшись на голос. – И что там?
– На колониальных планетах класса В, где среди нейтрального населения есть враждебные племена – первый контракт восемь лет!
– Да как же так, – чесал бритую голову рыжий паренек, – какие восемь лет? – Лицо его озабоченно хмурилось. – Какие враждебные племена? Откуда? Всех давно подчинили. Вы шутите надо мной? Кто же меня восемь лет ждать станет из армии?
– Да ты не переживай! – решил успокоить капрал. – Через два года первый отпуск, а там… может, и дождется, и сделаешь предложение. Меня, правда, не дождалась.
– И меня, – тут же отозвался голос с другого ряда.
– И меня. – Парни в армии всегда могли друг друга поддержать, особенно, когда надо было уничтожить психику новобранца.
– И меня, – сказал мой сосед, напротив. Сержант уже не притворялся. Расстегнул ремни. Поднялся, позевывая. Потянулся.
– Пойду схожу в гальюн, сэр. С вами все в порядке, лейтенант? – Я кивнул.
– Но первый отпуск через шесть месяцев… – мямлил салага.
– Так это на других планетах. Не на нашей. Там, где контракт по четыре года. Обманул ты, пацан, невесту, обманул, – капрал дружественно улыбнулся, хлопая бойца по плечу.
Голограммная ручка выскользнула из потной ладони рядового и покатилась между рядов. Остановилась возле моего ботинка. Я машинально наступил и подумал, что тоже когда-то обманул невесту. Детали вспомнить не смог, но чувство досады сразу отразилось на лице. Не по своей вине? Но точно не как этот рядовой. Иное что-то замешано. Вспомнить бы только. Жаль, не могу.
Голограмма стала меркнуть и окончательно исчезла. Девушка пропала.
Транспортник тряхнуло. Еще раз.
– Турбулентность, что ли? – сказал старый капрал и привычно нахмурился.
– Точно турбулентность, – поддакнул со своего места лопоухий паренек, любитель мелкого шрифта.
Я потянулся к ручке, желая поднять предмет, тайком рассмотреть и вернуть владельцу, и увидел в полу появившуюся крохотную дырку величиной с монету номиналом в полтинник.
Замер, повиснув на ремнях.
Странно.
Рядом появилось второе отверстие, третье. Засквозило со всех сторон. Пол стал походить на решето, а транспортник неожиданно потащило влево. Голоса в салоне резко стихли. Все ждали выравнивания курса и выхода судна на заданную траекторию полета. Ведь ничего не могло случиться в стандартном полете обычного транспортника. Солдаты реагировали на происходящее по-разному: большинство с любопытством, некоторые с явной тревогой и немногие с глупой растерянностью.
И лишь один старик капрал, продолжая зажимать рану навылет у молодого рыжего паренька, смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Черные зрачки, не мигая, уставились на меня, гипнотизируя и пригвождая к креслу.
– Говорит командир корабля. Всем занять свои места. Приготовиться к аварийной посадке, – будничный тон разорвал пелену тишины. Солдаты загомонили разом. Забряцали ремнями. Засуетились.
А я вдруг вспомнил, что так и не спросил, как зовут моего сержанта-помощника, так не во время ушедшего в гальюн и тяжело вздохнул, когда пол под ногами начал разваливаться.
Я точно болтался в космосе. Медленно шевелил руками и ногами. Любовался белыми перчатками и дутыми сапогами. Смотрел на далекие звезды, мигающие в мрачном и холодном вакууме. Как спокойно. Как хорошо. А потом я увидел обрывок шланга и забеспокоился. Засуетился. А где страховочный трос? Простая мысль парализовала на долю секунды. Шланг порван, троса нет. Как же так? Безмятежность исчезла, состояние сразу изменилось, и внутренние датчики запищали все разом, предупреждая о крайней опасности. Стал вращаться, хватать себя, искать запасные баллоны. Где кислород? Как же я теперь дышать стану? Сейчас все закончится. Времени нет. По стеклу шлема паутиной поползли длинные трещины. В тишине отчетливо звякнула отошедшая пружинка, оцарапав мне лоб, и вкрадчивый голос спросил, дыша смрадом в самое ухо:
– Ну что? Вспомнил?
– Нет! Нет! – я пытался выкрикнуть ядовитые слова. Избавиться от них. Выплюнуть из себя. Но вместо слов изо рта полезла земля. Склизкие комки валились без остановки.
– Вспоминай! – потребовал величественный голос. – Время наступает.
– Для чего? – хотел спросить я, но только давился землей и не мог справиться со спазмами. – Что должно произойти? Кто ты?
Вместо ответа, в другое ухо закричали:
– Живой! Еще один!
Я попытался выдохнуть и не смог, грудь сдавливало со всех сторон. С лица посыпались комья черной земли. Я заворочался, чувствуя капкан свежей могилы и желая поскорее выбраться наружу. Человек, от крика которого я очнулся, забеспокоился. Заползал вокруг меня, привставая на четвереньки, высматривая в пелене сизого дыма неизвестное. Низко клубящееся по большой свежей просеке марево скрывало следы катастрофы.
Рядом на четвереньки упал старый капрал. Мокрая листва сразу налипла на колени. Грузно завалился и тоже принялся обеспокоенно смотреть по сторонам. От прежнего холеного вида ничего не осталось. Новый мундир порван, залит кровью, запачкан грязью и прожжен в нескольких местах.
– Господин капрал, еще живой, – прошептали рядом. Я снова заворочался, но на меня навалились, а капрал, положил тяжелую ладонь на лицо, вжимая в землю. Комья земли попали в рот. На зубах заскрипел песок.
– Тихо, – прошептал мне капрал, – тихо. – Я закрыл глаза не в силах справиться с удушением. – Закапывайте его. Быстро. – Со всех сторон на меня стали нагребать землю и засыпать листвой. Старик медленно убрал руку с лица, так что я смог снова дышать, и глянул в жерло.
Глаз.
Я увидел знакомый глаз, преследующий меня теперь постоянно. В каждом видении. В каждом бреде, горячке и яви. Такой зрачок ни с чем не спутаешь.
С секунду немигающий глаз рассматривал меня, а потом старый солдат прошептал:
– Мы обязательно вернемся за тобой, лейтенант, – и его рука сравняла землю, погружая сознание во мрак.