Тихонов остановился перед высокой, обитой дорогим дерматином дверью, оценил привинченную к ней позолоченную табличку.
Сергею доводилось встречать начальника местных оперов на исполкомовских совещаниях. Гончаров не произвел на него особого впечатления. Хорошо подвешенный когда это требуется, язык, безупречно белая сорочка и тщательно подобранный в тон пиджаку галстук – вот все, что запомнилось.
– Да, – раздалось за дверью. – Входите.
– Здравствуйте, Игорь Михайлович. Я – Тихонов из редакции. По поводу…
– Присаживайтесь, Сергей Александрович, – сыщик встал и через массивный, заваленный бумагами стол, протянул журналисту руку. Своим внешним видом вы ломаете мое представление о журналисте районной газеты.
– Вообще-то я – инженер – механик, – пожал плечами Тихонов. – В редакцию попал случайно. Отработал в заводской многотиражке семь лет, потом потянуло на Родину. Здесь уже год. Не знаю, много ли нашла в моем лице журналистика, но, что не ничего не потерял завод – это точно.
– По сути, мы одного поля ягоды. Между прочим, меня за глаза Эркюлем Пуаро величают.
Сергей не смог сдержать улыбки. Наголо бритая голова Гончарова действительно напоминала непременный атрибут убранства героя Агаты Кристи. Вот только ладная фигура и кошачья грация сыщика выгодно отличали его от маленького усатого бельгийца.
– В восемьдесят шестом поступил на истфак, – продолжал Игорь Михайлович.– Мог бы сейчас учительствовать, но пришлось пойти по административной линии – вмешался Чернобыль… Потом вновь – зигзаг судьбы. Школа милиции, академия. Мотался по области, год назад добился перевода сюда. Я ведь из этих мест, хотя коренным жителем меня назвать нельзя. Помните детский дом, который закрыли в восемьдесят седьмом? Перед вами – один из его воспитанников. Впрочем, вернемся к нашим баранам. Хотя Чашникова бараном назвать нельзя. Доводилось слышать его проповеди?
– К сожалению, нет, – Сергей мотнул головой. – А может, к счастью…
– Есть тут у меня одна занимательная кассетка. Записал на диктофон наш сексот.
Опер порылся в столе и вставил кассету в новехонький музыкальный центр.
– Братья! – донесся из динамика экзальтированный мужской голос. – Что есть наша жизнь, как не вечный страх? Мы боимся завтрашнего дня, боимся смерти, а лживые попы призывают нас бояться еще и карающей длани Господа! В случае ослушания нас пугают геенной огненной и вечными муками в загробной жизни. Я же говорю вам: после смерти никто не увидит ни рая, ни ада! За той чертой их не существует.Ад и рай находятся здесь, на земле! И перед нами стоит очень простой выбор. Можно усердно бить поклоны и поститься, чтобы затем превратиться в кусок падали, а можно взять от жизни все сегодня и сейчас! Сегодня и сейчас!
Гончаров надавил клавишу, и речь Чашникова оборвалась.
– Самое страшное в том, что Марат искренне верит в свое учение. А тут еще контузия…
– Понимаю. Трудно предсказать, что натворит Чашников, если у него окончательно поедет крыша.
– Может быть, своей публикацией вы заставите бывшего сослуживца перестать заниматься ерундой.
– Для начала хотелось бы увидеть Марата во всем блеске.
– Проблемы, в принципе нет. По моим сведениям Чашников будет толкать речь в ближайшее воскресенье, что-то около полуночи. Они соберутся в старой синагоге, но соваться, туда не советую. Во-первых, там будет несколько моих коллег из РОВД, которые отследят ситуацию, а во-вторых… Неизвестно, как поведут себя дьяволопоклонники, если увидят, что на их шабаш затесался журналист. Я буду держать вас в курсе событий.
Сергей направился к выходу, но, взявшись за дверную ручку, остановился. Гончаров оторвался от бумаг на своем столе.
– Что-то еще?
– Так, мелочь. Вы сказали, что провели детство в наших местах.
– Все верно.
– Значит, могли знать Катю Фролову.
– Ее школа шефствовала над нашим домом-интернатом. Катя даже была прикреплена ко мне, как к трудному подростку, – сыщик усмехнулся. – Все мы, знаете ли, в свое время были трудными. А почему вы о ней вспомнили?
– Мы с Катей… В общем, она ждала меня из армии.
– Понимаю. Жуткая, загадочная смерть.
– Да. А толку от того, кто был с ней в том чертовом подвале, уже не добьешься. Надежды на то, что к Мальченко вернется разум, нет. Единственный свидетель…
– Тут вы ошибаетесь. Лично я считаю, что в подвале был третий человек. И этот третий прекрасно себя чувствует.