Мой поезд, как зеленая ленивая гусеница, неуклюже полз по рельсам, подъезжая к Воронежу. Я с замиранием сердца и плохо скрываемой радостью смотрел в окно купе и узнавал полустанки, домишки и перелески, которые совсем не изменились за прошедший год.
Вот наконец наш локомотив издал протяжный басовитый гудок, и состав начал неторопливо вползать на платформу Воронежа. Я приник к стеклу в ожидании увидеть бабушку и дедушку. Очень по ним соскучился за длинный скучный учебный год и предвкушал три отличных летних месяца в деревне. Конечно, я увидел родные лица еще до того, как поезд остановился. Схватив сумку, первым ринулся в тамбур и пулей вылетел из вагона, едва проводница открыла дверь.
– Внучок, какой же ты худющий! – привычно заголосила бабушка, заключая меня в объятия. И я понял, что и в это лето меня будут откармливать как на убой.
– Здорово, Кирюха! Возмужал! – дед крепко пожал мою руку, но потом тоже сгреб меня в охапку.
Мы быстро миновали вокзальную толчею и добрались до дедовской гордости и моей тайной мечты – мотоцикла ИЖ «Планета-3». Раньше у деда было сразу два железных коня. В его гараже стоял еще и «Урал», но его на семейном совете пару лет назад решили продать.
Дед уселся за руль. Я, ухватившись за его худую крепкую спину, устроился позади него, а бабушка с багажом заняла свое место в люльке. Дедушка нажал ногой на кикстартер[1], тут же повернул ручку газа. Наш ИЖ уютно затарахтел, и мы двинулись в деревню.
Это была даже не столько деревня, сколько небольшой и очень уютный провинциальный городок: одна церквушка, один хлебозавод и местный променад, где стояли четыре или пять «настоящих» магазинов. Все остальное – патриархальные деревянные домишки или добротные типовые кирпичные особняки. И, конечно, центр, гордость всего поселения – местный базар, где можно было купить что угодно, начиная от продуктов и заканчивая козами, пуховыми платками из их шерсти, кассетами, стройматериалами и автозапчастями. Каждую субботу сюда съезжалось население – от мала до велика – со всей округи.
Вообще-то я живу с мамой и папой в Ленинграде на проспекте Наставников. И хотя это исторический район города – Ржевка-Пороховые[2], нас, увы, окружают такие унылые названия проспектов, как Ударников, Энтузиастов, Энергетиков и Индустриальный. Дом у нас тоже не с атлантами и кариатидами, а типичная панелька 81-го года постройки. То есть наша квартира всего на год старше меня. Да, я родился в год московской Олимпиады, и таких, как я, потом стали называть «олимпийскими мишками».
Жилище наше по сравнению с дедовским домом в деревне просто крошечное. Всего 40 метров. Маленькая кухонька и две комнатки, в одной из которых живем мы с моей сестренкой Кариной. Она на десять лет младше меня. Но я ее люблю: она не вредная и послушная. На прогулке с ней – а это входит в мои обязанности – я могу посадить ее в песочницу и удрать на футбольное поле гонять мяч. Там, конечно, недалеко – всего 100 метров. Но Каринка всегда мирно делает свои куличики и не двигается с места. Единственный минус – я не могу допоздна засиживаться за уроками или приглашать к себе друзей. Комнатка маленькая, а сестренке рано надо ложиться спать. Так что ежегодные каникулы у дедушки и бабушки с их раздольем во всех смыслах были шикарными.
Тем временем наш ИЖ уже подруливал к знакомому участку с крепким забором. Это был классический деревенский дом площадью примерно 150 квадратных метров. Изначально дед купил недострой: стены были заведены под крышу – и все. Потом еще полтора года он достраивал жилище своими руками. Правда, чем я невероятно горжусь, с моей помощью. И вот теперь этот красавец радовал не только своим внешним видом, но и внутренней отделкой и практичной планировкой.
Само собой, к такому дому полагался и солидный участок земли. И тут уже было бабушкино угодье. На 15 сотках она устроила просто роскошный огород. Там росло, кажется, все на свете, и на каникулах я мог питаться прямо в саду. Два сарая и летняя кухня утопали в зарослях яблонь, слив и вишен. По периметру забора искрилась рубиновыми гроздьями малина и щетинился колючками крыжовник, на грядках алела гигантских размеров клубника. В парниках вольготно чувствовали себя пупырчатые огурчики и светились недозрелым зелено-буро-желтым цветом помидоры. Ну а дальше, как во всякой приличной деревне, непаханым полем лохматились картофельные грядки. Это я, конечно, еще не перечислил всякую зелень, которая тоже росла у бабушки в неимоверном количестве и небывалом разнообразии.
И, разумеется, у моих стариков была скотина. В отдельной пристройке жили козы. Их бабушка держала не столько ради молока, сколько ради шерсти. У местных коз была какая-то особенная шерсть, которую вычесывали. Пух скатывали и прялками плели нити, из которых потом вязали знаменитые воронежские пуховые платки. Они, конечно, не так известны, как оренбургские или павловские, но – отдельный местный специалитет. Бабуле было не чуждо творчество, поэтому она тоже пряла пух и вязала эти платки. Готовые изделия мастерицы по субботам везли продавать на базар или железнодорожную станцию.
Едва соскочив с ИЖа́, я бросился к сараю и вывел оттуда свой велосипед.
– Ты куда, Кирюшенька? А обедать? – всплеснула руками бабуля, увидев, как я седлаю железного коня, по которому очень соскучился.
Дед усмехнулся и взглянул на часы:
– Давай, как раз к дневной партии успеешь!
– На хлебозавод, что ли? – расстроенно спросила бабушка.
– Ага, бабуль, – кивнул я уже у ворот. – Я быстро!
Да, первым делом я помчался на хлебозавод за свежим хлебом. В киоске у проходной продавали только что выпеченные, еще горячие батоны белого или буханки черного. Других вариантов, как сейчас, тогда не было. Но аромат того хлеба, который плыл по улице еще на подъезде к заводу, я помню до сих пор.
Путь туда и обратно занял давно высчитанные и проверенные многоразовым опытным путем 25 минут. Вбежав на кухню, я схватил нож, достал буханку, отрезал от нее горбушку. Бабушка с улыбкой уже ставила на стол плошку с чесноком и бутылку домашнего масла. Это было мое любимое лакомство: горбушка, натертая чесноком, сверху посыпанная солью и политая пахучим подсолнечным маслом. Деликатеса лучше я не пробовал и по сей день!
Да, чуть не забыл. Эту мечту гурмана полагалось непременно запивать парным молоком, трехлитровая банка которого каждое утро появлялась у нас на столе. Так бабушка претворяла в жизнь свой план по откармливанию худющего внука. Никаким задохликом я, конечно, не был, но любая бабушка считает, что у внука душа в теле еле держится, и бросается на его усиленную кормежку, как Стаханов на очередную пятилетку. Моя бабуля не была исключением. Однако на этом нежности заканчивались. После вожделенной горбушки и последовавшего за ней сытного обеда бабуля сказала:
– Ну, Кирюша, делу время – потехе час. Жуки у меня скоро всю картошку сожрут!
– Да легко, бабуль, – весело откликнулся я. – Ща все сделаю!
Я быстро забежал в сарай, где стояла специальная «колорадская» банка, крышку для которой дед смастерил сам. Она хитрым образом приоткрывалась, дабы можно было закинуть внутрь вредителя, и тут же закрывалась. Вооруженный, я помчался на картофельное «поле». На кусты действительно устроили нашествие полчища колорадских жуков. Зеленые растения были густо облеплены черно-оранжевыми усачами. Уже через час эти «полчища Мамая» были собраны и доживали последние секунды в керосине внутри банки.
После этого я с легким сердцем похватал свои удочки, сел на велосипед и рванул на вечерний клев. Вот за что я больше всего любил воронежские просторы, так это за множество речушек и озер, где плескались плотва, лещики и ерши; за изумительные пейзажи, где были и холмы, и овраги, и леса, и поля. За походы в дубравы с отцом и дедом: ближе к августу, когда папа приезжал в двухнедельный отпуск на машине, мы гоняли в заповедные места за ежевикой и пахучим чабрецом, из которого бабушка делала замечательный вкусный чай.
А наутро я предвкушал еще одно увлекательное и любимое дело, познания в котором здорово помогли мне во взрослой жизни. Дед активно привлекал меня к строительству. Как я уже говорил, все, что имелось на их участке, было сотворено его руками. Он не был профессиональным строителем, однако умел все. И мне нравилось быть у него подмастерьем. Я просто получал кайф от возведения кирпичной кладки или строительства нового крыльца. На этот раз дед собрался утеплить стены.
– Смотри, Кирюх, – начал он обрисовывать мне круг задач, – сейчас мы с тобой на пилораме распилим дранку и обобьем стены по диагонали.
Я смотрел, как дед мастерски распиливает доски на тонкие, в полтора-два сантиметра, планки. Я брал вылетающие из станка заготовки и тщательно обстругивал их рубанком, добиваясь максимально ровной поверхности. Затем мы с дедом прибивали эти планки к стенам. Я, конечно, иногда косячил, но дед ни разу не ругал меня за это.
– Кирилл, не спеши, – мягко говорил он, заметив мою ошибку. – Попробуй повертеть планку, чтобы она вошла как влитая. Потом проще будет шпаклевать.
– Дед, а не проще вызвать маляров? – как-то спросил я, просто из любопытства.
– Проще, – согласился дед. – Но понимаешь, Кирилл, чем больше ты будешь уметь сам, тем проще тебе будет жить. Ты сможешь вырулить в любой ситуации благодаря своей голове или рукам.
Так, замазывая глиной стены, покрытые дранкой, я впитывал мудрость старшего поколения. Я не только хорошо запомнил эти слова деда, но и начал претворять его принцип в свою еще детскую жизнь. Правда, всю глубинную сущность дедовских слов я ощутил на себе гораздо позже.
Вот так с умными мыслями, работой и развлечениями проходили мои школьные каникулы. Но, как и все хорошее, это лето быстро закончилось. Мы с папой возвращались в Ленинград, где меня ждала серая и беспросветная школьная пора.