Полицейские снова спустились в подвал. Я затаила дыхание, и Отто, кажется, тоже. Мама опять вцепилась в папину руку.
Сперва в подвале было тихо, но вскоре я услышала, как что-то двигают. Деревянные доски скребли о дощатый пол. Потом оттуда крикнули:
– Вышибайте!
Раздался страшный шум – полицейские добрались до двери за шкафом и с треском выбили ее.
– Свет! – скомандовали в подвале.
И снова тишина.
Может, они ничего там не нашли?
Полицейские затопали по лестнице. Вернувшись в прихожую, они покачали головами.
– Они там были, но сбежали.
Мама с недоумением взглянула на папу, губы ее тронула слабая улыбка.
Один из полицейских держал в руках куклу. Ни у меня, ни у Отто не было такой. Прежде я ни разу ее не видела.
Полицейский рассерженно отшвырнул куклу в угол.
– Итак, доктор Вильгельмсен, куда вы их спрятали? – спросил ленсман. – Если чистосердечно признаетесь, смягчим наказание.
– Я же сказал – не понимаю, о чем вы.
– Мы видим, вы тут явно прятали кого-то, – ленсман на секунду задумался, затем добавил; – Поэтому вам придется проехать с нами.
Мама всхлипнула.
– А что будет с Гердой и Отто?
– О них вам следовало раньше подумать. Но вместо этого вы заботились о чужих детях.
– Вы не можете нас арестовать. У вас нет никаких доказательств! – выкрикнул папа. Таким я его еще не видела. Хотя нет, один раз все-таки видела. Когда я убежала в лес, а домой вернулась поздно вечером. Тогда папа тоже разом испугался и разозлился.
– Тут не мне решать, – сказал ленсман. – Вы же знаете, мы только выполняем приказ.
– Вон оно как. Значит, это все – дело рук Дюпвика? – едко спросил папа.
Из ленсмана будто дух вышибли.
– И как – приятно врагу помогать? – не отставал от него папа.
– Я лишь делаю свою работу, – тихо ответил ленсман. – Кто-то сообщил в «Национальное единение», Дюпвик попросил меня проверить. Отказать ему я не имею права. Вам это известно, – ленсман повернулся к двум полицейским. – Отведите их в машину. И сообщите Дюпвику. Ему наверняка захочется самому осмотреть дом.
И тут случилось то, чего я никогда не забуду – даже если до ста двадцати лет доживу.
Полицейские схватили маму с папой, надели на них наручники и толкнули к двери. Папа обернулся и посмотрел на меня.
– Никуда не уходите. Слушайтесь Клару. Она придет рано утром, как всегда, – голос его звучал привычно – спокойно и уверенно.
– Но… Куда вас увезут? – я было шагнула следом, но ленсман встал у двери.
– В полицейский участок. А через пару дней их, наверное, переправят в Грини[3], – проговорил он, понурившись, словно нашкодившая собака.
– В Грини! – очнулся наконец Отто.
Ленсман кивнул, вышел следом за мамой и папой, проследил, как их втолкнули в большую машину.
Отто обнял меня за плечи. Мы молча стояли на пороге.
Зарычали двигатели.
Я опомнилась и, сбросив руку Отто, побежала следом.
– Подождите! – закричала я.
Надо остановить их любой ценой – даже если придется улечься прямо под колеса!
Но я опоздала. Фургон, в котором сидели мама и папа, набирал скорость. Мне его не догнать, хоть я и неслась, не чуя ног. Фургон увозил в тюрьму наших родителей, и все это по моей вине. Просто потому, что я посмотрела на подвальную дверь.