– Заднюю «гориллу» заклинило!
– Не кричите так, лейтенант. – От отвращения Кромвель еле разжимал зубы. – Связь вырубило, снимите наушники. Иво, переключи генераторы на наружную и отстреливай переходник по периметру, на кой ляд он теперь сдался.
Краса и гордость, чудо технологий, первый стимфальский крейсер-трансформер «Саутгемптон», которому после мартовских учений двадцать четвертого года предстояло стать официальным флагманом императорского флота, пылая изнутри и осторожно еще тлея снаружи, неспешно разваливался на куски и погружался в атмосферу планеты Тратера.
Всего-то-навсего дурацкий фронтовой истребитель-бомбардировщик загадочной и разбойничьей цивилизации скелетников, как всегда, неожиданно, черт знает откуда, вывернулся хоть и не из-под земли, но из-за земли – вот этой самой тихой деревенской Тратеры – выскочил под боком, сам, наверное, не ожидал, ну и влепил от растерянности, а «Саутгемптон» – не авианосец, не положено ему сферы охранения, только охранный шлейф, да и силовые поля гудели на одну десятую мощности… Не ждал никто проклятых жуков, и вправду похожих на ходячий человеческий скелет, вообразить такого не могли, и вот результат – в упор, и как минимум четыре попадания (Кромвель вроде бы заметил и пятое), с пистолетной дистанции не промахнешься. Улетел мерзавец недалеко, но дело свое черное сделал.
А стрелял, пакостник негуманоидный, кумулятивно-лучевыми снарядами, у которых гнусная манера еще и погулять за проломленной броней, так что дальше началось нечто неописуемое. Есть такая штука – военное счастье, и Стимфалу в тот день оно изменило. Разрывы скелетниковских снарядов пришлись на схему систем жизнеобеспечения корабля настолько неудачно – фатально неудачно, – что одним махом перечеркнули все расчеты боевой живучести крейсера. То ли так причудливо перемкнуло цепи управления, то ли взрыв генераторов прокатил по сетям какой-то смертоносный импульс, поди-ка теперь разбери, но половина бортовых компьютеров, включая «главного папу» с элементами искусственного интеллекта (ни разу в деле не опробованного), двинулись электронным рассудком и понесли несуразицу.
Двигательный кормовой отсек вдруг отстыковался, прихватив с собой не доживший до распределения запас горючего, и тут же получил в открытые модульные разъемы из всех калибров бешено и бессмысленно закрутившихся в разные стороны орудийных палуб; в центральном сегменте, принявшем на себя основной удар (со стороны «Саутгемптон» напоминал изваянную кубистом гигантскую жабу, в двух местах перехваченную щетинившимися орудиями многоярусными кольцами), рвануло уж и совсем капитально, там бушевал пожар, а связь, напротив, угасла – на экранах дрыгались мутные полосы. Надо было срочно отсоединять головной отсек от этого чреватого неприятностями огненного сумбура, уходить прочь, все равно помогать там уже некому, но проход (который вел, кстати сказать, и к спасательным капсулам) переклинило, нечего даже и соваться, а управление стыковочными узлами вышло из-под контроля.
Головному отсеку с Центральным постом, откуда генерал Кромвель – еще недавно опальный фаворит диктатора, ныне снова в милости, еще нет сорока, худ, как жердь, сед, как лунь, восходящая звезда Генерального штаба и лучший пилот современности – наблюдал за ходом учений, тоже досталось. Прошило по диагонали, пятерых офицеров во главе с командиром испарило на месте, но тут аварийные системы не подвели, экспресс-регенерация сработала, оболочки затянуло, зарастило, и в итоге капитан-командор учебных маневров оказался первым пилотом разрубленной, с проплавленной вмятиной в голове крейсерской жабы, а его друг и коллега, штурман Иво Шенкенберг – вторым пилотом. Кромвель, зная своему штурману цену и предчувствуя скорую войну с сюрпризами в ней, буквально зубами тащил его за собой по служебной лестнице. Да, еще лейтенант Мазетти – за прошедшие полтора суток учений он сумел осточертеть Кромвелю до несказанной степени – отвратительный мальчишка сумел уцелеть в каком-то миллиметре от пробившего рубку слепящего столба.
Наконец Шенкенбергу, неистово молотившему по клавиатуре и сенсорным экранам волосатыми пальцами, что-то удалось. С электронным воплем и чисто вагонным толчком крейсер разделился еще раз. Синий, с белыми размывами горизонт ухнул вниз, открывая мрак с планетами и светилами, а слева такая же черная громада центрального трюма с двойными рядами светлячков, перечеркнутых дымами, неторопливо ушла вниз; следом, величественно переворачиваясь и словно нехотя меняя ракурсы, уплыло переходное кольцо, похожее на исполинский патронташ, причем патроны вдруг стали вылетать и стрелять сами по себе – это ошалевший компьютер, смекнув по обрыву питания, что дело нешуточное, начал отстрел спасательных капсул. Бесполезные, никого не спасшие кабины чертили в небе фиолетовые, медленно гаснущие дуги и исчезали в темноте – это было похоже на траурный салют.
Глядя на такое зрелище, заговорили все трое.
– Да сделайте же что-нибудь, мы же погибнем! Мы все умрем! – завизжал лейтенант Мазетти.
– А где, мать его так, Бейнс? – спросил Кромвель. – Почему до сих пор нет связи?
– Дырка осталась от твоего Бейнса, – сказал Шенкенберг. – По верхотуре тоже пришлось. Лейтенант, сядьте и успокойтесь.
– Нечего ему сидеть да успокаиваться! – рявкнул Кромвель. – Лейтенант, найдите какой-нибудь инструмент и попробуйте пробиться в радиорубку. Может быть, там кто-то жив, но ранен, и посмотрите, что с оборудованием.
– Вы с ума сошли! – По лицу Мазетти тек пот, хотя в Центральном Посту было довольно прохладно. – Через десять минут нас не станет! Нам конец! Какое оборудование! Господи Боже!
– Под суд пойдете, – почти равнодушно ответил Кромвель. – Мерзавец, как разговариваете со старшим по званию? Плюс невыполнение приказа в боевых условиях.
– Плевать мне на ваши звездочки, старые пердуны! Мы все уже покойники, вы что, не понимаете? Господи, ну зачем я сюда пошел? Отец, почему я тебя не послушал?!
– Никакого суда, собственноручно пристрелю, – так же устало пообещал Кромвель.
– Джон, Джон, – предостерегающе произнес Шенкенберг, – не вздумай. Никакой пальбы. Здесь все на соплях. Один выстрел – и каюк. Потом, он просто глупый мальчишка. Кстати, не забывай, чей он сын. Будут неприятности.
– Как собаку, – меланхолично отозвался Кромвель, подняв глаза к потолку.
– Тьфу на тебя! Между прочим, устами младенца глаголет истина. Восемнадцать тысяч. Пора подергать за какие-нибудь ручки.
– Иво, ты идеалист. Мы только что пустили ко дну лучший крейсер империи. Без войны, без ничего. Это трибунал и позор. И какие наши объяснения? Извините, прошляпили скелетника? Предпочитаю умереть с достоинством. У нас тут два «Базальта». Будет прощальный салют. На полнеба.
– А я хочу есть! Забыл, на «Энтерпрайзе» вечером званый обед? Мои чудесные охотничьи колбаски! Я повару взятку дал! Тут не наша вина! У штурвала стоял Блэйк-младший, и этот, старпом, как его там, а мы просто гости.
– Дай умереть, – томно упорствовал Кромвель.
– Джон, шестнадцать тысяч. Потом умирай, сколько хочешь.
Между тем дела и впрямь обстояли неважно. Штука в том, что на уцелевшем куске «Саутгемптона» никаких устройств для полета в планетарных условиях не было. Четыре тормозных сопла, которым в отсутствие центральной тяги грош цена – топлива в аварийных ресиверах на полтора чиха (а центральная тяга осталась догорать где-то на орбите), да хилая круговая цепочка курсовых корректоров, предназначенных в основном для микроманевра в тесноте причалов космических станций. Поэтому представить себе какой-то другой вариант приземления, кроме смертельного удара о поверхность Тратеры, было довольно трудно. Однако Шенкенберг, зная Кромвеля уже без малого пятнадцать лет, не терял надежды на свидание с любимыми колбасками.
– Ну, Джон, а как же твоя речь? И еще – ты же хотел умереть в бою, а где тут бой?
– В тюрьме мы с тобой умрем, – проворчал Кромвель. – Ладно, черт с тобой. Не выйдет из тебя самурая… Какие там поворотники на корректорах?
– Сорокапятки, какашки хьюзовские.
– Тормозные дюзы закольцованы?
– Само собой.
– Отключи мне это кольцо – должны быть какие-нибудь задвижки или уж я не знаю что, иначе все топливо за один пых вылетит… Ручное управление есть?
– Есть-то есть, но там в канале только диафрагмальные сфинктера, и больше ничего – хорошо, если на две минуты хватит. Кто же знал.
– Нам и столько не понадобится – давай втыкай. Экипаж, приготовиться к торможению, будь оно неладно… да что за день сегодня такой…
Шенкенберг перевел дух, судя по вернувшемуся на лицо друга и командира привычному волчьему оскалу, Кромвель заинтересовался задачей, а значит, все в порядке.
Прокашлявшись и взвыв, корректоры развернули проваливающийся в атмосферу обрубок первым соплом к земле.
Выхлоп!
– Штурман, альтиметр.
– Шесть двести.
– Опаздываем… Не тянет, керосинка вонючая…
Выхлоп!
Третьим выхлопом, уже на полутора тысячах, Кромвелю удалось замедлить скорость снижения до какого-то ему одному ведомого предела.
– Садимся, как шаттл дерьмовый. Штурман, перестройка тяги. Дорзо-вентрально, против часовой, корректоры через один – сорок пять до упора, следующий – строго радиально. Выполнять…
Последний, четвертый выстрел из тормозного сопла отбросил «Саутгемптон» уже от самой земли и поставил его носом к горизонту. Сжигая остатки топлива, корректоры закрутили закопченный купол как вертикальное колесо с шутихами – половина двигателей лупила реактивной струей по касательной, вращая махину, половина, включаясь под самым брюхом, удерживала то, что еще недавно было крейсером, от немедленного падения. Вперившись взглядом в экран с окошками индикаторов, Кромвель с джазовым темпераментом стучал по клавишам, включением и выключением поддерживая необходимый ритм вращения.
Свист, дым, хруст сминаемого сырого и не желающего гореть таежного бурелома – и тяжкая бронированная туша осторожно коснулась почвы, с шипением на треть погрузилась в безвестное болото, и всякая видимость начисто сгинула за плотной стеной пара. Очередное кромвелевское пилотажное чудо свершилось.
В утреннем тумане лес с непроглядным переплетением ветвей казался нереальным, дымчато-акварельным, а горы за ним – и вовсе призрачными. Земли под ногами не было, только дикий хаос сгнивших и полусгнивших стволов, под которыми дышала топь невесть какой глубины.
Шенкенберг с удовольствием втянул свежий лесной воздух.
– Он сказал: «Приехали!»
– Да уж, сели в лужу, – пробурчал Кромвель.
– Ура! – завопил лейтенант Мазетти, подпрыгивая на зыбких бревнах. – Победа!
Настроение у молодого человека менялось с удивительной легкостью.
– Ах да, – нехорошим тоном сказал Кромвель. – Лейтенант. Итак. За отказ выполнить приказ во время боя…
– Вы не поняли, генерал, – со щенячьей эйфорией тут же перебил его Мазетти. – Все закончилось, мы живы! Все замечательно!
– …а также за трусость и паникерство…
Лейтенант был совершенно счастлив и уже был готов, плюнув на вздорных и бесполезных спутников, отправиться на поиски чего-нибудь занятного в этом новом мире, однако в темной фигуре Кромвеля, странно длинной в этой белесой мгле, было что-то такое, что заставило его остановиться. Ко всему прочему генерал держал в опущенной руке пистолет.
Но дурящая смесь эгоцентризма с инфантилизмом, свойственная избалованному мальчику из высшего общества, сшутила с юным Мазетти скверную шутку. Лейтенант просто не представлял, что с ним может случиться что-то плохое. Ведь это не кто-то, а он, сын Карло Мазетти!
– Бросьте, генерал, – радостно сказал он. – Вы же знаете мою семью. Хотите, замолвлю за вас словечко отцу. Не стоит ломать себе карьеру из-за таких глупостей. Зачем? Какие счеты? Все, слава богу, живы и здоровы.
– К тебе это не относится, засранец, – с нежностью ответил Кромвель, тоже лучезарно оскалился, поднял «люгер» с кокетливо завернутым никелевым уголком на именной наградной табличке и выстрелил.
Две трети лица Мазетти, успевшего отразить поначалу чисто ребяческую растерянность, затем ужас и даже безумную надежду еще как-то договориться, тут же исчезли, превратившись в толстую черную змею, устремившуюся к дальним кустам и мгновенно распавшуюся на брызги, а вслед за ней в кусты улетел и сам лейтенант, на прощанье вывернув шею так, словно в отчаянном усилии пытался прочитать нечто, написанное у него между лопатками.
Шенкенберг сокрушенно покачал головой.
– Знаешь, Джон, твои представления о субординации иногда меня очень настораживают.
– Нормальные представления. – Кромвель затолкал пистолет обратно в кобуру. – Возможно, мы с тобой скоро позавидуем этому идиоту. Ладно. Глайдеров, как понимаю, у нас ни одного.
– Глайдеры тю-тю, – кивнул штурман. – Остался квадроцикл Бутовского, или как этот транспортер называется. Пулемет там есть.
– Ну да, да, фитюлька эта на шести колесах. Зачем Крис его потащил?
– Он тут знает какую-то каменную веранду, или скалу, я уж не помню, хотел попрыгать.
– Что ж, выбирать не приходится. Там загрузка задняя или боковая?
– Да он в пневмопенале, сам выскочит. Джон, надо поаккуратнее, не попортить, вещь антикварная, дорогая, обидим человека.
– Никого не обидим, не волнуйся. Далеко ехать?
– Нет, ерунда. Позади хребет, туда, само собой, не полезем, а впереди, на юго-запад, вон за этими ухабами, река, и на том берегу вроде бы деревня.
Спортивный вездеход главного спецназовца Бутовски – черно-белый жук на шести громадных колесах, дьявольски вертлявый на ходу, – разумеется, не шел ни в какое сравнение с глайдером-антигравом, но проходимость демонстрировал поистине фантастическую. Остановил его только оползневый «пьяный лес» на склоне моренной гряды – нависающие стволы вековых лиственниц перекрывали даже саму надежду на подъем.
– Кавалерии спешиться, – приказал Кромвель. – Говоришь, тут мили полторы? Ни хрена, дойдем. Бери этот МГ и пошли.
– Вот сам его и тащи, – возмутился Шенкенберг. – Никакой это не МГ, это М-шестидесятый, рухлядь клепаная. С кем ты собрался воевать? Здесь заповедник, шестнадцатый век. Или двенадцатый.
Кромвель не стал спорить, без слов поставил перед штурманом две коробки с лентами, забросил пулемет на плечо (стальная зверюга все время норовила откинуть дырчатые рельсы сошников), надвинул черную пилотку и зашагал наверх по горбатым извилинам выпирающих из земли корней.
– Заповедник-то он заповедник, но и скелетник нам не во сне приснился. Вот и скажи мне, откуда он взялся? Истребители сами по космосу не летают. Они стартуют или с авианосцев, или с платформ типа масс-эффектовских. Платформ в Секторах на корню не бывало, а авианосец тут один – наш «Энтерпрайз». Откуда же этого черта принесло?
– Джон, это «трилистник», у него есть разъем под маршевое кольцо – мог сам выскочить из подпространства.
– Ах, кольцо, скажи на милость! И где же это кольцо? Ты его видел?
Тут Шенкенбергу сказать было нечего. Действительно, маршевое кольцо на высоте двадцати километров не бросают, а выше – его бы немедленно засекли и подняли вой все радары всех эскадр. Но радары пугающе молчали.
– Ив, его кто-то привез. Кто и откуда? И куда потом делся?
– Если его взяли, мы все скоро узнаем.
– Взяли, как же. От нас выскочил прямо на «Анкоридж», а там-то наш фейерверк видели в натуральную величину, так что наверняка уж влепили со всей дурацкой мочи. Пшик мы найдем, а не скелетника.
С трудом одолев крутой, рассеченный трещинами кряж, приятели были вознаграждены тем дивным видом, что открывался с вершины гребня. Деревья здесь расступились, и можно было далеко рассмотреть, как во все стороны, бог знает до каких пределов, со всеми возможными оттенками зелени разбегается лесной простор – то поднимаясь и светлея на холмах, то темнея в лощинах и провалах, там и сям уступая место серо-пегим скалам в белом кружеве лишайников. С левой стороны, то есть с юга, в этот хвойно-лиственный океан врезался вертикальный хаос гор, уходящих высоко в небо – можно было различить тонкое перистое облачко, зависшее среди изысканной графики снежников; вниз, от самых ног, естественными ступенями уходили морщины матери-земли, подернутые густым мхом и заросшие кедровым стлаником, и дальше открывалась свинцовая с рябью водная гладь, расстилающаяся на запад до горизонта, добрую треть которого скрывал лежащий вплотную остров – все та же скала с обрывами, редкими флагами сосен, с бледной полосой ватерлинии разливов на красном основании, уходящем в холодные пучины, и протянутым к берегу острым зубчатым мысом.
Однако наслаждаться красотами пейзажа Кромвелю и Шенкенбергу суждено было недолго, поскольку события приняли уж и совсем удивительный оборот. Оказывается, они были не одни. Возле очередного огромного валуна стояло резное готическое кресло, мало чем уступающее царскому трону. В нем с удобством расположился юноша лет не то четырнадцати, не то шестнадцати и, подперев голову рукой, с интересом наблюдал за пришельцами. Заметив, что его присутствие обнаружено, молодой человек поднялся и подошел.
Одет он был в снежно-белый наряд вполне средневекового покроя, с коротким плащом, под правой рукой – длинная рукоять меча в сложной оплетке. Меч, впрочем, был ему явно великоват – ростом юноша был Кромвелю чуть выше плеча.
Отвесив церемонный поклон, владелец длинного меча заговорил так:
– Здравствуйте, генерал, здравствуйте, полковник. Позвольте представиться. Ричард Плантагенет, герцог Глостерский, граф Йоркский. Я хозяин этих земель, и на сегодняшний вечер вы мои гости. Под моим кровом я приглашаю вас изведать гостеприимства Бернисделя. Кроме того, не скрою, генерал Кромвель, что у меня есть к вам официальное предложение как к представителю Стимфальской империи. Я давно готовился к этой встрече и многого от нее жду.
Несмотря на небольшой рост, герцог был чрезвычайно широк в плечах, подбородок имел довольно массивный, а голубые глаза его смотрели с необычайным спокойствием. Прическа его, казалось, говорила о некой замысловатой моде: с левой стороны среди пышных каштановых прядей было выбрито нечто наподобие подковы. Но главным потрясением (в том числе и в прямом смысле этого слова) был голос. Юный герцог – и это было любопытным контрастом со скромностью габаритов – говорил невероятным басом, на пару октав ниже всего доселе известного, причем такой оперной глубины и бархатистости, что даже на самых низких оборотах голос его не дробился в хрип.
– Судя по вашему открытому рту, господин Шенкенберг, вы о чем-то хотите меня спросить. Спрашивайте, я весь к вашим услугам.
Штурман откашлялся:
– Эм-м-м… Вы говорите, что долго ждали… Долго – это сколько, ваша… м-м-м… светлость?
– Шесть лет, – с любезной готовностью ответил герцог. – Да, ровно шесть лет. А именно здесь я с полудня.
– Вы наблюдали за крушением?
– Нет, крушения я не видел, но вполне о нем осведомлен. Приношу вам свои соболезнования по поводу гибели ваших товарищей по оружию.
Тут и Кромвель пришел в себя.
– Герцог, благодарю вас за гостеприимство, что же до остального, то в официальном отношении я теперь, увы, неважное подспорье.
– Да-да-да, – покивал герцог, – конечно, вы опасаетесь высочайшего гнева за погибший крейсер. Уверяю, вам нечего бояться. Диктатор обрушит немилость на конструкторов и людей… простите, я плохо в этом разбираюсь… словом, тех, кто выпустил на учения неподготовленный корабль. Он по достоинству оценит подвиг, который вы совершили, и выскажется… минуточку, у меня записано… такого никто и никогда не делал… ага, вот.
Ричард достал аккуратно сложенный листок, развернул и прочитал вслух:
– Эл Шарквист выразился так: «Джон, что там говорить, не сахар, но летного мастерства у него, черт его дери, никто не отнимет. Надо же, какую штуку выкинул». Видите, все в порядке.
– Как я понимаю, герцог, вы ясновидящий.
– Отнюдь, у меня нет никаких паранормальных способностей. Не беспокойтесь, генерал, я все вам объясню и даже более того. Мое скромное обиталище находится на острове Челтенхэм, он перед вами. Внизу нас ждет лодка… Комфорт, разумеется, далек от совершенства, но экологические достоинства выше всех похвал. Аппарат для связи у меня есть, за вами прилетят завтра утром, стол весьма и весьма недурен, убедитесь сами… Словом, еще раз – вы желанные гости на Тратере, господа.
Герцог обернулся и призывно похлопал в ладоши.
– Том, Гарри! Возьмите у командующего пулемет. Простите, генерал, вы прямо живая статуя Войны.
И Ричард засмеялся инфразвуковым смехом, отчего, вероятно, все белки в округе попадали в обморок.
В эту минуту Кромвель понял сразу три вещи. Первое: до него дошло, что до того, как позвать слуг, герцог разговаривал, по сути, шепотом, и реальную мощь его голосовых связок даже трудно вообразить. Второе: обернувшись, Ричард едва приметным касанием заставил свой меч, словно живое существо, повернуться вместе с собой, и по одному этому движению генерал неизъяснимым военным чутьем безошибочно определил, что перед ним мастер-виртуоз холодного оружия, и меч его, пожалуй, не так и велик для него. Или у них тут все такие? Что-то не верится… А третье: Кромвеля впервые в жизни назвали командующим.
Ему это очень понравилось.