Судя по отчаянному взгляду Бориса, он уже попрощался и с возможностью найти Человека со смущённым лицом, и с дальнейшими визитами в волшебную лавку, и с остальными ожидаемыми радостями и удовольствиями, которые выпадают на долю детей по мере приближения зимы и Рождества… Сейчас мама обнаружит, что моё «алиби» было ложным – и прости-прощай рождественская ёлка, поход в цирк, катание на тройке и подарки – ибо даже если мы до хрипоты будем рассказывать родителям правду, где мы были и что делали, они всё равно решат, что мы лжём.
– Лиза, голубушка, – пробормотал Борис. – Ты же умница, ну придумай, что мы можем сказать… Может, спрячемся где-нибудь, а потом скажем, что заблудились?
– Глупости! – сердито прошептала я, следя, как маменька обстоятельно стряхивает снег с зонта, берётся за дверную ручку…
Наша мать была дамой весьма статною; она никогда не спешила, не суетилась, двигалась и говорила медленно и с достоинством. Мы знали, что, войдя к Березиным, она, прежде чем спросить нас, обязательно перекинется парой слов с их экономкой, затем побеседует с хозяйкой, если та окажется дома… Тут я услышала смех за спиной и знакомый голос: «Лиза, неужели ты?»
Мы увидели Аню Березину с её старшей сестрицей Ириной. Анюта подскочила к нам.
– А мы вот с сестрой сговорились крёстного нынче вечером навестить, да видишь, какая погода дурная? И извозчиков не найти! Немного прошли и вернулись… Лиза, что это с тобою? На тебе лица нет!
Аня удивлённо наблюдала, как я нервно оглядывалась и кусала губы.
– Анюта… а мама твоя дома сейчас?
– Вероятно, уже вернулась. Она сегодня в Дворянское собрание ездила – концерт слушать. А что такое?
Концерт? Концерт – это замечательно! Пока мадам Березина примет маму в гостиной, пока со всеми подробностями поведает ей о прослушанном концерте…
– Аня, душенька, – умоляюще заговорила я. – Мы потом тебе всё объясним, только давай сейчас сделаем так, чтобы мама подумала, что мы с братом сегодня весь день с тобой провели. Мы после обеда должны были к тебе прийти, но…
– Отчего же не пришли? – удивилась Анюта.
– Нет времени рассказывать! Сейчас наша мама с твоей поговорит и велит нас позвать! Надо скорее попросить вашу экономку, чтобы не выдавала нас. Ты попросишь?
Анюта всё ещё не понимала.
– Так что же её просить, она сегодня у мамы сама на весь день отпросилась, ещё и не вернулась, наверное…
Мы с Борисом просияли.
– Так и прекрасно! Анюта, золотко, выручай же! Пойдём сейчас и скажем, что мы с тобою сегодня уроки по французскому учили, а потом… Ну, потом вы с сестрицей нас к крёстному решили взять!
Я дрожала от возбуждения: это было бы прекрасным объяснением и для нашей промокшей одежды; главное было, чтобы Аня и её старшая сестра Ирина не вздумали выдать нас.
– Анет, ну идём домой! – послышался голос Ирины. – Снег-то всё сыплется; сегодня уж не до прогулок.
– Знаешь, Ариша, – быстро заговорила Аня. – Лизе вот нужно, чтобы мы сказали её маме, что они с нами ходили. Давай выручим их, ну что нам стоит? А то им попадёт, и их никогда к нам больше не пустят, и…
Я достаточно хорошо знала сестру Ани, Ирину Львовну: она была молодой, красивой и довольно флегматичной дамой; если что её и волновало, то это были драгоценности, модные журналы, визиты к портнихам и уход за собственной внешностью, а уж никак не наши детские шалости. Она пожала плечами.
– Ах, да говори, что хочешь, только идём поскорее! Я вся продрогла!
Мы все вместе зашагали к парадному входу. Если только маменька не надумала справиться о нас у швейцара, пожалуй, мы с братом ещё могли выйти сухими из воды – разумеется, сухими в переносном смысле, ибо после нашего путешествия по воздуху и воде мы с Борисом были мокрыми насквозь.
Когда мы вошли в гостиную Березиных, хозяйка дома и моя маменька оживлённо беседовали за чаем. При нашем появлении обе всплеснули руками и посетовали, что это нам вздумалось гулять в такую ужасную погоду, когда ни зги не видно. Маменька Анюты начала было рассказывать, как она добиралась домой от зала Дворянского собрания, но тотчас опять перешла к собственным впечатлениям от концерта. На нас пока не обращали особенного внимания, и я перевела дух. Наша мать выглядела совсем спокойно: похоже, она ничего не заподозрила.
Мы, дети, присели к столу, и г-жа Березина велела подать нам чаю, что было очень кстати – я только-только начала согреваться. Ирина Львовна же подошла к окну, отогнула бархатную штору и начала лениво разглядывать освещённую фонарями набережную.
– …Эта певица просто восхитительна! Потрясающий талант, чудесный голос, а как держится! Просто, изящно, одета со вкусом, никакой вычурности, ни малейшей вульгарности… А ведь она совсем молода! И, говорят, такой бархатный голос, такое контральто редко встречается в нашем сыром климате, – рассказывала г-жа Березина.
– Да вот, кстати, о голосе, – встрепенулась мама. – Не говорила ли я вам, милая, что мы пригласили новую учительницу пения для моей Лизы? Правда, она уже учится играть на рояле, и мне казалось, этого достаточно… Однако в последнее время я заметила, что у неё прорезался красивый, просто очаровательный тембр голоса. Ну и вообще она очень музыкальная и артистичная девочка. Муж согласен, что если Бог дал талант, не годится зарывать его в землю…
Честно говоря, мама лукавила. Это мисс Мур была первой, кто обратил её внимание на мой голос и успехи в музыке и посоветовал пригласить для меня учительницу вокала. Однако маменька охотно подхватила эти разговоры и с энтузиазмом принялась подыскивать хорошую учительницу – как и всегда, её требования к преподавателям были довольно высоки. Помог, как и в случае с мисс Мур, папин друг граф Васильев: он обещал «перетряхнуть» свои многочисленные знакомства в музыкальном мире. Я, разумеется, была рада заниматься пением, а не только игрой на рояле, которую не очень-то любила, однако в этот момент мне стало обидно за нашу гувернантку: маменька могла бы похвалить её за внимание к нам, а не приписывать всё себе.
– О, это очаровательно! – воскликнула г-жа Березина. – Быть певицей так волнующе… Я, правда, сужу по себе: я ужасно хотела стать артисткой, но мой батюшка ни за что не позволил бы – во времена нашей молодости было много предрассудков! Лизонька, может быть, ты споёшь нам что-нибудь, а Ариша проаккомпанирует?
Этого мне, по правде говоря, не очень хотелось, но я побоялась отказываться – вдруг тогда разговоры про музыку перейдут в расспросы, что же мы делали днём? А мы с Анютой так и не успели как следует сговориться.
– Да, Лизуша, спой нам, пожалуйста, – попросила мама, расцветая от гордости.
Ирина Львовна со скучающим видом подошла к роялю, перебрала ноты и вынула из стопки романсов «Выхожу один я на дорогу». Это был любимый романс г-жи Березиной; к её большому сожалению, дочери не обнаруживали ни малейшей склонности к пению. Я с тоской представила, что теперь на мне будет лежать обязанность ублажать своими выступлениями не только моих родителей, но и семьи друзей. Впрочем, брата это тоже касалось: у нас не проходило ни одного праздника или визита гостей без того, чтобы мать или отец продемонстрировали всем его рисунки. Хорошо Борису – он-то мог в это время просто прятаться в детской, на кухне или в комнате мисс Мур, что обычно и делал.
Хотя просто петь для кого-то мне скорее нравилось, чем нет. Когда я замечала в глазах зрителей упоение музыкой, когда меня слушали, замерев, или даже начинали тихонько подпевать – это было куда лучшей наградой, чем аплодисменты или восхищённые фразы.
Я пела романс, краем глаза наблюдая за мамой; она довольно улыбалась, и я совершенно успокоилась – и тут, как назло, на меня напал приступ кашля, не давший закончить фразу…
– Что такое, моя девочка? Ты простудилась? – встревожилась мама. – Вот и голос охрип, и руки ледяные… Ирина Львовна, голубушка, вы уж потрудитесь в другой раз не таскать детей на улицу в такую погоду, – недовольно прибавила она. – Какая была надобность?
Ирина поперхнулась от возмущения и готова была возразить; я думаю, она уж и забыла, о чём мы просили её. А легкомысленная Анюта так и прыснула со смеху, радуясь, что недотроге-сестрице сейчас попадёт. Я испугалась, что наше последнее алиби вот-вот рухнет, и поспешно заговорила:
– Мамочка, Ирина Львовна не виновата, мы сами напросились! А сейчас идёмте домой, пожалуйста! Если я согреюсь и лягу в постель, мне сразу станет лучше, правда-правда! Да и мисс Мур надо проведать, как она там…
– Ах, ну да… Представьте, милая: гувернантка наша больна, теперь вот Лиза заболела, а там, не дай Бог, ещё и младшие! Я с ума сойду! – маменька застегнула мне пальто, пощупала рукавицы у Бориса – разумеется, они были насквозь мокрыми – и сокрушённо покачала головой.
Я же нарочно притворялась, что плохо себя чувствую и мечтаю лечь, лишь бы уйти от Березиных поскорее. Ещё и с Анютой придётся объясняться, а я была не готова рассказывать ей правду; значит, следовало что-то выдумать. Я вздохнула: как же это утомительно – постоянно обманывать и выкручиваться!
Мы вышли на улицу. Вьюга совершенно улеглась, небо прояснилось, даже проглядывали звёзды; под ногами похрустывал первый снег.
– Будем загадывать желание? – шепнул Борис. – Ты только снега не ешь, тебе нельзя – а я съем за нас обоих!
Он улучил минуту, пока мама отвернулась, и сунул в рот горсть пушистого снега. Я без слов знала, что он загадал: нам очень хотелось снова оказаться в волшебной лавке господина Вортеп-Бара… Хотя после визита к Березиным, где было так обыденно и скучно, по мере приближения к нашему дому все те чудеса стали казаться мне сном или видением. А вдруг проснусь завтра, и окажется, что я тяжело больна, у меня температура, а вчерашнее мне просто почудилось?
Я вздрогнула от этой мысли и сжала руку Бориса. Когда мы вернулись домой, мама спешно позвала Егоровну и велела ей уложить меня, принести горячего чаю, малинового варенья и измерить мне температуру. Градусник няне был не нужен: температуру у нас она безошибочно определяла своей опытной, натруженной ладонью.
Я тихонько попросила Бориса постучаться к мисс Мур и узнать, как она поживает. А ещё подумала, что вот ей-то я, наверное, смогла бы рассказать о господине Вортеп-Баре – если только она в состоянии меня выслушать.
– Пока не нужно, – заявил в ответ Борис. – Я вот думаю, если мисс станет лучше, мы могли бы её невзначай привести туда, понимаешь? Ну, притвориться, что хотим в зоосад пойти, или ещё что… Вдруг, когда познакомится с Андреем Ивановичем, она, м-м-м, выздоровеет?
Я не была в этом уверена, но, возможно, попробовать стоило. Мне вдруг снова пришла пугающая мысль, и на этот раз я решила поделиться своими опасениями с братом:
– Послушай, а если мы завтра проснёмся и ничего этого не вспомним? Вортеп-Бара, кота Тихона, Графского Проказника, мальчиков, лебедя? Просто забудем, как мисс и все другие – Человека со смущённым лицом?
Борис в ответ хитро улыбнулся и показал мне удивительный предмет, вынув его из-за пазухи: это было перо, похожее на гусиное, только гораздо больше. Стержень пера отливал тускло-зелёным, как изумруд Вортеп-Бара, а опахало излучало серебристый свет.
– Какая красота! – воскликнула я.
– Я подобрал его на набережной, так что лебедь не обидится. Не бойся, мы ничего не забудем, – сказал он, подмигнув мне.
В следующие несколько дней ничего примечательного не случалось: к нам всё так же приходили учителя, погода была довольно противная, поэтому мы почти не гуляли. Я ломала голову, что можно сделать, чтобы поскорее отыскать Человека со смущённым лицом – однако, когда сидишь дома, какие уж тут поиски! У мисс Мур дела тоже шли неважно: она вроде бы и встала с постели, но в этой вялой, бледной женщине с неподвижным лицом и остановившимися глазами мы не могли узнать нашу чуткую, внимательную, жизнерадостную гувернантку! Она выполняла свои обязанности: садилась завтракать, обедать и пить с нами чай, читала вслух, проверяла уроки… Однако еда в её тарелке вечно оставалась нетронутой; читала она даже более монотонно, чем дьякон читает Евангелие по воскресеньям, так что слушать было просто невозможно. А когда мы отвечали ей уроки, то словно говорили в пустоту: я нарочно делала грубые ошибки, чтобы проверить: не кажется ли нам? Увы! Мисс Мур лишь мерно кивала в ответ на совершенную несуразицу, которую я несла. Хорошо ещё, что маменька этого не слышала, не то она бы немедленно указала мисс на дверь!
Всё это время Борис томился и чувствовал себя, как на иголках. Он не скрывал, как хочется ему снова побывать в лавке Вортеп-Бара, да и вообще, с того дня бездействие стало ему невыносимо. Помимо жалости к мисс Мур, ему ужасно хотелось самому проявить смелость, вывести её обидчика на чистую воду и заставить его вернуть нашу любимую гувернантку, от которой осталась одна пустая оболочка. Полагаю, на него произвела впечатление сцена с Графским Проказником и волшебная шпага Вортеп-Бара; у брата аж глаза сверкали, когда он в сотый раз пересказывал это всё. Однако я напоминала, что он, Борис, – отнюдь не господин Вортеп-Бар, да и Человек со смущённым лицом – не Проказник. Даже если мы и встретим его случайно, всё равно ничего не сделаем, разве что как-то передадим Вортеп-Бару, где искать нашего незнакомца.
Так что я советовала Борису успокоиться и не предаваться пустым мечтаниям; однако брат обижался и твердил, что я ничего не понимаю! Ну да что поделаешь – он был просто мальчишкой, совершенным ребёнком! Мы договорились, что при родителях станем делать вид, будто мисс здорова и всё идёт как раньше. Это было не так сложно: обычно мама, вернувшись из гостей, от портнихи, с литературного вечера, из театра или с концерта заставала нас мирно читающими или играющими в детской под присмотром мисс Мур. Папа же, вообще, был всегда занят и редко обстоятельно вникал в наши дела, если только ему не докладывали о каком-либо происшествии. Поэтому для старших у нас всё было хорошо. Вот только нам спокойствие это казалось весьма хрупким и обманчивым.
Мы с братом убедили мисс Мур снова выходить на прогулки – с начала декабря погода, как по заказу, стала просто чудесной. Лёгкий морозец, пушистый снег, солнце, яркие звёзды по вечерам… Борис особенно усердствовал, убеждая, что прогулки пойдут мисс Мур на пользу. Но нужды стараться не было – мисс апатично согласилась, когда мы предложили ей пройтись по Невскому, и своим новым, лишённым интонаций голосом велела нам одеваться потеплее.
На улице, и вправду, было замечательно хорошо. Невский проспект уже начинали украшать к Рождеству, и мне весело было воображать нарядные ёлки, праздничные базары, множество огней и музыки, тройки с бубенцами, всевозможные кукольные рождественские мистерии на улицах и площадях… И вдруг рядом с нами раздался громкий детский плач – вернее, даже не плач, а яростный вопль… На углу Невского и Малой Морской я увидела старушку с совсем маленькой девочкой. Уж не знаю, чем старушка не угодила своей подопечной, однако та в гневе швыряла в неё игрушки и топала ногами, затем бросилась на землю и завопила ещё громче. Няня растерянно и жалобно причитала, стараясь утешить ребёнка, но все усилия были тщетны. Я хотела было пройти мимо – что такого интересного в детских истериках? – и тут мой взгляд упал на лицо девочки с курносым носиком и большими карими глазами; я мгновенно узнала её. Это были те самые малышка и няня, которые имели несчастье столкнуться с Человеком со смущённым лицом неподалёку отсюда, чему мы с братом были свидетелями.
Я глянула на Бориса, проверяя свою догадку, но брат сообразил быстрее меня. Он наклонился к Шурочке и шёпотом велел ей дать свою куклу малышке, чтобы та перестала плакать. Шура, с высоты своих четырёх лет, была этим не совсем довольна, однако она обожала брата и почти никогда ему не перечила. Шура присела перед малышкой на корточки и стала показывать ей куклу. По счастью, та заинтересовалась, и, хотя не сразу, но перестала кричать. Вскоре девочки уже мирно играли вместе; Шура предложила малышке собрать раскиданные игрушки, и та с важностью принялась наводить порядок. Няня, вздохнув с облегчением, присела на скамейку.