Точка оптического прицела у вас на лбу – это тоже чья-то точка зрения.
Осада Лувра продолжалась. Несмотря на то, что в сравнении с потерями парижан наши были ничтожны, – это были невосполнимые потери. Подмоги ждать было неоткуда. И я, и де Батц, и командиры шотландцев и швейцарцев понимали это, как понимали и другое: сдача в этот момент равносильна самой мучительной смерти, какую только каждый из нас мог себе представить. Единственным «козырем» в нашей ситуации была королевская семья, удерживаемая в Лувре в качестве заложников. Но это был, увы, ложный козырь. Полагаю, де Гиз дорого бы дал за то, чтобы мы расправились с домом Валуа, дабы затем, крича о поругании французской короны, расправиться с нами. То есть, конечно, не со мной лично, а с Генрихом Бурбоном, кузеном Валуа в двадцать третьей степени родства и их ближайшим родственником по мужской линии.
Опасность, нависшая над обитателями королевского дворца, была более чем реальна, и Ее Величество королева-мать, коварнейшая Екатерина Медичи, не могла не понимать этого. И раз сейчас она желала срочно увидеться со своим новоиспеченным зятем, значит, у нее было что сказать. Вероятнее всего, именно на эту тему.
Я кинул взгляд на лейтенанта, деловито распоряжающегося разгоряченными битвой ветеранами:
– Мано! Принимай командование на себя! Я скоро буду.
В принципе, данное приказание было излишним. Испокон веку реальное командование в таких именных частях принадлежало именно лейтенантам. Капитаны же, блиставшие более при дворе, чем на полях сражений, становились во главе своих эскадронов и рот лишь во время королевских парадов, чтобы лишний раз вызвать зависть окружающих красотой породистой лошади и богатством миланских доспехов, изготовленных в парижских мастерских родственника королевы маршала Пьетро Строцци. Впрочем, судя по всему, Генрих Бурбон был не таков. И все же…
– Слушаюсь, мой капитан! – выпалил де Батц, прерывая на долю секунды проверку оружия своих бравых гасконцев.
– Веди! – скомандовал я дожидавшемуся камер-пажу, и тот, поклонившись с преувеличенным почтением, дал мне знак следовать за ним.
Екатерина Медичи ждала меня в своих покоях, облаченная, как обычно, в традиционный траур по убиенному супругу, который не снимала уже много лет, невзирая на то что все возможные сроки уже давным-давно истекли. Впрочем, роб из черной шелковой саржи с золотыми позументами и разрезными рукавами на пуговицах из плетеного золотого шнура был ей весьма к лицу, если бы к этому лицу могло идти хоть что-нибудь. Во всяком случае, известный турский кутюрье Жан Делоне сделал для этого все, что было в человеческих силах. Однако, ничего не попишешь, лицо Екатерины уже давно не обладало ни красотой, ни выразительностью, а уж фигура, быть может и имевшаяся много лет назад, после десяти родов не могла быть исправлена никаким платьем. Но вот глаза… О таких говорят – «видят насквозь».
Проведшая большую часть жизни в чужой стране, среди чужих людей, лишенная любви собственного мужа, не принятая королевским двором – она задолго до основателя дзюдо, доктора Дзигаро Кано, выработала для себя принцип «поддаться, чтобы победить». Она знала всех и вся, она помнила все обо всех, она стравливала интересы сильнейших своих противников, становилась на сторону то одного, то другого. Она становилась на сторону слабого против сильного, покуда сильный не слабел, и тут же подставляла ему руки, не давая окончательно рухнуть. Она знала все человеческие слабости и играла на каждой из них в отдельности и всех вместе, как опытный дирижер вышколенным оркестром.
Набранный ею штат придворных дам, в считанные секунды поразивший моего впечатлительного напарника, способен был вскружить голову любому, видевшему объект страсти в лицах противоположного пола. Сколько тайн было раскрыто под сенью альковов красавиц «летучего эскадрона», сколько возможных заговоров завершилось на полпути среди их смятых простыней, сколько противников королевы-матери сгорали от желания пронзить друг друга, оспаривая место в объятиях божественно прекрасных мадам де Сов, де Керневуа, де Вилькье и многих им подобных! Обо всем этом говорили темные итальянские глаза Екатерины Медичи, никем не любимой, но всеми почитаемой безраздельной хозяйкой королевства. «Паучихи», как шептались они при дворе.
– Входите, мой дорогой Генрих! – слегка коверкая слова на итальянский манер, промолвила Екатерина, улыбаясь радушно и протягивая для поцелуя унизанную переливающимися перстнями пухлую ладонь.
Ах, какая высокая честь сидеть в присутствии августейшей тещи! И это не одному из Валуа, а простому, незатейливому Бурбону!
– Мне передали, там, внизу, вы только что одержали славную победу.
– Ах, Ваше Величество, – с печалью в голосе вздохнул я, – победа над шайкой разбойников, как бы ни велика была эта шайка, безусловно, приносит пользу. Но не дает славы. К тому же враг отступил, но вовсе не разбит.
– Это верно, – грустно покачала головой лицемерная итальянка так, точно разгром толпы гизаров, именующих себя Священной Лигой, был ее заветным желанием на протяжении последних лет. – Силы не равны.
– Увы, это так, – вынужденно согласился я. – Но последний из защитников Лувра падет прежде, чем вся эта шайка мародеров сможет войти во дворец.
– Я не сомневаюсь в вашей отваге, дорогой зять, как не сомневалась в отваге вашего отца.
Королева смерила меня многообещающим взглядом. Мой «батюшка» Антуан Бурбон имел неосторожность поверить ее посулам и опомнился слишком поздно, как раз незадолго перед безвременной кончиной.
– Поверьте, я всецело на вашей стороне. Ведь, устроив эту дикую, эту нелепую бойню, парижане тем самым нарушили королевские гарантии, выданные вам перед свадьбой. Негодяй Гиз превратил мое семейное торжество в позорную западню. Он твердит, что желает наказать гугенотов, но истинная его цель королевский дом.
Она говорила с пафосом, и в логике ее словам было не отказать. Возможно, будь на моем месте истинный Генрих Наваррский, он бы и поверил этим речам, но не я. Я не был тем юнцом, которого видела во мне королева.
– Вы мне не верите? – продолжала королева, очевидно, увидав сомнение в моих глазах.
– Ну что вы, мадам! Моя мать, умирая, завещала подставлять левую щеку, если бьют по правой, прощать своих врагов и верить вам.
Глаза Екатерины метнули молнии, но ни один мускул не дрогнул в ее лице. Конечно, она не могла не знать, что злая молва приписывает именно Черной Вдове безвременную смерть истовой сторонницы учения Лютера – Жанны д’Альбре, королевы Наваррской. Байка о ее надушенных перчатках обошла множество романов, обрастая все новыми подробностями. На самом деле эта история была полной ерундой. Королева Жанна умерла естественной смертью. Причина ее кончины была вполне прозаична – гнойное воспаление правого легкого. Но об этом знал я и вряд ли ведал мой двойник.
– Да, она была святая женщина, – самым печальным голосом произнесла Екатерина. – Мир праху ее. Однако сейчас не время тревожить умерших.
– Чего же вы хотите, Ваше Величество? – с деланной наивностью спросил я.
– Мы все желаем одного и того же, – едва заметно поправила королева. – Выжить и победить. У меня есть для этого надежные средства. У вас же – возможность помочь мне воспользоваться ими.
– О чем вы?
– Близ Парижа стоит армия маршала Монморанси. Он католик, но его никогда не занимали вопросы веры. Зато маршал всегда недолюбливал Гизов, а уж после сегодняшней ночи и подавно.
– Да, – вздохнул я. – Несчастный Колиньи был его кузеном.
– Верно. И он с радостью отомстит Генриху Гизу за смерть родственника.
Я сделал вид, что восхищен столь простым и в то же время действенным проектом. Но уж куда моему мелкому лицедейству до притворства Ее Величества. Конечно же, моя собеседница не желала того, что происходило сейчас. Вызывая к себе внучку Лукреции Борджиа, мать Генриха Гиза – Анну д’Эстре, и подавая ей мысль об истреблении адмирала, королева, ее добрая подруга, полагала, что возмущенные гугеноты нападут на вождей Священной Лиги. Лигисты в ответ устроят бойню, а войска губернатора Парижа, маршала Монморанси, заблаговременно выведенные из города за день до того, вернутся, чтобы подавить «волнения» на улицах и восстановить законный порядок. В результате: ни вождей гугенотов, ни вождей Лиги – одна сплошная королевская власть!
Задумано недурно, кабы не безвестный гасконский лейтенант, – вполне могло сработать. Сейчас же королева-мать в мановение ока меняла свои планы, как обычно, стараясь выиграть в любой ситуации.
– Да, – согласно кивнул я. – Это хорошая мысль. Но как добраться до маршала и кто сможет отдать ему приказ обрушиться всей силой на Париж?
– Я, – без ложной скромности проговорила Екатерина. – Вы выведите нас из дворца, а я приведу войска. Ведь вы же не станете отрицать, мой дорогой, что у вас есть какой-то тайный ход, связывающий Лувр с безопасным местом в Париже.
Я молча поклонился, активизируя связь:
– Лис, как я и говорил, старая Паучиха догадалась о подземном ходе.
– Ну, капитан, шо поделаешь… Я протупил. С кем не бывает! В конце концов, ничего страшного, кажется, из этого не проистекло. А в общем-то, хочешь, я скажу тебе одну вещь, может, не смешную, но резонную? Де Батц, конечно, мужик крутой. Я вижу, что он тебе по душе, но мы здесь для того, чтобы вытащить Генриха Наваррского, полное наличие отсутствия присутствия которого мы имеем честь наблюдать. А стало быть, хоть мы свою задачу и не выполнили – она все же выполнена. Так что, Капитан, пора сдавать шпаги в реквизит. Прихватим пару каких-нибудь безделушек для шефа, и гуд бай, Париж!
– В общем-то ты прав, – согласился я. – Сейчас доведем дело до конца – и домой!
– Угу, до конца, – тяжко вздохнул Лис. – Этого-то я и боялся.
– Да ну, перестань! Свяжись с Дюнуаром, скажи, что ты сейчас спустишься к нему с Екатериной Медичи.
– Ни хрена себе замена! – с безысходным восторгом откликнулся Лис. – То-то он обрадуется! Мишель! – вдохновенно продекламировал мой напарник. – Принимай его мать, в смысле Его Величества Мать. Извини, Наваррского не было. Слышь, Капитан! Раз уж все равно ходом будем пользоваться, может, теток заодно прихватим? Все пану Михалу будет не так обидно!
– Прихватывай, – согласился я. – Нечего им сейчас во дворце делать.
Между тем Екатерина, сочтя мой кивок и молчание знаком согласия, продолжала вдохновенно:
– Поверьте, мой дорогой, я и мой сын Генрих сможем побудить маршала Монморанси атаковать Париж и разгромить мятежников.
– Генрих Анжуйский, – задумчиво проговорил я, скрещивая руки перед грудью. – Победитель при Жарнаке и Монкантуре.
– О да! – удовлетворенно улыбнулась королева-мать. – Генрих Анжуйский, генерал-интендант Франции, имеющий право распоряжаться перемещением войск.
– Верно, – согласился я. – Но такой опытный воин необходим здесь. К тому же он послужит гарантией тому, что армия Монморанси, вместе с мятежниками, не пожелает уничтожить и нас.
– Вы мне не верите, Ваше Величество? – с видом оскорбленного достоинства опять начала Черная Вдова.
– Ваше Величество! Сегодня вы уже задавали этот вопрос, и с той поры ничего не изменилось. Шевалье д’Орбиньяк, которого вы осчастливили приватной беседой, выведет вас из дворца. Вместе с вами в безопасное место будут доставлены ваши дамы и, если пожелаете, принц Франсуа Алансонский. Так будет спокойнее – и вам, и мне.
– А сам-то ты как? – встревоженно начал Лис. – А то я тебя знаю…
В дверь постучали. Пользуясь правом победителя, помноженным на врожденное гасконское пренебрежение правилами светского этикета, в покои вдовствующей королевы, звеня шпорами и бряцая своей длинной шпагой, вломился Мано де Батц. Замерший за его спиной камер-паж, очевидно, намеревавшийся задержать наглеца и доложить о его приходе государыне, извиняющимся взглядом смотрел на итальянку, демонстрируя, что сделал все, бывшее в его силах.
Королева презрительно поджала губы, но неотесанному гасконцу было глубоко наплевать на все возможные гримасы ее лица. Он искал своего командира.
– Мой капитан! – горделиво расправив плечи, отрапортовал он, пренебрежительно поглядывая на сидящую в высоком кресле королеву. – Герцог Гиз прислал парламентера. Прикажете выслушать? Или сразу повесить?
– Обязательно выслушать! Простите, Ваше Величество, сами видите – дела. Д’Орбиньяк сейчас зайдет за вами. Я не прошу вас заручиться указом короля, повелевающим маршалу Франции уничтожать жителей столицы, ибо Карл не даст вам его. Полагаю, мы обо всем договорились!
– Капитан, ну а ты-то?
– Проводишь королеву – и возвращайся. Я присоединюсь к вам, как только смогу.
Всю эту ночь Генрих Гиз, отпрыск младшей ветви лотарингского герцогского Дома, примерял корону Франции. Он уже был непререкаемым властелином Парижа, и для полного триумфа ему не хватало лишь одного: победителем взойти на ступени поверженного Лувра. Для этого он был готов даже попробовать себя в непривычной роли миротворца. Посланный им в качестве «голубя благой вести» президент Парижского Парламента мсье де Ту был отвратительной кандидатурой во всех отношениях.
Почтенный буржуа, известный лишь тем, что отродясь не имел собственной точки зрения, робкий и косноязычный от природы, он окончательно растерялся, увидев, с кем ему придется вести переговоры. Через стол напротив него сидели король Франции Карл IX, без колета, в распахнутой на груди тонкой шелковой рубахе. Он сидел, кусая губы, яростно вращая глазами и поминутно подскакивая на месте, с явным трудом справляясь с терзавшим его бешенством. Противоположностью ему был меланхолично-мрачный красавец Генрих Анжуйский, в самом начале разговора вставший со своего места и теперь рассматривавший игру света в крупном рубине, красовавшемся в массивном перстне на одном из его тонких ухоженных пальцев. Облокотясь на камин, он несколько деланно зевал, демонстрируя полное пренебрежение как к самому парламентеру с его сбивчивой речью, так и к господину, его пославшему.
Третьим был я.
Видя столь вопиющее несоответствие своего статуса статусу собравшихся владык, де Ту, запинаясь, раз за разом повторял условия Гиза: сдача Лувра, выдача главарей гугенотов, с условием сохранения им жизни, сдача оружия солдатами, кроме шпаг у дворян, и свободный путь в Ла-Рошель или любой другой уголок Франции для всех сдавшихся. Гарантом этому должно было служить слово чести герцога, которое, как убеждал нас невольный переговорщик, будет подкреплено соответствующим постановлением Парижского Парламента. Пустой звук, завернутый в клочок исписанной бумаги.
Понятное дело, меня, как представителя «военной власти» Лувра, подобные условия не устраивали абсолютно. Но сам по себе факт переговоров позволял тянуть время. Часа через четыре передовые отряды Монморанси, конечно, при удачном стечении обстоятельств, могли войти в Париж.
– Полагаю, господин де Ту, вы не ожидаете, что мы дадим вам ответ сию минуту, – глядя сверху вниз на вжавшегося в кресло президента, кинул я. – Передайте герцогу, что мы желали бы взять время до рассвета на раздумья.
– Но, Ваше Величество, вы не можете не понимать, то есть я хочу сказать… Э-э-э, осмелюсь заметить… э-э-э, то есть это не я, а его светлость герцог Гиз… Э-э-э, в общем, его светлость считает ваше положение безнадежным, – впиваясь пальцами в резные подлокотники, выпалил де Ту.
Почет, оказанный ему как парламентеру, казалось, сковал все его тело подобно полярному льду, сжимающему в тисках вмерзшее судно. Он понимал, что происходит невозможное: что он сидит в присутствии двух королей, что гром должен разразить его если не здесь у подножия трона, то сразу по выходе из дворца, но сделать ничего не мог. Положение заставляло сидеть, в то время как естество и воспитание требовали немедля вскочить и застыть пред грозными очами монархов, опустив голову. Ужас и гордость разрывали душу несчастного буржуа, лишая его и без того малой уверенности в себе.
– Передайте герцогу, что старинная пословица гласит: «Кто сражается – тот не побежден». Без сомнения, наше положение тяжело, но для того, чтобы положение его самого стало положением во гроб – хватит одной меткой пули, одного удара шпагой. Либо он ждет до рассвета, либо нам не о чем вести переговоры. Ступайте, господин де Ту, и передайте Гизу эти слова в точности. Если пожелаете, я могу приказать для вас их записать.
Карл IX и Монсеньор, взятые мною на переговоры для создания видимости хоть какого-то единства между осажденными, демонстративно покинули залу, так и не удостоив посланца вождя Священной Лиги ни единым словом. В нашем мире сидевший минуту назад рядом со мной монарх с землисто-багровым, искаженным яростью лицом, как и Гиз, сам с кровавым восторгом лишал жизни гугенотов в эту ночь. Здесь он был лишен этой возможности, и друг его детства теперь стоял под стенами дворца во главе беснующейся толпы, опьяненной от кровопролития. Стало быть, он был мятежником. А королю Франции не о чем договариваться с мятежниками.
Переговоры были окончены, и я уже начал подумывать о целесообразности моего дальнейшего пребывания в Лувре. Конечно, как человек, привыкший проводить изрядную часть своей жизни в сражениях, я подсознательно не желал бросать начатое дело, оставлять боевых товарищей, с которыми уже успел хлебнуть опасностей из одного котла. Но Лис был прав – Генриха в Лувре не было, а все остальное нас не касалось. Самое время было уходить. В этих мыслях я дошел до двери, за которой только что скрылись мои «августейшие кузены», и тут же нос к носу столкнулся с де Батцем, должно быть, уже давно поджидавшим окончания дипломатической суеты.
– Мой капитан! – возбужденно произнес он, и у меня в голове невольно ясно вырисовалась картинка: агрегат, выплевывающий из своих недр мячики для большого тенниса. У нас такой использовался на тренировках. Не успеешь увернуться от вылетевшего мяча – синяк будет сходить неделю.
– Мой капитан! – вновь повторил де Батц. – Там у нас перебежчик!
– Перебежчик? У нас?
Мне частенько приходилось видеть перебежчиков, но они все, как один, были людьми, бежавшими от слабой стороны к сильной. Но бежать в осажденный Лувр из ликующего в предвкушении победы Парижа?.. Это было что-то новенькое.
– Вы его проверили? – спросил я, памятуя о кинжале убийцы-фанатика, уготованном всем трем Генрихам, принимающим участие в нынешней кровавой обедне.
– О да, мессир! Он без оружия, к тому же ранен. Просит о встрече с вами, утверждает, что вы его знаете, и клянется, что у него для вас важное известие.
– Хорошо, – кивнул я. – Веди.
Мы двинулись длинным коридором третьего этажа. Защищенные прочными ажурными решетками окна кое-где были разбиты, и сквозь эти дыры в душные дворцовые помещения тянуло ночной свежестью. Впрочем, к ней примешивался изрядный запах гари. У самого берега Сены, за Луврским садом, пылал недостроенный дворец королевы-матери Тюильри. Сил для обороны еще и его у защитников Лувра не было. И теперь все эти, построенные с итальянской роскошью, апартаменты уничтожались безжалостным огнем, давая обороняющимся надежду, что пламя пожара остановит гизаров, желающих пробраться от набережной Сены к королевскому дворцу. Наконец наш путь закончился у одной из комнат прислуги на первом этаже. Человек, желавший меня видеть, лежал лицом вниз на кушетке, покрытой поверх соломенного тюфяка темным плащом из грубой шерсти. Раны на его спине были перевязаны кусками белой холстины, но кровь унять не удавалось, и она сочилась из-под быстро буреющей повязки, стекая на плащ. Какой-то невысокий плотный человек колдовал над ним, пытаясь помочь раненому. Заслышав наши шаги, несчастный открыл глаза и постарался сфокусировать взгляд на пришедших.
– Ваше Величество, – прошептал он. – Вы узнаете меня? – Он замолчал, должно быть переводя дыхание, а может, давая мне время на опознание. В комнате повисла неловкая пауза. Я, при всем желании, не мог узнать его, поскольку прежде никогда не видел. Уж и не знаю, как истолковал мое молчание истекающий кровью мужчина, но, печально вздохнув, он продолжил, прерывая неловкую паузу:
– Вы помните маленькую девочку Фьоретту?
– Фьоретту? Дочь садовника из По?
Я читал когда-то об этой истории. То ли у Генриха Манна, то ли у дю Терайля – точно не помню. Фьоретта была первой детской любовью принца Беарнского, нынешнего короля Генриха Наваррского.
– О да, ее! Тогда у вас был соперник, сын местного кузнеца, помните?
– Да, что-то такое было… – неуверенно промолвил я.
– Он перед вами, сир. Ваш дед дал моему отцу денег, чтобы мы уехали из По. До недавнего времени он содержал таверну здесь, в Париже. Таверна «Две коровы», сир. Там сейчас находится штаб герцога Гиза. – Я напрягся. Перебежчик из штаба врага – редкая удача. Однако, утомленный речью, беарнец вновь замолчал, переводя дух. – Сир! – отдохнув, продолжил он. – Я пришел сказать вам: герцог Гиз хочет взорвать Лувр. Он велел начать атаку, чтобы посланные им люди могли в это время проникнуть во дворец.
– Ты знаешь это верно? – сводя брови над переносицей, спросил я.
– Сам слышал, как он давал им указания.
– Проклятье! – Я заскрипел зубами.
– Неужели такое возможно? – скорее удивленно, чем испуганно проговорил стоявший рядом со мной де Батц. – Ведь здесь король!
Похоже, отважному вояке было невдомек, как может подданный, дворянин, да к тому же герцог, желать гибели своего сюзерена.
– Возможно, – резко отрезал я. – Он хочет похоронить здесь всю династию Капетингов. Сколько входов в арсенал?
– Восемь.
– Значит, через один из восьми этих входов люди Гиза могли проникнуть к пороховым складам. Черная Вдова, не веря парижанам, устроила их почти что под собственной кроватью. Чтобы проверить, пробрались ли люди Гиза туда, нужно время. Полчаса, может быть, час. Этого более чем достаточно, чтобы взорвать дворец. Мано, пошли людей проверить входы в арсенал. На всякий случай прикажи всем готовиться к атаке. Попробуем пробиться мимо развалин Тюильри к Сене. Если удастся переправиться, разрушить за собой мост и укрепиться в Гран-Шатле – у нас появляется шанс. Через несколько часов здесь будут войска маршала Монморанси.
– А как же все остальные? – глядя на меня, как на могущественного волшебника, способного щелчком пальцев сокрушить козни коварных врагов, спросил де Батц. – Ведь здесь сотни слуг, лакеев, камеристок, горничных…
– Я сделаю все, что смогу. Остальное – в руце Божией, – отрезал я.
– Благодарю тебя, друг мой. – Я наклонился к раненому. – Не знаю, удастся ли нам пережить эту ночь, но если да, клянусь – я о тебе не забуду! Почтенный эскулап, сделайте все, что возможно для этого шевалье.
Мы с Мано вышли из комнаты.
– Послушай, – начал я. – К тому входу в арсенал, рядом с которым мы с тобою встретились ночью, пойду я сам. Рядом с ним есть замаскированный лаз подземного хода. Я постараюсь спасти королевскую семью, ну и кого успею. А ты готовь отряд к бою. Если что – атакуйте без меня.
Лейтенант зашагал прочь, а я, пользуясь минутным затишьем, активизировал связь, чтобы вызвать Дюнуара.
– Джокер-1 вызывает Ваганта.
– Слушаю тебя, Джокер Первый, – послышалось у меня в голове.
– Мишель, ситуация осложнилась.
– Да, Лис рассказал мне, – хмыкнул пан Михал.
– С тех пор она осложнилась еще больше. Гиз собирается взорвать Лувр вместе со всеми его обитателями. Устроил для показухи переговоры, чтобы отвлечь наше внимание и создать себе алиби: «Мол, я хотел мира, но фанатики-гугеноты решили умереть не сдаваясь».
– Твои действия?
– Я хочу спасти как можно больше народа через наш ход. Так что, будь добр, пришли Лиса или приходи сам.
– Хорошо, – после некоторого раздумья согласился агент Речи Посполитой. – Лиса я отправил с Екатериной за Монморанси. Сейчас буду сам. Держись на приеме.
Тяжелее всего для сильного мужчины – чувствовать собственную беспомощность. У меня не было сомнений, что израненный южанин говорил правду. Взорвать Лувр – весьма эффектное окончание для злодейства, начатого этой ночью Гизом. Конец династии и сокрушение ее златого чертога – о более символичном жесте невозможно даже мечтать!
Я стоял рядом с королем Карлом и смотрел, как одна за другой исчезают в темном провале подземного хода фигуры придворных. Мой дражайший кузен был полубезумцем, склонным к припадкам ярости, но трусом он не был никогда. Услышав, что дворец вот-вот может взлететь на воздух, Карл IX криво усмехнулся, обнажив в хищном оскале крупные желтые клыки, и спросил: «Вы пойдете первым?»
– Нет, Ваше Величество. Я поведу отряд на прорыв.
– Вот как? Я пойду с вами.
– Но это невозможно, Ваше Величество. Вы должны сохранить свою жизнь ради Франции.
– Я пойду с вами, дорогой Генрих, или же спущусь в подземелья за вами вслед. Но только за вами. Я все еще король и должен думать о чести Лилий.
– Монсеньор! – широкоплечий красавец с длинными рыжеватыми волосами, тяжелой волной спадавшими ему на плечи, чуть насмешливо поклонился, обращаясь к брату короля, перебирающего в отрешенной задумчивости жемчужные четки. – Пока Его Величество изволит заботиться о чести Лилий, неплохо бы вам позаботиться и об их благоразумии. Самое время спускаться вниз. Я отвечаю за вашу безопасность.
– Ты прав, дю Гуа, – кивнул принц Анжуйский. – Идем.
Он шагнул к ходу и заметил, оборачиваясь:
– И вам пора идти.
То, что произошло в следующий миг, заглушило ответ короля. Ужасающий грохот, родившийся где-то вдалеке, стремительно приближаясь, комкал все на своем пути, точно сошедшая с гор лавина – карточный домик.
Инстинктивно я схватил за руку короля, спеша добраться вместе с ним до спасительного хода, но тут полуколонна дверей переломилась пополам, будто картонная. Последнее, что я видел: пустые глаза каменного ангела, летящего мне навстречу с ее капители.