Дорога в рай и дорога в ад вначале расходятся лишь на толщину волоса.
Пыль из-под копыт сотен всадников облаком окутала окровавленную колонну, отвлекая благочестивых парижан от пения гимнов. Трудно петь гимны, чихая на ходу. Судя по лилиям и алой кайме на вальтрепах,[22] всадники, промчавшиеся мимо нас, были жандармами[23] Анжуйского полка – личной гвардии нового короля. Я с тревогой посмотрел им вслед. Куда мчались эти латники, на ночь глядя, да еще с такой поспешностью?
Между тем уже изрядно стемнело. Добравшийся до приюта де Батц быстро разгрузил корзины, и мы продолжали путь налегке. Самобичеватели, выйдя из города, похоже, растеряли большую часть религиозного экстаза и теперь шли, лениво обмахиваясь своим вервием, точно коровы хвостами. Идти было долго, ночевать следовало во чистом поле, в лесу, где придется, чтобы ни свет ни заря продолжить путь в далекий спасительный храм. Чем более темнело небо, тем более это шествие погонщиков мух теряло первоначальную сплоченность, разбредаясь по сторонам в поисках ночлега, растягиваясь по дороге или же ища, как и мы, попутную повозку, чтобы не топтать попусту ноги.
– Так вот. Нужда заставила эту девицу выйти замуж за одного местного скупердяя, – повествовал брат Адриэн, примостившийся в возке между мной и Конфьянс, закутанной в широченный плащ, должно быть, с плеча мадам Жози.
После поездки в бочке цвет лица девушки был таков, что ночь была единственным спасением ее репутации «обворожительной красавицы». А уж запах дешевого вина, пропитавший платье, наводил на мысль о предстоящих тратах на обновление ее гардероба. Чтобы отвлечь юную прелестницу от подобных мрачных мыслей, брат Адриэн, с наступлением ночи потерявший большую часть своей сиропной святости, услаждал ее слух небылицами, по его уверению, имевшими место быть лично с ним или же с кем-то из его знакомых.
– Жениться-то скупердяй женился, да, видно, мужем был никудышным. И Ленор все подыскивала способ, как бы половчей от него избавиться. Оно и понятно! Мы-то помним, о ком она на самом деле грезила!
– И что это ты, братец, девушку смущаешь?! – обернувшись, кинула с облучка Жозефина, дебютирующая в роли блюстительницы нравов. – Или пристойно доброму монаху поучать невинное дите в проделках полюбовников?!
– Дочь моя! Как любовь Спасителя к пастве своей была выше законов императорских, так и истинная любовь человеческая выше принятого разумением порядка! Ибо что есть человек без любви, как не медь звенящая? Велика ли вина чад Божьих, если бездна неразумения, разверзшаяся между ними, невосполнима ни благим деянием, ни словами молитвы? Если жизнь сирых сих, замерзающих у общего очага, губит в них искру Господню? Неужели же грех искать им тепла, дабы вдохнуть новый пламень в душу свою?
Я только усмехнулся. Положительно, брат Адриэн, ссылаясь на священные тексты и волю небес, мог доказать все, что ему было угодно!
– Так вот, – продолжал свое повествование монах. – Как раз в те дни заболела любимая дочь герцога Савойского – редкостная умница и красавица. Сколько лекарей ни брались ее лечить – никакого толка. Герцог посылал своих слуг во все концы Савойи и Булони. Да что там Булони! Он слал их и к нам в Сорбонну, и в Сиенну, и в Краков. Дочери становилось все хуже и хуже. Наконец герцогские слуги в поисках еще какого-нибудь ученого эскулапа прибыли в городишко, где жила Ленор. Тогда-то она и придумала, что ей делать. Подошла эта девица к гонцу и говорит ему: «Мой муж – великий лекарь. Ему сам король горных эльфов науку врачевания преподал. Да вот только слово с него стребовал, что лечить он будет не иначе как из-под палки. Так что, ежели будет отказываться, а он обязательно будет кричать, что знать не знает целительских премудростей, – хватайте дубинки и бейте его, пока не согласится». Побежал гонец со своими людьми к нашему скупердяю, подхватили его под руки и кричат: «Поехали скорей к герцогу во дворец, дочку его спасать!» Тот, конечно, ни в какую. «Какой из меня лекарь, когда я всю жизнь шерстью торгую?!» Но они-то к этому были готовы! Схватили кто что и давай его поперек спины охаживать, приговаривая: «Поедешь, каналья, герцогову дочку лечить, поедешь!» Долго ли били, того не ведаю. Но только выбили согласие. Да и как тут не согласишься, коли сам чуть жив!