Рафик глубоко погряз в устройство своей новой, семейной жизни, поэтому всегда куда-то торопился, везде опаздывал и что-то забывал. Его коллега Шапошников и так последнее время находился в состоянии раздражения из-за ломки в организме по поводу никотинового голодания, а тут ещё и Ркафик то забывал сделать что-то, или по рассеянности не предупреждал о важном сообщении или не звонил, когда товарищ ждал звонка с важной информацией. Но, к удивлению Сергея Николаевича, в это раннее утро, коллега уже находился на рабочем месте и даже, активно жестикулируя, разговаривал с кем-то по телефону. Рафик махнул рукой, приветствуя друга, через минуту отключился и торжественно заявил:
– У меня есть новости!
– У меня тоже, – Шапошникову уже нравилось такое начало дня. – Рассказывай.
– Давай сначала ты. Мое повествование будет долгим.
– Вчера в доме некоего Гульбанкина произошло убийство. Кто-то хотел отравить хозяина дома, а по чистой случайности зелье с ядом выпила гостья. На место преступления выезжал Земсков Володя, но узнав некоторые подробности, я попросил, чтобы это дело передали нам.
– Караблоль с удовольствием отдаст тебе все дела, которые имеет, – усмехнулся Рафик. Он недолюбливал Земскова за хамоватую натуру. – И что это за подробности?
– За день до покушения Гульбанкин нашёл возле своей двери игральную карту валет пики.
Рафик присвистнул:
– Это серия? Преступник оставляет визитную карточку. За какие провинности умирают эти люди?
– Пока не знаю, – Шапошников выпалил всё, что выяснил вчерашним вечером и нетерпеливо поторопил приятеля. – Я так понял, что есть ещё кто-то с такой же картой?
– Есть! И это уже второй труп после убитого во Франции. Только этого отравили, а второго, кажется, утопили. Я ещё не получил отчёт о вскрытии.
Рафик гордился собой, он раскопал историю с утопленником в деревне Свияга, несмотря на то, что в деле лишь вскользь упоминался тот маленький факт, связывающий эту историю с другими аналогичными преступлениями. В описи вещей, найденных при трупе, оказалась размокшая и от этого еле различимая игральная карта пиковый валет.
– И что ты думаешь по этому поводу? – Рафэль сверкнул чёрными глазами.
– А то, что эти смерти связаны между собой, и мне кажется, что есть ещё жертвы, о которых мы пока не знаем или скоро будут. Надо выяснить, кто этот утопленник. Должен же его кто-то разыскивать. Ты займись этим.
– А что будем делать с Гульбанкиным? Ведь тот, кто хотел его убить захочет довести до конца начатое, исправить свою ошибку. Пока он один знает, кто мог желать его смерти. Факт, что эти люди связаны между собой.
– Давай так: я отправлюсь в клинику, куда доставили Эдуарда Гульбанкина, может доктор уже разрешит поговорить с ним. А ты найди официанта из ресторана «Северная Пальмира» и допроси его. Позже займёмся всей компанией, которая собралась вчера на вечеринку. Тот, кто подсыпал яд в бутылку человек свой, знает привычки и традиции в этом доме, – Шапошников посмотрел на часы. – Надеюсь, к вечеру будет готова экспертиза.
– Если из Свияги сегодня не получу известий, то завтра с утра придётся туда наведаться самому.
– Ты прав, будет лучше, если ты сам посмотришь всё на месте и поговоришь со свидетелями.
***
Гульбанкину приснилась мать молодая, с вьющимися волосами, заколотыми у висков чёрными невидимками. Стояло раннее, летнее утро. Через открытое окно лёгкий ветерок еле колыхал ситцевые занавески. Мама сидела на краешке его кровати, будила маленького Эдика, поглаживая вдоль тела, и приговаривала:
– Вырастет мой мальчик большой- пребольшой, мамин сынок, помощник. Просыпайся мой ёжик, просыпайся мой касатик.
И он, открыв глаза, счастливо потянулся, зевнул и уселся рядом с мамой в чёрных трусах и белой майке, свесив ноги с кровати. Она погладила его по выгоревшему на солнце короткому ёжику волос и по разбитым коленкам.
– Помолись Боженьке, потом умывайся и приходи завтракать. Сегодня в детский сад не пойдёшь – у меня выходной.
– Мам, а Боженька обидится, если я сегодня не поговорю с ним? – Эдик спрыгнул с кровати и, зашлёпав босыми ногами, побежал в угол к игрушкам. У него были другие планы на сегодняшний день.
– Нет, не обидится. Он не может сердиться или браниться, он всех любит. Это же тебе Боженька нужен, ты моли его о благодати, о милости.
– А зачем мне его просить? У меня всё есть.
– Ты просто проси, чтобы он был с тобой, даже в грехе, и пусть строго накажет, если ты сотворил что-то нехорошее, но только чтобы не оставлял ни в радости ни в горе. Безразличие убивает всё живое.
Мать всегда разговаривала с пареньком, как с взрослым. Она взяла сына за руку и усадила рядом.
– Вот послушай. Давным-давно жил святой старец. Он молился и скорбел о грехах человеческих. Он недоумевал, почему же люди и в храм ходят, и Богу молятся, а живут так же плохо и греха не убывает. И воскликнул он тогда, обращаясь к Богу:
«Господи, неужели не внемлешь Ты нашим молитвам? Люди постоянно обращаются к Тебе, чтобы жить в мире и покаянии! Неужели суетна их молитва, и не слышны их голоса?»
И вот однажды с такими мыслями он погрузился в сон, и привиделось ему, как Ангел небесный, обняв крылом, поднял его высоко над землёй. И чем выше они поднимались, тем слабее становились звуки, доносившиеся с поверхности земли. Уже не раздавались человеческие голоса, шум, крики, песни и затих весь шум мирской, суетливой жизни. Лишь порой долетали прекрасные звуки далёкой лютни.
– Что это? – спросил старец.
– Это святые молитвы, – ответил Ангел, – только они слышатся здесь.
– Но отчего так слабо звучат они? Ведь сейчас весь народ молится в храме?
Ничего не ответил Анге, и горестным было его лицо.
– Ты хочешь знать? Смотри!
Далеко внизу виднелся прекрасный храм, внутри собралось много народа. На клиросе собрался большой хор. Священник в прекрасном облачении стоял в алтаре. Шла служба, но какая, понять оказалось невозможным, потому что не доносилось ни единого звука. На левом клиросе дьячок что-то читал быстро, шлёпая и перебирая губами, но его слова вверх не долетали. На амвон медленно вошёл громадного роста диакон, рукой прилизал свои пышные локоны, потом поднял орарь и широко открыл рот, но… ни звука! На клиросе регент раздавал ноты – хор готовился петь.
«Уж хор, наверное, услышу», – подумал старец. Регент ударил камертоном по колену, и дал знак начинать. Наблюдать было странно: регент махал руками, у басов от натуги покраснели шеи, альты вытягивались на носках, высоко поднимая головы, рты у всех были открыты, но пения не слышалось.
– Что же это такое? – ужаснулся старец и перевёл взгляд на молящихся.
Их много стояло в храме, разных возрастов и положений: старики и дети, крестьяне и из благородных, мужчины и женщины. Все шептали молитвы, крестились и кланялись, но вся церковь находилась в тишине!
– От чего так? – спросил изумлённый старец.
– Спустимся ниже, и ты поймёшь, – тихо сказал Ангел.
Они, никем не видимые опустились в храм. Впереди всех стоял парадно, богато одетый мужчина и в задумчивости смотрел на иконостас. Ангел коснулся его груди, и для старца сейчас же отворились его затаённые мысли:
«В моей власти уволить за неповиновение! Лишу всех званий и наград, чтобы не вставал у меня на пути!»
Недалеко находилась разнаряженная, красивая женщина и усердно молилась. И вдруг старец увидел её сердце и прочёл мысли.
«Ещё подругой называется! Напялила шляпку как у меня! И где только деньги берёт, ведь мужик забулдыга и гулёна знатный!»
Далее молодой парень комкал шапку в руках, и не молился вовсе, а всё косил направо, в сторону, где стояла кучка молодых женщин. Ангел притронулся к нему, и старец прочитал его сердце:
«Что если на свидание позову? Пойдёт или нет? У неё должность хорошая, денег много зарабатывает».
Так многих касался Ангел, и у всех были подобные мысли. Перед Богом стояли, но о Боге не мыслили, только делали вид, что молились.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Ангел. – Такие молитвы не поднимаются вверх, от того кажется, что все немые.
Вдруг старец услышал где-то в углу тихий голосок:
– Господи, ты милостив и благ! Исцели маму мою от болезни! Спаси и помилуй нас!
В уголке, на коленях стоял маленький мальчик. В глазах его блестели слёзы. Ангел коснулся маленького сердца, и они увидели скорбь и любовь.
– Вот какие молитвы слышны у нас! – сказал Ангел.
Такие притчи невероятно трогали душу маленького Эдика. Мама часто говорила о Боге, и даже однажды, когда были в городе зашли в огромную, красивую церковь. Потом она просила Эдика не рассказывать никому об этом, потому что мамочка работает в школе учительницей, а все учительницы должны быть атеистами. Мальчик совершенно не понимал про что толковала мать, но почему-то боялся того огромного дядьку с зычным голосом, лохматой бородой и в чёрном, длинном платье, который мазал его лоб ароматным маслом, брызгал водой и окунал в купель. На всякий случай Эдик не делился с товарищами об этой стороне жизни. Он вообще никогда не отличался болтливостью. Отец не приветствовал такой подход к воспитанию, но особенно не перечил, потому что сутками находился в обнимку с трактором, а зачастую, в свободное время отсыхал от похмелья. Но кроме этого у него всё-таки были увлечения- папа любил читать. Он пачками приносил из библиотеки годовую подписку журнала «Роман-газета», «Юность», обожал Вениамина Каверина, Мельникова-Печёрского и Вячеслава Шишкова. Однажды он взял маленького Эдика с собой, и тому очень понравилась атмосфера тишины, запаха старой бумаги и приветливая, седая библиотекарша. Она усаживала его на старый, облезлый, кожаный диван с валиками вместо подлокотников и приносила книжки с картинками. Мальчик быстро научился читать и вскоре уже самостоятельно наведывался в читальный зал.
Эдуард Аркадьевич ещё какое-то время парил по волнам памяти. Ему почему-то совсем не хотелось возвращаться в унылую и даже страшную реальность. Он только вздрагивал ресницами, не решаясь открыть глаза, казалось, что солнечный свет ослепит его и приведёт к новой боли. Эдуард медленно вспоминал события последних дней, тот момент, когда нашёл злосчастную карту, вмиг посеревшее лицо бывшей жены Светочки и ужас на лицах своих гостей. Он поймал себя на мысли, что дико боится, до дрожи в суставах и ему стало немного стыдно за свой страх. Страх не от осознания смерти бывшей жены, а от того, что на её месте мог бы быть он. Гульбанкин услышал, что кто-то вошёл в палату, и хотел было открыть глаза, но различил два голоса – мужской и женский.