За месяц до происходящих событий, в конце мая, рядом с посёлком Свияга в тридцати километрах от Питера случилось вот что. Рано утром двое братьев отправились на рыбалку. С вечера накопали червей и приготовили удочки. Одному исполнилось одиннадцать, второму пятнадцать, парни уже взрослые, и мать без боязни отпускала одних на реку, тем более старший всегда приглядит за малым. А через какое-то время прибежали оба, как угорелые истошно вопя. И всё буквально, как у Александра Сергеевича Пушкина:
«Прибежали в избу дети
Второпях зовут отца:
«Тятя! Тятя! Наши сети
Притащили мертвеца».
И дальше всё, как по писанному: отец, услышав небылицы, отмахнулся от ребят, он уже опаздывал на работу, и тащиться через всю деревню к реке просто не имел времени. Но мальчишки дико вращали глазами, жестикулировали, а младший даже подвывал от страха. На крик вышла мать из сараюшки, где давала корм курам.
– Сходил бы ты, отец, может и правда, что ребята говорят.
Отец снова сердито махнул рукой, но к тому месту следом за сыновьями потрусил. С высокого берега он ничего не рассмотрел, но спустившись к самой кромке воды, в зарослях камыша, сначала увидел белую руку с синими ногтями, а потом и всё тело в тёмной от воды одежде. Лицо утопленника распухло и оскалилось. Отец гавкнул на ребятишек, чтобы не приближались, а те и не совали свой нос, стояли на холме, трясясь от страха. Достаточно того, что младшего, когда зашёл в воду, чтобы отцепить от коряги крючок, покойник коснулся его холодной рукой. И всё опять, как у классика: решил мужик оттянуть покойника за ноги из кустов на середину реки и отправить по течению дальше. Пусть его кто-нибудь другой обнаружит, а ему на работу пора. Ведь вцепятся полицейские мёртвой хваткой и целый день насмарку, на работе получит выговор, поди, потом, докажи, что да как. Уже в воду зашёл, да только как представил, что руками затронет безвольное, холодное тело, к его горлу подступила тошнота. Он хлопнул себя по карманам – телефон остался на кухонном столе. Тогда повернулся и крикнул сыновьям, чтобы бежали в дом и вызывали полицию, а сам остался сторожить уже безвредное тело. На работу он так и не попал, но в полиции выдали документ, удостоверяющий, что прогулял он не по своей воле. Местный участковый вызвал опергруппу из района, они прибыли на место преступления быстро. Следователь долго и дотошно допрашивал отца и сыновей, но сказать им было нечего, кроме того, что покойника видят в первый раз, да и, похоже, дядька не из их посёлка, если не приехал к кому-то в гости. Здесь все друга знают, но этот не поселковый. Может только с закрытого, коттеджного района, который раскинулся в паре километрах от Свияги и закрылся от внешнего мира забором и шлагбаумом. На вопрос следователя, почему мужчина, обнаруживший труп так думает, тот ответил просто:
– В это время дожди идут день, через день и наши местные всё больше в резиновых сапогах или кирзачах ходят, а у этого на ногах, – мужик махнул головой в сторону уже лежащего на берегу утопленника, – ботиночки шик и колечко на мизинце финдиперсовое.
И ведь прав он оказался, подумал следователь-в посёлке самая большая шишка это председатель поселкового совета, управляющий фермой, директор лесопилки и владелец магазина, но ни у того, ни у другого, ни у третьего даже не хватило бы фантазии, средств и возможностей приобрести туфли ручной работы с позолоченными пряжками и кичливо напялить на мизинец золотое кольцо с крупным рубином. Документов при покойнике не оказалось, и в морге он числился как неопознанный. Отпечатков пальцев данного гражданина в полицейской базе данных не оказалось. После вскрытия патологоанатом предоставил письменный доклад, в котором значилось, что утопленник вовсе и не утопленник, а отравленник, потому что воды в лёгких нет. Ему вкололи яд дитилин, а в воду бросили уже мёртвое тело. В реке он находился около двух суток. Мужчине на вид сорок пять- пятьдесят лет, брюнет, несколько коренных зубов из дорогой металлокерамики, такие делают или в Европе, или в Израиле. Больше никаких примет. Эксперты даже предположить не могли, в каком месте по реке могли сбросить труп. Целую неделю не прекращались ливни, река поднялась, и покойник мог болтаться в одном месте, а мог плыть по течению. Опросили поселковых жителей и коттеджных, но никто мужика в глаза не видел, и знать не знает. А тут загадок добавил патологоанатом, который сообщил на другой день после вскрытия, что сразу не обратил внимания, а вот сейчас глянул: у покойного имелась циркумцизия, то есть операция по обрезанию крайней плоти.
– Так он кто? Еврей или мусульманин? – опешил от такой новости следователь.
– Наша наука не научилась распознавать национальность и вероисповедание покойников, поэтому предположить можно и то и другое. А может операция проводилась по медицинским показателям, что тоже не исключено. Мужчина имел смуглую кожу и тёмные волосы, богатую растительность на груди и спине, так сказать повышенную волосатость, к какой предрасположены жители южных, тёплых районов и стран.
Следователь выходил из морга озадаченный, но его удивило ещё больше замечание в след.
– Опять чуть не забыл. В кармане рубашки я обнаружил размокший квадрат тонкого картона, но кое-как получилось определить – это игральная карта валет пики.
Следователь прикинул в голове, что убить могли за карточный долг, но рыбы такого масштаба не плавают в их захолустье, такие обитают в петербургских карточных притонах. Да что значит карта, никакого смысла в этом нет. Так решил следователь из района, отправил запросы во все инстанции с просьбой помочь определить убитого, но время шло, а результатов никаких. Осталось надежда на то, что родственники, друзья или близкие кинутся на розыски покойного картёжника, вот тогда и проясниться что это за фрукт в дорогих штиблетах.
Шапошникову исполнилось тридцать девять лет. Больших высот по службе он не достиг, самое главное и не рвался. Он оказался тем редким солдатом, который не мечтает стать генералом, и вовсе не потому, что у него отсутствовало честолюбие. Сергей прекрасно понимал, чем выше он поднимется по служебной лестнице, тем больший груз взвалит себе на плечи, тем дальше окажется от реальных дел. Его устраивало то, что в Управлении он руководит отделом по раскрытию тяжких преступлений. Собственно не отдел, а отдельчик, в котором числилось три человека вместе с ним. Один товарищ находился в отпуске, поэтому упирались они вдвоём. Рабочий день закончился. Рафик, прыгнув в автомобиль, отправился на поиски квартиры, которую можно снять по приемлемой цене. Он находился в состоянии развода со своей женой и пока мыкался по углам. То квартировал у Шапошникова на даче до тех пор, пока туда на лето не перебралась его жена с ребёнком и пенсионеры родители. Какое-то время скитался у друзей, но со дня на день должна приехать женщина, из-за которой и случился развод, поэтому кровь из носа, а жильё надо снять. Они познакомились почти год тому назад, но сразу не решились разрушить ту жизнь, которая произошла до встречи. И у неё, и у него имелась семья, только Рафик, как мужик сильный и честный нёс ответственность за двух сыновей, поэтому развод происходил мучительно и долго. Он хотел чтобы сыновья постепенно привыкали к мысли, что жить будут не вместе, но он никогда и ни за что не оставит их без присмотра. Рафик очень боялся, что обиженная жена начнёт закатывать истерики с битьём посуды или устроит торг и шантаж самым драгоценным – сыновьями. Она и устроила. Всё, как положено в нормальных семьях при разводе – и грохот от разбитых тарелок, и рассказы детям, какой их папка подлец. Хорошо разлучница под руку не попалась, а то бы и её лохмы повыдёргивала, как в общеизвестном, замечательном фильме «Любовь и голуби». Но бесновалась оскорблённая женщина недолго, вскоре угомонилась, особенно, когда поняла, что муж её помимо ежемесячных алиментов оставляет всё и домик в деревне, и трёхкомнатную квартиру в Санкт-Петербурге, а забирает лишь небольшой чемодан с вещами и далеко не новую машину. Уже потом Рафик узнал, что у жены давно появился хахаль, и она начала крутить с ним тайный роман за год до объявленного мужем официального расставания. А скандалила и шумела от того, что так положено. Но кем положено, недоумевал про себя Рафик, наверное, гастрономом, в котором трудилась мать его детей, но можно развестись тихо и интеллигентно, но опять-же товарки по гастроному неправильно поймут. Но Рафику до этого уже не было никакого дела. Он перестал нормально питаться, стал много курить, спал с телефоном у уха, чтобы не пропустить звонок, в конце концов позвонил любимой женщине и поставил ультиматум – или приезжай по-хорошему, или сам приеду и заберу тебя. Она ничего не ответила, а на другой день прислала СМС с номером рейса, которым прилетает в Санкт-Петербург. И вот сегодня Рафик мотался по городу и говорил сам себе, что всё потом, убийства, смерти, расследования, улики, всё потом. Сейчас главное создать хоть карточный домик, куда он приведёт любимую женщину, а потом они по маленькому кирпичику, камешку, песчинке выстроят, как у Владимира Высоцкого:
«Дом хрустальный на горе для неё,
Сам, как пёс бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!»
А Шапошников, вместо того чтобы поехать прямиком домой, забросил на плечо спортивную сумку и пешком направился в клуб «Атлетико». Его внутренняя борьба курящего с некурящим кипела нешуточными страстями. Постоянно хотелось что-то засунуть в рот. Он непременно что-то жевал, грыз семечки, катал во рту гладкие, фруктовые леденцы, надувал пузыри и щёлкал «Диролом» и «Орбитом». От этого Серёга почувствовал, что набирает в всесе и приказал себе как можно больше ходить пешком, меньше жрать и заняться спортом. В раздевалке стоял гвалт. Группа мальчишек после тренировки переодевалась и с шумом, мелькая голыми пятками, спинами и задами, неслась в душ, поэтому Шапошников не сразу услышал звонок телефона. Он уже переоделся в спортивную форму и собирался подняться в тренажёрный зал, но этот звонок поменял все его планы. Это оказался знакомый криминалист, с которым Сергей давно приятельствовал и часто обменивался информацией. Товарищ сообщил, что произошло преступление, которое может заинтересовать коллегу. Хотя доктора скорой, которые приехали на вызов, констатировали смерть, он не совсем уверен в причине произошедшей трагедии.
– Что значит, не уверен? – разозлился Шапошников, ему не хотелось понапрасну менять свои планы.
– Точно не знаю. Может сердечный приступ, может убийство или отравление, это скажет патологоанатом после вскрытия.
– А меня, зачем выдёргиваешь? – раздражался всё больше полицейский.
– Дело в том, что ты интересовался всем, что связано с карточными играми, картами и соответствующими преступлениями. Так вот, хозяин дома, в котором умерла эта женщина, дико разволновался и выпалил, что убить хотели именно его, а женщина умерла случайно. Он рассказал, что за день до этой трагедии получил предупреждение, мол кто-то позвонил в двери, а когда он открыл, то на крыльце обнаружил игральную карту – валет пики. В итоге мужчина начал задыхаться и завалился на пол, вызвали вторую карету скорой помощи, которая увезла его с сердечным приступом. Следователь его толком и допросить не успел.
– Спасибо, что позвонил. Говори адрес.
Шапошников интуитивно почувствовал, что это не случайное совпадение. Он быстро переоделся и бегом вернулся к Управлению, где на стоянке оставил свою машину. Из бардачка он достал карту и прикинул маршрут. Если не попадёт в пробки, то доберётся минут за пятнадцать. Возле открытых, кованых ворот стоял полицейский, и Сергей Николаевич, показав корочки, спокойно проехал по брусчатке к двухэтажному, окрашенному в светлую охру, двухэтажному дому. Парковка оказалась забитой автомобилями, и Сергей не придумал ничего лучшего, чем заскочить передними колёсами на стриженый газон, чтобы дать возможность развернуться другим. Сейчас уже никого не удивишь архитектурными изысками в строительстве, но этот дом, построенный в классическом стиле, показался полицейскому уменьшенной копией здания биржи в Санкт-Петербурге. Хозяин принадлежал к тем, кто имел возможности и средства для того, чтобы поселиться за городом на свежем воздухе в отдельном особняке с садом и огородом. Владелец этого поместья огород с огурцами и картошкой не разводил, но, по всей видимости, любил цветы, которых имелось в изобилии в керамических и глиняных горшках разных размеров, на клумбах и даже в декоративных тачках, от этого усадьба казалась очень нарядной. Внутри строгого стиля не наблюдалось. Шапошников не увидел холодных тонов, чётких пропорций, тяжёлых зеркал в золотом обрамлении, витиеватых, хрустальных люстр и лепнины. Обитатели дома предпочитали уют и комфорт, без фанфаронства и бахвальства избыточным достатком. В холле висел тяжёлый запах то ли валерьянки, то ли корвалола. Везде горел свет, и негромко переговаривались криминалисты. Увидев Шапошникова, кто кивал, кто махал рукой. Все хорошо знали друг друга , потому что часто приходилось сталкиваться. Полицейский перекинулся парой фраз с одним из них и прошёл в столовую, где, как он понял, и произошло убийство. Круглый стол, накрытый белой скатертью, заставленный едой и разными бутылками, оказался почти нетронутым, только в одном месте растеклось красным по белому жуткое пятно. Сергей прикинул в голове, что вот тут и сидела жертва. По всей видимости, только сели за стол, разлили бокалы и решили выпить за встречу и …
«Успели сделать хоть по глотку? – размышлял Шапошников. – Закусить точно не успели, потому что почти все тарелки пустые».
Возле окна стояли двое, неуловимо похожих друг на друга мужчин и негромко переговаривались, неподалёку, на стуле восседала крупная женщина в фартуке, она шумно всхлипывала и сморкалась прямо в кухонное полотенце. Остальных свидетелей драмы не наблюдалось, карета скорой помощи увезла и покойную. Сергея кто-то тронул за плечо. Это оказался его коллега- следователь прокуратуры Земсков Владимир Фёдорович, мужик лет пятидесяти, коренастый и абсолютно лысый. За любовь к бильярду и лысую голову, похожую на шар, за спиной товарищи называли полицейского Карамболь. В глаза ему об этом никто не говорил – побаивались, потому что характер Земсков имел крутой и вспыльчивый.
– Привет Серёга, – Владимир Фёдорович вытер потную лысину платком. – А ты что здесь?
Шапошников обернулся и протянул коллеге руку.
– Дежурный из управления позвонил, сообщил о странном преступлении. Вот решил посмотреть, – Сергей не стал говорить правды, чтобы не подставить эксперта, который ему звонил.
– Да ничего странного, – Земсков потянул Сергея к дверям. – Пойдём на воздух, покурим. Здесь дышать нечем. Сыну покойной стало плохо, пришлось накапать валокордин. Чуешь, как воняет.
Шапошников сглотнул слюну, лучше бы Карамболь ничего не говорил про покурим, но сжав душу в жёсткий кулак и запрещая даже думать о сигарете, вышел следом за коллегой.
– Короче, Серёга расскажу в двух словах, ещё не всех свидетелей допросил. Если захочешь, завтра протоколы допросов покажу. А пока вот что: Хозяин особняка некий Гульбанкин Эдуард Аркадьевич, человек не бедный, владелец крупного, питерского, молочного производства, ежегодно, в последнее воскресенье июня собирает друзей на посиделки. В назначенное время прибыли гости – бывшая жена с любовником, её сын с невестой, компаньон с женой, ещё компаньон холостой и любовница владельца этого дворца. Готовила домработница, а в помощь пригласила официанта. Компания небольшая, приличная, мало пьющая. Перед началом застолья случился казус – приглашённый официант опрокинул на себя кипящее масло и обварил руку. Сердечная домработница достала аптечку, сунула раненому и, конечно, приказала не соваться к гостям. На шум прибежали застольщики и, узнав о произошедшем, решили сами накрыть яствами стол. Вот в этой неразберихе уже почти невозможно узнать, кто что приносил, кто, и какую бутылку открывал, и ещё часть бутылок официант уже успел откупорить. Эксперты штопор забрали, посмотрим, чьи там отпечатки, но что-то мне подсказывает, что это тупик.– Карамболь с шумом выпустил дым.– Дальше вся счастливая компания рассаживается за столом и разливает выпивку, кто какую предпочитает. Оказывается, красное вино уважает лишь хозяин застолья. Причём все присутствующие в курсе этого. И вдруг его бывшая супруга, которая до этого предпочитала лишь белое вино или шампанское, проявляет солидарность и протягивает свой бокал. Гульбанкин наливает ей и в это время слышит звонок сотового телефона. Он выходит в холл, чтобы переговорить, возвращается буквально через пару минут, а женщина мертва. Свидетели говорят, что выпили все дружно и неожиданно у покойницы из рук выпал бокал и тело её обмякло. Вызвали неотложку. Сразу не разобрались и решили, что у женщины случился сердечный приступ. Но, когда приехала скорая, и доктор предположил отравление, то в безумство впал сам Гульбанкин и заявил, что отравить хотели именно его. В итоге у него случился настоящий сердечный приступ, пришлось вызывать вторую машину, которая и увезла беднягу в больницу. И это кажется правдой, потому что присутствующие в голос подтверждают, показания друг друга.
– Ты уже всех допросил?
– Почти, уже все свободны под подписку о невыезде. Странность состоит в другом – куда девался официант.
– А что в этом удивительного? Он получил травму, оказался не в состоянии работать и покинул дом.
– Я думаю, что это не случайно, – Карамболь погладил лоснящуюся лысину. – Опытный официант приезжает обслужить за хорошие деньги застолье и получает травму, потом буквально за полчаса до трагедии он исчезает из дома, естественно не получив никакого гонорара. Откуда взялся такой неуклюжий официант?
– А по чьему приглашению он появился здесь?
– Домработница, – Земсков глянул в свой блокнот, – Евгения Степановна Сидоренко рассказала, что это она нашла его в ресторане «Северная Пальмира». Она всегда обращалась именно туда, если хозяин затевал вечеринку. Как правило, дня за два она звонила администратору ресторана, делала заказ на продукты, в этот раз ей понадобилась копчёная сёмга, и просила прислать кого-нибудь в помощь. Вот приехал этот и привёз заказ. Раньше домработница его никогда не видела, паспорт и медицинскую книжку не проверяла, потому, что доверяет администратору «Северной Пальмиры», так как давно его знает.
– А что с вином?
– Что с вином? – в унисон продолжил Земсков. – Сейчас почти невозможно узнать, кто из гостей забрал из кухни и поставил на стол эту бутылку. Это вино не из магазина, так утверждают присутствующие. Один дилер присылает ему из Италии по несколько коробок в год. Евгения Степановна показала мне подвальчик, где хранятся разные деликатесы, в том числе и эти бутылки.
– А подвальчик этот запирается?
– Здесь есть кое-где замки, в том числе и в подвал, а так везде всё открыто, кроме входных дверей и окон. В этих хоромах Гульбанкин живёт один, он ничего ни от кого не прячет. У него часто появляется любовница, друзья, да домработница несколько раз в неделю. Только незамеченым проникнуть в подвал и подсыпать яд в бутылку достаточно сложно, если это не задумала домработница, только она беспрепятственно может туда попасть. Я думаю, кто-то принёс спиртное незаметно или это было сделано именно на кухне. В гостиной на столе стояло много разной выпивки, но бутылка с красным вином была только одна.
– Ты успел толком поговорить с самим хозяином?
– Какое там. Первыми приехали ребята на скорой помощи. Они нам и сообщили о случившемся. Мы появились буквально через двадцать минут, а тут уже грузят хозяина в реанимобиль.
– В случае смерти Гульбанкина кому всё достаётся? – чисто риторически спросил Шапошников.
– Послушай Серёга, не так быстро! Когда бы я тебе всё успел узнать? С завтрашнего дня буду приглашать, и допрашивать всех подозреваемых снова.
– И кто входит в это число?
– Ну что ты спрашиваешь? Сам прекрасно понимаешь, что все, находящиеся в доме персоны под подозрением, – Земсков задумался на секунду, потом глянул на Шапошникова. – Я не пойму, тебе-то это всё зачем?
– Да так, – отмахнулся Сергей Николаевич. – У меня появилось не так давно одно убийство, тоже связанное с картами, так вот думаю, а не одного ли это поле ягоды?
– Так ты забирай себе расследование. Я завтра перед начальством похлопочу. Но не переживай, я тебя не брошу, знаю, что Петрищев в отпуске.
Шапошников замялся, ему не хотелось грузить себя и Рафика чужими делами – своих имелось не переделать, но моментально принял решение и махнул рукой:
– Хорошо, давай. Напиши мне, в какую больницу отвезли Гульбанкина, я попытаюсь поговорить с ним завтра утром, если врачи разрешат.
– Вот и славно! – облегчённо вздохнул Карамболь и подумал про себя:
«Баба с возу- кобыле легче».
Он потрепал коллегу по плечу и усмехнулся:
– Не дрейфь, Серёга, ты такие дела, как орехи разгрызаешь!
После этих слов Шапошников с грустью понял, что добровольно повесил на себя ещё одно убийство, и его товарищ Карамболь помогать никому не собирается. Лишь один, малоутешительный факт, сглаживал скепсис- история выглядела как классический, английский детектив- убийство совершено в закрытом пространстве, в котором находятся близкие друг другу люди. Чем тебе не многоуважаемый Эркюль Пуаро?
***
Марина ехала по широким, ярко освещённым улицам города. Время перешло далеко за час пик, поэтому пробки рассосались, и притормаживать приходилось только у светофоров. От стрессовых событий этого долгого вечера невероятно хотелось есть. Никто так и не притронулся к изысканным блюдам. Искусная еда испускала благоухание и пар рядом с умершей Светочкой, из которой также выходил невидимый дух. Сейчас, когда страх немного отпустил, голод завёл заунывную и жалобную серенаду в желудке. От мысли, что она вернётся одна в пустую, прокуренную, неряшливую квартиру, в которой нет ни кусочка нормальной пищи, на душе заскребли кошки. Марина почувствовала себя невероятно одинокой и несчастной. Вообще она не позволяла себе такие мысли, заставляла считать и преподносить себя женщиной уверенной, сильной и самодостаточной. Но после сегодняшней трагедии оборонительные силы её покинули, особенно после того, как компания разбилась на группки. Сын покойной Светочки рыдал на плече своей невесты, рядом Евгения Степановна капала какие-то вонючие капли, тут же суетился с горестным лицом любовник покойной. На другом конце гостиной топтались компаньоны – Переверзев с женой Ириной, рядом Николай Петрович. И лишь её никто не поддержал за локоть, не обнял и даже не протянул вонючие, сердечные капли. Она тихо стояла у окна и ждала, когда полиция допросит её и разрешит покинуть дом. Марина не поехала в больницу, зная, что к Эдику всё равно не пустят и толком ничего не объяснят. Надо ждать утра. Её близкая подруга Эвелина укатила на всё лето в Крым и чтобы не находится в одиночестве Марина отправилась к матери. Она знала, что её любовник куда-то уехал, а может и вообще исчез из её жизни, и мама кукует в одиночестве. Им было трудно вместе, то есть трудно было Марине. Никто не имел над ней такую власть. Мать умудрялась поставить в зависимость от собственной персоны всех окружающих, особенно доставалось самым близким людям. Она была замужем только официально три раза, а неофициальных отцов Марина даже не считала, только все сходили с дистанции, не выдерживая тяжёлый, хитрый и властный характер женщины. Мать родила её рано, когда не исполнилось и восемнадцати лет, но никогда не стремилась стать её подругой. Её раздражало, когда кто-то, пытаясь сделать комплимент, говорил: о, это ваша сестра?! Женщина багровела от негодования, от того, что её, ухоженную наманикюренную даму, могут ставить на одну ступень с девчонкой, нос которой облепили канапушки, а на макушке, как пучок укропа, торчит в разные стороны хвостик. Мать всегда лучше знала, что нужно её ребёнку, какие друзья должны окружать, какие платья одевать, какую професию получать и даже на какую диету садиться. Но, несмотря на трудности во взаимопонимании, Марина любила мать и тянулась к ней, как непререкаемому авторитету. И всё-таки когда родной отец предложил переехать в однокомнатную квартиру его умершей матери, Марина не раздумывала ни секунды. Тогда она уже окончила Университет, и перспектива проживать с матерью, которая пыталась контролировать каждый шаг и каждый вздох, казалась невыносимой. К её великому удивлению мать легко согласилась, но взяла обещание, что дочь будет оповещать её обо всех жизненно значимых событиях. Так Марина обрела свободу, и возможность встречаться и заводить друзей без материнского рецензирования. Женщина припарковалась во дворе многоэтажного, элитного дома и ещё сидя в тёмном салоне, достала из сумочки телефон.
– Мам привет. Я могу у тебя переночевать? – Марина слушала несколько секунд, потом устало перебила родительницу. – Я уже возле твоего дома. Приду, всё расскажу.
Когда двери лифта разъехались, в проёме двери квартиры женщина увидела силуэт матери, которая стояла, облокотившись на косяк, и курила длинную, ментоловую сигарету, манерно оттопырив мизинчик.
– Ты знаешь, сколько времени? – высокая, статная дама и в этот раз решила не упускать возможность отчитать непутёвое чадо. – Если не высыпаться, то под глазами образуются синяки, потом морщины, а скоро и всё лицо превратится в мочёное яблоко.
– Время одиннадцать. А морщины образуются от курения, – Марина протиснулась в квартиру мимо матери, которая выпустила вслед кольцо ароматного дыма. Она сама считала себя заядлой курильщицей, но полагала, что для женщины в возрасте это не комильфо даже с мундштуком из слоновой кости, даже с ментолом и идеальными ногтями. Ей представлялось пределом безобразия дряблая, покрытая пигментными пятнами рука, стряхивающая пепел или резиночкой стянутый бледный рот, засасывающий сигарету. Марина же надеялась, что к пенсионному возрасту истребит в себе эту дурную тягу, во всяком случае, приложит к этому все усилия. – Дай мне что-нибудь поесть. Например, пару бутербродов с колбасой.
– Насколько я знаю, ты была на званом ужине? – мать закрыла дверь и, клацая каблуками, направилась на кухню. Она даже домашней обуви предпочитала возвышаться.– Что, так плохо угощали? – мать остановилась и посмотрела с любопытством. – Или твой богатый ухажёр отменил застолье?
– Можно сказать, не угощали вообще, – женщина опустилась в прихожей на обтянутую китайским шёлком кушетку и сняла с отёкших ног туфли. – Представляешь, кто-то хотел убить Гульбанкина, а скончалась его бывшая жена Светочка.
Марина помяла уставшие ступни, потом направилась в ванную, чтобы умыться. Она не видела реакции матери, только слышала, как та громыхает на кухне посудой. Женщины сидели за столом напротив друг друга чем-то неуловимо похожие и совершенно разные, как будто из различных миров. Дочь с седой, кудрявой шевелюрой с ярким лаком на ногтях и в шёлковой, белой блузке, обвешанной легкомысленными, синими якорями. (Она специально выбрала именно эту кофточку, помня, что Эдик затевает рыбную вечеринку.) Мать восседала прямая со строгим видом – странно-голубые волосы гладко зачёсаны, сияющий от ботокса лоб, изысканный французский маникюр и тёмный, шёлковый, китайский халат. Ей недавно исполнилось пятьдесят девять лет, но понять её возраст было не так-то просто после многочисленных пластических процедур. Так одинаково выглядят все, кто бежит сломя голову за возможностью сохранить молодость. Марина удивлялась, откуда деньги на столь дорогостоящие манипуляции с лицом, но спрашивать не осмеливалась, потому, что мать сразу затевала свою шарманку о том, как одинока, никто не помогает, она вынуждена еле сводить концы с концами и влачить жалкое существование. Только назвать жалким такое существование не поворачивался язык: просторная трёшка в элитном доме, автомобиль последней модели, полный гардероб дорогой одежды и холодильник забитый деликатесами. Они сидели несколько минут, молча прихлёбывая чай, неощутимо похожие наклоном головы, манерой держать чашку, как будто сломанной тонкой кистью руки и одинаково закинув ногу на ногу.
– Так что же всё-таки произошло? – мать смотрела внимательно голубыми глазами, которые удивительным образом сочетались с такого же цвета волосами.
Марина во всех подробностях рассказала, о жуткой трагедии, в которую она оказалась замешанной. Сама не заметила, как разболтала историию о золотых червонцах, которую накануне ей поведал Эдуард. Мать слушала, не перебивая, потом, туго поджав пухлые от геля губки, произнесла:
– Неужели он и после этого не сделает тебе предложение? Кому всё достанется?
– Мама, о чём ты думаешь? – укоризненно воскликнула Марина. – На моих глазах умерла женщина! Это такой шок! – она скомкала салфетку. – Ну что мне его самой в ЗАГС тащить?
– Вот именно. Пока он в больнице и лишён возможности сопротивляться, ты должна принять меры!
– Какие, например? Он не решился на этот шаг после того, как выхаживала его после серии сеансов химиотерапии и тяжелейшей операции. Я не знаю, что ещё должно произойти!
– Завтра же с утра поедешь в клинику и поговоришь с доктором, ты должна беспрепятственно, в любое время суток видится с ним. Пока поживи у меня, – мать задумалась на секунду. – Давай продадим твою квартиру. Гульбанкин поймёт, что тебе негде жить и решится на женитьбу.
– А деньги положим на твой счёт в банке, потому что ты лучше знаешь, как ими распорядиться! – Марина качала головой. – Я это уже слышала неоднократно.
Мать махнула рукой, показывая, что с бестолковой дочерью каши не сваришь, потом с безразличным видом спросила:
– А официант, он что-нибудь рассказал?
– Откуда ты знаешь про официанта? – дочь зевнула и поднялась из-за стола. – Я, кажется, ничего не говорила про него.
Мать почему-то стушевалась, но Марина настолько устала, что не обратила на это внимание.
– Но кто-то за вами ухаживал. Не эта же толстая кухарка.
Из рассказов дочери женщина знала всех персонажей этой истории, а с некоторыми даже встречалась, но домработницу Евгению Степановну она не видела никогда и то, что та толстая Марина не упоминала даже вскользь. В эту секунду Веденеева думала только о подушке, глаза слипались, поэтому лишь пробормотала, направляясь в спальню:
– Официант испарился ещё до того, как произошла эта трагедия, – она на ходу расстёгивала пуговки на блузке. – Ты непротив, если я лягу с тобой, или ты постелишь мне в моей спальне?
Это была её комната, но когда Марина съехала, мать соорудила для себя кабинет с тяжёлым, из тёмного дерева письменным столом, чудесной, настольной лампой в стиле «Витраж» и кожаным креслом. От былой обстановки осталась только софа, покрытая клетчатым пледом и огромный стеллаж с книгами. Для чего матери кабинет было непонятно, вероятнее всего ей иногда хотелось почувствовать себя деловой женщиной, только не совсем ясно в какой сфере. Долгое время она проработала в обувном магазине. В советскую пору приторговывала дефицитом и практически всегда жила за счёт своих многочисленных мужей.
– Я постелю тебе в кабинете, – она принесла подушку с одеялом и разложила диван, на ходу продолжая отчитывать дочь. – Мура ты тратишь время на недостойных мужчин. Три года этот урод Смирницкий водил тебя за нос, пока не укатил за границу, и даже адрес не оставил! А этот красавчик Беляев, просто гад, выманивал у тебя деньги, а сам находился в браке, и совсем не намеревался развестись.
У Марины не имелось сил перечить или спорить, и как в детстве, когда не хотелось слушать материнские нотации, она лишь молча нырнула под одеяло и крепко закрыла глаза, притворяясь спящей, а сама устало подумала:
«Вспомнила бабка, как девкой была. Где эти женихи? Моль давно почикала».
Но под одеяло настойчиво проникал голос матери:
– Мура ты должна… Мура послушай моего совета…
От воспоминаний Марина улыбнулась. В далёком детстве они поехали в Москву буквально на три дня, чтобы навестить дальнюю родственницу. Это потом стало понятно, что собственно не в родственнице дело. Мать целыми днями бегала по магазинам приобретая польский блеск для губ, помаду, духи «Быть может», болгарские, яркие, акриловые свитерочки, немецкие парусиновые тапки, краску для волос и французскую парфюмерию и косметику «Ланком» для того, чтобы потом втридорога продать в Питере. Родственница пожилая, чопорная женщина с халой на голове оказалась женщиной доброй и невероятно гостеприимной, угощала их настоящим тортом «Прага» и составляла культурную программу. А так как она работала билетёршей в «Кукольном театре Образцова», не пойти в это знаменитое заведение было невозможно. Достать билеты оказалось делом сложным даже для билетёрши, но подставные стулья она им всё-таки организовала. «Необыкновенный концерт» они смотрели и раньше по телевизору, только позже Марине казалось, что больше никогда они так не смеялись до колик в боку, до слёз, до абсолютного счастья. Особенно их впечатлил момент, когда конферансье Апломбов представил цыганский хор Заполярной филармонии под управлением Паши Пашина в постановке Орехова, костюмы Зуева, гитары, бубны конторы «Музпрокат» в атмосфере полного взаимопонимания из ресторана «Метрополь». Мариша половину не понимала смысла, но хохотала вместе с огромным залом, особенно когда усатый барон с гитарой представил певицу романса Шуру Мурину и исполнителя соло на скрипке Шуру Мулина. Вот так после этого «Необыкновенного концерта» Марина превратилась в Муру Шурину, а короче в Муру, но так её могли называть только самые близкие люди, а для общего пользования она представлялась Мариной Владимировной. Веденеевой. Откуда-то издалека снова проник голос матери:
– Как ты думаешь, куда Гульбанкин мог спрятать золотые червонцы? Неужели они в доме?
– Сказал, что в доме, но в каком месте именно я не знаю, – Марина сквозь сон подумала, что зря рассказала матери о разговоре с Эдуардом. Скорее всего, он хотел сохранить это в тайне, но женщина так устала, что совесть не укорила её за болтливость. Уже проваливаясь в сон, она вздохнула глубоко и повернулась на другой бок.