Воскресенье, 22 ноября. Утро
Щелково-40, улица Колмогорова
Я выключил комп и развалился в кресле, глядя за окно. Там сосна качала веткой, словно пытаясь залезть в форточку, или хотя бы стекло царапнуть колючей хвоей.
Смутно мне было.
С одной стороны, всё в моей жизни складывалось превосходно и замечательно. На ближайшем заседании Политбюро, в четверг, утвердят нового секретаря ЦК КПСС – Гарина Михаила Петровича. Буду заведовать отделом науки и вузов, а этот пост нынче куда весомей даже промотдела – все отраслевые министерства, считай, демонополизированы и разукрупнены, директора вывели заводы и фабрики в автономное плавание. Из Центрального Комитета и рулить-то нечем!
Зато универов с НИИ только больше становится. Сам недавно ленточку перерезал на крыльце Клайпедского университета – это в Калининградской области. Долго ли, коротко ли, а заделаюсь кандидатом в члены Политбюро…
Всё хорошо и даже лучше!
А я с непонятной тревогой выискиваю тучки на безмятежно ясном небе. Иногда просыпаюсь посреди ночи, брожу по затихшему дому… Просто так, чтобы устать. Наброжусь, лягу и засну…
Вчера, вон, в три ночи спустился в холл, поближе к камину. За окнами тьма, первые снежинки шеберстят по стеклу, а я сижу и сонно пялюсь в огонь. Больше часа сидел и пялился, пока Рита не увела меня наверх…
Шибко чувствительная натура целителя улавливала некие знаки, косвенные, весьма туманные очертания неведомой угрозы, и я мучительно соображал с утра, что же это такое – реальные предвестия или экстрасенсорный шум? Отмахнуться мне или забеспокоиться?
– Пап… – негромкий голос Леи смахнул мысли. – Ты работаешь?
– Не-а, – отозвался я, и девочка быстренько забралась ко мне, прижалась, уютно задышала в шею. – Соскучилась?
– Ага! – хихикнула Лея. Поерзав, она спросила серьезно: – Пап… А когда я вырасту… Мне можно будет, вот так вот, приходить – и залезать к тебе на колени?
– А что, – мягко улыбнулся я, – есть сомнения?
– Ну-у… Я же буду большая… Тяжелая…
– Ну, не тяжелее твоей мамы.
– А и правда! – оживилась дочечка. – Она вчера целый час на тебе сидела, вы тут тискались… – в ее тоне зазвучала ревнивая ворчливость: – Наверное, все ноги тебе отдавила!
Я ласково погладил золотистые пряди, и с чувством сказал:
– Это приятная тяжесть. Вот, вырастешь, будете на мне обе сидеть!
– Мы же с ней не поместимся! – недоверчиво нахмурилась Лея.
– Почему? Ты – на правом колене, мама – на левом… Или наоборот. Так, втроем, и будем тискаться!
– Нетушки! – активно воспротивилась доча. – Я одна хочу! А мама… потом пусть. Или до меня… По очереди!
Смеясь, я крепко обнял маленького борца за социальную справедливость. И весь негатив – долой…
Там же, позже
Ровно в полдень к нам пожаловала Браилова. Прикатила на своей старой, чиненой-перечиненой, но круто тюнингованной «Ладе». Признаться, я обрадовался Ленкиному приезду, хотя и некий маловразумительный стыд тяжелил душу. Словно это я виноват в женских бедах моей бывшей помощницы.
Браилова продолжала работать в НИИВ на незаметной должности, по-прежнему стройная и приятная, но замкнутая, как бы отгородившаяся от всех. Замуж ее звали чуть ли не дважды, но Лена деликатно уворачивалась от серьезных отношений.
Сейчас-то ей полегче стало… Ну, как бы полегче. Сын Денис вырос, вымахал здоровяком, и в октябре его призвали в армию. А Юля Браилова в будущем году заканчивает институт.
Она, вообще-то, дочь той самой Инны Гариной, что погибла в «Бете», но к Ленке привязалась сильно. Юля с раннего детства легко и просто называет Браилову мамой, хотя и в курсе, кто ее родители. Вопросы об отце девушка старательно обходит, а вот на могиле матери побывала в прошлом году – разрешение на перемещение в «Бету» ей выдали сразу.
Так вот и живут вместе – «доченька» и «мамочка». Легко ли?
Встречать Лену я спустился сам. Женщина замешкалась на пороге, лицо ее дрогнуло, отражая неловкость, и мне самому пришлось наводить мосты и устанавливать отношения.
– Привет, Ленусик! – я платонически обнял гостью и чмокнул в щечку. – Ну, хоть раз в пятилетку заходишь, и то хорошо!
– Да, вот… – смутилась Браилова. – После работы некогда, а по выходным… То дача, то машина… А бывает, весь день валяюсь в субботу!
– Ну, правильно! – поддержал я ее с натужным энтузиазмом. – Не в понедельник же валяться… Проходи!
– Да я с Наташей хотела посоветоваться… Она дома хоть?
Я принял у Лены шуршащую куртку, и подбородком указал на кухню, откуда расточались сытные запахи.
– Здесь она! Вдохновенно творит шакшуку. Наташ! К тебе!
Талия в кружевном передничке выпорхнула из кухни, и радостно взмахнула руками:
– Ленка! Привет! – обняв незваную визитёршу, она решительно повела ее трапезничать. – Сейчас я тебе гранатового вина налью…
– Да я за рулем… – слабо воспротивилась Елена.
– Все равно налью! – пригрозила Наташа. – Развезет – такси вызовем…
– Оставляю вас… – шаркнул я ножкой по-светски.
– Миш, не уходи! – Браилова зарделась. – Какие у меня секреты… Да я и… Вообще-то, я из-за Юли!
– А что с ней? – Наташины бровки беспокойно сдвинулись.
– Ну… Понимаешь… – Лена нервно сплетала и расплетала пальцы. – Михаил… Каким бы он ни был, но ведь паранорм! А Юля… Она обычная девчонка, как все. Вот только… это пока? Или… В общем, не знаю, что и думать!
– Ах, вон оно что… – затянула Талия, светлея. Ловко плеснув темного «Римона», раздала звякнувшие стаканы, не забыв и себя. – М-м… Вкусно! – она поболтала остаток, и луч солнца выбил из вина бордовый высверк. – Паранормальность – дело тонкое… Рецессивный признак. Это у нас с Мишей без вариантов – «чистая линия»! Просто и у него, и у меня одинаковые пары рецессивных аллельных генов, поэтому Леечка стопроцентно унаследовала нашу паранормальность. А вот если пара аллельных генов гетерозиготна, как у Инны Дворской или у Марины-Сильвы, то вероятность появления паранормального ребенка от гомозиготного отца – пятьдесят процентов, фифти-фифти. Понимаешь? Это как в той шутке про синоптиков – то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет! Дворской повезло – родился Васёнок. И его Наталишка – паранорм. А вот у Инны Гариной из «Беты» не сложилось – родилась гетерозиготная Юлечка с «закладкой» в геноме…
– Понимаю… – протянула Лена, не двигаясь, будто зачарованная.
– Полегчало? – ухмыльнулся я.
– Ага… – Браилова смешливо фыркнула, мигом напомнив мне наше общее прошлое. – Получается, я еще могу стать бабушкой паранормика… Если Юлька выйдет за целителя! М-м… Наташ, а налей еще.
– Ну, я же говорила! – залучилась Талия. – Вкусное, да?
– Д-да… Знаешь, боялась, будет кисло, но нет… И послевкусие сладкое!
Зазвонил радиофон, и я, немо извиняясь, удалился.
– Алло? Маринка?
– Привет, Миш, – голос Ершовой звучал тускло. – Ты… сильно занят? Сможешь подъехать?
– Ну, да… – я насторожился. – Что-то случилось?
– Случилось… Жду.
Тот же день, позже
Щелково-40, проспект Козырева
Марина встретила меня в фойе Института Времени, всё такая же элегантная и стройная. Конечно, с первой нашей встречи минуло без малого четверть века, но черную гриву «Роситы» до сих пор не пятнала седина, а морщинки на лице и на лбу разглаживались почти без остатка, стоило ей напустить на себя безмятежность.
– Лит Боуэрс убит, – негромко сообщила Ершова, дрогнув лицом.
Я похолодел, одновременно испытывая пренеприятнейшее чувство беспомощности. Мне лично Боуэрс не был симпатичен, как тот же Фейнберг, но смерть уравнивает.
– Убит? – резко переспросил я. – Это точно?
Начохр сосредоточенно кивнула, и повела меня в лабораторию локальных перемещений.
– Тело Боуэрса обнаружила Ядвига Корнеева, приблизительно без десяти одиннадцать, – отрывисто излагала Марина. – Медэксперт установил время смерти – десять утра. Боуэрс лежал на полу, упав с верхнего яруса старого ускорителя. Двадцати метров хватило, чтобы разбиться. Поначалу я решила, что Лит нечаянно свалился, презрев нормы ТэБэ, но там, наверху, высокое ограждение, просто так не упадешь. Суицид? – она медленно развела руки и затрясла головой, выдохнув: – Не верю! Баба Валя рассказала, что Боуэрс забегал к ней часов в восемь. Шутил, говорит, смеялся, с удовольствием выпил две чашки кофе с пирожными… Как-то непохоже на поведение самоубийцы, согласись! А еще наша буфетчица удивилась тому, как Лит был одет – белый халат поверх нарядного костюма. Наглаженный, говорит, весь, при галстуке, и какой-то радостный, аж светится! Баба Валя его еще спросила, не на свадьбу ли собрался, а Лит засмущался, но сообщил-таки по большому секрету, что сделал предложение Лизе Пуховой…
Я застонал, морщась и задавливая утробное рычание.
– Вот же ж гадство какое! – вырвалось у меня. Снова бедная Лиза одинока, снова жизнь кувырком… – Сколько ж можно!
– Да вообще! – тонко поддакнула «Росита».
Мы вошли в лабораторию. Тело Боуэрса успели унести, лишь на полу белел страшненький рисунок – меловой контур. Последний из оперов, хмурый, набычившийся мужчина средних лет, остриженный под новобранца, вполголоса допрашивал заплаканную Пухову.
– Итак, он подарил вам кольцо примерно в восемь тридцать, – настойчиво бубнил он.
– Да… – вытолкнула Лиза уставшим и безжизненным голосом. – Лит… Его не было целый месяц, а в субботу он вернулся из отпуска. Позвонил вечером… ну, и мы договорились встретиться сегодня утром… Прямо здесь, на работе.
– А позже? – приставал следователь. – Позже вы виделись с убитым?
Женщина закрыла глаза, зажмурилась крепко, но слезы все равно покатились.
– Да… – всхлипнула она. – Где-то в полдесятого… На втором этаже. Лит был какой-то… очень задумчивый. Мне даже показалось, что он расстроен. Или напуган… Но я тогда ни о чем его не спрашивала, просто сказала, чтобы приходил к нам на чай, девчонки пирожки принесли, он их любит… Любил… А Лит… Заверил меня, что придет обязательно, только сначала кое-что проверит, и придет. Если дословно… Он сказал: «Я должен кое в чем убедиться». И… И всё. Лит ушел. Больше я его не видела… Живым…
Я сжал зубы, неприязненно глядя на опера, и тут милицейский чин реабилитировался в моих глазах: накрыл своей пятерней безвольную Лизину ладонь, и сказал, тихо, но жестко:
– Мы обязательно найдем того гада! Обещаю вам.
Пухова слабо улыбнулась и кивнула, моргая слипшимися ресницами.
– Товарищ Векшин, – Марина обратилась к оперативнику строгим официальным голосом, – вы просили информацию по сотрудникам…
– Да-да, товарищ майор… Слушаю вас.
«Росита» кивнула.
– Первыми на работу вышли Валентина Кибрит, наша буфетчица, и Зинаида Знаменская, уборщица. Затем пришли еще восемнадцать человек… Впрочем, двое из них явились уже после одиннадцати. Вот список.
– Ага… – хищно протянул Векшин. – Вайткус… Вэ Корнеев… Я Корнеева… Ядвига? Ага… Киврин… Панков… Почкин… Пухова… Спасибо, товарищ майор. Будем искать!
Вторник, 8 декабря. День
Центральная Атлантика, борт «Ка-29»
7-я оперативная эскадра оставила за кормой многие мили студеных морей, тяжелые свинцовые волны и суровый посвист ледяных ветров. Нынче вокруг синели теплые воды.
Гирин усмехнулся, глядя на океанский простор с высоты полета – рокочущие лопасти «вертушки» приподняли его над флотской суетой.
– Как идут, а? – довольно проворчал контр-адмирал Мехти, выглядывая за дверцу дежурного «камова».
– Да-а… – отозвался капраз, поправляя наушники.
Лишь оторвавшись от уровня моря можно оценить всю мощь «Атлантической» эскадры. Два больших авианосца, «Ульяновск» и «Свердловск», шли посередке ордера, «Новороссийск» и «Минск» – на флангах. Замыкали строй тяжелые атомные «Орланы» – «Калинин», «Фрунзе» и «Дзержинский», а впереди резали волны хищные длиннотелые «Атланты» – «Москва», «Комсомолец», «Октябрьская революция» и «Варяг». Чуть сбоку громоздился огромный УДК «Севастополь», а между кораблями 1-го ранга затесались эсминцы типа «Сарыч», парочка остроносых БПК, большие морские танкеры «Днестр», «Нева» и «Кама»… Две атомарины крались в глубине.
– Целый флот… – затянул адмирал Колмагоров, комэск. – Мать моя Родина…
Эскадра широко и лихо боронила океан – к самому горизонту утягивались параллельные белесые «борозды», кильватерные струи.
– Товарищ адмирал… – по-уставному начал Гирин, пальцем прижимая усик микрофона.
– Вадим Александрович, – перебил его командир эскадры, сохраняя лицо спокойным и бесстрастным. Однако глаза выдавали чисто мальчишеское озорство.
– Вадим Александрович, – моментально сориентировался капраз, замечая коварную улыбочку Мехти, – пока летим, не уточните ли? Какими будут наши действия – прямыми или непрямыми?
– И теми, и этими, – Колмагоров энергично кивнул, словно клюнул вибрирующий воздух. – Да и фронт… м-м… работ велик – Федерация Сахель грозит раскинуться на всю Африку, от Красного моря до Атлантики. Даже сейчас, без Судана и Чада, территория Федерации громадна. Поэтому разделимся на два отряда. Первый ОБК возглавит Тахмасиб Гасанович, и он будет действовать у берегов Сенегала. Направления: Мавритания и Мали. А вторым ОБК, Иван Родионович, командовать вам.
– Есть! – вытянулся Гирин, слыша пульсирующий звон сердца.
– Да сидите вы… – заворчал адмирал. – А то еще вертолет завалите… На втором ОБК – Нигер и Верхняя Вольта… э-э… Буркина-Фасо. Сосредоточитесь в Гвинейском заливе, Нигерия не станет мешать полетам палубной авиации. И помните самое главное – от нас с вами зависит, за кем пойдет Африка, за Советским или за Европейским Союзом! Прониклись? То-то… Мы сейчас, можно сказать, вписываем африканский континент в зону своих стратегических интересов. И правильно делаем! Вон, взять тот же Нигер – нищета там просто чудовищная. А ведь под ногами, в недрах – не счесть сокровищ! Один уран чего стоит. Вот только французы хапали его за бесценок, и местным надоело жить впроголодь. Поглядели они на Эфиопию, поглядели на САДР – и прогнали парижских хапуг. Давай нас теребить: «Мы тоже хотим!»
– Да это понятно… – протянул капраз, глядя, как за гнутыми стеклами перекашивается бирюзовый горизонт.
– Ну, раз всем всё понятно, – усмехнулся адмирал, – ставлю боевую задачу: уничтожать всеми средствами, кроме специальных, конвои и базы исламистских повстанцев, а туарегов, склонных к сепаратизму, особенно в районе Малийского Азавада, принуждать к миру! Пусть садятся за стол переговоров и рисуют с властями Сахеля границы будущей автономии… Однако дипломатия начнется лишь тогда, когда мятежники ощутят силу, и поймут, что сопротивление бесполезно. Вопросы есть? Вопросов нет.
«Ка-29» скользнул с небес, зависая над вертолетной площадкой ТАКР «Фрунзе», флагмана эскадры.
– Совет в Филях… – прокряхтел Мехти, отпирая дверцу.
– Вы не правы, Тахмасиб Гасанович, – спокойно парировал Гирин. – Мы же не отдаем Москву французу. Москва за нами!
Седой контр-адмирал фыркнул, и мелко рассмеялся.
– Что я вам говорил, Вадим Александрович? – воскликнул он. – Стержень в нем есть!
Посмеиваясь, комэск передал наушники с ларингами летунам, и натянул фуражку.
– Пойдемте, товарищи, обсудим… офф-лайн и он-лайн, – он ухмыльнулся: – Чем скорее сядем, тем скорее выйдем… На оперативный простор!
Пятница, 11 декабря. День
Луна, Залив Радуги, горы Юра
Это только так говорится – экспедиция на другой «берег» Моря Дождей. А попробуй-ка, разверни поиски без реперной базы! Это же Луна, здесь всё нужно завозить, даже воздух.
Леонов, правда, сдержал слово, послал пару луноходов колесить по долинам и по взгорьям Юры, но Дворский не доверял автоматам. Робот проедет мимо любого странного образования, поскольку само понятие «странность» не алгоритмизируешь. Не вдолбишь в скудный электронный умишко, что любую необычность следует трактовать, как рукотворную. Хотя…
Федор Дмитриевич усмехнулся, вспомнив, какой ажиотаж поднялся вчера – «Луноход-12» обнаружил четыре небольших кратера расположенных по дуге. Самое замечательное было в том, что одинакового размера воронки расходились под одинаковыми углами в десять градусов. Пришельцы?! Увы…
Каприз космических стихий…
Объехав громоздкий куб реактора, Дворский загнал вездеход-краулер под навес, и поставил его на зарядку.
«Наловчился!» – фыркнул он, достигая тамбура лунной «припрыжкой» – на «Звезде» даже соревнования устраивают, чисто здешний спорт.
Требуется хорошо владеть телом в условиях малой гравитации. Земные привычки толкают к серьезным усилиям, а на Луне мышцы нужно как раз «тормозить». Да с хорошим расчетом, чтобы выдерживать ритм мелких скачков, и при этом не терять равновесия.
Плотно закрыв овальную дверь кессона, Федор Дмитриевич дождался, пока давление сравняется, и протиснулся в «раздевалку». Стоило вылезти из скафандра, как ноздрей коснулся крепкий горелый дух – так пахнет лунный реголит.
Дворский зябко повел плечами – скафандровая обогревалась по «остаточному принципу», а на улице – минус двести… Быстро юркнув в переходник, он согрелся под волной тепла. Хорошо…
Станция с громким названием «Порт-Иридис» состояла из одного-единственного жилого блока, стандартного цилиндра на два отсека. Налево – жилой, направо – научный.
К спальным местам и крошечному кухонному модулю Федор Дмитриевич даже не сворачивал – искать Бур Бурыча надо было за рабочим столом. Так и есть…
Сидит, сутулится в мешковатом комбинезоне, уткнулся в микроскоп – и ушел от мира…
– Федь, ты? – глухо обронил Кудряшов, не отрываясь от окуляров.
– Не, не я, – Дворский присел перед толстым круглым иллюминатором, снаружи прикрытым козырьком. Гладкая равнина Залива Радуги укатывалась за горизонт, светясь пепельно-серым в сиянии невидимой отсюда Земли.
– Федя, глянь…
Геолог удивленно посмотрел на Бориса Борисовича, поражаясь тону его голоса, дрожащему, как ослабленная струна гитары.
– Знакомый минерал?
Кудряшов протянул прозрачный серый кристалл.
– Ивернит! – охнул Федор Дмитриевич, жадно рассматривая находку.
Это была половинка столбика, словно разрубленного вдоль. Место «разруба», испещренное порами микроскопических каверн, отливало матовой искристой серостью.
– Я откопал его у Органной скалы, – гордо сообщил Бур Бурыч. – Вероятно, кристалл тысячи лет лежал на поверхности. Видишь? Верхняя часть изъедена микрометеоритами. Потом рядом грохнулся болид покрупнее, и артефакт засыпало. А вот тут и тут видны остатки напыления из индия…
– Значит, верным путем идем, товарищ Кудряшов! – воскликнул Федор Дмитриевич.
– Может, и так, товарищ Дворский, – проворчал Борис Борисович. – Только сегодня твоя очередь дежурить по кухне, а я что-то не вижу ужина на столе…
– Будет вам ужин! – заверил его Федор. – Званый! С десертом и коньячком – надо же обмыть артефакт…
…Стояла долгая лунная ночь, но круглое окошко станции уютно светилось. Двое носителей разума сидели в крошечной скорлупке из алюминия с композитами, лепившейся к безжизненному шару косной материи.
Они праздновали – и придавали смысл всему, и крошечной Луне, и бесконечной Вселенной.