Глава 2.
Суббота, 3 ноября 1979 года. Вечер
Москва, улица Строителей
«Жигули» подкатили к самому подъезду, и Надя Темина, ловко орудуя рычажком вариатора, воскликнула:
– Приехали, шеф! Завтра машину подавать?
Иногда ее веселый напор пугал меня – слишком много жизнелюбия пряталось в хорошеньком мэ-нэ-эсе.1 Недаром Ритка, когда на нее находила ревность, растолковывала сокращение по-своему: «молоденький няшный сотрудник».
– Отсыпайся, – буркнул я, отстегивая ремень.
– А поцеловать? – голубенькие глазки расплескивали потрясающую невинность и комсомольский задор.
– Отшлепать бы тебя… – мой тон сместился в брюзжащий спектр.
– Да я только за! – Надя изобразила пылкую готовность, и деловито добавила: – Юбку задирать? А то как-то… не звонко выйдет.
– Ну вот что ты за человек? – вздохнул я, откидываясь на спинку.
– Хороший! – убежденно сказала Темина.
– Да кто бы сомневался… Если я тебя поцелую, Рита обязательно учует, и…
– …Прибьет меня, – договорила Надя понятливо.
– Наденька, ты прелесть! – мне ничего иного не оставалось, кроме как чмокнуть ее в тугую щечку. Девушка удушливо зарделась, выдавая натуру, скромную не по годам, и потупилась.
Я вышел, негромко клацнув дверцей.
– Пока, Надюш!
– Пока… – вытолкнула симпатичная шофериня, и рывочками тронулась с места. Растерялась, бедненькая…
Ничего, будет знать, как играть в бесстыдницу с коварным завлабом!
Обождав, пока рассеется бензиновая гарь, я с удовольствием вдохнул холодный ноябрьский воздух. Он уже не пах прелью, как в листопад, зато витала, витала в нем студеная свежесть предзимья.
Не люблю холод, и ледяные касания снежинок не выношу, но не всё ж осени длиться…
Я длинно вздохнул и вошел в гулкое парадное без оглядок. Раньше было интересно сыграть в «Найди зайчика!» – не выдавая собственного любопытства, угадывать, где затаились прикрепленные. В ротонде? В той заляпанной грязью «Волге», что скромно тулится на углу? Или в доме напротив?
А сейчас привык, и забываю даже о крутых парнишках, сутки напролет охраняющих мою драгоценную тушку.
Глубокомысленно воззрившись на старые деревянные дверцы лифта, я подумал – и шагнул в кабину. Устал.
…Бравые монтажники вторую неделю тянут кабеля и долбят бетонный потолок лаборатории – сопла ускорителя выведут оттуда прямо к громадному кубу камеры. Пришлось из старшего научного сотрудника переквалифицироваться в прорабы, а то напортачат еще…
Хлопать себя по карманам, отыскивая ключи, не пришлось – дверь в квартиру стояла приоткрытой, и сквозь щель надувало сдобным духом, донося невнятные речи.
Я демонстративно захлопнул створку за собой, но реакции не последовало. Ну, понятно… По столовой гулял пронзительный голос Динавицера:
– И чё? Чё я, по-твоему, не обеспечу своего пузатика?
– Ой, Изя! – мигом отозвалась Альбина. – Ну, ты как скажешь…
– Я же любя!
Порхая звонкими нотами, долетел нежный смех Светланы. А Ритку они куда дели?
Тихонько разувшись и повесив куртку, я прокрался в комнату, выглядывая из-за высоких стеклянных дверей.
– Привет! – возопил Изя. – Где твой гиперболоид?
– Сдал в металлолом, – я оглядел гостей, отмечая весьма округлившийся животик Альбины Динавицер, и ухмыльнулся: – Рит, а сколько тут народу собралось, не считая меня? Четверо? Или пятеро?
– Шестеро! – вызвенела Светлана. – Я на втором месяце!
– И ты туда же…
Рита гибко поднялась, чтобы притиснуть меня и ворчливо пожаловаться:
– Вот, уже все – пузатики, даже Светка! Одна я – стройняшка…
– Через три годика! Ладно?
– Через два! – заулыбалась женушка. – М-м?
– Ну, ладно… – сдался я.
– Честно-пречестно?
Долгий поцелуй скрепил договоренность.
– А кормить нас будут? – тревожно осведомился Изя.
– Ой, ну… – возмутилась Альбина. – Ну, просто слов нет!
– А чё я такого сказал? – Динавицер от изумления даже глаза вытаращил.
Рита засмеялась и, чмокнув меня еще разок, торжественно провозгласила:
– Будут! И кормить будут, и поить, и даже тортиком угощать!
Плюхнувшись на диван рядом со Светланой, я осторожно приобнял будущую мамочку.
– Эх, – вздохнул огорченно, – такая талия была! И не жалко?
– Ничего не могла поделать, – улыбнулась Сосницкая, легонько прижимаясь. – Дремучие материнские инстинкты!
– А куда это Тимоша пропала?
Света прыснула в ладошку.
– Дюха говорит, у Зиночки период гнездования! Мы с Машей ей комнатку выделили… Ну, там, на Малой Бронной. Смешно смотреть, как Зинка ковыляет – вся такая гордая, животяра впереди колышется… Родит скоро.
Я слушал одноклассницу, и благодушествовал. Самое досадное за весь вечер – наш лукавый торг с Ритой. Зря я ей целый год уступил. Девчонки, как с ума все посходили, наперегонки в роддом кинулись, и она взяла моду…
«Ой, да ладно, – разморено подумалось мне. – Чё, я не обеспечу своего пузатика?»
Среда, 7 ноября. Позднее утро
Москва, Красная площадь
Президент СССР и члены Политбюро степенно покинули трибуну Мавзолея, а колонны рассеялись в праздничную толпу. Официальная часть закончилась! Лишь торжественные марши продолжали греметь, эхом отдаваясь от кремлевских стен.
Держа Риту за руку, чтобы не потерялась, я брел вдоль ГУМа, лавируя среди нарядных людей – оживленных, радостных, предвкушавших застолье. За годовщину Октября, да не выпить?
Ноябрьское солнце светило, но не грело, однако на душе было тепло и покойно.
Какой-то год назад я вовсе не был уверен, стоило ли мне учиться на физика. Ладно, там, аспирантура – без нее сложно защитить кандидатскую. А дальше куда? Пристроиться в Физтех и трудолюбиво изображать первооткрывателя графена?
Вспоминать тошно. Зато тепе-ерь…
Я лучезарно улыбнулся, подставляя лицо солнцу.
– И где теперь искать этих чучел? – заворчала Рита, вытягивая шею. – Сказала же: ждите у музея!
– Они ж пузатики…
Почти весь фасад Исторического музея, от шпиля к шпилю, затягивало гигантское панно – «62-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции», а у подножия здания шаталась, мешалась и перемешивалась гуляющая публика.
– Привет, шеф! – из людской кутерьмы вырвалась разрумянившаяся Темина. – Ой, здрасте!
– Здрасте, здрасте, – подозрительно сощурилась моя половинка, повторяясь, как Маша Зенкова.
– Привет, привет, – сделал я ручкой. – Гуляем?
– Ага! – радостно вылетело из Нади. – Ой, извините… – она суетливо порылась в сумочке, и выцепила радиофон «ВЭФ». Гаджет сердито звонил, разрывая воздух пронзительной трелью. – Алло? Да… Какие? А-а… Ой, а давайте завтра! Да? М-м… Ну-у… Ладно. Да еду, еду уже! – бросив радик в сумку, девушка кисло поморщилась: – Тоже мне, нашли время!
– С работы звонили? – оказал я внимание.
– Ну, да! Первый отдел лютует. Я, видите ли, какие-то бумаги не сдала после работы! Да куда они денутся из лаборатории? Ой, ну ладно, побегу я!
– Тебе, может, машину вызвать?
– Да не надо, я на своей!
Надя растворилась в толчее, а Рита неодобрительно фыркнула:
– Так и липнет, коза!
– И не говори, – поддакнул я, тая улыбку, – что за молодежь пошла…
– Ой, чуть не забыла! Из-за Надьки этой… Мама твоя звонила, в гости звала. Съездим, может?
– Может, – согласился я.
Тот же день, позже
Зеленоград, площадь Юности
Удивительно… Мама уже год, как переехала в «профессорскую башню», а запахи витают те же, что и на старой квартире – сдобные, уютные и какие-то домашние, что ли. Признаться, я поначалу чувствовал стеснение, бывая здесь в гостях – не привык видеть родительницу в обнимку с Филиппом Георгиевичем.
Но… как-то всё утряслось в душе. Даже Настя, сильно привязанная к папе, спокойно отнеслась к тому, что у нее появился отчим. Главное, что мамульке с ним хорошо, убеждал я сестричку, и Гарина-младшая приняла мою сторону. Вот, и ладушки.
Я облокотился на перила балкона, оглядывая городские просторы. Растет Зелик…
– Лида! – глухо донесся голос Фила. – Помочь?
– Мы сами! – мама вежливо выпроводила «помощника» из кухни.
«Лидия Старос… – подумалось мне. – Звучит куда органичней, чем Жаклин Онассис!»
Вздрогнула балконная дверь, пропуская Филиппа.
– Выгнали! – добродушно пожаловался он, и закряхтел, стыдливо посматривая на меня: – Лида… Она думает, будто ты у нас редко бываешь из-за Питера… из-за отца.
– Нет-нет, пусть выкинет это из головы! – отмел я мамины подозрения, мотая головой. – Додумалась… Я помню папу, но без конца переживать… Да ну! Просто работы много. Бывает, что и на выходных «отдыхаю». Так что… Слушайте, а где Настя?
– Решает задачу трех тел! – хихикнул Старос.
– Так она ж, вроде, рассталась со Славиком? – удивился я, а непокой за личную жизнь сестренки уже поднимал волну.
– Настя – умница, но ведь и красавица… – рассудил Филипп Георгиевич. – В общем, у Кости Валиева соперник нарисовался. Высокий, такой, блондин. Журналист, вроде…
– Жопокрутка, – буркнул я. – Извините, вырвалось.
– Руки мы-ыть! – разнеслась команда, и балкон мигом опустел.
* * *
– Миш, добавочки, может?
– Лопну, мам!
– А салатику?
– Ну, давай… Да куда ж ты столько?
– Закусывай, закусывай…
Старос, посмеиваясь, долил мне винца из графина, где оно «дышало». Густое, сладкое, хоть и терпкое… Хорошо пошло!
– В Сухуми брали, – похвастался Филипп Григорьевич, гордо приглаживая усы. – Десять рублей банка, а в ней три литра! Домашнее, прямо из подземного кувшина черпали…
– Ну, да, – хмыкнула Рита, – чего б тем горцам по сто лет не жить!
– А хачапури помнишь? – мама раскраснелась, оживленная и будто помолодевшая. Да и с чего бы ей стариться? Сорока еще нет. Вон – в зрачках блеск, на щеках ямочки…
– Wow… – закатил глаза Старос. – Нет, нет, лучше так: «Вах!»
Я рассмеялся, хмельной, да на релаксе, и тут, как назло, закурлыкал мой радиофон. Тоже «ВЭФ», как у Нади – их нам на работе выдали. А Рите на день рождения я подарил навороченную чешскую «Теслу»… О чем бишь я?
– Не отвечай! – воскликнула Рита, расшалившись. – Ну их!
– Как тебе не ай-я-яй… – пожурил я «спутницу осени серой». – М-м… Алло-о?
– Иванов беспокоит, – захолодил ухо напряженный голос генерал-лейтенанта. – Вам надо срочно подъехать, Михаил.
– Э-э… – стал я соображать. – Борис Семенович, я тут… как бы выпивши…
– Тут – это где?
– В Зеленограде…
– Тогда спускайтесь потихоньку, за вами заедут.
– Понял.
Сунув радик в куртку, натянул ее, путаясь в рукавах.
– Ты уходишь? – огорчилась Рита.
– Все равно в меня больше не влезет! – отшутился я, зашнуровывая кроссовки.
Дверь распахнулась, и в прихожую влетела Настя, словно занося с собой вихрь неясных томлений и жарких соблазнов, амурных шараханий, желаний, влечений… Девятнадцатый годик пошел малышке.
Забавно вчуже наблюдать, как хорошенькая выпускница превращается в молоденькую стерву, то надменную, то капризную красотку.
– Мишечка! Привет! – сестричка повисла на моей шее, болтая ногами. Поцеловала, и отпустила: – А ты куда собрался?
– На работу! – трагическим голосом сообщила Рита из зала. – Представляешь?
– Беги, Миша! – хихикнула Настя. – Я задержу этих алкоголиков, хулиганов, тунеядцев!
Чмокнув «стервочку» в подставленные губки, я решил утрясти съеденное с выпитым – спустился по лестнице, кружа по гулким пролетам. Витавший во мне винный дух улетучивался, замещаясь тревогой – она росла, и холодила рассудок.
Тот же день, позже
Московская область, окрестности объекта «В», п/я № 1410
«Волга» с мощным двигателем от «Чайки» легко выдавала на шоссе хоть двести в час, но бесстрастный парень в штатском, сидевший за рулем, дисциплинированно «тащился» на ста тридцати.
Не доезжая до «ящика», он и вовсе сбросил скорость. Здесь дорога загибалась плавной дугой, стелясь между могучих елей, тянущих лапы над обочиной.
– Борис Семенович сказал, что нас встретят, – неожиданно заговорил водитель, отмахивая пышный русый чуб. – Ага-а…
Впереди, у съезда на грунтовку, махал шапкой гаишник в форменной тужурке. Чубатый затормозил, и милиционер подбежал грузной трусцой.
– Метров сто! – крикнул он. – Там увидите!
«Дублерка» скатилась, шурша редкой щебенкой на склоне, и валко закачалась в травянистой колее.
– Это старая дорога к дачам, – отрывисто сообщил шофер. – Сейчас-то они у заправки съезжают…
Он смолк, выруливая на обширный лужок, спадавший к оврагу. Неподалеку замер милицейский «луноход» – обычный «уазик», только с крепким верхом, выкрашенным в канареечно-желтый цвет и обведенным синей полосой. «Волга» с парой штыревых антенн выдавала присутствие чекистов, а у травянистого обрыва ревел движком «сто тридцатый»,2медленно выволакивая помятый «Жигуль» – натянутый трос дрожит, а разбитый задок малолитражки пускает копотные дымки. Обмирая, я узнал Надину машину.
«Не дай бог…»
Эксперты с оперативниками занимались своими скучными, пугающими делами – расхаживали, крадучись, вороша космы жухлой прошлогодней травы, спутанной с зеленой муравой, мигали слепящими фотовспышками, а с краю всей этой неспешной кутерьмы пыжилась «буханка» скорой помощи.
Туда я и направился, чувствуя, что поступь не тверда. Сердце бухало, а холодок в душе смерзался в тошнотворную ледышку.
Она была здесь, Надя Темина, «молоденький няшный сотрудник». Лежала на носилках, вытянув длинные ноги. Маленькая грудь едва округляла тонкую ткань блузки, проступая набухшими сосками, но девушке не было стыдно, и она не мерзла – широко распахнутые голубые глаза недвижимо отражали небо.
– Перелом шейных позвонков, – негромко прозвучал голос Иванова, усталый и, как мне показалось, безучастный.
– Как это случилось? – шевельнул я губами, снова и снова оглядывая Надю.
Когда гибнет мужчина, с этим смиряешься – судьба такая у воинов и охотников. Но мертвая девушка – это слишком жестоко.
Рядом со мной остановился парень в овчинном полушубке, накинутом на плечи.
– Капитан Савельев, – представился он.
Стягивая тонкие резиновые перчатки, опер зачастил – уверенно, с налетом того профессионального снисхождения, что всегда бесило меня:
– Смерть наступила после полудня. Девушка ввела себе дозу морфия – следы трех недавних уколов находятся на локтевом сгибе левой руки, а шприц с отпечатками пальцев Теминой найден на коврике под водительским сиденьем. Здесь небольшой уклон, а машина не стояла на ручнике, вот и съехала задом к оврагу. Сорвалась, врезалась багажником… Темину так приложило к спинке сиденья, что она сломала шею. В общем, всё выглядит очень натурально, однако есть и странности.
Злость накаляла меня, но я сдержался, выцедив:
– Какие?
– Следы каблучков на дороге. Девушка зачем-то выходила, топталась… Причем, ее дубленка лежала на заднем сиденье. И еще, – «следак» повернулся к лесу. – Вон там обнаружены свежие отпечатки шин «Волги», и много окурков. Курили двое. Возможно, эта парочка и передала ампулы Теминой – пять штук лежало в бардачке «Жигулей», отпечатки стерты. И еще. В четверть второго неизвестный позвонил из Нижних Дубков по радиофону девушки, сообщив об аварии. Судя по всему, кто-то здесь побывал до нас, не шибко отягощенный приличиями, и спер сумочку погибшей…
– Могу добавить странностей в вашу копилку, – усмехнулся я. – Мы с женой встретили Надю в Москве после парада, и тогда ей как раз позвонили. Якобы наши особисты вызвали на работу…
– Нет! – Иванов возник в поле моего зрения. – Никто из первого отдела Теминой не звонил – все исходящие и входящие записываются!
– Значит, звонили убийцы! – отрезал я, и раздраженно пожал плечами. – Поймите, это полнейшая, дичайшая чушь – считать Надю морфинисткой! У наркоманов все руки и ноги обколоты! А здесь? Кстати… Она так и сидела за рулем? Без дубленки?
– Сам удивился, – Савельев потер подбородок. – Холодно же…
– Синяков на теле нет? Ее не насиловали?
– Никаких следов, – оперативник поиграл желваками, и вытолкнул, пряча злость: – Медэксперт доложил, что Темина умерла девственницей.
Мы помолчали, каждый думая о своем.
– И вот еще какая деталь, – сказал я, смягчаясь. – Не всё так натурально, как кажется. Надя – левша. Сделать себе укол в правую руку она, наверное, смогла бы, но в левую – извините.
Савельев переглянулся с Ивановым.
– Значит, кто-то другой ввел морфий… – медленно проговорил Борис Семенович. – Не хреново девки пляшут… по четыре сразу в ряд!
– Если это вообще был наркотик! – резко сказал я. – Могли и спецпрепарат вколоть – для развязывания языков у молчуний! Надя выболтала все секреты, которые знала, и ее убрали. Как вам такая версия?
– Она мне очень не нравится, – поугрюмел генерал-лейтенант. – Очень…
– Образец крови Теминой мы отправили на анализ… – промямлил капитан Савельев.
Я лишь шумно выдохнул.
Мой взгляд шарил по искореженному задку «Жигулей», по сине-белому «ЗиЛу», но всякий раз возвращался к Наде. К телу Нади. Мертвому телу.
«Жертвы имеют право на справедливость», – мелькнуло в голове. Да, имеют…
– Михаил! – окликнул меня Иванов, будто почуяв настрой. – Только без самодеятельности! Ладно?
– Ладно! – легко пообещал я, скрестив пальцы в кармане.
Вечер того же дня
Москва, улица Строителей
На работу я уже не заезжал – гибель Наденьки взбаламутила покой, подняв из нутряных глубин все прежние волненья и полузабытые страхи.
Домой я вернулся затемно. Шагнул с холода в согретую прихожую, где бра разливали желтый приютный свет, и молча разделся.
Рита вышла меня встречать в пушистом халатике и мохнатых тапках, что расшивались в далеких чумах или ярангах. Губки надуты, в глазках посверкивают колючие огоньки…
Раздражение унялось не без труда.
– Ты был с ней? – в Ритином голосе обычная ревнивая обида мешалась с отчужденностью. – С этой… Надей?
– Надю убили, – холодно обронил я.
– К-как… Убили?!
Жена охнула, пряча лицо в ладонях, словно удерживая розовое тепло щек, но бледность одолевала. Лишь черные глаза в опуши ресниц таращились на меня, набухая жгучей влагой.
– А я… – еле выдавила Рита, жалко кривясь. – А она…
Я обнял ее, и царственные плечи затряслись, как у всякой горюющей девчонки. Слова утешения не годились, да и не хотелось мне ворковать. Слишком уж тошно.
Это пройдет, я знал. Всё проходит. Но забыть себе не позволю.
Надю я им не прощу. Кому – им? Знать бы… Узнаю.
Мысли, рваные и нервные, крутились в голове, как снежинки в том сувенире из детства. Встряхнешь стекляшку, блестки взвихрятся – и оседают на крышу игрушечного домика…
Всхлипнув, девушка с надрывом молвила:
– Начинается…
– Продолжается, – неласково усмехнулся я, и покрепче притиснул Риту.