Поездка по водосборным сооружениям в южных полярных регионах вышла непримечательной. Валка осталась в соларианском посольстве под бдительным присмотром Дамона Аргириса и других сотрудников. После одного из тяжелейших приступов она полностью восстановилась, но ей было тошно даже от мысли о поездке на поезде по пустошам. Пунктом назначения было место, которое лотрианцы называли Lahe Uenalochta, станция Мерзлота. На поезде путь туда занимал двое суток, и условия были поистине спартанскими. В один вагон, помимо нас с Паллино и Бандитом, набилось еще двадцать солдат.
О самой станции говорить особенно нечего. Однажды я увидел женщину-zuk, которую за какую-то провинность – какую, мне не сказали – выставили голой на мороз. Подходить к женщине мне запретили. Она была лысая и тощая. Ноги у нее посинели.
Но по местным понятиям видеть этого я никак не мог.
На Падмураке ведь не было женщин. И мужчин тоже.
Я не пророк. Видения будущего, что посылали мне Тихие, были разрозненны, и мне не хватало ума, чтобы отделить зерна от плевел. Я знаю лишь то, что может случиться, и то далеко не все, поэтому не берусь предсказывать. Но я знаю, что Содружество рано или поздно погибнет. Не скажу, от меча или диких зверей, от голода или жажды[7], но обязательно погибнет. Если есть боги – наши или любые другие, – они скоро устанут терпеть такие злодеяния. И наша Империя погибнет. Она уже умирает. Я снес ее фундамент, вырвал ей сердце сердцем моей звезды. Мир меняется, и, как сказала Валка, время и энтропию не повернуть вспять.
Мы провели на Lahe Uenalochta два дня. Я отобедал с комендантом, внешне ничем не отличавшимся от других членов партии и военных Содружества. Я даже лица его не запомнил, хотя ту женщину запомнил отчетливо. В маленьком блокноте, спрятанном в кармане шинели, я нарисовал ее лицо.
Поезд остановился у Тринадцатого купола, недалеко от южной границы Ведатхарада. Сопровождающий пересадил нас в черные пятиместные автомобили. Движение по автостраде ограничили, и по пути обратно к имперскому посольству мы должны были насквозь проехать Восьмой купол по подземному шоссе. Все водители были лотрианцами; в великом городе управлять машиной позволялось лишь членам партии. Чужакам не разрешалось свободно исследовать осыпающееся великолепие столицы. Кроме того, лишь коренные ведатхарадцы были способны ориентироваться в переплетении улиц, пронизывавших город под куполом, словно ходы в пчелином улье.
– Она не звонила? – спросил Паллино, с отеческим беспокойством глядя на меня.
– Сигнала пока нет, – ответил я и вдруг догадался, почему лотрианцы сооружали купола на металлических каркасах.
Каждый купол был, по сути, клеткой Фарадея, железной сеткой, блокировавшей стандартные узколучевые и радиосигналы. Жители одного купола были отрезаны от других, не имея возможности связаться друг с другом и о чем-нибудь договориться.
– Ей же вроде лучше было. – Паллино прикусил губу; выглядел он при этом так, будто собирался сплюнуть прямо на пол.
– Было, – ответил я, не вдаваясь в подробности.
С нами ехал лотрианский представитель и три наших гоплита, и я не собирался обсуждать здоровье Валки и говорить о ее имплантатах в присутствии официальных лиц Содружества. В этой далекой стране на такие вещи смотрели косо. И тем более мне не хотелось упоминать о другом нейронном кружеве, которое Валка почувствовала в театре, – если допустить, что это не была тень Урбейна.