В этот же самый вечер, как было условлено заранее, у старшего в полку офицера полковника Капорко должны были собраться несколько человек товарищей, чтобы потолковать насчет бала.
Капорко не пользовался особенным уважением и особенной любовью в полку именно за то, что был старшим и уже очень давно. Его прозвище было «Запорка». Будучи старшим полковником, он не выходил в отставку и запирал собой целый ряд вакансий и производств. Про него говорили полушутя, полу досадливо:
– Отопрись эта проклятая Запорка, сколько тогда человек выиграют по чину!
Каждый раз, что слабый здоровьем холостяк хворал и ложился в постель, в полку довольно серьезно начинали помышлять о том, «отопрется запорка или нет?» Помрет Капорко, или опять встанет? Но, увы! Полковник всегда снова вставал.
Более всех злобствовал на Капорко командир первого эскадрона, подполковник Бидра. Человек богатый и самолюбивый уже сидел более десяти лет в этом чине из-за проклятой «Запорки». А между тем он мечтал только об одном: быть произведенным в полковники и сейчас же жениться.
Человек десять офицеров должны были явиться в квартире Капорко, чтоб обсудить один очень важный вопрос. Лист приглашенных на бал давно был составлен, но не все приглашения были разосланы. Две городские гостиницы были на половину уже полны приезжими помещиками с женами и дочерями. Пустые номера были уже заняты заранее. Пора было обсудить окончательно приглашение некоторых лиц, приезд которых не ожидался.
Немович и Уткин явились прежде всех к Капорко. Затем приехал пятидесяти с лишком летний Бидра, маленький, худой, рыжий, с больными ногами, металлическим голосом и злыми глазами. Про него говорили некоторые, что у него особенно злой ум. Другие определяли вернее: весь он был «умная злость».
Несколько позднее явились к Капорко три эскадронные командира. Майор Андрюхин – полу-хохол, полу-поляк происхождением, с огромными висящими через подбородок усами, и самый добродушный русский человек сердцем и разумом. Арсланов, тоже майор, по происхождению имеретин или грузин, без малейших национальных типических черт восточного человека. Арсланов был настоящий гусар, много выпивал, не пьянея до бессознательности, много играл в банк и штосс, и часто дрался на дуэли. Он был всеобщим любимцем в полку. Третий эскадронный командир был ни рыба, ни мясо, ни немец, ни русский, – ротмистр Грабенгатейн. Он обыкновенно молчал всегда пуще всякой могильной плиты.
Затем явился ротмистр Караваев, чисто русский человек по рождению, но по внешности армянин или грек, а по свойствам характера и по склонностям – жид. Ротмистр был командиром нестроевой команды.
В числе приглашенных были и два младшие офицера: Корнет Рубинский 2-й, очень умный, «читающий» гусар, и поручик Николаев, высокий и стройный блондин, большой ухаживатель и сердцеед.
Когда все гости полковника уселись в гостиной и принялись за жидкий чай с лимоном, явился князь Аракин, сияющий довольством. Все оказывались на лицо и Капорко вежливым до робости и нерешительным голосом, что было его отличием, попробовал было начать деловую беседу, заговорив о бале… Но это не удалось…
– Ну-с, так как-с вот… Насчет делов-то наших-с… – сказал он.
– Да вот увидим, что-нибудь решим! – гаркнул майор Андрюхин, своим добродушно резким голосом. – Успеется!
И по этому голосу видно было, что майор хоть двадцать четыре часа будет участвовать на совещании, но ничего не решит.
– По-моему, коли решать главный вопрос как следует, – выговорил ехидно Бидра, – пригласить их обеих, да в зале и повесить рядом, или одну против другой… Здоровые костыли Немович приготовит.
– Вы завсегда-с так шутите, подполковник! – отозвался тихо Капорко. – Давайте-с серьезно говорить-с.
Все офицеры, двусмысленно улыбаясь, промолчали, зная о чем речь Бидры, и в чем заключается главное затруднение. И снова началась болтовня.
Проболтав часа два о служебных мелочах, о военных новостях, было снова предложено заняться делом.
Первым пунктом совещания явился бывший предводитель дворянства Курганов, находившийся теперь в контре с новым предводителем.
Но этот вопрос был не мудрен. По предложению Арсланова было решено послать одного из младших офицеров в имение бывшего предводителя.
– Кого же послать? – спросил кто-то.
– Кого-нибудь из младших… Ну хоть Аракина. Ради параду… Он сиятельный.
– Самое лучшее, Звездочкина! Он такой тихий, учтивый!
– Верно… верно… – заговорили многие. – Звездочкина. Послать князя к Курганову – много чести.
Решено было немедленно дослать денщика на квартиру корнета Звездочкина, тотчас вызвать его и дать поручение на другой же день рано утром выезжать с приглашением к бывшему предводителю.
– Ну-с, теперь главный вопрос! Тут уже-с… признаться сказать-с, тернии и шипы, – пошутил Капорко тихо, ласково и опуская глаза, как бы от смущения.
Bсе опять начали двусмысленно переглядываться, улыбаясь и зная заранее, что этот вопрос решить мудрено. Дело шло о том, приглашать или не приглашать барышень Задольских.
– Да! – воскликнул вновь Бидра. – Барышни Задольские!! Да! Магические два слова! Ей Богу, говорю приготовить два костыля, поздоровее, да обе эти картинки…
– Полно вам, – отмахнулся несколько угрюмо майор Арсланов. – Эдак мы никогда не кончим… А музыка, слышите, уже началась.
И майор показал пальцем в соседнюю комнату, где денщики устанавливали стол для ужина, за которым ожидалось и шампанское. А ужин, бывавший у полковника раза два в месяц, бывал всегда хороший, лучше, чем у других офицеров, так как у Капорко были средства. Недаром полковник двенадцать лет подряд командовал эскадроном, а однажды случайно более года исправлял должность полкового командира.
Так как майор Арсланов, первый пьяница в полку, стал настаивать, скорее сесть за ужин, то решено было дождаться только Звездочкина. Через полчаса посланный солдат явился обратно.
– В гостях, ваше благородие, у протопопа! – рявкнул денщик.
– Батюшки-светы! Куда угодил корнет наш! – ахнул Арсланов. – Ну, вдруг, протопопадья влюбится в него…
Гусары уселись тотчас за ужин и оживились за столом хлебосола полковника, умевшего угощать. После долгой веселой болтовни о всякой всячине, снова в третий раз поднят был шуточно важный вопрос.
– Вот что, господа, – заговорил добродушный Андрюхин, – позвольте мне объяснить на мой рассудок. Во-первых, прежде всего, опять-таки, и в сотый раз, при всех вот клянусь Всемогущим Богом и всеми святыми угодниками, что я ни за одну из них формально не сватался и, стало быть, отказа никакого не получал. Вот вам Христос Бог! Не верите, как хотите!
– Да, верим, верим! – раздалось несколько голосов. – Ведь это про всех говорят.
– Да, вестимо про всех, но про иных-то говорят резонно, а про меня… сущая клевета. Я за всю мою жизнь про эдакую мерзость, чтобы жениться, никогда не помышлял. Я офицер, а какой это офицер женатый! Я бы на месте Государя приказал бы женатых офицеров тотчас из полка исключать.
– Вона! Хватил! Браво! – раздались голоса.
– Так позвольте. Насчет дела. Если нам пригласить на бал барышень Задольских, – протяжно заговорил Андрюхин, – то тогда неукоснительно произойдет некий скандал и даже чертям в аду будет тошно от недовольного вида некоторых господ офицеров.
– Какое нам дело до чертей! Хорошо им, или дурно, – сострил Бидра. – Не сватайся!
– Дайте сказать! – добродушно крикнул Андрюхин. – Если же с другой стороны барышень Задольских на бал не пригласить, то будет такая дьявольщина, что не только чертям будет тошно, а воистину в Малороссийске будет светопреставление! Вот теперь, стало быть, нам надо решить, что лучше: чтобы чертям в аду было тошно и некоторым людям на балу не вольготно, или чтобы было настоящее столпотворение и землетрясение. Отсюда я вывожу, что как ни вертись, а барышень пригласить надо.
Наступило молчание. Казалось, что никто из присутствующих не хочет первый выразить своего мнения.
– Вопрос крайне мудреный, – заговорил Уткин. – Просидим мы тут зря до рассвета и ничего не решим, потому что у многих рыло в пуху.
– Позвольте, – вымолвил вдруг Караваев, – что значит рыло в пуху?
– А вот на воре шапка горит. У вас оно в этом самом пуху, – ехидно зашипел Бидра. – Всем известно, что вы сунулись курочку съесть, но скушать-то не удалось ни той, ни другой. Вот вы теперь, конечно, приглашать, их на бал и не пожелаете. А вот я не хватался ни за одну, так по-моему их надо непременно пригласить на бал и умертвить… ради того, чтобы мир, тишь и гладь наступили на земле, хотя бы на той земле, где расположен Мариинской гусарский полк. Пространство невеликое. А то из-за этих двух попрыгушек у нас в полку всякие неурядицы. Торчат на глазах две хорошенькие девчонки, да со здоровым приданым, с поместьями и капиталами. А у нас в полку почти все голь. У кого и было что, так протрублено и давно из трубы в поднебесье улетело. Вот, по-моему, и надо бы их похерить.
– Вы все шутите, подполковник! – мрачно заявил Грабенштейн.
– Вестимо, шучу… А коли хотите вопрос решить серьезно, то опять-таки я вам в сотый раз предлагаю: давайте всем полком их похитим, да обеих, по-нашему усмотрению, и обвенчаем с двумя нашими офицерами. Сделаются они полковыми дамами, перестанут быть невестами и будет у нас тишь да гладь, да Божья благодать!
– Э-эх! – воскликнул майор Арсланов, сильно подкутивший и красный, как рак. – Все турусы на колесах! Ну, решайте… Воровать, так завтра, хоть утром! Да! Уворуем и обвенчаем… Ну, с князем Аракиным что ли…
– Обеих! – пошутил Капорко.
– Обеих нельзя… Да мне все равно… Ну, по жеребью… На узелок… – пьяным голосом крикнул Арсланов.
– Замолчи ты… Конца, господа, не будет, – заявил Николаев.
– Стойте, стойте! – заявил Немович. – Давайте большинством голосов решать. Звать барышень Задольских, или не звать?
– На голоса! Ну-с, начинайте! Ну, вы, Караваев!
Караваев промолчал и угрюмо отвернулся, бурча что-то себе под нос, а все общество залпом хохота ответило на предложение.
– Стойте. Я выдумал! – серьезно произнес Бидра. Давайте нам, полковник, каждому по клочку бумажки. И каждый из нас будет класть клочок в шапку, или в ящик, что ли… Куда-нибудь! Баллотировка! Бумажка цельная будет означать – приглашать, бумажка с оторванным уголком будет означать – не приглашать. Сочтем голоса и готово.
– Отлично! – усмехнулся Капорко. – Cию минуту будет готово.
Полковник поднялся, достал лист бумаги, нарезал его ножницами на маленькие четырехугольники в вершок величины и роздал всем присутствующим по кусочку.
– Прежде чем класть, – скомандовал Бидра, – незаметным манером откусить уголок, якобы патрон.
Офицеры, смеясь, поднялись с мест. Хозяин, перейдя в соседнюю комнату, достал большой картон и поставил его там на столе. Затем, со смехом и прибаутками, все выстроились перед дверями комнаты и начали, как на смотру, поочередно туда маршировать.
Первый показал пример сам хозяин и бросил свою бумажку в картон. За ним проследовали в комнату все офицеры, по привычке соблюдая старшинство.
Когда все бумажки были в картонке, Капорко вынул их и стал выкладывать на стол. Оказалось, что все билетики были цельные и не один не откушен. Открытие произвело настоящий скандал.
В квартире полковника раздался такой хохот и длился так долго, что два денщика прибежали из кухни и прислушались. Даже двое прохожих жидов остановились под окнами и тоже прислушались.
– Гевалт! – сказал один из них.
Действительно, приключение было нежданное. Те, которые были за барышень Задольских, не боялись класть билетики цельными, но те, которые якобы их ненавидели и презирали, попались как в ловушку.
Теперь было очевидно, что и Андрюхин, несмотря на полученный от разборчивых невест «арбуз», пожелал пригласить барышень, и Караваев пожелал, конечно, пригласить, и Николаев с Рубинским, относившиеся к барышням с крайним презрением, тоже положили билетики цельными.
– Вот-с, это ловко! – не переставая смеяться, несколько раз произнес Капорко. – Ей Богу-с ловко! Ай да барышни-с! Правду говорит Бидра: магические слова – барышни Задольские!
– Ну, что ж, по крайней мере, решили, – сказал мрачно Грабенштейн. – Стало быть, завтра и приглашение посылать.
– Не письменное, – отозвался Андрюхин. – Надо послать князя Аракина лично пригласить.
– Что же, я не прочь! – тотчас отозвался князь.
– Еще бы прочь!.. – проворчал Николаев.
Гости по приглашению хозяина вернулись в столовую и заняли снова свои места «кончать пол дюжину». Едва они успели выпить по стакану шампанского, как в горницу явился юный корнет, за которым посылали солдата.
– Звездочкин! Здравствуй! Иди братец! Что протопоп? – раздалось отовсюду.
– Извините… – начал было явившийся.
– Извиняем ради протопоповны! – крикнул Андрюхин.