Чудо-чудное


Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:

– Старик! Пустил бы ты морду в реку – не попадет ли какая рыбинка.

– Отчего не пустить? Можно.

Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.

– Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.

Взял щуку, очистил и говорит:

– Вот, старуха, голову – на латку, а хвост – на другую, а середку – в рыбник.

Она все сделала, как хозяин велел.

Воротился старик от обедни и говорит:

– Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.

Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул – одна уха, а рыбы нет. Что за притча?

– Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?

– А не знаю, – говорит старуха, – я не выбирала.

– Ну, тащи другую латку, с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?

Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.

– Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего осталось.

Она скорей рыбник на стол. Разломала корку – середки нет. Ушла щука.

Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел – какова была.

Обтер он усы-бороду, Богу помолился и говорит:

– Пойду-ка я, старуха, на люди – рассказывать, какó чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рабника, из-под аржаной корки, – такого дива и на веках не бывало!

Старуха говорит:

– Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!

Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, – глядит, – тоже старик со старухой сидят, обедают.

– Хлеб да соль, люди добрые!

– И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.

Сидят за столом, обедают – тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.

– Вот, – говорит, – чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!

А хозяин ему отвечает:

– Это что! Вот со мной было – почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась – тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.

Одна беда, – женка хоть красивая, да гулливая. Года со мной не прожила – завела полюбовника. Мне-то самому невдомек, да люди сказали.

Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчала времени постоял, а потом и воротился потихоньку да и спрятался на дворе.

Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.

Я скорей в избу. Только шагнул, женка ко мне навстречу.

– А, – говорит, – воротился? Подглядывать за мной вздумал?

Да как хлестнет меня плеткой:

– Был молодец, стань жеребец.

И стал я жеребцом.

Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу… И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?

Только я в подворотню, а она тут как тут. Хлестнула меня плеткой, и стал жеребец кобелем.

Испугался я – мечусь по двору, а она за мной. Я под крыльцо, и она под крыльцо, я на сарай, и она на сарай. До той поры плеткой меня возила, покуда я на улицу не выскочил.

Тут она скорей подворотню заставила, и остался я на вольной воле.

Не успел дух перевести, набежали собаки и давай меня грызть-трепать. Охти-мнеченьки! Кое-как урвался я от собак, махнул в лес и по лесу бегу, бегу – сам не знаю, близко ли, далеко ли…

Есть мне нечего, истощал весь. Вижу падину, а есть не могу: ведь человеком был!

Смотрю, на одной поляне пастух ходит с коровами. Манит меня пастух к себе, а я не смею близко подойти.

«Бить, – думаю, – будет, дак опять беда».

Ну, да голод – не тетка. Слышу: пахнет жареным, и осмелел помаленьку. Поджал хвост, подошел поближе.

Пастух мне кусочек кинул. Я съел и гляжу, что дальше будет. А он и еще кинул, и еще… Я уж сыт стал, а пастух все кидает…

– Ах ты! – говорит. – Надо на деревню бежать, хоть хлебца еще принесть.

Побег он на деревню, а я около стада хожу, присматриваю.

Воротился пастух, опять мне дает, да я-то уж не беру, потому шкура-то у меня собачья, а сметка человечья. Слыхал я от старых людей: много наешься с голоду, дак пропадешь совсем.

Вот солнышко не рано встало, и пошли мы с пастухом коров собирать. Собрали и гоним. Он себе идет да посвистывает, а я гоню и гоню. Пригнали в деревню весь скот. Пастух пошел ужинать и меня с собой берет. Заходит он в избу, а я не смею идти – повалился под порог, лег на веник и гляжу, не бранятся ли хозяева, зачем собаку пастух привел. Вижу – нет, не бранятся… Я кой-как ползунком, ползунком и – под лавочку.

«Вот, – думаю, – сидел за столом, да в переднем углу, да на лавочке, и за честь не считал, а нынче и под лавочкой лежу, дрожмя дрожу: не прогнали бы, не прогневались бы!»

Да ничего, не прогнали, накормили, напоили, и пошел я за пастухом на ту фатеру, где ему ночевать черед. Он спать повалился, а я у него в ногах.

Утром опять вместе пошли: пастух коровушек выгонять, а я подгонять.

Так и живем двое все лето: пастух больше спит да гуляет, а я больше пасу.

Приметили это мужики и говорят пастуху:

– Ты что ж свое дело не справляешь?

– Как так не справляю? У меня весь скот в лучшем виде – хоть бы шерстинка пропала.

– Да ты спишь!

– А чего же мне не спать? У меня один пес за всем стадом углядит.

– Ан не углядит.

Вот и побились они об заклад.

Мужики говорят:

– Сегодня ты не ходи. Пусть кобель один пойдет.

– Ладно.

Пошел я в лес один со скотом. Пригнал на хорошо место, глаза не завел – присматриваю. Вот солнышко на вечер покатилось, и тут – на! Приходит волк. Приходит и сейчас – в стадо.

Схватились мы с им драться, я его рву, а он меня пуще! Он меня рвет, а я его пуще! Никоторый никоторого перемогчи не может: сила наравни.

А скот мой, гляжу – где-нигде… И не видать его стало!

«Ахти мне, – думаю, – далеко разбежались, во всю ночь не соберу».

И до того я рассердился, ажно впился волку в горло. Он и туда, и сюда – ничего не может сделать. Повалился – хоть домертва грызи!

Бросил я его и побежал скот собирать. Всех коров собрал до единой скотинки и ночью, в потемках уже, гоню в деревню, а крестьяне все стоят на улице.

– Нет, – говорят, – добра! Ночь на дворе, – видно, волк всю скотину придавил…

А тут колокольцы-то и забóтали. Идут коровушки, выменем до земли достают, – кормленные, сытые… А я справа забегу да слева подгоню, полаиваю да потявкиваю – берегу скот.

Крестьяне говорят:

– Вот мои идут!

– И мои идут!

– Идут! Идут!

Все коровушки домой пришли, никого не придавил волк.

– Ну, – говорят, – и пес! Ну и пес! Чисто человек!

И пошла слава про меня широко и далеко. Был человеком – дак псом ругали, а стал псом – дак человеком хвалят.

– Есть, – говорят, – кобель, что один пасет скота, сколько голов ни дай. Умный кобель, умней писаря.

А что писарь? Я этих писарей, может, два десятка видал: всякие бывают.

Ну а все ж таки лестно мне: кормят сытно, по шерсти гладят, я и живу себе помаленьку.

Вот уж и лето к концу. «Как, – думаю, – зимой будет?»

А тут вдруг в соседском городе покражи начались. Ходит вор, все лавки подламывает, и никак его поймать нельзя.

Всполошились купцы и послали одного за мной к пастуху.

– Что, – говорят, – запросит, то и давай. Товар да спокой дороже денег.

Приезжает купец на тройке и сейчас к пастуху.

– Продай кобеля!

Пастух не продает.

– Что угодно бери, а только продай.

Пастух запросил триста рублей, а купец уже и деньги подает.

– Мой, – говорит, – кобель!

Я вижу – купил меня купец, да и бросился ему сейчас на грудь (уже и всяки собачьи повадки знаю). Купец мало-мало на затылок не улетел, а не сердится.

– Вот, – говорит, – резвый! Вот, – говорит, – сильный!

Посадил он меня в повозку, а мне в повозке не сидится. Я прыгнул туда, где кучера сидят, выстроился на облучке, ветром дышу.

Эх, везут меня, а шерсть на мне так и расступается: отъелся в пастухах-то!

Ну, привезли меня в город, где пропажа случилась.

Услыхали люди, что кобель прибыл, бегут смотреть, кто булку несет, кто сайку, а ничего не беру. Разве кто подаст на тарелочке закусочку, – то слизну.

Построили мне в гостином дворе будочку, и меня на цепь посадили.

«Вот, – думаю, – не городской голова, а цепь на шею пожаловали, не каторжник, а к стенке приковали. Одно слово – собака!»

Сижу около своей будки – про старое вспоминать неохота, про новое загадывать – боязно.

Уж и ночь настала. Только собаки полаивают, только караульные покрыкивают. А как глухая полночь – и собаки замолкли, и караульные не кричат: все равно, как нигде никого нет.

И слышу я, идет по пришпекту, по панели, будто сенная куча катит. И прикатила эта сенная куча прямо к моей лавке. Коленком уперлась и двери выломила.

Вижу, самолучший товар набирает и кладет в тюк. И набрала этого товару самолучшего, сколько унести могла, и выходит из лавочки с товаром.

Я гляжу и думаю, как бы это ее захватить, чтобы цепи хватило.

Соскочил с будочки – да прямо на вора, едва и живого отпустил, кое-как он от меня уплелся.

А я на товар повалился и лежу, чтобы кто другой не унес.

Вот глухая полночь прошла, и опять собаки залаяли и караульные запокрыкивали. Утренняя заря настала. Вижу – обход идет, лавки осматривать.

Заходят в мою да так и стали – кругом все чисто. Крали да и украли. Ничего не оставили.

– Вот, – говорят, – триста рублей за кобеля дали, а лавка подломлена. Где он, сторож этот хваленый? Спит небось!

Пошли к моей будке и видят: весь товар тут, только что примялся маленько. Ну, взяли они из-под меня и понесли в лавку. На много тыщ украдено было. Сами и определить не могли – оценщиков приводили.

Ну, сняли с меня цепь и повели по домам обедом кормить. Опять несут булки, сайки, а я на это и не гляжу, только закусочки с тарелочки слизну, да и пошел себе!

Живу я в этом городе долго ли, коротко ли, гостиный двор караулю, а слава моя далеко покатилась.

Докатилась славушка и до самого царя.

А царь в ту пору в большой заботе ходил. У него во дворце неспокойно стало. Все, что ни есть лучшего, невесть куды теряется. До того дошло, что хоть корону руками держи.

А тут еще царица тяжела сделалась – ей время родить, а она плачет, боится… Пропадет наследник, что будет делать? И царь сомневается, так и так прикинет, а ничего не выдумает.

Ему и говорят:

– Надо этого кобеля купить, – пусть сторожит.

Царь обрадел, сейчас сряжает за мной генерала одного.

– Купи у купцов кобеля. Что запросят, то и давай.

А если на деньги не согласятся, то дал тако письмо, что, мол, и так везите.

Поскакал генерал. Собрал всех купцов, показывает записку.

Они молчат. Царско слово, брат! Что отвечать станешь?

Генерал говорит:

– Ну, не хотите за деньги, задарма увезу. Какой ваш приговор?

Купцы говорят:

– Что, робята, чем без денег, так лучше за деньги…

И согласились взять с генерала пятьсот рублей.