Облака тайком сползли с небес, окутали землю дымкой, щедро окропили деревья и траву. Отполированные алмазы сияли в широких ладонях лопухов. Если наклониться и приглядеться, то в них вверх ногами отражался мир. Налетевший ветер превратил алмазы в капли росы. Они скатились с лопухов и разбились о землю.
Марево рассеялось, вернув миру привычный вид. «Колыма» – городской район, состоящий из бараков – просыпался. В утренней тиши загромыхали ведра, захлопали двери уличных сортиров, послышались приветствия и болтовня. Когда солнечная грива запуталась в кронах тополей, «колымчане» поплелись кто на работу, кто по своим делам, кто на парадное крыльцо. Крыльцо служило местом встречи, на нем обсуждались последние события.
Из наших соседей по бараку особо выделялся дядя Ваня, невысокий человек мрачного вида. Он никогда не повышал голос, не ругался матом; лексикон его походил на своеобразное эсперанто. Фаланги пальцев дядя Ваня украсил перстнями с тайной символикой. Между большим и указательным пальцами на левой кисти – замер огромный жук. От запястья начиналась живопись из паутины, чертей, сидящих на месяце, и надписей типа: «Я выжил там, где мамонты замерзли». К плечу был «пришит» эполет. Остальная красота пряталась под майкой.
У дяди Вани росли исключительно золотые зубы. Стоило ему улыбнуться, как солнечные зайчики отскакивали от них и тонули в зрачках собеседника. Относились к нему с уважением, в котором присутствовала доля страха. Если между пьяными мужиками возникал конфликт, бабы звали дядю Ваню. Взглядом исподлобья и короткими фразами он успокаивал бузотеров. Жены у него не было. Поутру из холостяцкой норы дяди Вани часто выныривали незнакомые женщины и тенью исчезали в подворотне. Похоже, он и сам не догадывался, кто они, откуда и что делали в его комнате.
Дядя Ваня хорошо относился к ребятне. Показывал карточные фокусы и растолковывал их секрет. Ловкости его рук мог позавидовать любой фигляр. Пацанам постарше он травил байки о тайге, где медведь-прокурор устанавливал свои законы, а волчья стая нападала на козлов и других представителей животного мира.
– Дядь Вань, а куда корабль плывет, ты что, моряком был? – спросил я, изучая бригантину на предплечье соседа.
– Эх, Санька! – вздохнул дядя Ваня и погладил меня по голове. – Плывет кораблик мой туда, где нет закона и труда!
Я с завистью водил пальцем по татуировке, мечтая сделать себе такую же. Однажды малолетний дружок наслюнявил химический карандаш и нарисовал на моем плече пароход с трубой, из которой валил густой дым. Я отыскал в шкафу майку, взял кружку с жиденькой заваркой и вышел на крыльцо. Присев рядом с кумиром, отхлебнул «ослиную мочу» – так уркаган называл любое пойло, кроме чифира.
– Ну, брат, даешь стране угля! – воскликнул дядя Ваня. – Иди, смывай партаки, пока маманя не оторвала тебе уши!
Он подтолкнул меня в спину. Я сплюнул сквозь дырку от выпавшего молочного зуба и принял независимую позу.
– Что она сделает? Я мужик в доме!
Вечером барак слушал, как мать ремнем выколачивала из моих полушарий дурь. На следующий день я появился на крыльце чистый, аки агнец божий, в шортах и клетчатой рубашке.
– Ну что, говорил я тебе? – Дядя Ваня обнял меня за плечи.
– Все равно, когда вырасту, нарисую!
– Ни к чему это, Санек! – сказал он и ушел к себе.
В тот же день по его душу явились милиционеры.
– Мам, а куда дядю Ваню увезли? – спросил я.
– Картинки дорисовывать. Видать, не все нарисовал!
Без дяди Вани ничего не изменилось. Жизнь в районе шла тихо и однообразно. Однажды всех поразил арест Дормидонта. Задержали Муму – так глухонемого звали между собой – за продажу самодельных игральных карт с пикантными картинками. При обыске у него изъяли порнографические журналы и фотоаппаратуру. Самого любителя «клубнички» упрятали в каталажку, где он мигом развратил сокамерников и был переименован в Дарью. Его жена, узнав об изменах, подала на развод.
– Женщина с женщиной жить не может! – мотивировала она.
Глупая баба! Еще как может, но жена фотографа об этом не догадывалась. Муму отделался условным сроком, забрал барахло и навсегда покинул «Колыму».
Еще один известный в округе персонаж, Коля хромой, с рождения имел разные по длине ноги. Природный дефект отражался на походке, но абсолютно не мешал плясать. Стоило включить музыку, Коля закладывал одну руку за голову, а другой что-то чертил в воздухе. Его ноги выписывали умопомрачительные кренделя; мозги от чрезмерного употребления алкоголя частенько давали сбой. Как-то Коля пустился в пляс перед оркестром, сопровождавшим траурную процессию. Родня усопшего сделала внушение, но танцор не внял совету. Тогда его заволокли за сараи и накостыляли. После больницы Коля стал смирным и неразговорчивым, танцы его больше не интересовали. С тоски он выпил какую-то гадость, выдавил из себя кровавую пену и околел. Хоронили его тихо, без музыки: опасались, как бы Коля не выскочил из гроба и не устроил прощальный бенефис.
Вскоре отец получил квартиру, мы распрощались с «Колымой» и переехали на новое место жительства. В нашем дворе жил некий Спиридонов, дядька лет пятидесяти. Он громогласно утверждал, что его в жилах течет дворянская кровь. Спиридонов часто напивался до чертиков и презрительно называл всех батраками. Как-то раз он отдыхал на лавке и кричал на всю округу: «Шваль подзаборная, вы мне ноги целовать обязаны!» Это заявление вытянуло из кустов интеллигента с потрепанной физиономией. Не разделяя точку зрения Спиридонова, он справил на него малую нужду. После такого унижения Спиридонов предпочел выступать с балкона. Во время очередного спича он был динамичен сверх меры. Старухи, сидевшие у подъезда, стали очевидцами отменно исполненного сальто-мортале. Врачи соскребли с асфальта мозги Спиридонова, но запихать их на место поленились.
За окнами в конусообразном свете фонарей кружились снежинки. Ожидание праздника возбуждало, не давало сидеть на месте. Хотелось дурачиться и безобразничать. Наконец тренькнул дверной звонок. Я выбежал в коридор, чтобы первым встретить гостей. Отец оказался проворнее. Он отстранил меня и сам открыл дверь. Потоком морозного воздуха в квартиру занесло Половинкина Кирюху, такого же оболтуса, как я, и его родителей. Пока взрослые разбирали сумки, мы любовались колючей красавицей, трогали картонных петушков и стеклянные шары. Под елкой, в сугробах из ваты, стоял Дед Мороз. Опираясь на деревянный посох, он молча наблюдал за происходящим. Кирюха урвал момент и спер со стола кружок копченой колбасы.
– Пошли, марки покажешь!
Я только достал альбом, как в дверь снова постучали. На этот раз пришли Ложкины. Пока взрослые сюсюкались и осыпали друг друга комплиментами, сынок Ложкиных – сопливый нытик – присоединился к нам. Мы стали изучать шедевры мировой живописи. Особенно нас интересовали изображения голых теток.
– Ух ты! – восторгался Ларик, слизывая языком вытекший из носа ручеек.
Взрослые уселись за стол и загремели посудой.
– Так, соловьи-разбойники! – Ложкин-старший вытер губы тыльной стороной ладони. – Не пойти ли вам в спальню?
– Да, мальчишки, идите туда. Тут взрослые разговоры, вам незачем это слушать! – поддакнула моя матушка.
Родители предались чревоугодию. Вскоре они набили животы и затянули: «Сотня юных бойцов, из буденовских войск…» – получалось вразнобой, но душевно. Пение утомило, и родственнички пустились в пляс. Весело щебетала на иностранном языке радиола.
– Как под такие песни можно плясать? – искренне возмутился Ларик. – То ли дело «Валенки, да валенки».
Он с чувством изобразил, как выкаблучивается его пьяный дедушка. Заглянула Кирюхина мать. Взмыленная, с осоловевшими глазами, она напоминала загнанную лошадь.
– Ребята, кушать хотите? Может, дать чего?
– Только сладкого! – Ларик ковырнул в носу.
Она пропала и сразу появилась, расцеловала нас жирными губами и сунула кулек с деликатесами. Мы играли в солдатиков, в шашки и уже хотели подраться, как в гостиной началась возня.
– Вы нас не ждите, поиграете и спать ложитесь! Мы на площадь и к Ложкиным зайдем! – обрадовала моя мама.
Родители потолкались в прихожей и испарились.
Кирюха по-хозяйски сел за стол, Ларик вытер рукавом соплю и потянулся за соленым огурцом.
– Наливай! – развязно сказал он, шмыгая носом.
В отсутствие взрослых мы выглядели не хуже их, а чем-то даже и лучше. Слава богу, родители об этом не догадывались. Кирюха слил недопитую водку из стопок в бокал, а затем разделил на троих. Каждому досталось граммов по двадцать. Ларик выдохнул и опустил в рюмку свой бесподобно-длинный язык.
– Фу, гадость! Как они ее пьют? Лимонад в сто раз вкуснее!
– Пей, а то так и останешься недоразвитым! – Кирюха сделал глоток и поперхнулся.
На его глазах выступили слезы. Изображая пьяного, он вытащил из оставленной на столе пачки папироску. Ларик чокнулся со мной, и мы хлебнули взрослой жизни. Вонючая, противная на вкус жидкость обожгла глотку. С трудом вздохнув, я запил ее компотом. Ларик гнусавил, растягивая слова:
– Шура, ты меня уважаешь? – Он полез целоваться.
Лобызаться с сопливым собутыльником не хотелось, к тому же я не опьянел. А может, просто не понял этого. Освободившись от объятий, я забрался на кровать с панцирной сеткой. Прыжки на ней доставляли ни с чем несравнимое удовольствие. До потолка было рукой подать, хотелось взлететь как можно выше. Родительское ложе стонало, не подозревая, что на нем совершается не то, к чему оно привыкло. Ларик откинулся на спинку стула и запел голосом забулдыги. Между словами он делал паузы и икал.
– У Печоры, у реки, где живут оленеводы…
Кирюха подсел к нему, подпер щеку рукой и пытался выжать из себя запретные слова. Стоило с губ слететь первому слогу, как Кирюха начинал озираться, – береженого бог бережет!
– Моя-то – что учудила, представляешь?! – Ларик оборвал пение. – Нашла заначку и давай гундосить, мол, косынка ей газовая нужна, а я деньги замылил!
– Все бабы одинаковы! – Кирюха уронил на стол голову.
Ларик потрепал его по плечу. Приятель не реагировал. Тогда, опираясь о стену, Ларик пошел в туалет. В коридоре он упал и выругался матом. Такой дерзости от него мы не ожидали. Кирюха с восхищением смотрел на героя. Я спрыгнул с кровати и выскочил в прихожую. Ларик закатил глаза так, что остались одни бельма.
– Вообще ноги не держат! Зинка, сука, дай горшок!
Зинки рядом не оказалось. Мы с Кирюхой помогли товарищу подняться. Он повис на наших хилых плечах. Маловыразительный взгляд Ложкина увяз в зеркале. Ларик оценивал себя со стороны.
– Оставьте меня, мужики, я в тоске великой!
Он притворно икнул и поспешил упасть снова.
Клацнул замок. Ложкин моментально отрезвел, пустил из ноздри порцию киселя и скрылся в комнате. Ларик улегся на кровать и прикинулся спящим. Мы с Кирюхой последовали его примеру.
– Даже будить неохота! – прошептала тетя Зина. – Сынуля, просыпайся, маленький. Домой пойдем!
Потирая глаза, Ларик зевнул и присел на кровати. Следом за Ложкиным «разбудили» нас с Кирюхой. Когда друзей увели, я перебрался в спальню. Мысль, что отец обнаружит исчезновение недопитой водки, страшила. Но эта мелочь не привлекла его внимания. Утром под елкой меня поджидал заводной грузовик. Дабы не лишиться водительских прав, со спиртным пришлось на время завязать.
Первого сентября по дороге в школу я пинал консервную банку. Она кувыркалась по тротуару, смачно громыхала и вызывала недовольство прохожих. В конце концов, я запулил ее в кусты: «Футболом много не заработаешь!» – как же я ошибался!
На торжественной линейке нравоучительно звучала речь завуча о пользе образования и широких перспективах, которые оно открывает. В метре от меня стояла новенькая ученица. Ее голову украшали косички, закрученные в толстые баранки. Девочка настолько мило выглядела, что мои мозги озарила ошеломительная мысль: надо срочно жениться! Я осторожно приблизился и огрел будущую супругу портфелем. В ответ она треснула меня так, что конопушки осыпались на асфальт. В этот миг я отчетливо понял смысл поговорки: «От любви до ненависти – один шаг».
Интерес к барышне проявил не только я. К огромному сожалению, конкурентом в борьбе за руку и сердце оказался второгодник Кашин. Соперничество набирало обороты. Чтобы устранить недоразумения, пришлось выяснять отношения на пустыре за школой. Мы украсили друг друга «фонарями», но согласия так и не достигли. Более того, наши взаимоотношения приобрели статус войны – затяжной и бескомпромиссной.
Бросив портфель у порога, я прошмыгнул на кухню. Мать посмотрела в мои «подведенные» глаза и спросила, что стряслось.
– Женюсь скоро! – похвастал я и обнял растерявшуюся родительницу. – Надо бы список приглашенных составить.
– Господи, кого я родила?! Жениться во втором классе вздумал! Где жить-то будете? – Мать потрепала меня по вихрам.
– В спальне! Она будет помогать тебе по хозяйству и делать за меня уроки! – подвел я, интуитивно чувствуя одобрение матери.
Оставалось убедить отца, он должен был вот-вот вернуться с трудовой вахты. Без его благословения я считал брачный союз недействительным. Моя любовь прыгала через скакалку и не имела представления, что ей уготовано судьбой. Грядущее счастье в личной жизни приходилось отстаивать в кровопролитных битвах с умственно отсталым Кашиным. Синяки на моем лице обновлялись и меняли дислокацию. Несмотря на боевые действия и угрозу жизни, я продолжал ухлестывать за своей избранницей – дергал за косы и щипал. Она всячески избегала общения. Глупа еще! – полагал я. Пусть немного поумнеет, женюсь попозже! Но фортуна заложила крутой вираж – невеста укатила с родителями на крайний север и осталась старой девой.
В полумраке подъезда я увидел нечто. Оно валялось под батареей и магнитом притягивало взгляд. Борьба с искушением не дала положительных результатов: сигаретный «бычок» насмерть забодал мою силу воли. Я отряхнул фильтр от соринок и закурил. Клубы едкого дыма ободрали глотку, из ноздрей вырвались ядовитые струи. Глаза мои скатились в кучу, и я заметил, что повзрослел сантиметров на двадцать. Во всяком случае, мне так показалось. Ноги стали ватными и плохо слушались. Поднимаясь по лестнице, приходилось цепляться за перила.
– Ну-ка дыхни! – приказала мать, негодующе глядя на меня.
Подзатыльник умножил шум в голове. Сантиметры, на которые удалось подрасти, тут же исчезли, прихватив с собой еще с десяток. Я снова стал маленьким и щуплым.
– Почисть зубы! Совсем от рук отбился!
Размазывая по зубам горький «Помарин», я мечтал скорее стать взрослым и независимым.
– Все равно пахнет! – мать замахнулась, но как-то обреченно.
Я схватил тощий портфель и побрел за знаниями. Малолетний Ильич с укором выглядывал из октябрятской звездочки. Он стыдился висеть на моей прокуренной груди, то и дело отстегивался и норовил сбежать в «Разлив». Пришлось его отцепить и спрятать в карман. У школы я приколол значок на место – без «аусвайса» к занятиям не допускали.
Сосед по парте, Юрка Крунин, заговорщицки подмигнул, оглянулся и шепнул мне на ухо:
– Сегодня конфет нажремся! Перед уроками я похвалился, что мне подарили попугая, но болтает он только за гостинцы!
После занятий весь класс двинулся к Крунину.
– Ждите здесь, – сказал Юрка. – Попугай при скоплении народа теряет дар речи. Я его с балкона покажу.
Мы собрали сладости и поднялись к нему домой.
– Ну, показывай попугая! – сказал я.
– Ты что, не понял? У меня его нет! – Юрка вылез в форточку. – Попугай спит! – Одноклассники загалдели и разбрелись.
Учиться не хотелось. «Многие знания порождают печали великие!» – любила говорить моя бабка, забывшая азбуку.
– Писать, считать умеем. Этого достаточно, чтобы получить зарплату и расписаться! Пойдем, как дядя Гриша, грузчиками работать. Вон у него какие мышцы отросли, любого инженеришку за пояс заткнет или в бараний рог скрутит!
Мы с Юркой и Вовкой Булкиным – еще одним олухом из нашего класса – дали клятву: принципиально не получать пятерки. А кто из нас нарушит слово, тот будет нещадно бит. На уроке пения Булкин забылся и старательно вытягивал: «Раненная птица в руки не давалась…» Слушая «плач Ярославны», я отчетливо видел, как предатель наматывает на кулак красные сопли. Учительница сравнила Булкина с Робертино Лоретти и поставила запрещенную оценку. Участь Вовы была решена! После школы солист погорелого театра дал стрекача. Мы гнались за ним до помойки. Но он не курил и бегал, как сайгак. Пришлось запустить ему вдогонку осколок кирпича.
Перед звонком завуч за уши заволокла меня и Юрку в класс. Коллектив презрительно молчал. У своей парты, гордо подняв забинтованный кокон, стоял великомученик Булкин. От его повязки исходило ослепительное сияние. Казалось, будто вокруг головы сверкает нимб. Нам впаяли по «неуду» за поведение и вызвали родителей на педсовет. Завуч дала команду «отбой». Класс хлопнул крышками парт и приступил к изучению родной речи, ненормативным вариантом которой мы с Юркой владели в совершенстве.
Листва пожелтела, но еще крепко держалась на ветках. Теплая осень не сдавала позиций. После школы мы носились по двору, гоняли мяч или лазали на чердак за голубями. Как-то в воскресный день к нам подошел Валерка. Он был старше нас на год и считался во дворе заводилой. Многие родители категорически запрещали с ним дружить, но мало кто из нас слушал их наставления. С Валеркой было интересно, он умел ловить синиц и знал абсолютно все.
– Пацаны, айда из «мухобоя» стрелять! – предложил он; под Валеркиной рубашкой просматривался самодельный пистолет. – Вчера весь день мастерил!
Мы побежали в карьер за домами, надеясь, что и нам выпадет счастье пальнуть из самодельной волыны. Витька по кличке Жиртрест внимательно рассмотрел самострел.
– Ха-ха! У него ствол кривой! Хрен куда попадешь!
– Снимай штаны. Если промажу, ты мне сто щелбанов! – предложил Валерка.
Витькина задница ехидно уставилась в лицо смерти. Я представил, как она стрельнула первой и наповал сразила Валерку. Хозяин «мухобоя» отсчитал десять шагов, чиркнул коробком об спичку, прижатую к отверстию в стволе. Бабахнуло прилично! Жиртрест, путаясь в приспущенных штанах, пробежал пару метров и упал в лужу. После этого случая Витька перестал с нами разговаривать. Дробина из его задницы вылезла самостоятельно, без врачебного вмешательства, но отношения испортились надолго – недели на полторы.
Небо все чаще хмурилось, спрыскивая городок водяной пылью. Я смотрел в окошко на чавкающие грязью самосвалы и мечтал о скорейшем приходе зимы. С нетерпением ждали ее и войлочные башмаки «прощай молодость», заблаговременно приобретенные для меня матушкой.
Зима пришла ночью, осторожно ступая пушистыми лапами по окоченевшим тротуарам. Ее белоснежный покров спрятал под собой осеннюю слякоть. Довольный ее приходом, я нацепил боты и выскочил во двор. На снежную бабу материала не хватило. Слепив из манны небесной пушечное ядро, я прицелился и попал в почерневший тополь. От смертельной раны тот скончался стоя, но никто этого не заметил. Вот если бы он грохнулся и раздавил соседский «жигуль»! Тогда бы крику было как на похоронах.
Сверкая новыми галошами, подбежал Валерка.
– Сантей, мне на день рождения обалденную пушку подарили. Пошли ко мне, постреляем в солдатиков.
«Отчего же не пострелять, коли приглашают?!» – подумал я. У Валерки мне раньше бывать не доводилось. Аккуратно разувшись – один ботинок остался лежать у двери, другой долетел до зала – я сбросил пальтишко и поспешил к месту боевых действий.
То, что находилось в комнате, вынудило забыть об убийстве оловянных гвардейцев – в углу стояло настоящее пианино. У меня имелся опыт игры одним пальцем, но это было давно, в детском саду, и пианино было игрушечным, а здесь… Я подошел к инструменту, приподнял крышку и ударил по клавише. Волшебный звук заполнил все вокруг. Утонув в затухающей волне, я забыл цель визита и стал музицировать двумя руками. Ко мне присоединился Валерка. Дом замер в ожидании катастрофы.
При первых аккордах бюстик Петра Ильича ожил и пополз по гладкой поверхности пианино. Казалось, что он пританцовывает и хочет что-то сказать. В советах мы не нуждались, на нас снизошло вдохновение. Одну мелодию сменяла другая, еще более красивая и торжественная. Валерка играл то обыкновенно, то демонстрировал редкое мастерство и выбивал мелодию кулаками, а потом и вовсе подключил задницу.
– Может, ноты поставим? – предложил он, утирая пот.
– На кой ляд они нам? С ними только неучи играют!
Я поплевал на руки и с остервенением продолжил музицировать. В самый разгар концерта, когда озарения сходили одно за другим, в квартиру ворвалась разгневанная сестра Валерки. Шлепая толстыми губами, она предприняла попытку задуть вспышку гениальности. Что тут скажешь? Посредственные люди всегда завидуют одаренным и стараются нагадить им любым способом. Валерка возразил. Бюст Чайковского полетел в сестрицу со скоростью света, ударился об косяк и закатился под полку с обувью. Сестра исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Играли мы великолепно. По батареям азартно барабанили соседи. Подыгрывая нам, они стремились присосаться к чужой славе самым примитивным образом. Из небытия нарисовался Валеркин папаша: человек невоспитанный, далекий от искусства. Он пинком придал сыну такое ускорение, что тот преодолел земное притяжение. В воздухе пахнуло грозой. Шементом накинув пальтишко, я выскочил из квартиры. Предсмертный крик музыканта застыл в моих ушах. Моцарта не отравили, его запороли ремнем, но история об этом стыдливо умалчивает. По дороге к дому внутренний голос подсказывал мне: «Музыка – твое призвание, Сашка. Скажи родителям, пусть купят рояль!»
Хлебая щи, я крутанул ручку радио. Из динамика хлынула шестая симфония Шостаковича. Стало очевидно, что до нас с Валеркой Дмитрию Дмитриевичу, ой как далеко!
На улице стояли холода. Морозить сопли с хоккейной клюшкой желания не возникало. Чтобы не скучать, я отправился к Юрке Крунину. Он приветствовал меня жестом патриция.
– Вчера мать кактус притащила. Говорит, он цветет раз в двести лет! Вот бы посмотреть, какие у него пестики, тычинки!
Из горшка торчал покрытый колючками сплющенный огурец.
– Судя по его размерам, ты до его цветения не доживешь! – обрадовал я товарища.
– Может, землю удобрить, чтоб быстрее вырос? – задумался юный мичуринец и почесал за ухом.
Тут у меня родилась идея.
– Давай его мясным бульоном поливать. В нем все полезные вещества есть, мне мать говорила!
Юрка задумчиво посмотрел на кактус.
– Неплохая мысль. Он же не верблюд, чтоб одной водой питаться, ему витамины нужны!
Юрка усердно подкармливал кактус щами, куриным бульоном и киселем. Среди недели я навестил его. Неприятный запашок подсказывал, что пора объявлять траур.
– У тебя где-то мышка сдохла!
– Мать тоже принюхивается. Понять не может, откуда несет?!
– А кактус как, растет? Скоро, поди, как баобаб вымахает!
– Незаметно что-то. Желтеть начал! – Юрка вздохнул. – Это не мышка, это от него воняет!
Мы ковырнули жирную землю. Потревоженные нами червячки недовольно извивались. Они уже обжились и заводили семьи.
– Фу, какая гадость! Это от них вонь! – подытожил ботаник.
– Да уж, развел ты антисанитарию! Давай этих глистов лекарствами отравим! Таблетки растолчем и с водой размешаем.
Лечебные процедуру укокошили кактус окончательно. Его колючки уже не торчали в разные стороны, а сникли и не выражали стремления к жизни. Червячки не сдохли. Видимо, у них был хороший иммунитет. Запах в квартире становился гуще.
В воскресенье потеплело. Мы с пацанами гоняли шайбу по укатанной машинами дороге. Дверь подъезда хлопнула, вышел Юрка. Он держал горшок с трупом кактуса. Я подбежал, чтобы посочувствовать и выразить соболезнования.
– Все, помер! Мамка говорит, что протух. Только от чего – понять не может. Я не стал ей говорить, что он отравился, а то б она мне шею намылила!
– Зато теперь дома вонять не будет! – успокоил я его.
Юрка похоронил кактус в мусорном баке и встал на ворота. Ботаника нас с тех пор не увлекала.
Каникулы только начались, и наслаждение от долгожданной свободы опьяняло разум. Хотелось нежиться в кровати до самого вечера, но в дверь постучали. На пороге тяжело дышал Юрка.
– Дрыхнешь?! Сейчас Жиртрест в космонавты готовиться будет! Одевайся, у оврага уже весь двор собрался!
Игнорировать акцию глобального масштаба было нелепо. Я натянул трико с рубашкой и рванул к месту запланированных испы-таний. У края оврага стояла огромная деревянная кадушка. Из нее выглядывал матрас, найденный на помойке. Разводы на нем красноречиво свидетельствовали о подмоченной репутации. Около «центрифуги» толкались Валерка и будущий покоритель космоса. Другие пацаны стояли в сторонке и дымили окурками.
– Ну что, по машинам! – скомандовал Валерка.
Жиртрест кое-как уместился в экспериментальной капсуле, мы помогли ему расправить подушку безопасности.
– Эх, и воняет! – сморщил нос испытатель. – Запускайте!
Юрка с Валеркой опрокинули кадушку и столкнули ее с откоса. Она летела вниз, набирая скорость и подскакивая на ухабах. Мы бросились вдогонку. Сминая кусты, экспериментальная капсула пролетела метров двадцать и замерла на дне оврага, из ее чрева выполз будущий покоритель вселенной. Он напоминал пьяного Диогена. Стоило Витьке встать, как его повело в сторону, и он упал. Испытатель присел, окинул шальным взглядом окруживших его друзей и попробовал подняться. Попытка не удалась: Земля продолжала бежать по орбите.
– Вестибулярный аппарат никудышный! – подвел неутешительный итог Юрка. – Придется усложнить тренировки!
– Не, я больше не могу. Тошнит! – Витька растянулся на траве и закрыл глаза. – Шофером буду, как батя!
– А болтал: «Вы меня по телевизору смотреть будете! В космос улечу!», балабол жирный! Иди, штаны переодевай, Гагарин!
Валерка сменил тон и голосом диктора объявил:
– Говорит и показывает Москва! Товарищи, сегодня утром, проходя испытания в центрифуге, летчик-космонавт Витька Жиртрест справил под себя нужду и принял решение поддержать тру-довой почин отца – стать говновозом!
– Пацаны, – мямлил Витька. – Айда на речку! Пока дойдем, штаны высохнут! Только никому не говорите. Я вам за это килограмм ирисок куплю!
– За килограмм ирисок мы скажем, что ты в кадушке до Лукьяновки докатился, где был встречен хлебом и солью.
Юрка вытащил из кармана папироску, прикурил и пустил ее по кругу. Мы не спеша отправились к речке. Жиртрест плелся сзади, соображая, где взять рубль, чтобы оставить тайну мокрых штанов неразглашенной.
Пулей пролетело время. То, что детство будет вечным, уже не казалось. Классе в седьмом у девочек на груди выросли интересные бугорки. Самые впечатляющие были у Катьки Мардашевой. Юрка не сдержался и потрогал их, за что был награжден оплеухой. Когда ее звон рассеялся, Юрка объявил, потирая щеку:
– Настоящие! Я думал – поролона напихала!
Все-таки несправедливо матушка-природа распорядилась в отношении сильного пола! Девчонки хорошели на глазах, мы же супротив них выглядели детьми. Сейчас это кажется смешным и несущественным, а в то время становилось не по себе. Навязчивая мысль, что взросление затормозилось, доставляла душевные страдания и порождала сомнения в полноценности.
Через год у нас появился новый ученик. Он приехал с Украины и ворковал с мягким южным акцентом. Но это – ерунда! У него росла борода! Разумеется, не такая могучая, как у Деда Мороза, но все же! Нежный пушок настойчиво пробивался на поверхность. Гриша гордился им и не сбривал. Вскоре он стал похож на юного бомжа. Классная руководительница сделала ему замечание. Гриша не отреагировал. Перед ним стояла цель – обрасти как Робинзон Крузо. На худой конец, отпустить буденовские усы.
Все пацаны в классе мечтали ощетиниться подобным образом и начали скоблить подбородки отцовскими станками, но ожидаемого результата не достигли. Вероятно, у Гриши развивался синдром преждевременного старения. В конце концов, терпение педагогов лопнуло. Родителей бородатого мальчика вызвали на педсовет и приказали побрить его насильно. На следующий день он ничем не отличался от однокашников. Но это на первый взгляд. С загадочным лицом Гриша пригласил нас в туалет, где демонстративно приспустил штаны. Мы оцепенели! Борода странным образом перекочевала в трусы. Подобного фокуса никто не ожидал!
Из памяти стерлись дурацкие тревоги. При встрече с искалеченными семейным уютом бывшими одноклассницами, я думал: как жаль, что золотое детство кануло в вечность. Время до неузнаваемости деформировало нашу внешность, поменяло приоритеты, а многих друзей и вовсе вычеркнуло из списка живущих.