На счастье Афанасия, отряд хорасанцев был не тот, что лишился начальника во время облавы. Потому, осмотрев узника ямы и убедившись, что он не вооружен, не индус и вообще никакой опасности не представляет, воины кинули ему веревку. Вытащили страдальца из тигриной ямы, дали напиться и позволили идти с собой. В Бидар!
Насколько понял купец, отряд сопровождал в столицу собранную по окрестным селам дань за довольно большой промежуток времени. Хорасанцы вымели все подчистую. Одежду курганами свалили на телеги, примяли клетками с курами и гусями. К задам привязали грустных, едва переставляющих ноги свиней и коров, не обращая внимания на их священность.
Отряд состоял из двух дюжин суровых, молчаливых воинов в укрытых под широкими накидками кольчужных доспехах, нескольких писцов, обмотанных свитками, как мумии египетские, да начальника, большого любителя поговорить.
Оказалось, что был он в подчинении Мехмета, в бытность того верховным мытарем[2] Хорасана в индийских землях, потому иногда разрешал Афанасию идти рядом, держась за стремя, при условии, что тот будет рассказывать ему о совместных с Мехметом приключениях. Ослабевшему купцу и то было в подмогу, потому он с охотой рассказывал, как отбивались они с визирем от разбойников, как убегали от злобных карликов-людоедов, как пробирались вплавь через тоннель, промытый в скале бурной рекой, спасаясь от ядовитых змей.
Воевода цокал языком, качал головой, всплескивал руками и все время возносил хвалу доблести и находчивости Мехмета. Просил заново пересказать особо яркие моменты с его участием. В конце концов Афанасий даже почувствовал укол ревности, ведь он-то знал, кто на самом деле был героем всех этих битв и походов, а кто просто шел следом.
Через неделю пути, когда потянулись по обочинам первые тростниковые хижины Бидарских посадов, начальник вдруг посерьезнел лицом и, сославшись на дела, увел отряд вперед быстрым шагом, которого Афанасий выдержать не смог.
Что ж, купец понимал: опытный чиновник, надеющийся продвинуться по службе, должен вести себя именно так: и доброму путнику, знакомства имеющему, помощь оказать, и общением с ним себя не замарать, если тот окажется лазутчиком либо обманщиком. Ведь никаких доказательств, что он друг Мехмета, купец не представил. Ни подарка, ни грамоты.
Заночевал Афанасий в лесу, среди оборванцев, не успевших засветло дойти до стольного града. Поскольку денег и ценностей у него не было, спал он без особой опаски, а проснувшись наутро, чувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо за все последние дни. Потянулся, зевнул, украдкой перекрестив рот, и на легких ногах отправился к главным воротам виднеющегося на холме города.
Внутрь столицы вливался широкий поток спешивших на базар крестьян с дарами своих земель, воинов-наемников, торговцев с повозками и кутылями на горбах, жалобщиков, надеявшихся доискаться правды у хорасанских властителей, и искателей приключений всех мастей. Из ворот вытекал узкий ручеек обнищавших торговцев, не сумевших сбыть товар, не доискавшихся правды, в пух проигравшихся и прочих неудачников. Все столицы мира жестоки к непрошеным гостям.
Афанасий пристроился в длинную очередь, столпившуюся перед воротами. Дородные стражники в доспехах с длинными саблями в ножнах. Собирали с пришедших входную пошлину. С пеших монетку медную, с конных – две, а с торговцев драли серебром.
У Афанасия монет не было вовсе, и на что он рассчитывал, он и сам не знал. Не разжалобить же стражников, в самом деле? Они таких проходимцев сотнями за день видели и большинство отгоняли зуботычинами. А тех, кто хотел быть хитрее хитрого, вылавливали под грудами товара в чужих телегах, вытаскивали из-под попон лошадей, куда те умудрялись спрятаться, и из иных мест. Тут же быстро, но умело избивали, со вкусом ломая ребра подкованными сапогами.
Но выхода у купца не было, потому он обреченно семенил, пристроившись за крупом понурой лошадки, которую вел под уздцы потрепанный хорасанец в выцветшем халате, обильно потевший, но халат снимать не желавший. Похоже, одежды под халатом вообще не было, а если и была, то являть ее народу было стыдно.
– Что ж за столпотворение такое? – вслух подивился купец.
– Улу байрам[3], – бросил его сосед через плечо. – Праздник великий.
– А-а-а… – протянул Афанасий. – Кому праздник, а кому…
– А ты какой веры? – хорасанец подозрительно сощурил глаза.
– Веры-то? – замялся Афанасий. – Ну… Так это, веры-то я… Так мухамеддиновой, – вспомнил купец, но было уже поздно. Рука хорасанца потянулась к рукояти висевшей на поясе сабли.
– Не задерживай! – рявкнул стражник.
Хорасанец вздрогнул, схватил лошадь под уздцы и поспешил в ворота.
Наконец дошла очередь и до Афанасия. Стражник, не глядя, протянул волосатую руку. Удостоверившись, что в нее ничего не упало, недоуменно поднял глаза. Прежде чем Афанасий успел открыть рот, стражник коротко стукнул его под ребра кулаком, отчего у тверича перехватило дух, ухватил за ворот рубахи и сдернул с дороги в сторону. Чтоб не упасть, Афанасию пришлось опереться о стену. Было больно, но не обидно – такая уж у стражника работа. А ежели он с каждым недотепой объясняться будет, задние до ночи в город не попадут.
Однако что ж делать-то, думал он, потирая ноющие ребра. Попробовать наняться на работу к кому? Да какой из него работник? И вокруг города наверняка желающих больше чем надо. Идти куда-то подальше от столицы, поработать там и вернуться? Вряд ли в других местах намного лучше, да и сил уж нет. Хоть прям тут ложись и помирай. Так вот посреди толпы, при всем честном народе. И дела до тебя никому не будет.
Афанасий в отчаянии закусил кулак, чтоб не разрыдаться, не завыть волком. Повернулся и сполз на корточки возле прогретой солнцем стены. Чтоб хоть как-то отвлечься, достал книжицу Михаила, в которую аккуратно вставил листы, на коих писал, пока был с ней в разлуке. Достал уголек, чтоб виденное запечатлеть, да и оцепенел с занесенной рукой.
Дикий рев труб заглушил гомон у ворот. Люди зашушукались, стали показывать пальцами, толкая друг друга, старались забраться повыше. Стражники, перехватив копья поперек, начали сталкивать ими на обочину всех без разбора. Афанасию пришлось спрятать записки и подняться, чтоб не затоптали. Шум нарастал, приближаясь. Стали различимы топот слонов, трели дудок, причудливо вплетающиеся в басовитые рулады, яростная брехня собак.
Из ворот показался первый слон. Купцу даже не пришлось привставать на носки, чтоб лучше видеть поверх голов. Увиденного хватило, чтоб он снова достал книжицу и принялся писать торопливо, теряя окончания слов и пропуская буквы: «На байрам бесерменский совершил султан торжественный выезд: с ним двадцать везиров великих выехало да триста слонов, облаченных в булатные доспехи, с башенками, да и башенки окованы. В башенках по шесть человек в доспехах с пушками и пищалями, а на больших слонах по двенадцать человек. И на каждом слоне по два знамени больших, а к бивням привязаны большие мечи весом по кентарю[4], а на шее – огромные железные гири. А между ушей сидит человек в доспехах с большим железным крюком – им слона направляет. Да тысяча коней верховых в золотой сбруе, да сто верблюдов с барабанами, да трубачей триста, да плясунов триста, да триста наложниц. На султане кафтан весь яхонтами унизан, да шапка-шишак с огромным алмазом, да саадак[5] золотой с яхонтами, да три сабли на нем, все в золоте, да седло золотое, да сбруя золотая, все в золоте. Перед ним кафир бежит вприпрыжку, теремцом[6] поводит, а за ним пеших много. Позади идет злой слон, весь в камку наряжен, людей отгоняет, большая железная цепь у него в хоботе, отгоняет ею коней и людей, чтоб к султану не подступали близко.
А брат султана сидит на золотых носилках, над ним балдахин бархатный, а маковка – золотая с яхонтами, и несут его двадцать человек.
А махдум[7] сидит на золотых же носилках, а балдахин над ним шелковый с золотой маковкой, и везут его четыре коня в золотой сбруе. Да около него людей великое множество, да перед ним певцы идут и плясунов много; и все с обнаженными мечами да саблями, со щитами, дротиками да копьями, с прямыми луками большими. И кони все в доспехах, с саадаками. А иные люди нагие все, только повязка на бедрах, срам прикрыт».
Процессия свернула на тянущуюся вдоль стены дорожку и под крики людей и рев труб медленно двинулась вкруг города. Афанасий сунул книжицу за пазуху и бочком, бочком стал протискиваться к воротам. Поравнялся со стражниками. Убедился, что те поглощены разглядыванием султанских одежд. Затаив дыхание, сделал маленький шажок назад. Еще один. И еще. Юркнул в отбрасываемую стеной тень. Заскочил за угол выступа надвратной башни, прижимаясь спиной к стене. Сделал два десятка приставных шагов и, увидев напротив себя устье улочки с глухими стенами, метнулся в нее. Пробежал, сколько позволяла нарастающая боль в боку, перешел на шаг, потом и вовсе остановился, тяжело дыша и обливаясь потом. Но на лице его играла радостная улыбка, – он был в городе.
Только вот куда теперь? Он вгляделся в узкие улочки, что, петляя, разбегадись вверх от площади. Вправо? Влево? В доме Мехмета он гостил долго, да своими ногами туда не хаживал. Либо в повозке ехал, либо на лошади, и не отсюда, а от дворца Мелик-ат-туджара. Да с разговорами все, по сторонам не глядючи. Ладно, корить себя бесполезно, нужно к дворцу добраться, благо вон купола его над домами видны. А оттуда уж попробовать дорогу вспомнить.
Вздохнув от сознания, что придется из-за лености своей пару лишних верст прошагать, он свернул в немощеную улицу. Как и во многих жарких городах, выходящие в нее стены были глухие, без окон, чтоб не пускать внутрь полуденный жар. Стояли они так близко, что солнце не могло заглянуть на самое дно улицы, отчего и воздух внизу оставался прохладным, и утоптанная земля не обжигала ног через дыры в обувке, хоть и не холодила. Идти было легче.
Вертя головой, Афанасий удивлялся, как изменился город за время его полугодового отсутствия. Обычно шумный и базарный, теперь он притих, обезлюдел. Редкие встречные мужчины глядели настороженно, у большинства на поясе открыто висели ножи и кинжалы, хотя раньше их предпочитали прятать за пазуху. Женщины, когда-то щебетавшие под своим платками на всех углах, вели себя заметно тише. Дети перестали орать и носиться как угорелые под ногами у взрослых. И даже базар на главной площади торговал без былого задора, вполнакала. Торговцы, ранее дравшие глотку до хрипоты, ныне лишь вяло покрикивали, больше для порядка. А завидев вооруженных людей, смолкали вовсе. Простые горожане спешили убраться с их дороги. Окна закрывались ставнями при их приближении, двери с грохотом запирались изнутри тяжелыми засовами.
А воинов было немало. Парами, тройками и целыми отрядами они бродили по городу, словно что-то высматривая и вынюхивая. Заглядывали в переулки и стучались в двери. Но им никто не открывал.
Что за напасть такая, думал Афанасий. Не было ведь раньше такого страха, жители запросто беседовали с вооруженными людьми, будь то городская стража или ханская армия. Привечали в чайханах, товар им продавали. А сейчас все готовы дать стрекача, как почуявшие волка зайцы.
Вывернув из слепой, безликой улицы на очередную площадь, он понял, в чем тут дело. На утоптанной земле, прямо на солнцепеке сидели мужчины всех возрастов. Лет от пятнадцати до сорока пяти примерно. Они пугливо и ненавидяще смотрели на окружающих их воинов, а скорее уже и стражников, с оружием наголо.
Рекрутский набор, значит? Чесом прошлись армейские по городу, собирая всех, кто может держать оружие. И на знатность не взирали, отметил про себя купец, разглядывая нагольные халаты бедняков и справные одежды ремесленников, голые, мозолистые от постоянного хождения босиком пятки и кожаные сапожки, пожелтевшие от пота чалмы в три оборота и роскошные головные уборы с брошами из драгоценных камней.
Вокруг сидельцев метались женщины в паранджах и хиджабах. Проскакивая между охранниками, они совали в руки мужьям и сыновьям котомки с хлебом, кувшины с водой, узелки с одеждой. Им стражники не препятствовали, но если кто из мужчин пытался встать из круга, тут же награждали его увесистым пинком или ударом копейного древка под дых.
Иногда из боковых улиц появлялись новые отряды стражников, ведущие рекрутов. Некоторые рекруты шли, обреченно склонив голову. Их лишь изредка подталкивали в спину, больше для порядка. А некоторые рвались из цепких рук – таких били нещадно. Кулаками, ногами и навершиями сабель. Некоторых просто волокли по земле, уже беспамятных. Дотащив, брали за руки и за ноги и бросали в круг на раз-два-три. Специально, чтоб новобранец плашмя грохнулся на спекшуюся в камень землю. Вокруг каждого ведущего пленников отряда крутились несколько женщин, подвывая по-собачьи и хватая стражников за шаровары. Их тоже били, но не так сильно, как забираемых в армию.
Наткнувшись на колючие взгляды вооруженных людей, Афанасий возблагодарил бога за то, что за время путешествия осунулся, похудел, оброс чуть ли не до глаз и выглядел оттого лет на двадцать старше. Иначе и ему было не миновать такой участи. Просто так он бы, конечно, не дался, но смог бы сопротивляться долго? Сумел бы сбежать? Да кто их знает, и убить ведь могли особо ретивые. Сплюнув через левое плечо от греха, он заспешил к недалекому уже дворцу Мелик-ат-туджара.
Хотя «заспешил», наверное, не то слово. Бок опять разболелся, ногу он приволакивал, появилась боль в спине и руке, которой он опирался на посох. В голове мутилось от жары и недосыпа.
А может, ну его, не ходить уж к Мехмету? Попробовать вломиться прямо во дворец? Представившись знатным чужеземцем, другом визиря, кинуться в ноги, помощи испросить? А лучше даже послом Тверского княжества, с важным поручением отправленным во владения Мелик-ат-туджара да пограбленным в дороге? А может, еще как купеческая смекалка подскажет, но добраться и испросить помощи. Плевать на гордость, на спину согбенную, на все плевать, только бы выбраться из этой проклятой Индии!
Афанасий почувствовал, что скатывается в пропасть зла и отчаянья, откуда не видно света божьего. Остановился, перекрестился и побрел дальше, через пень-колоду вспоминая строчки молитвы для очищения души от скверны.
Бормоча себе под нос, миновал справные, без украшений дома лавочников, ремесленников и мелких торговцев. Углубился в лабиринт дворов горожан средней зажиточности. По возможности быстро миновал роскошные хоромы за высокими заборами. Хорасанские визири, а особенно их отроки, как, впрочем, и боярские детки на Руси, иногда любили подшутить над одинокими небогато одетыми путниками. Собаками потравить или из лука пострелять в спину бегущему человеку.
Широкими улицами вышел он ко дворцу Мелик-ат-туджара. Прошелся вдоль высоких стен без зубцов. Остановился, рассматривая издали из-под насупленных бровей шахскую стражу. Высокие, мускулистые, с внимательными, цепкими взглядами. В медных доспехах, с не раз побывавшим в боях оружием. Это были не привратные олухи, а серьезные воины, испытывающие гордость за свое дело и страшащиеся ответственности. Ведь что случись, тут же с плеч голову снимут. Этих на кривой козе не объедешь.
– Здравствуй чужестранец. Велик шахский дворец и попасть туда непросто, – прошелестел старческий голос.
– А тебе что за дело? – грубо спросил Афанасий, оборачиваясь и глядя с высоты своего огромного роста на сухонького старичка в выгоревшем на солнце тряпье. – И откуда ты знаешь, что я не из этих мест?
– Видел тебя с Мехметом, великим воином, чье имя наводит ужас на все окрестные земли, – отшатнулся старичок, опаленный огнем ярости, вспыхнувшим в глубоко ввалившихся глазах купца. – Да и слышал о тебе рассказы. Сам я при конюшне его состою, ухаживаю за лошадьми прекрасными, отчищаю их копыта от грязи. Вот! – в подтверждение он достал откуда-то из-под одежды длинную тонкую спицу и сделал ей пару ковырятельных движений.
– И? – насупился Афанасий, не понимая, к чему клонит его собеседник.
– Если пожелаешь, отведу тебя в дом Мехмета, что роскошью своей дворцам иных правителей не уступает, велю… Ну, попрошу слуг накормить тебя кушаньями вкуснейшими и напоить водой ключевою. А скоро и уж сам визирь вернется. Не дольше нескольких дней продлится его отлучка.
– Нешто я сам до дома Мехмета не дойду? – спросил Афанасий, проникшись к старичку подозрением, слишком уж добр да отзывчив, на ровном месте помощь предлагает.
– Мог бы, сразу пошел, а не по улицам людным да опасным кружить стал, как до того делал. Да и дойдешь если, стража надежная вряд ли тебя внутрь пустит?
– И то верно, – купец призадумался, запустив пятерню в спутанную бороду. Был он в доме Мехмета давно, пообтрепался с тех пор, спал с лица. Стражники вряд ли тепло встретят бродягу, утверждающего, что он друг великого визиря. И бока намять могут. С провожатым же, хоть и таким – он еще раз окинул взглядом хлипкую фигуру конюха – шансов оказаться внутри, получить миску похлебки и топчан, чтоб прилечь, гораздо больше. А может, и лекаря позовут? Да хоть бы и коновала с конюшни…
– Что ж, пойдем, – пробормотал Афанасий. – Только если что, если к разбойникам выведешь, или иную подлость затеешь, пощады не будет, – он покачал перед носом старика огромным кулаком с выступающими подобно шипам булавы костяшками. – Понял?
– Что ж в том непонятного, господин, – снова втянул тот голову в плечи. – За мной пожалуйте.
Он повернулся на пятках и легко зашагал в том направлении, откуда пришел Афанасий. Купец догнал его не без труда и пристроился рядом.
– Слышь, мил человек, – спросил он, – а чего это ты ко мне добрый такой? Зачем меня проводить решил?
– Если сиятельный Мехмет узнает, что повстречал я его друга и не помог, он меня, ничтожного, в бараний рог скрутит, – пожал плечами старик. – А если узнает, что помог, награду может мне какую даст или работу другую. Тяжело мне на старости лет в наклонку целыми днями трудиться. А коней в конюшне у него пять десятков, и каждому нужно копыта почистить, проверить, чтоб все гвоздики в подковах на своем месте были. Спина к вечеру деревенеет от такой работы, а утром не разгинается. А жеребцы все сплошь норовистые, каждый лягнуть норовит или укусить. А переведет он меня хоть на кухню, хоть в свои покои за постелью следить, там я смогу век свой дожить. В покое и сытости.
– Тоже верно, – согласился Афанасий.
А дед не так прост и хорошо изучил характер своего хозяина, думал купец, с трудом поспевая за старичком. Эк все-таки он устал и ослаб, если с таким дедушкой в ходьбе состязаться не может. Хотя не так уж и медленно они идут. Странный какой-то он. Ненастоящий. Будто актер в балагане. Будто не сам груз лет несет, а изображает, что несет, чуть переигрывая.
Вот ведь злоба человеческая, оборвал себя Афанасий. Человек помощь предложил, а я, окромя худого, ничего о нем не думаю. Прости, господи.
Миновав несколько улиц, застроенных особняками за высокими заборами, они вышли к знакомым воротам. Афанасий еще раз мысленно поблагодарил старика. Сам он, даже если бы выбрал от дворца верное направление, до сих пор плутал бы в малознакомых улицах. А чем это могло закончиться – о том и думать не хотелось.
Старик уверенно подошел к воротам и постучал в них кулаком. Словно кто-то ждал его – в створке с лязгом открылось маленькое окошечко. В нем показался черный глаз под тонкой выщипанной бровью.
– Открывай! Видишь, гостя веду, – сварливо бросил старик.
С той стороны загрохотали замки, створка – не с окном, а другая – медленно распахнулась навстречу путникам. Сделав приглашающий жест, старик юркнул внутрь. Афанасий прохромал следом. Двор не сильно изменился с тех пор, как купец был тут в последний раз, однако кое-какие новшества имелись.
В центре появился фонтан, выложенный красным мрамором, на который невысокие струи воды зайчиками отбрасывали поломанные солнечные лучи. Свежепосаженные деревья в два ряда были через одно подстрижены кубами и сферами. Под ногами переливалась разноцветным узором плитка из италийских земель. Однако разбогател Мехмет за это время. Неужели таки разграбил Джуннар или отщипнул себе от шахской казны долю немалую?
Все эти мысли пронеслись в голове Афанасия, пока молодой стражник в белоснежной накидке, со свежим как у девушки, даже, кажется, чуть подкрашенным лицом, словно облизывал Афанасия взглядом маслянистых глаз.
– Чего вылупился? – рявкнул на него старик. – Не видишь, устал человек с дороги? Поиздержался.
Стражник в ответ лишь пожал плечами и опустил очи долу. Афанасий мельком заметил, что невдалеке, рядом с прислоненным к стене копьем сидит еще один, тот вообще глаз не поднимал, голова его медленно раскачивалась из стороны в сторону, будто в такт слышимой им одним музыке.
– Чего это с ними? – спросил Афанасий, коему снова пришлось рысить за стариком, стремглав пересекавшим двор.
– Гашиша наелись, – прошипел старик змеей. – Распустились тут совсем, пока хозяина нет. Вот уж он приедет, так покажет им.
– Тебе-то чего? Ты ж конюх, твое дело лошади. А со стражниками пускай их начальник разбирается, – удивился купец.
Старик лишь неопределенно махнул рукой и повел Афанасия мимо парадного крыльца. Сверху на него уставились еще два стражника, тоже с маслянистым блеском в глазах, Так же как и те, у ворот, они даже не сделали попытки остановить его или хотя бы спросить старика, что за оборванца он привел. То ли дед тут в большом почете, то ли воины слишком глубоко погрузились в мир собственных грез. Да, за такую охрану палками бы по спине надо, подумал Афанасий.
Свернули за угол. Перемены коснулись не только переднего двора. За домом появилась баня на манер римских терм, с увитыми зеленью колоннами и квадратным бассейном посередине, в котором сейчас никто не купался. Рядом беседка с ажурными стенами, откуда можно пройти прямо в бассейн по увитым зеленью мосткам. Чуть поодаль, за невысоким забором, новая конюшня стойл на пятнадцать, с покрытой ярко-оранжевой черепицей крышей. Кухня – навес без стен, с разнообразными печами внутри и трубами наверху. Дальше еще какие-то постройки – не то курятники, не то дома для прислуги. Все добротное, из крепкого дерева и обожженного кирпича. Да, Мехмет, справное хозяйство завел.
Следом за стариком Афанасий пришел к невысокому, в один этаж, сарайчику без одной стенки. В нем хранились запасы сена для лошадей.
– Ну вот, тут пока побудь, господин, а я принесу чего поесть и умыться. И лекаря позову, пускай он тебя осмотрит. Только уж не обижайся, быстро не получится, ноги не поспешают.
Последних слов старика Афанасий уже не слышал. Упав лицом в щекочущее, пахнущее чужой землей сено, он смежил веки и провалился в сон.
Казалось, не прошло и мгновения, как он открыл глаза. Кто-то так сильно тряс его за плечо, что боль отдавалась в боку, паху и натруженной ноге. Отмахнувшись, он снова зарылся лицом в колкую траву.
– Осторожней ты, шайтан, с такой-то силищей!
Знакомый голос пробился сквозь завесу густого сна, потянул за собой. Тряска усилилась. Поняв, что отогнать навязчивое видение не удастся, русич открыл глаза, перевернулся на спину.
– Мехмет?! Мехметушка! Друг!
– А то? – улыбнулся визирь. – Ты давно тут?
– Да вот только прилег, веки смежил, а тут уже трясут.
– Не соврал, значит, – улыбнулся Мехмет.
– Кто? – вопросительно поднял брови Афанасий.
– Да конюший. Я в ворота въезжаю, а он бросается к стремени, молвит. друга твоего встретил, пока отвел на сеновал, чтоб переодеть, помыть и в порядок привести, прежде чем в палаты вести. Не вели казнить.
– А ты?
– Я как услышал про друга, сразу понял, что это ты, Афанасий, из странствий вернулся. И бегом сюда, конечно – Мехмет покосился на сафьяновые туфли с загнутыми носами и каблуками, уже запятнанные навозом. Вздохнул. – Думал, они тебя тут уже пару дней держат, боятся, что ковры в доме загадишь.
– Да не, только вот привели, хотя, – Афанасий взглянул на клонящееся к горизонту солнце, – пару часов, наверное, я проспал. А может, и пару дней. Совсем дням и месяцам счет потерял в чащобах ваших. Кстати, деду твоему спасибо большое сказать надо. Сам меня узнал, сам предложил до дома твоего проводить, уложил, еды и питья принес, – купец мотнул головой в сторону табурета, на котором стояла миска с фруктами, на деревянной тарелке лежали несколько лепешек стопкой и высился тонкогорлый кувшин. – Лекаря обещал. Ты уж не обидь старика, награди чем. А то у меня-то ничего и не осталось, почитай.
– Конечно, награжу, не сомневайся, – блеснул Мехмет белоснежными зубами. – А сам-то как? Что богатства не нажил, сам вижу, а что искал, нашел? – спросил он, помогая Афанасию подняться на ноги и подставляя литое плечо, затянутое дорогой парчой.
– Нет, напрасны оказались мои поиски, – ответил Афанасий, сам не понимая, зачем обманывает друга и радуясь, что вынул мешочки с булатным зельем из заплечной торбы и перевязал на пояс, под одежду. – Кроме болезней да ран, не несу обратно ничего.
– Да, грустно. Ну, ничего, потом расскажешь. Сейчас мы тебя в нормальную мыльню сведем. Одежду подобающую подберем. Если захочешь, гурий прекраснотелых предоставим в любых количествах. Какой ты худой стал! – удивился Мехмет, ощупывая тело Афанасия сквозь едва прикрывающую его рванину. – И поесть чего-нибудь, естественно.
– Спасибо, друг дорогой, – выдохнул Афанасий. Голова его закружилась, ноги подкосились.
– М-да, – Мехмет поддержал друга за плечо. – С гуриями повременим. Полежать тебе надо. Отдохнуть. А это что? – он посмотрел на заскорузлое пятно на одежде Афанасия. – Ты ранен никак?
– Есть немного, достал ворог один заморский. Да зажило уже почти.
– Да уж вижу, как зажило. Гноем все сочится. Вонища. Оттого и жар у тебя, и слабость. Ничего, лекарь у меня есть хороший, чуть не перерубленных от плеча до пояса на ноги ставил.
– Слава Богу, не дошло до этого, – улыбнулся Афанасий. – Ну, куда идти лежать-то?
– Пойдем. Да гордись, сам визирь на руках понесет, – засмеялся Мехмет, вновь подставляя плечо.
Поддерживаемый им Афанасий, прихрамывая, проделал обратный путь до парадного крыльца. Во дворе переминалась свита, конников человек двадцать да арбы с поклажей, не зная, что делать. То ли дожидаться, когда снова двигать в поход, то ли уже отдыхать наконец? Без приказа визиря никто не отваживался хотя бы слезть с коня. Только особо смелые воины расстегнули ремешки островерхих шлемов да ослабили завязки коротких плащей.
Мехмет взмахнул рукой – отдыхайте мол, сам же повел Афанасия к ступеням. Ушлый конюх подскочил с другой стороны, поднырнул под мышку, повлек вверх. Сильный дедуля, подумал Афанасий, чувствуя, как перекатываются под одеждой старичка маленькие, но словно вырезанные из дерева мускулы.
На верхней площадке они немного задержались, пока нерасторопные стражники открывали ворота. Мехмет ничего не сказал, только зыркнул недобро. Кто бы другой мог от таких взглядов и со страху помереть, но стражники как-то вроде даже и не заметили вспыхнувшей в черных глазах визиря ярости. Правда, что ль, гашишем так злоупотребили? А вдруг опоены чем? Афанасий по простоте душевной хотел указать на это другу, но старикашка споткнулся, его локоть пребольно врезался купцу в ребра чуть повыше раны. Купец скрипнул зубами от боли, мысли его сбились.
Темным, без окон, коридором они прошли в светлую комнату – с окнами, но без рам, только с кисейными занавесками. Там сидели на подушках несколько скучающих молодых людей с тигриной статью. Завидев Мехмета с гостями, они встали на ноги, тоже совсем не так резко, как, по мнению купца, должны были.
Не обращая на воинов никакого внимания, даже не поприветствовав кивком, визирь провел едва переставляющего ноги Афанасия к нише в стене, завешенной полупрозрачной материей. Откинул полог – почти все пространство ниши занимала огромная кровать с кисейным балдахином на резных столбах. Дав знак старику придерживать голову, осторожно, как младенца, уложил тверича на белоснежные простыни, кинжалом с золотыми насечками на клинке вспорол грязную одежду, сорвал и комом швырнул ее в угол. Поморщился, принюхавшись к идущему от раны гнилостному духу. С интересом глянул на завязанную поперек голого тела веревочную петлю с притороченными к ней мешочками.
– Не соврал ли ты мне, старый друг? – подозрительно прищурился он. Так и не сошедшая с тонких губ улыбка стала напоминать волчий оскал.
– Не такой уж и старый, – попробовал отшутиться купец. – Просто устал немного.
– А это вот что? – Мехмет кончиком кинжала подцепил веревку, наискось пересекающую грудь Афанасия с выпирающими ребрами.
– Да так… Порох… Снадобья кое-какие, – ответил купец, ежась от прикосновения к телу холодной стали.
Занавеска откинулась, в комнату сунулся востроносый лекарь с объемистым мешочком в руках, в котором позвякивали какие-то склянки. От него шел крепкий дух чабреца и камфары. Мехмет, не глядя, махнул в его сторону кинжалом. Птичья голова лекаря исчезла.
– Ты все-таки нашел, что искал – даже не спросил – констатировал визирь.
Афанасий взглянул в лицо друга. За то время, пока они не виделись, Мехмет погрузнел. Медальные черты лица исказила ненужная одутловатость, в бороде появились серебряные нити. Но в глазах по-прежнему горел жаркий огонь воинской доблести, приправленной теперь отблеском холодной жестокости государственного деятеля. Запираться было не только бессмысленно, но и опасно. Вздернутыми бровями он указал на старика, замершего, как гончая, что почувствовала рябчика, и обратившегося в слух.
Мехмет бесцеремонно толкнул деда в плечо. Тот качнулся, но устоял. Удивительное дело, визирь был далеко не хилого десятка, а старик…
Сообразив, что в следующий раз может получить и удар кинжалом под ребра, конюх выскочил из ниши. Далеко, правда, не отошел, остался маячить за занавеской.
– Не хотелось при нем говорить. Странный какой-то, – пробормотал Афанасий, всеми силами стараясь, чтоб Мехмет ему поверил. – Нашел я снадобье, что железо обычное в булат превращает. Хотя не могу сказать, что делает его уж прямо таким чудесным, как про то сказывают.
– Ну вот, и нечего мне врать. – широко улыбнулся Мехмет.
– Так говорю ж, не хотел при посторонних.
– Ладно, ладно, верю, – усмехнулся визирь. – Теперь домой можешь победителем возвращаться. Знал я, что все получится. Рад за тебя дружище, искренне рад! – пророкотал он. В голосе визиря прозвучала неподдельная искренность. Но вдруг на лицо его будто набежала грозовая туча, меж бровей залегла суровая складка. – Где нашел, из чего делается оно, как используется? – спросил он резко и холодно.
Афанасия кольнуло в бок. Он прижал ладони к животу.
– Расскажу, все расскажу, только рану бы мне промыть, да замотать чем, – пробормотал он слабым голосом, хоть и несколько притворно. Бывало, скручивало и похуже, но ему хотелось избежать неприятного разговора, по крайней мере хотя бы немного его оттянуть.
– И правда, чего это я? – пожал плечами Мехмет и снова улыбнулся. – Эй, Абу! – крикнул за занавеску.
Доктор, будто ждал прямо за занавесью, тут же сунул голову в комнату.
– К этому больному с особым вниманием отнесись, понял?
Тот кивнул, юрким зверьком подскочил к кровати и начал выкладывать на стоящий рядом столик многочисленные скляницы и горшочки.
– Ну, вы тут лечитесь, а я пойду пока, делами займусь, что за время моего отсутствия накопились, – Мехмет ободряюще похлопал горячей ладонью по безвольной руке Афанасия и вышел за полог, велев стражникам никого, кроме лекаря, к купцу не пускать. Вообще никого. Афанасий хотел сказать ему вслед слова благодарности, да не успел. Доктор поднес к его носу остро пахнущую скляницу, и мир в глазах купца померк.