Может, и права была Крис. Может, мне стоит носить с собой запасные трусы, когда Влад в городе! В пятнадцать у меня с трусами забот не было, а в девятнадцать они стали проблемой.
Я смотрю на Градского и вижу мужчину во всех смыслах. Сильного, живого, даже слишком. Он всегда двигается немного резко, будто любое положение в пространстве ему быстро надоедает, но, несмотря на это, мне хочется к нему прижаться. Всем телом его почувствовать. От этого теплеет в животе, грудь тяжелеет, и я радуюсь тому, что сегодня на мне спасительные силиконовые накладки.
Градский пробегается по мне непроницаемыми серыми глазами. От прически до носков открытых туфель на шпильке. И возвращается к моему пылающему лицу. Он мне салютует, приложив ко лбу два пальца, потому что видит – я тоже на него смотрю.
Наше скромное семейное мероприятие вдруг меняет весь свой смысл! Просто потому, что присоединился еще один человек. Я боюсь выдать себя взглядами или еще чем-нибудь. Мне кажется, что, когда я на него смотрю, любой может прочитать мои мысли. Поэтому я прячу от него глаза. Почти всегда. Смотрю себе под ноги, пока спускаюсь по лестнице, держась за перила. Контролирую каждое движение. Каждый вздох.
В крови опять адреналин. Только две вещи на свете так выводят меня из равновесия – необходимость выйти на сцену и Градский, и обе они мучительно-восхитительные: сначала пугают, потом приходит чокнутая эйфория. Дофамин в крови зашкаливает.
Меня подколачивает внутренняя дрожь, когда легонько обнимаю папу в полуметре от Влада.
В руках отца букет белых пионов. У Андрея тоже цветы. И у Кристины. Пустые ладони Градского лежат в карманах отглаженных брюк. Чувствую его присутствие кожей. Моя болезнь под названием «Влад Градский» очень высокочастотная и плохо поддается лечению. Я больна и признаю это.
– Я что, прима-балерина? – бормочу в ворот отцовской рубашки, намекая на то, что мне хватило бы и одного букета.
Мой отец ярый фанат спортивных марафонов, поэтому даже в шестьдесят в отличной форме. Энергии у него больше, чем у ребенка.
– Горжусь! – Он легонько хлопает меня по плечам.
Он глотает звук «эр», выдавая свой акцент.
Мой отец живет в России уже почти тридцать лет, но продолжает говорить с немецким акцентом. Родители познакомились в посольстве, здесь, в Москве. Андрей успел несколько лет пожить с родителями в Германии, а я выросла в столице. На родине отца мы бываем наездами, там у нас есть куча родственников.
– Спасибо! – Забираю у него свои любимые цветы и прячу в них нос.
– У меня нет слов… – обнимает мама. – Я помолодела на двадцать лет!
– Тогда мне сегодня грозит опасность, – замечает папа.
Фирменная выдержка его речи любую шутку делает смешной, даже самую плоскую, поэтому прыскаю от смеха вместе со всеми.
– Я тоже помолодел. – Андрей сжимает меня в руках, подкидывая вверх так, что мои ноги отрываются от пола, а ткань платья ужасно сминается.
– Стой! – смеюсь. – Сломаем букет!
– Бомбично, – описывает он мое выступление и аккуратно ставит меня на ноги.
Кристина выныривает из-за его плеча и тянет ко мне руки. Мой брат делает шаг в сторону, кладя свои руки на пояс брюк.
– Я расплакалась, – бормочет Крис мне на ухо. – До сих пор мурашки по телу бегают.
Градский стоит за моей спиной, не мешая поздравлениям.
Я не могу больше его игнорировать.
Прижимая к себе цветы, разворачиваюсь и стреляю глазами в его лицо.
Он наблюдает за нами с видом молчаливого присутствия, но от этого его не становится меньше.
Не пялиться… только не пялиться…
Жар на моих щеках можно списать на волнение. Это спасает!
Он был на концерте – для меня это важно. Он сто раз слышал, как я играю, но это было сто лет назад. Это было до того, как я решила связать свою жизнь с музыкой и сделать ее центром своей жизни.
– Привет, – быстро посмотрев в его лицо, перевожу глаза на верхнюю пуговицу его рубашки.
Над ней его жилистая шея и выпирающий кадык. На линии челюсти короткая щетина.
– Салют, – отзывается лениво. – Я не помолодел, меня размазало, – продолжает он цепочку этой «шутки».
– Понравилось? – снова поднимаю на него глаза, чтобы уловить крупицы эмоций.
– В восторге.
По его лицу ни черта не возможно понять. Может, это правда, а может, нет.
Сердце сладко сжимается от скупой похвалы, а в душе разгорается буря. Как хорошо, что я была не в курсе его присутствия в зале, иначе словила бы свой фирменный панический аффект.
– Плакал?
– Как ребенок, – он растягивает в улыбке губы.
Я тоже улыбаюсь. Не отвожу глаза. Смотрю в его лицо.
Мы пялимся друг на друга, кажется, целую вечность.
Все звуки словно меркнут. Люди вокруг исчезают.
Он такой красивый в этом костюме и рубашке, что слепит глаза. В противовес тому, каким я видела его неделю назад за городом, сейчас он слишком взрослый и серьезный. Недоступный. Это еще сильнее жалит мое либидо.
– Какими судьбами? – спрашиваю тихо.
– За компанию. Давно не видел твоих родителей.
Это отрезвляет.
Размечталась…
– Ну, круто… – говорю, шагнув от него сторону.
– Давайте фотографироваться! – объявляет мама. – Где лучше встать?
Покрутив головой, она выбирает угол между стеной и колонной.
– Альберт, иди сюда… Андрей, ты стань рядом со мной…
– Давай мне цветы. – Кристина забирает из моих рук букеты.
Я вижу, что сегодня с макияжем она заморочилась. Он вечерний. Волосы распущены, плюс она вылезла из джинсов и надела голубое атласное дизайнерское платье-комбинацию, которое я ей подарила. С ее смуглой кожей смотрится потрясающе.
– Сфотографируешь? – Протягиваю Градскому свой смартфон.
– Ага. – Забирает гаджет, задевая мои пальцы своими.
Отдергиваю руку, боясь, что он заметит мою ненормальную реакцию на свои прикосновения. Хуже всего то, что я не хочу лечиться от этой болезни. Особенно сейчас, когда он здесь, прямо перед глазами.
Десять минут мы фотографируемся, меняясь местами, как на выпускной альбом.
Влад делает пару кадров с родителями и Андреем, потом с Кристиной.
При моих родителях она всегда ведет себя как отличница. Говорит, только когда ее спрашивают, и всегда не то, что думает.
– Теперь ты. – Забирает у Градского телефон, предлагая занять ее место.
Он молча становится рядом. Даже слишком близко. Так, что мой висок касается его колючей щеки.
Я чувствую запах его терпкого парфюма на своем языке.
Не знаю, куда деть руки, ощущая себя скованно и растерянно. Рука Влада уверенно ложится на мою талию, прожигая кожу через тонкий шелк платья.
Крис поднимает телефон выше.
– Улыбайтесь, – велит полупрофессионально.
Осмелев, кладу руку на твердую мужскую грудь, чувствуя под ладонью жар его тела, каменные мышцы и ровный сильный стук сердца.
Даже когда сажусь в машину брата вместе с Крис и родителями, чувствую отголоски этих сильных ударов на своей ладони.