– Мама, смотри! – голос Софийки звонким писком долетает до нас с матерью. – Вот как я могу!
Она отталкивается ногой в голубой сандалии от парковой дорожки и пристраивает ее на доске самоката, катится вперед на пару метров, после поворачивает самокат, как лихой байкер свой мотоцикл, так что юбка ее белого сарафана взлетает и кренится вбок вместе с ним. Тут же спрыгивает с самоката и, широко распахнув глаза, ждет наших с мамой восторгов.
– Осторожно! – Мама прижимает к груди руки и сетует, повернувшись ко мне: – Это не опасно?
– Нет. Так она учится лучше чувствовать свое тело и координацию, – объясняю, продолжая следить за дочерью, находящейся в десяти метрах от нас.
Здесь слишком много детей, но у моего ребенка ярко-красная панамка на тот случай, если я вдруг упущу ее из вида. Это мой пунктик. Я всегда боюсь потерять ее из вида…
Крутясь на месте, дочь борется с рулем и разворачивает самокат в обратную сторону. Перебирая ножками, запрыгивает на него, и едет к нам, сосредоточенно выпятив губу. Ее кудряшки из-под панамки развеваются в разные стороны, а глаза цвета сухого асфальта блестят смехом и весельем, как и у всех детей на площадке вокруг нас.
Этот парк расположен недалеко от нашего дома, и летом в жару мы здесь частые гости. Здесь густая посадка деревьев, кроны защищают от солнца и иногда от дождя. Софи успела завести здесь несколько друзей, с некоторыми моя мама обменялась телефонами, чтобы у них были совместные прогулки.
– Мне не нравится эта забава… – негодует мама. – Она и без этой штуки обо все спотыкается…
– Именно поэтому ей и нужна эта штука, – внушаю я.
Софи аккуратно кладет самокат на землю и, разбежавшись, летит навстречу, врезается в мамины ноги, обнимая ее колени.
– Ба! – выдыхает. – Я так тебя люблю…
Моя дочь любит всех. Из множества выученных за четыре года жизни слов «я тебя люблю» у нее самые любимые и самые частые.
С лицом моей матери происходят невообразимые превращения. Сначала блаженная улыбка, потом нежность, потом мама поджимает губы, будто собирается расплакаться…
– Ох, мой ангел… – Склонившись, она целует макушку Софии, приобнимая ее малюсенькие плечики. – Бабушка тебя тоже очень любит…
– До луны и обратно?
– До луны и обратно, много-много раз.
– Я хочу посмотреть белочек… – объявляет дочь, требовательно дергая бабушку за юбку.
– Сейчас маму проводим и пойдем смотреть белочек…
– Мамочка, ты опять уезжаешь? – Поднимает на меня еще секунду назад веселое лицо.
Теперь на нем печаль, и я вздыхаю.
– Мы же с тобой об этом сегодня говорили. – Поправляю ее панамку. – Сегодня вторник, помнишь?
– Да… – Ковыряет пальчиком застежку на сумке своей бабушки.
Сердце обливается кровью, когда она так делает. Грустит и дует губки, заставляя меня не хотеть ничего, кроме того, чтобы остаться с ней и обниматься.
Уже несколько месяцев я приучаю ее к тому, что по вторникам у меня дела. Железобетонно по вторникам мы встречаемся с Егором. Это тот день недели, который я ему обещала. Который мы оба стараемся «не пропускать». В другие дни недели его могут сорвать на какую-нибудь встречу, или я могу оказаться слишком уставшей. Вторник. Это удобно нам обоим.
Я роюсь в сумке, ищу свой звонящий телефон и отвечаю, отвернувшись к жужжащему проспекту.
– Алло… – говорю в трубку.
– Я на месте, – сообщает Рязанцев.
– Хорошо, – отвечаю и запинаюсь.
За оградой парковых ворот синим всполохом на фоне заходящего солнца возникает синий «БМВ» с тонированными стеклами, от вида которого у меня внутри на секунду подбрасывает все органы.
Эта вспышка паники проходит так же быстро, как и появилась, оставляя меня с колючими мурашками вдоль позвоночника и частичной потерей слуха.
Дура.
Это не машина Градского. Просто очень похожа. Когда-то у него была такая же. Почти точь-в-точь, по крайней мере, по цвету. Такой ни с чем не спутаешь. Я просто ненормальная, разумеется, той машины у него уже давно нет.
Жду, пока успокоится разогнавшийся пульс, ища взглядом дочь.
С появлением в городе Влада я обращаю внимание на вещи, до которых мне много лет не было дела. Старые раны начали вскрываться и кровоточить против моей воли, но мне уже не больно, только дискомфортно! Я хочу в это верить, и не врать себе, особенно по чертовым вторникам.
Софи опять взялась за самокат и чертит на нем вокруг нас с мамой круги, под тихое причитание той об осторожности.
Смех дочери залечивает любые мои душевные рубцы, он заразительный и живой. Настоящий.
Словно через вату слышу голос Егора в динамике.
– Арина? – зовет он, кажется, уже не в первый раз. – Ты где? Черт.
– Я… прямо у ворот, – отвечаю, стряхивая с себя это секундное оцепенение.
– Я уже иду. Стойте там, где стоите.
Возвращаю телефон в сумку, бросая еще один взгляд на парковку за воротами, но там уже нет той машины, которая чуть не вытряхнула меня из кожи.
Выдыхаю из себя воздух. С облегчением. И заправляя волосы за уши.
Егор появляется через несколько минут, прижимая к своему боку огромного мягкого игрушечного гуся.
Закусив губу, я смотрю на игрушку и перевожу глаза на дочь.
Она прячется за ноги моей мамы, исподлобья глядя на приближающегося Рязанцева.
У нее много подарков от него, но она вообще к подаркам беспечна, тем более к тем, которые ей неинтересны в этот день недели. Я уже не сомневаюсь, что этот огромный гусь будет пылиться где-нибудь в углу ее комнаты.
Софийка стесняется Егора и немного боится. Возможно, потому что он крупный мужчина и редко улыбается, возможно, потому, и это мне кажется самым вероятным, что она ревнует меня к нему и ко вторникам.
Понятия не имею, что с этим делать, но в этом вопросе ее упрямство мне нужно переломить. Она не любит, когда при ней он меня целует или трогает, поэтому я попросила его не делать этого. С этим я тоже пока не знаю, что делать.
– Добрый день, – Рязанцев кивает маме и смотрит на меня. – Привет…
– Здравствуй, Егор, – улыбается ему мама. – Как у тебя дела?
– Отлично, спасибо, – отзывается он. – Как у вас? Как Альберт?
– Тоже, – вздыхает мама. – Мы не пустили его на марафон в этом году. Теперь расплачиваемся…
Кардиолог запретил моему папе нагрузки, он готовится к операции, и довольствуется прогулками на свежем воздухе, но постоянно ворчит. Даже Софию мы оставляем с ним не слишком надолго, чтобы не утомлять его сильно.
– Я об этом слышал, – хмыкает Рязанцев.
Он тянется за поцелуем, но я в последний момент уворачиваюсь, стрельнув глазами в Софию.
– Потом…
Егор принимает мой сигнал, чуть поджав губы, но соглашается, глядя на мою дочь сверху вниз.
– Привет, принцесса, – говорит, не пытаясь к ней прикоснуться или приблизиться.
София смотрит на него, потом на игрушку и прячет лицо за маминой ногой, и я ее мягко понукаю:
– Поздоровайся с Егором. Он принес тебе подарок.
Она упрямится пару секунд, едва заметно мотнув головой, и я повторяю:
– София.
– Белочка! – взвизгивает и уносится по дорожке, схватив на лету свой самокат.
Упрямая!
Проводив ее глазами, Рязанцев вручает ни в чем не повинного гуся моей матери и сухо обращается ко мне:
– Поехали?
Он не собирается тратить ни минуты нашего вторника впустую.
– Сейчас.
Развернувшись, быстро иду по дорожке и догоняю дочь раньше, чем она успевает разогнаться на своем самокате. Сажусь на корточки, поймав ее локоть, и вижу упрямое выражение на ангельском лице.
– Ты со мной не попрощалась. – Поворачиваю к себе смурную курносую физиономию, легонько надавив пальцем на пухлую щеку.
– Хочу, чтобы ты спала дома, – сводит она бровки.
– Мы же договорились, – напоминаю. – Что такое, маленькая леди?
– Вторники отстой!
– Что?! – ахаю я. – Откуда ты взяла это слово?!
– Влад научил.
Поперхнувшись воздухом, громко спрашиваю:
– Какой… Влад?!
– Из сада…
Черт бы все побрал!
На лбу выступает пот, грудную клетку стягивает от нехватки кислорода.
Тру виски.
Спокойствие, вернувшееся ко мне пять минут назад, превращается во взвинченность, которую задушить можно только бутылкой красного вина!
– Я не хочу больше слышать это слово. – Делаю голос строгим. – Ладно?
– Ладно. Хочу, чтобы ты спала дома, мамочка, – громко всхлипывает Софи, прижимая кулачки к груди.
Ее бездонные серые глаза наполняются слезами. Нижняя губа поджата и дрожит.
Делаю глубокий вдох и нервно оглядываюсь через плечо.
Рязанцев приподнимает руку с часами на запястье, напоминая о времени.
Отвернувшись, смотрю на дочь.
– Хорошо, я вернусь сегодня домой. Но только сегодня. Договорились? И ты сейчас пойдешь со мной и скажешь Егору спасибо за игрушку. Да?
– Да… – шепчет, опустив взгляд, протирая кулачком щеки.
Мы возвращаемся назад и проделываем оговоренный ритуал.
Моя дочь выглядит так, будто ее привели на каторгу, но этот спектакль меня не обманывает. Через пять минут она забудет об этой трагедии и пойдет смотреть своих белочек, выкрутив мне на прощание руки.
Она маленькая, хитрая и упрямая, как баран. Я понимаю это. Понимаю головой, но каждый раз иду у нее на поводу, стоит ее глазам увлажниться.
Сев в машину, я пристегиваюсь ремнем и стараюсь увидеть за оградой парка удаляющиеся силуэты моих мамы и дочери, но мешают деревья и мельтешащие по дорожкам люди.
Изнутри меня подтачивает все тот же червь. Мандраж, от которого хочу избавиться.
– Извини, – говорю Рязанцеву. – Такой у нее характер…
– Я не обижаюсь на маленьких детей. – Егор расслабляется в водительском кресле, выезжая с парковки.
– Зря, – говорю примирительно. – Дети бывают очень жестокими, знаешь? Я не хочу, чтобы она позволяла себе такое.
– Ей всего четыре, Арина. Ей не понравился гусь, я понял. В следующий раз будет пони. Закажи что-нибудь на ужин, – меняет тему Рязанцев, перестраиваясь в нужный ряд.
Я разглядываю его профиль, думая о том, стоит ли его грузить. Софи любит зайцев, и я говорила ему об этом несколько раз, но у него слишком много других забот, чтобы заморачиваться такими мелочами, как детские игрушки.
– Да… – Достаю из сумки телефон, собираясь оформить доставку еды. – Паста? – предлагаю, открывая меню любимого ресторанчика неподалеку от квартиры Егора.
– На твой вкус. С тобой связался организатор мероприятий?
– Вчера…
– Ты любишь усложнять всем жизни, да? – Он посылает мне кривоватую улыбку. – До воскресенья четыре дня, ты следишь за календарем?
– Сегодня вторник, – намекаю ему о том, что слежу. – И это не я решила закатить грандиозную вечеринку в последний момент.
– Ты забила на ситуацию. Поэтому нам пришлось взять все в свои руки.
Я не хочу спорить.
Отвернувшись к окну, говорю:
– Твоя сестра заваливает мои мессенджеры фотографиями цветов и тортов. Это день рождения, а не свадьба. Как бы ей намекнуть?
Перед нами резко тормозит какой-то внедорожник, и Егор ударяет по тормозам, рыча:
– Дебил!
От резкой остановки нас обоих бросает вперед. Когда все устаканивается, я уже не могу вспомнить, о чем мы говорили, поэтому начинаю с главного:
– Я сегодня вернусь домой.
– Ясно, – без эмоций отзывается Рязанцев.
Он не спорит и молчит почти всю дорогу до дома. В его квартире работает запрограммированная климат-система. Я чувствую блаженство от идеальной температуры воздуха, когда заходим внутрь, и сбрасываю босоножки, касаясь ступнями прохладного кафеля.
В наших вторниках все так же идеально запрограммировано. Сначала ужин и обсуждение последних новостей, потом… потом мы занимаемся сексом.
Мой брат срочно улетел в Китай и должен вернуться на неделе. Егор не полетел, чтобы остаться здесь и присмотреть за делами, и, слушая о них, я то и дело теряю мысль, проваливаясь в свои.
Мне есть что ему рассказать об этом дне, но я этого не делаю. Не рассказываю ему о том, что вчера у меня появился новый клиент и что мы оба с ним знакомы.
В отличие от всего остального, это меня не грызет.
Даже спустя время Градский остается чем-то сокровенным и личным. Только моим. Неприкосновенным.
Я просто не могу ни с кем о нем говорить!
Только с Крис, но у нее своих забот выше крыши.
Я без конца гоняю в голове информацию о том, что у него нет детей. И о том, что не хочу знать, есть ли у него жена. Старая или… новая. И о его предложении, которое выбило меня из равновесия.
Я не подобрала для него ни одного дома за вчерашний день, хотя времени у меня было достаточно. Искать, выбирать, подстраиваться под его предпочтения. Вернуть этот проект Андрею – значит повести себя, как капризный ребенок, а я… больше не ребенок… но чувствую себя так, будто запуталась в паутине.
Он предложил ужин. И это то о чем я продолжаю думать.
Быть друзьями с Владом Градским, насколько это глупо? Насколько это реально? Он стал другим человеком? Я точно претерпела необратимые изменения в себе с нашей последней встречи пять лет назад. Моя дочь сделала это со мной, и не только она.
Все эти мысли рождаю сомнения в моей голове. Мысли о том, правильное ли решение я приняла тогда, тогда… в прошлом…
– Я в душ, – говорю Егору, допивая свое вино.
– Угу. – Рязанцев складывает в посудомойку тарелки, бросив на меня взгляд.
Он снял пиджак и закатал рукава рубашки.
Мне привычно видеть его таким, но рой моих мыслей не дает расслабиться до конца. Между нами чувствуется напряжение. Он то и дело всматривается в мое лицо, но никак свои взгляды не комментирует. Моя нервозность такая очевидная?
Оставив одежду на тумбочке в ванной, захожу в душевую кабину и закрываю за собой стеклянную дверь, на пять минут отгораживаюсь от всего мира.
Душевая наполняется паром.
Горячие струи щекочут спину, звук захлопнувшейся двери говорит мне о том, что я больше не одна.
И это тоже привычно: прикосновения Рязанцева к моему телу, его голое тело позади моего, его руки на моих бедрах и между ними.
Когда он возбужден, становится нетерпеливым. Он давит на меня своим напором, сминая в ладонях мою грудь и захватывая ртом мочку уха.
Я упираюсь ладонями в стену и прогибаюсь в пояснице. Закрываю глаза и пытаюсь почувствовать его, расслабиться, отключить голову и получить удовольствие, как делала всегда. Его оргазм дрожью пробирает мое тело, и я жду, пока он схлынет.
– Ты кончила? – хрипит Егор рядом с моим ухом, не переставая его облизывать.
– Да… – шепчу, опустив голову.
Уже сидя в такси, которое везет меня домой, я откидываю голову на спинку сиденья, провожая взглядом ночные огни и думая о том, что сегодня впервые за долгое время соврала Рязанцеву о своем оргазме.