Как все-таки замечательно спится под мерный плеск речной волны. Хухля томно потянулся, выпростал руку из-под пухового одеяла и дотянулся до стоящего на столе колокольчика. Позвонил, расплескав по каюте трели нежного звона. За дверью послышались торопливые шаркающие шаги, дверь отворилась и в проеме с поклоном замер старый слуга. Переступать порог без отдельного приказания ему не позволяли правила этикета.
– Доброе утро, ваше высочество.
– Здравствуй, Томас, – Хухля спустил ноги с кровати, попытался нащупать тапочки, «нащупался» только один. Хухля опустил взгляд вниз, ни малейших признаков второго тапка он не обнаружил.
– Желаете завтракать? – слуга отвлек Хухлю от исследовательской задачи по поиску тапка.
– Да, пожалуй, – раздумчиво сообщил Хухля, ему уже наскучило искать спрятавшийся тапок, и он перевел взгляд на старого Томаса, – Как там погода?
– С утра было пасмурно, ваше высочество, – ответил Томас, вежливо намекая, что утро давно прошло, – Но к полудню установилась солнечная погода.
– Тогда накройте на палубе, я желаю завтракать под открытым небом.
– Но, ваше высочество! – в голосе Томаса взметнулась пенной волной паника, – Капитан Егер считает ваше нахождение на палубе нежелательным.
Хухля покривился. Не так давно, окрыленный потрясающим репортажем о создании северного альянса, он вернулся из Северграда в средиземье, однако быстро понял, что для дальнейшего развития своей социальной сети, требуется новая встреча с волчьим князем. Хухля собирался выпросить у Вереса разрешение на использование передатчиков на реке Хонаре. Для этой цели ему удалось выклянчить у «венценосного родителя» отличную яхту, но в нагрузку он получил еще и няньку в лице капитана Егера. И если капитан называл что-то «нежелательным», на языке этикета это означало строжайший запрет.
– Да с чего вдруг «нежелательно»? – заартачился Хухля, – Сколько ходили по Среднему морю, я всегда завтракал на палубе.
– Так ведь то – море! – слуга заломил руки, изобразив крайнюю степень страдания, – А здесь река. Берега поросли лесом, дикие места. Как вы можете этого не понимать?
Хухля тяжко вздохнул. Капитан успел «промыть мозги» всей яхтенной команде, и они теперь искренне уверовали, что за каждым кустом по обоим берегам реки их караулят злобные разбойники.
– Верес же всех разогнал… – Хухля взялся было приводить довод, но глянув на бельма закатанных в отчаянии томасовых глаз передумал, – …ладно, неси сюда.
Дверь за старым слугой закрылась, звук быстро удаляющихся шаркающих шагов дал повод заключить, что Томас, прежде чем нести завтрак, сначала побежит докладывать Егеру о его попытке оспорить капитанские предписания по соблюдению правил личной безопасности особы королевских кровей.
«Да, и шут с ним» – подумал Хухля. Он заглянул в узкий иллюминатор и убедился, что день и впрямь в разгаре. Прошлой ночью почти до утренних сумерек он работал над статьей для своей «сети». Ее, кстати, все так и называли – Сеть. К этому названию привык уже и сам Хухля. Статья задумывалась злободневная, к тому же изначальной ее темой являлись вопросы женской красоты, что в глазах модников и модниц неизбежно переводило ее в разряд повышенной популярности.
Несколько дней назад Хухля получил на руки совершенно «сногсшибательный» материал. Оказалось, что женщины, поменявшие внешность с помощью нифриловых настоев, становились склонными к непреднамеренному переходу в состояние оборотня. Толчком для перехода служило как правило кратковременное сильное чувство, как то внезапная вспышка злости, негодования, зависти и тому подобное.
Мало того, внешность у обороченной женщины тоже претерпевала изменения. Один из опрошенных мужчин рассказал, как разом поседел, когда на его глазах кроткая красавица жена в порыве ревности в прямом смысле «озверела». Милое личико обрело явственные черты ее звериного первопредка. К счастью, с возвратом в человеческое состояние возвращалась и человеческая внешность, вот только тот мужчина заявил, что теперь со своей женой не то что в одной постели, даже в одной комнате боится оставаться.
С этим материалом Хухля предвкушал получить сенсацию, но тут на него вышли явно что-то пронюхавшие представители объединенной косметической компании. Еще бы, компания удерживает львиную долю рынка по продаже нифриловых настоев для изменения внешности. И публикация подобной статьи могла отпугнуть изрядное количество потенциальных покупателей, которыми, к хухлиному изумлению, оказались вовсе не женщины, стремящиеся обрести идеальную внешность, а их платежеспособные мужья.
«Косметичники» мягко, но убедительно попросили не «раскачивать лодку, в которой мы все плывем», недвусмысленно намекнув на внушительный рекламный бюджет, выделенный ими на продвижение своих товаров в Хухлиной Сети. Отказать «партнерам» Хухля не смог, и статью пришлось сильно править. В итоге, из новостного материала, изобилующего фактами и показаниями свидетелей она превратилась в шутливый фельетон, повествующий о неуравновешенной ревнивой особе и ее чрезмерно впечатлительном супруге.
Хухля загрустил и даже подумывал вовсе отказаться от публикации, но тут ему в руки попал очередной материал, теперь уже про мужчин. Тех, что использовали настои на нифриле для повышения выносливости, работоспособности и физической силы. Побочные действия нифриловых настоев в их случае оказались несколько иными, но не менее поразительными. Особенно Хухлю потряс рассказ об одном молодом рабочем порта, весьма положительном и трудолюбивом молодом человеке.
Тот принимал настои, позволявшие ему отрабатывать дополнительную смену. И надо сказать, настои творили чудеса. Недавно женившийся мужчина, дабы обеспечить достатком молодую супругу, отрабатывал грузчиком по шестнадцать часов в день, не гнушаясь самой тяжелой работой. Однако в какой-то миг он замкнулся, перестал разговаривать с другими грузчиками, а по окончании дополнительной смены не пошел домой. Наутро его застали бесцельно слоняющимся у грузовых складов.
Товарищи по работе привели его жену, чтобы та увела супруга домой, но молодой человек ее даже не узнал. Тогда к складам вызвали дежурного портового целителя, который сделал осмотр и сообщил, что у данного работника зрачки не отвечают на свет, а также отсутствует пульс, сердцебиение и дыхание. Одним словом, по всем признакам он мертв.
Начав догадываться о причине такого странного состояния, у молодого человека отобрали его настои, но это только усугубило положение. Он впал в неистовство, стал злобно бросаться на окружающих, и его пришлось связать. А через несколько часов несчастный грузчик, лишенный дарившего ему силу нифрилового настоя, умер уже окончательно.
Получив в руки очередной сенсационный материал, Хухля воспрял, но тут на него вышли уже представители объединенной зерновой компании, основные производители данного вида настоев и, по совместительству, крупные рекламодатели в его Сети, которым он тоже отказать не смог. И вот всю прошлую ночь он бился над статьей, раздираемый двумя противоречивыми устремлениями: не подставить под репутационный удар своих крупнейших рекламодателей с одной стороны, и при этом пустить в публикацию основанную на полученных материалах, добротную, вызывающую читательский интерес статью – с другой.
Надо ли говорить, что такая работа съела все его душевные силы, заставив проспать до полудня. Однако крепкий продолжительный сон Хухлю восстановил, а плотный завтрак должен был окончательно вернуть жизнерадостный настрой. Посему, когда в двери показался Томас с подносом, Хухля, правда в одном тапке, уже в нетерпении прохаживался по каюте и, надо сказать, удачно оказался на пути вошедшего. Пол под ногами внезапно накренился, и, если бы Хухля не перехватил поднос, его завтрак имел большую вероятность полететь на пол вместе со старым слугой.
– Это еще что такое? – недовольно спросил Хухля, ставя поднос на стол.
– Капитан Егер просил предупредить ваше высочество, – Томас сохранял равновесие только за счет Хухли, который придерживал его под локоть, однако вальяжного достоинства не утратил, – Что река делает здесь крутой поворот. Матросам приказано готовить яхту к маневру.
– К какому еще маневру? – Хухля почувствовал поднимающееся раздражение.
– Довольно продолжительный отрезок пути яхта пойдет на веслах, – Томас сложил губы в трубочку и насупил белесые бровки, показывая всем видом, что костьми ляжет, но требования безопасности соблюдет до конца. Цепляясь за Хухлю, он доковылял до иллюминатора и решительно задвинул занавески, – Капитан Егер просил передать вашему высочеству убедительную просьбу, на время маневра к окну не подходить.
– Ладно, Томас, ступай, – на языке этикета «убедительная просьба» означала обязательный к исполнению прямой приказ.
– Ваш тапок, ваше высочество.
– Что? А, вот он где был, – обрадовался Хухля, – Ну все, Томас, иди уже. Не беси меня.
С крутого берега, спрятавшись в кустах, за маневром яхты наблюдали двое.
– Высоко осажена, – сообщил один, – Без груза идет.
– Вижу, – подтвердил второй, – А лодка бога-атая. Может оно и лучше, что без груза. Смекаешь? Купчишка богатенький с нифрилом, а, смекаешь?
– Смекаю, смекаю. Ан вдруг, не купчишка? Ан вдруг, не с нифрилом? Про платежный строй волчьего князя слышал ведь? Весь промысел нам этот князь поломал, чтоб его леший заворотил.
– Тю. Ну а что ж теперя? Лодка-то не военная. А даже если и не купчишка. Шишка важная катит. Выкуп с него богатый будет, смекаешь?
– Ты еще сумей, получи тот выкуп, да чтоб голова на плечах осталась, – осторожный разбойник неодобрительно поглядел на своего рискового подельника, – Мало мы разве нифрилу награбили? А я тебе скажу – немало. А ты взял, спустил на баловство: рожу кукольную полюбошке своей справил, будто баб других нету.
– Да ты завидуй молча, – огрызнулся рисковый.
– Ой, чему завидовать? Коли баба весь тям растеряла, чуть что не по ней, сразу в зверя скидывается. А страшна-то при этом…
Подобный довод рискового нисколько не смутил.
– Что страшна, это точно, – заулыбался он, – Зенки зеленью пыхают, зрачок как у той кошки, ушки торчком, зубки вострые! Ой, как она в зверку оборачивает, у меня аж внутри все притомляется… ну так что, подымаем наших? Лодку берем?
– Чего там, – решился осторожный, – Тебя послушаешь, такое сладкозвучие, что сам своей жинке захочешь рожу-то подправить. Берем!
Если бы Хухля имел возможность услышать этот разговор, то несомненно захотел бы использовать его в качестве материала для своей статьи. Однако к худу или к добру, с теми разбойниками повстречаться ему не довелось. Как только один из них поднес к губам затейливый свисток и трижды резко дунул, изобразив особый птичий крик, будто из ниоткуда возник за его спиной незнакомый боец и с коротким замахом отсек ему голову мечом. Еще один такой же незнакомец отсек голову его напарнику. Две головы упали рядом, повернутые лицами друг к другу, будто собирались продолжить прерванный разговор.
– Я, Прохор, уже и сам притомился ждать, когда они наговорятся и в дудку свою свиснут, – сказал один из них.
– Эт точно, Ефим, – ответил второй, – Болтливый нынче разбойник пошел.
– Как думаешь, стоит к засаде бежать?
– Да ладно, – отмахнулся Прохор, – Вряд ли мы успеем, а наши и так остальную шайку перебьют.
С высокого места им хорошо было, как на берег, где он был пологим, выбегала разбойничья ватага, спеша к своим весельным лодкам, припрятанным в камышах, и как влетала в хорошо устроенную засаду. Сначала запели стрелы, а следом из-за деревьев повыскакивали дружинники князя Вереса. Ни один из разбойников не ушел. Прохор с Ефимом немного еще постояли на возвышении, провожая взглядами, идущую на веслах вверх по Бунаре грациозную яхту.
– Суши весла, – крикнул таможенник. Голос сильный, властный, явно привык к беспрекословному подчинению его приказам, – Табань помалу.
Ольха сама не заметила, как вцепилась ее рука в снасть мертвой хваткой, сощурились глаза, плотно сомкнулись губы. Она тревожно украдкой глянула на парней, однако те с неколебимой безмятежностью делали, как было приказано. Табанящие весла вспенили речную воду, ладья сбавила ход, поравнялась с весельной лодкой. Спокойная уверенность в себе бойцов Васиной десятки и на нее повлияла благотворно. Она начала успокаиваться.
– Пограничный досмотр, – тот же зычный голос опять заставил ее внутренне сжаться.
Короток, даже не подумав перестать вгрызаться в сочное яблоко, ободряюще подмигнул Ольхе, пробумкал каблуками по палубным доскам и небрежно перекинул в подошедшую лодку швартовый канат. Оттуда на их ладью тут же забрались трое, четвертый не полез, остался сидеть на веслах. Тот таможенник, что отдавал приказания, вышел вперед, оставив двух других за спиной:
– Кто владелец судна? – спросил он строго.
– Меня зовут Ольха, а владелец – папенька мой. Его нет на судне.
– Папенька, значит, – таможенник оглядел Ольху. Ей таки передалось спокойствие парней, она взяла себя в руки, и робость теперь изображала только для достоверности образа купеческой дочери, впервые покинувшей отчий дом, – Куда направляетесь? Цель поездки?
– По купеческой надобности, в провинцию Бирга, западный берег, – Ольха набрала в легкие побольше воздуха, мысленно помянула недобро изобретательного Ивана Егоровича и досказала заготовленную байку, – Там у нас друг семьи, он тоже купец, а я направляюсь на смотрины, потому как у дяди Яруги имеется взрослый сын.
– Сын, значит, – путанный рассказ Ольхи таможенник понял плохо, отчего смотрел на нее теперь слегка бессмысленным телячьим взглядом, – Та-ак. Ну, а что везете?
– Шкуры в основном, но также две бухты сученой веревки, пряжу, меду немного и…
– Что и? – таможенник встрепенулся как боевой конь.
Наступил щекотливый миг. Иван Егорович заранее объяснил Ольхе, что провозить деловую курень ханом запрещено. В связи с военным положением на нужды войска вся она либо отбиралась, либо выкупалась по смехотворной цене. В ладью с умыслом погрузили несколько коротких брусков, на изготовление приличного оружия негодных.
Задумка старого писаря состояла в том, чтобы дать проверяльщикам зацепиться за малое нарушение, и тем отвести глаза от большого, ведь если кто-то увидит на ее запястье коронованного волка, ее тут же схватят. Главной задачей Ольхи здесь было удержать внимание таможенников на второстепенном предмете, но при этом не переигрывая.
– Еще курени немного, – сказала она упавшим голосом, – Но то не на продажу. В подарок будущему жениху…
– Жениху, значит, – таможенник обрадовался, потер удовлетворенно руки и возвестил чеканным голосом, будто на площади указ оглашал, – Приказом светлейшего хана провоз курени строжайше запрещен. Показывайте!
Ольха кинулась «показывать», повела таможенника в трюм, при этом приговаривая испуганно:
– А что же делать? А как же быть мне теперь?
– Ничего не поделать, барышня, ничего не поделать, – таможенник вышагивал за Ольхой величественно как задравший хвост котяра по подоконнику, – Придется конфисковать. С соответствующим оформлением документации об изъятии…
– Как с оформлением? Зачем документация? – Ольха заговорила заискивающе, – Что ж чернила переводить из-за такой малости?
Она откинула дерюжку, которой был накрыт ящик с куреневыми брусками.
– М-да, – таможенник кисло оглядел бруски, он явно рассчитывал на большее, и, не скрывая досады, добавил, – Что же вы девушка каких-то огрызков набрали будущему жениху? Вы бы его этим только расстроили. Ничего путного, кроме кухонных ножей из этого не получится.
– Вы так думаете? – ахнула Ольха в притворном расстройстве.
– Уверен, – таможенник смягчился, – Ладно уж. Заберу без оформления. Вам все равно придется сходить на берег, отметитесь на пограничном посту. А заодно посетите базар, обязательно там для женишка что-нибудь путное присмотрите.
Таможенник высунулся из трюма и позвал одного из своих сопровождающих. Молодой боец резво спустился в трюм и, будто так и надо, сцапал ящик с куренью. Он уже было двинул на выход, но вдруг обернулся:
– Я вот чего не понял, – он подозрительно прищурил один глаз, – Едете вы барышня к женишку. А сами в потрепанной походной одежде. Для смотрин нарядец-то не особо подходящий…
«Зараза, – промелькнула у нее мысль, – и откуда берут таких молодых-ретивых…» В трюме повисла густая тишина. Иван Егорович строго наказал, вещи, которые собрали для Ольхи, оставить рядом со входом на видном месте, но она запихала ненавистный сундук «с приданым» в самую глубину. И теперь своим дурным упрямством она поставила и себя и парней на грань провала.
– Сундук там, за веревочными бухтами.
Вся ее так тщательно продуманная легенда летела коту под хвост. Она и сама понимала, насколько подозрительно это выглядит в глазах таможни: молодая девушка запрятала наряды в такой дальний угол, что к ним не пробраться. Ретивый да старательный молодой боец, уже карабкался по тюкам вглубь трюма, подсвечивая себе монетой. Все то время, пока он лазил и осматривал сундук, старший таможенник смотрел на нее подозрительным внимательным взглядом.
– Ну что там? – крикнул он молодому, – Есть наряды?
– Так точно, есть. Цельный сундук тряпья, – послышался ответ.
– Ай-я-яй. Барышня, барышня, – неодобрительно покачал головой таможенник, – Отец вам товар доверил, рассчитывал, что его вы будете беречь пуще глаза. А вы только за наряды свои трясетесь, спрятали от глаз подальше как самую большую ценность. А кому еще они нужны кроме вас? Ай-я-яй.
Бравая таможня покидала трюм и уносила ящик с куренью, прожигая ее укоризненными взглядами. У Ольхи не осталось сил даже в мыслях им попенять, что это вообще-то неприлично, выставить девушку виноватой, чтобы прикрыть собственный грешок. Ведь не просто так они не стали заполнять бумаги на конфискованную курень. К тому же она была с ними полностью согласна. Дурацкими нарядами она чуть не завалила все дело.
Пока бойцы таможенной службы грузили в свою лодку ящик с куренью, таможенник выписал Ольхе пропуск на восьмой причал, любезно показав, где он, и рассказал как от него добраться до поста пограничников, которые должны будут выписать другой пропуск – уже на проход вниз по реке. Напоследок он строго оглядел парней.
Парни, надо сказать, отыгрывали свои личины безупречно. Как и положено молодым не слишком старательным работникам, они воспользовались заминкой с досмотром, побросали весла и развалились отдыхать на палубе. Короток угостил Вершка яблоком, Бобры лузгали семечки, представителям таможни они уделяли внимания не больше, чем снующим вокруг крикливым чайкам. Братья Цапли и вовсе уселись на корме спиной ко всем, свесили ноги вниз и разглядывали дворцовые шпили ханского города.
Таможенник неодобрительно хмыкнул и пробурчал что-то про работников, садящихся на хозяйскую шею, коли не держать их в черном теле, после чего, наконец, убрался. А Ольха мысленно согласилась с доводами князя, решившего не давать ей в сопровождение матерых. Те бы точно вызвали сейчас подозрение.
– Все в порядке? – Короток подошел к ней, когда лодка с таможенниками отдалилась.
– Вроде пронесло. Но на берег сходить все равно придется.
– На кой?
– Еще пограничники бумагу должны написать, ну и на базар сходить… Как никак я – купеческая дочь. Положение обязывает.
– Сходим, коли надо.
На берегу пограничник выдал пропуск безо всяких осложнений, на Ольху он едва взглянул. Можно было отплывать прямо сейчас, но она решила не искушать судьбу, вдруг тот таможенник, снующий на лодке между проходящими грузовыми ладьями взглядом зацепится, да покажется ему подозрительным, что не кинулась она «женишку» подарок покупать? Хватит с нее странностей. Она взяла с собой Бобров для переноски тяжести, на случай, если впрямь чего-нибудь купит. Короток увязался на том странном основании, что «мы зэ за тебя перед сотником Кусем головой отвесяем».
Ольха думала, что Вершок запросится вслед за другом, но он остался. По пути на базар Мышонок и впрямь не шутейно строил из себя бдительного охранника, чем, надо сказать, утомил. Если Ольха останавливалась у встреченной на пути лавки, только лишь мельком глянуть на товар, он громко окликал Бобров, заставлял остановиться и ждать. Короток очень боялся, что в этом шумном многолюдном городе кто-нибудь из них потеряется. И так сильно старался держать всех на виду, что в итоге потерялся сам.
Все случилось до очевидного просто. Сначала Ольха остановилась у прилавка с цветастыми тканями и попросила продавца показать ей какой-то отрез. Бобры разглядывать «тряпье» не пожелали, и перешли на другую сторону улицы, где сразу полтора-два десятка продавцов прямо на земле разложились с орудиями и утварью.
«Ну конечно, – мысленно позлился на них Мышонок, – до зарезу вам понабилось поглазеть на плотницкие топоры». Короток был вынужден занять позицию на равном отдалении от Ольхи и Бобров, и надо ли говорить, что эта позиция оказалась прямо посреди оживленной улицы.
В этом городе было совершенно непонятно где вообще начинается этот пресловутый базар. По словам тех местных, у которых спрашивали дорогу, до базара еще нужно было идти пару кварталов. На деле же, торговцы плотно занимали обе уличные обочины: с палатками, полками, лавками или просто, раскладывали товар где придется, порой подвешивали на ветвях, рассаженных вдоль дорог и улиц плодовых деревьев. По самим улицам в обе стороны неспешно двигалась бесконечная толпа галдящих, глазеющих зевак.
Сначала из поля зрения Коротка пропала Ольха. Он кинулся было к тканевой лавке, но там ее уже и след простыл. Тогда он, беззвучно ругаясь, пробрался сквозь толпу к ремесленному ряду. Бобры тоже исчезли. Мышонок решил побыстрее пройти немного вперед, даже если не заметит своих спутников и обгонит, то потом остановится и дождется. Рассчитав так, он даже свернул в менее многолюдный боковой проулок, подумав, что он сквозной. Однако проулок тут же начал петлять, уводя его в сторону. Ему бы стоило вернуться, но он боялся отстать, убедил себя, что проулок все равно выведет его обратно на проходную улицу.
Продираясь меж узкими задворками каких-то грязных складов, где людей не было вообще, Короток перешел на бег, и не заметил, как задел плечом человека, справляющего в тупичке малую нужду. Он пробормотал скороговоркой извинение, не собираясь останавливаться, но человек схватил его за рукав. Пришлось оборачиваться.
Человек довольно молодой, ненамного старше Коротка, но вальяжный, взгляд нагловатый оценивающий, лицо лощеное, оплывшее, на шее сальные складочки. Одет по меркам Мышонка богато, за поясом меч, но точно – не боец. Тело хоть и крупное, однако кисть заплыла жиром, такая рука ничего тяжелее кружки держать не привыкла. И, несмотря на внешний вид, от него исходило ощущение липкости и нечистоплотности. Назвать его торговцем язык не поворачивается, скорее безнравственный торгаш.
– Я зэ извинился, сто ессе надо?
Торгаш отпустил руку Мышонка, но отвечать не спешил. На то он и торгаш, прежде, чем раскрывать рот, сначала должен оценить, с кем дело имеет. Перед сильным будет пресмыкаться, слабого сам заставит перед собой шляпой пол мести. Осмотрел тщедушного Коротка с ног до головы, отметил его малый рост, тонкую кость, трепаную одежду и пришел к однозначному выводу, перед ним именно слабак, которого он более чем существенно превосходит и физической силой, и общественным положением.
– Ты что смерд, страх потерял? – в голосе еще нет прямой угрозы, торгаш – не воин, рисковать не станет, но чувствуется превосходство и презрение, – Ты меня толкнул, я облился из-за тебя.
– Да ладно, – Короток примирительно показал раскрытые ладони, – Попало тебе на станы пара капель, сто зэ ты меня убьес за это сто ли?
Ну не был Короток силен в знании порченых пороком человеческих душ. Плюнул бы торгашу в рожу, тот бы утерся и заткнулся. Но он заговорил по-людски и лишь утвердил трусливое ничтожество во мнении, будто бы признает себя слабым и можно делать с ним что угодно.
Торгаш решился и вытянул из ножен меч. Меч особый, об этом мало кто знал, но рукоять набрана нифриловыми монетами, на которых писаны образы мастерских ударов, если не врал поставщик, связки ударов от самого волчьего князя. Торгаш заплатил за этот меч несусветные деньги и жаждал применить его в деле. Жаль, противник уж больно жидковат, слишком мелкий, слишком слабый, за победу над таким и хвастать нечем, но надо же с чего-то начинать… А вообще говоря, именно с такого начинать и надо. Все ж таки первое убийство, мало ли что не так пойдет, для первого раза – противник самый подходящий.
– Еще смеешь мне перечить, – зрачки у торгаша расширены, ноздри раздуваются от возбуждения и предвкушения предстоящего убийства, – Поплатишься жизнью…
Глядя как стоит этот «чудо-воин», ибо так можно стоять за прилавком, но никак не в бою; как держит оружие, ибо так можно держать в лучшем случае поварешку, Короток готов был рассмеяться, а потому чуть не пропустил потрясающий выпад с мечом. Что там выпад, целую связку мастерских ударов. Мышонок ушел почти чудом, благодаря наработанным навыкам, малому росту, природной верткости и отсутствию брезгливости. Ему пришлось упасть и прокатиться прямо по загаженной земле, пятачок на углу склада давно превратился в отхожее место.
Вскочив на ноги, Короток полез за пазуху, спешно высвобождая от подмышечной петли свой валятор, но достать его не успел, пришлось снова уходить от очередной связки ударов. Отскочив на несколько шагов от грузного и в шаге не слишком быстрого противника, он отыграл себе пару мгновений на оценку сложившейся обстановки. Сотник Куч учил его, если боец не способен думать прямо в бою, он быстро становится мертвым бойцом.
В первые секунды схватки Мышонок был ошарашен, и о науке сотника даже не вспомнил. Однако во время второй атаки уже прекрасно видел, как рваные, неуклюжие и для бойца совершенно лишние жесты торгаша по какому-то волшебству вдруг сменяются скупыми отточенными движениями мастера клинкового боя. Но лишь для того, чтобы нанести повторяющуюся связку ударов, а затем опять возвращается к торгашу неповоротливость и нелепая несообразность.
Первое, что понял Короток – здесь что-то не так, здесь есть какой-то подвох. Затем он уловил нифриловое свечение, исходящее из рукояти меча, и начал догадываться, откуда на самом деле берется у торгаша это заемное мастерство. Наконец, припоминая, он пробежал внутренним взором по атакам своего противника и ухватил ускользнувшую поначалу их странность. Обе атаки в каждом ударе совершены по жесткому образцу. Они полностью друг друга повторяли, когда сам Короток, уходя от ударов, своих движений совершенно точно не повторял.
От следующей связки ударов он ушел с легкостью. Видел, как злился торгаш, не в силах прервать последовательность движений. Вложенный в нифрил образец заставил его исполнить все удары, от первого до последнего. Как механическая кукла торгаш махал мечом, глядя при этом, как с ухмылочкой заходит Мышонок ему за спину. Дальше последовала подсечка, падение и болезненно отбитый бок. Вместо того, чтобы как можно скорее подниматься на ноги, торгаш принялся грозить и сквернословить.
– Совсем ты дурасек, – негромко сообщил Короток, перебивая лежачему противнику колено извлеченным, наконец-то, из-под куртки валятором.
Торгаш почему-то ругаться не перестал, только вместо угроз изрыгал слова искреннего возмущения. Он пробовал было отбиваться мечом, но мастер, вложивший в его меч образы ударов, не предусмотрел возможности «лежачего боя», а потому это судорожное мельтешение больше напоминало попытку отмахнуться от назойливого насекомого. Но Короток не был насекомым, он был бойцом, следующим ударом валятора он раздробил торгашу ключицу оружной руки.
В последний миг он чуток отвел свой заключительный удар от виска. Не потому что пожалел. Не захотел брать на себя жизнь ничтожества. Разломал ему нижнюю челюсть, выбив несколько зубов. Достаточно и этого. Торгаш вырубился, по всей видимости надолго. Короток споро и с удовольствием его обыскал.
– О-о. Десяток монет, неплохо так я путь срезал, – приговаривал он, обтирая свою куртку, надушенным платком торгаша.