Брусиловская казна

Книга первая

Глава 1 Стоходская мясорубка Российская империя, Волынская губерния, 1916–1917 годы

1

Стоход…

Несмотря на громкое название, это небольшая река, начинающая и заканчивающая свой бег в пределах одного территориального образования: губернии, воеводства, области – в зависимости от того, какому государству в то или иное время принадлежали не самые плодородные, но от этого никак не менее ценные волынские земли: Российской империи, Речи Посполитой, СССР или же, как теперь, независимой Украине.

Коварная, резвая, с крутыми, обрывистыми берегами и шальным, часто меняющим направление течением, образующим на водной поверхности гигантские воронки, уходящие корнями в непроглядную бездну, она стремительно, но очень грациозно несёт свои небесной чистоты воды по тихому, нетронутому, девственному Полесью, обеспечивая живительной влагой всех его обитателей – простых, скромных, удивительно трудолюбивых, дружелюбных и щедрых душой людей, которым в двадцатом веке волей судеб пришлось дважды оказаться в эпицентре страшных братоубийственных событий.

Странно, но именно эта не самая выдающаяся водная артерия дала название одному из самых кровавых в истории человечества побоищ – «Стоходской мясорубке», в которую умудрились загнать свои народы руководители противоборствующих сторон, сошедшихся в смертельной схватке во время Первой мировой или, если хотите, Великой войны, чей огонь поглотил две величайшие империи: Австро-Венгерскую и Российскую…

Но пока ещё их благородные правители ничего не знали о печальной участи своих государств.

На левом берегу засели в окопах австро-венгерские войска, между которыми тот тут, то там, по приказу командующего ударной группировкой Альфреда фон Линзингена вкрапили самые боеспособные немецкие подразделения.

На правом берегу Стохода – элитные российские части, в том числе гвардейцы Особой армии генерала Владимира Михайловича Безобразова и кавалеристы конного корпуса Гусейна Хана Нахичеванского. Направление главного удара определено давно: крупный железнодорожный узел Ковель, куда сходятся пути, ведущие в Брест-Литовский, Люблин, Холм, Ярослав, Раву-Русскую, Сокаль, Владимир-Волынский[1].

Этот населённый пункт во все века и времена считался воротами Полесья, ключом к болотистой и труднопроходимой здешней местности.

Враг не хуже русских понимал значение Ковеля. И поэтому в последних числах мая 1916 года стянул к нему части немецких генералов Бернгарди, Марвица, других видных военачальников. К 1 июня там был полностью сосредоточен 10-й армейский корпус Вальтера фон Лютвица, игравший на Восточном фронте роль «пожарного соединения».

Особой стойкостью отличалась его 20-я брауншвейгская пехотная дивизия. Еще в начале войны, в ходе боев на Западном фронте, она была полностью окружена в Вогезах[2]Французы предложили немцам сдаться, но те отказались. И предприняли в ответ яростную штыковую атаку, которая, по идее, должна была непременно привести к гибели всего личного состава, но, как ни странно, увенчалась успехом! За этот подвиг дивизия получила наименование «стальной» и право ношения на фуражках и касках черепа («Адамовой головы»). Ранее такой привилегии удостаивались только «гусары смерти»[3].

К середине лета на фронте установилось позиционное равновесие. Поначалу чрезвычайно успешный прорыв российских войск на Луцк, получивший в народе название Брусиловский (по фамилии командующего Юго-Западным фронтом генерала Алексея Алексеевича Брусилова), плавно перерос в уже упомянутую Стоходскую мясорубку и закономерно закончился Ковельским тупиком.

Бросаться в новые кровопролитные бои воины обоих императорских армий явно не торопились. Может, слишком много знали об участившихся случаях братания солдат по всему фронту и копили силы для того, чтобы повернуть вверенное им оружие против общих угнетателей – помещиков и капиталистов, а может, просто устали проливать вражескую кровь.

По утрам они развлекались редкими артиллерийскими залпами в сторону неприятеля, а после обеда и вовсе предпочитали дремать в окопах и пулемётных гнёздах, лишь изредка (и то после очередного нагоняя от резко утратившего авторитет командования) предпринимая неуклюжие попытки форсировать реку, чтобы ненадолго закрепиться на её противоположном берегу и вскоре бежать обратно под натиском противника, бросая оружие и боеприпасы, оставляя тела погибших и раненых товарищей…

Правда, 15 июля 1916 года русские воины всё же решились «сходить» в очередное наступление. И – о чудо! – к вечеру им удалось преодолеть все три линии, казалось бы, неприступных оборонительных сооружений врага в районе сёл Тристень – Ворончин[4].

Легендарный «мёртвоголовый» корпус фактически прекратил своё существование. Кто выжил – предпочёл сдаться. Всего лишь за один день в плену оказались свыше 20 000 доблестных немецких воинов. При этом русским достались солидные трофеи. Только орудий разного калибра – больше полусотни…

А ниже по течению реки ещё больше года всё оставалось без изменений.

Оккупированные противником Яновка, Литогоще, Корсини, Арсеновичи, Углы[5] на левом берегу Стохода, как ни чём не бывало, продолжали жить мирной крестьянской жизнью, извлекая из трудностей военного положения все мыслимые и немыслимые выгоды. Австрийцы, мадьяры и немцы чистым золотом расплачивались за постой, стирку-глажку, а также сено и продовольствие, поставлявшиеся им в огромном количестве.

Те же самые услуги (и за неменьшие деньги) предоставлялись воинам Российской Императорской армии, обосновавшимся на правобережье – в Духче, Соколе, Грузятине и, простите, Навозе.

А некоторые сёла, как, например, Кашовка[6], в то время оказались вообще в уникальном положении.

Половина – там, половина здесь.

То есть одна часть деревни занята австро-венгерскими или немецкими войсками, а вторая – русскими!

2

Гриб – это только белый или, как говорят на Волыни, справжний[7]. Даже подосиновики, называемые здесь красноголовцами, местный люд собирает крайне редко и неохотно. Не говоря уже о бабках (подберёзовиках), опенках или маслюках.

Впервые после «зимней спячки» на тихую охоту полещуки выходят уже в конце весны. Те грибы так и называют – майскими. А ещё – колосовиками, ибо появляются они тогда, когда в полях начинает колоситься рожь (по-украински – жито).

Иван Ковальчук в свои двенадцать лет слыл в деревне Кашовка чуть ли не главным грибником. Вставал, как и все крестьянские дети, очень рано, ещё до рассвета, выпивал кружку любимого кислячка[8] и бежал в берёзовую рощу, где знал каждый кустик, каждую ложбинку…

Теперь она оказалась на другом, занятом австрийцами, берегу. А единственная переправа, ведущая туда, давно рухнула под перекрёстным огнём.

Ничего не поделать… Придётся искать новые грибные места!

Июль – не самый подходящий для любимого занятия месяц. В прошлую неделю Ваня исколесил вдоль и поперек всю округу, а собрал – с гулькин нос, ведро – не более.

Что ж… Сегодня придётся идти ещё дальше – в сторону Софьяновки[9], до которой даже напрямик не меньше десяти вёрст!

Подросток постучал в окно соседней хаты, где жил родной брат отца – Василий – и разбудил его семилетнего сыночка Колю, которого вечером пообещал впервые взять «на грибы». А потом, увлекая за собой ещё не проснувшегося как следует мальчишку, рванул в избранном направлении.

Впереди уже виднелся купол походной православной церкви, не так давно срубленной на Поповом поле[10], когда утреннюю тишину разрезал громогласный крик испуганной лесной птицы. За ним последовали одиночные выстрелы и мощный взрыв гранаты.

Ваня плюхнулся в придорожную канаву и накрыл собой двоюродного брата.

Как раз вовремя!

Спустя несколько секунд из лесной части донеслось поскрипывание колёс. Ещё мгновение – и на единственной укатанной лесной дороге появилась ухоженная лошадь, тянущая за собой тяжёлый воз с громоздким сундуком и двумя местными жителями, с началом боевых действий обосновавшимися в полевом стане 4-го кавалерийского корпуса русских. В селе поговаривали, что их наняли для ведения каких-то вспомогательных работ за немыслимые, по здешним меркам, деньги.

За возом следовали двое казаков: угрюмого вида вахмистр – немолодой, но ещё довольно крепкий бородач с шашкой в ножнах и нагайкой в руке, и хорунжий – высокий, ладный, с мужественным бледным лицом, на котором выделялись узкие усики.

– Быстрее, братцы, быстрее! – подгонял он. – И откуда только они здесь взялись? Да ещё с самого утра?

– Мамка говорили, что вчера мадьяры[11] весь день метались по пристани[12], – прояснил ситуацию дядька Миша – один из двух аборигенов. – Ладили и клепали баржу, смолили лодки…

– У меня в Пидрижжи[13] кум живёт, – поддержал товарища второй Ванюшкин сосед – Степан. – В их хате давеча странные немцы поселились. Пьют, жрут и в бинокли зырят – явно что-то затевают!

– Что же это вы, голубчики, ничего мне раньше не говорили? – укоризненно покачал головой хорунжий. – Забыли мою настойчивую просьбу: немедленно докладывать обо всём увиденном и услышанном! Не упуская самых ничтожных, на ваш взгляд, фактов… А просьба командира – это приказ, который не выполнить нельзя, ясно?

– Так точно, ваше благородие!

– Вот выбьют нас из деревни? Что будете делать?

– Не выбьют! – поспешно заверил Михаил.

– А если?!

– Уйдём с вами…

– А семьи, дети?

– Заберём с собой.

– Эх, братцы, для всех у нас в обозе места не хватит… Так что молите Бога, чтобы мы их скорее назад погнали…

– Слушаюсь, Павло Алексеевич! – растерянно пробормотал Степан.

– Не Павло, а Павел, сколько можно повторять? – обиженно фыркнул офицер.

Слева снова раздались выстрелы.

– А, чёрт, – выругался хорунжий и прижал к губам указательный палец, таким нехитрым образом призывая своих спутников соблюдать тишину.

– Похоже, окружают нас! – недовольно пробурчал унтер. – А ну, давайте правее, олухи…

Михаил натянул поводья.

Повинуясь его команде, лошадь свернула с «главной» дороги.

– Лежи здесь и не шевелись! – тихо наказал Ваня брату, а сам рванул в глубь леса.

– Я с тобой… – заплакал тот и пополз следом.

В это мгновенье гораздая на выдумки офицерская головушка выдала очередной план, доселе не единожды прокручиваемый в мозгах…

– А ну-ка, братцы, давайте его сюда! – тихо велел Павел Алексеевич, направляясь к зияющей неподалёку артиллерийской воронке. – Живей, живей!

Михаил и Степан схватили сундук, опустили на дно ямы и быстро забросали его землёй.

Хорунжий незаметно подморгнул вахмистру. Тот выхватил шашку и отработанным ударом снёс головы обоим вольнонаёмным, после чего преданно уставился в глаза своего командира.

Офицер зловеще ухмыльнулся и… выстрелил бородачу в грудь.

Эти глаза Ванечка не забудет до самой смерти.

«За что?» – словно кричали они, прежде чем навсегда потухнуть…

Когда всё было кончено, Павел Алексеевич слез с коня, привязал его к дереву и осмотрелся…

Нигде. Никого.

Как вдруг…

Где-то в вышине, прямо над его головой, раздался резкий, отвратительный свист, за которым вскоре последовал страшный взрыв, с корнем вывернувший молодую берёзку всего в десятке саженей от места, где несколько мгновений тому назад нашли свою смерть трое невинных людей – это сбился с курса очередной вражеский снаряд.

Однако ни хорунжего, ни отчаянных крестьянских детей, продолжавших следить за ним (точнее, следил только один – Ваня, второй – Коля – лежал в канаве лицом вниз и боялся поднять голову), его осколки не задели.

Две лошади, оставшиеся без своих владельцев, с испугу рванули куда глаза глядят. Офицерский скакун тоже собирался последовать за ними, но сделал круг вокруг сосны и остановился, намотав на ствол дерева поводья.

Павел Алексеевич нежно погладил его гриву:

– Успокойся, Буран… Всё будет хорошо…

Гнедой жизнерадостно заржал, будто соглашаясь с хозяином.

Но тот пока не спешил избавлять его от пут.

Сначала поднял вырванное взрывом дерево и, сделав на нём какую-то засечку, воткнул в рыхлую землю над свежей братской могилой. Затем поднял мох на соседней поляне и выстлал им местность вокруг берёзы.

– Вот теперь всё!

Он отвязал поводья, ловко вставил в стремя левую ногу, а правую забросил на спину своего четвероногого друга.

– Вперёд! Ну же!

Сметя всё на своём пути, Буран устремился вперёд – напролом через лещину, за которой начинался редкий сосновый лес.

Ваня уже не видел, как одинокого всадника окружили со всех сторон враги и предложили сдаться.

Хорунжий не стал испытывать судьбу – протянул старшему по званию своё личное оружие: шашку, самовзводный наган и спокойно последовал в указанном направлении.

3

«Одиннадцать казачьих войск – одиннадцать жемчужин в блистательной короне Российской империи, – такое меткое определение в скором будущем даст знаменитый атаман Краснов. – Три городовых казачьих полка – три бурмицких зерна Белого Царя. Донское, Кубанское, Терское, Уральское, Сибирское, Астраханское, Оренбургское, Забайкальское, Семиреченское, Амурское и Уссурийское казачьи войска – у каждого своя история, – у кого, уходящая в даль веков, к истокам земли Русской, у кого еще недолгая, молодая жизнь искусственно продвинутых “на линию” полков, – все покрыты неувядаемой славой походов и боев, сражений и побед».

В составе 4-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Якова Фёдоровича фон Гилленшмидта также воевали казачьи дивизии: 2-я сводная и 3-я Кавказская.

Тревожным летом 1917 года и в среде этих прирождённых воинов начались революционные, как тогда говорили, «брожения». Казаки и приказные, украсив свои головные уборы – картузы и черкески – красными полосками, с утра до ночи предавались пьянству, не чистили и не кормили лошадей, а на справедливые упрёки командиров отвечали отборным матом, мол, идите к чёрту, господа, мы сами с усами…

В это смутное время и случилась лихая контратака мадьяр, закончившаяся пленением русского офицера. Правда, никаких других дивидендов врагу она не принесла.

И уже к вечеру ситуация вернулась в прежнее русло.

Противник был отброшен за Стоход, и Яков Фёдорович, соизволивший лично прибыть на место недавнего боя, в штабной землянке начал подводить его итоги.

– Итак, наши потери – четверо убитых и пятеро раненых. Ещё двое пропали без вести: хорунжий Казанцев и вахмистр Пушнов. Что вы скажете по этому поводу, Василий Семёнович?

Командир полка Слепов, в котором служили названные лица, огладил бороду.

– Полагаю, вскоре они найдутся.

– На чём базируется ваша уверенность?

– С ними были двое местных жителей… Михаил Ткачук и Степан Ивашко. В лесу они знают каждую тропинку.

В это время адъютант что-то шепнул на ухо генералу.

– Как мне только что сообщили, – возмущённо продолжил Гилленшмидт, – исчезла полковая казна! Почему вы не сочли нужным немедленно доложить командованию о чрезвычайном происшествии?

– Считаю, что пока рано делать какие-то выводы – суток не прошло.

– Но как… Как такое могло случиться?

– Утренняя вылазка неприятеля стала для нас полнейшей неожиданностью… Хорунжий Казанцев, который руководил доставкой денег в часть, ничего не знал ни о количестве нападавших, ни о их цели… А враг уже рвался к полевому штабу! Вот Павел Алексеевич и принял единственное, как мне кажется, правильное решение: вместе с казначеем эвакуировать в безопасное место вверенные им ценности.

– А вы? Вы где были?

Слепов покраснел, но правды всё равно не сказал, скромно промолчав вместо ответа.

– Значит, так… Пока я ничего не буду докладывать начальству… Даю вам трое суток. Или вы находите этого…

– Казанцева, – подсказал кто-то.

– Да-да, Казанцева… – повторил генерал. – С казной! Или же остаётесь без погон! Вам всё ясно?

– Так точно! – промямлил полковник.

4

О происшествии, невольными свидетелями которого они стали в лесу, мальчишки не говорили никому – даже родителям.

Впрочем, маленький Коля, если бы и хотел, не смог рассказать ничего.

Он видел только воз с сундуком и двух казаков верхом. Да местных жителей рядом с ними. Всё.

Однако и об этом не обмолвился ни словом.

Ваня знал намного больше.

Но тоже упрямо продолжал держать язык за зубами.

Даже когда жители Кашовки всем миром вышли на поиски Степана и Михаила.

Более того, узнав об этом, он быстро побежал к месту, где закончился земной путь двух его односельчан, и на всякий случай выдернул из грунта берёзку, о чём впоследствии не раз сожалел.

Но мы слишком увлеклись и забежали вперёд…

5

Для выяснения обстоятельств пропажи казны и двух казаков в помощь начальнику контрразведки полка из Рожище[14], где располагался штаб дивизии, в Кашовку был направлен подполковник Олег Петрович Хрусталёв, слывший в войсках лучшим специалистом по расследованию подобных дел.

И вот что ему удалось установить.

Обычно казначеи под любыми предлогами отказывались брать жалованье золотом, предпочитая бумажные ассигнации – с ними меньше мороки.

Но в тот день вахмистр Пушнов почему-то долго не упрямился – сразу согласился на непопулярные в войсках червонцы!

Сумма, предоставленная ему, впечатляла.

Здесь – и денежное довольствие казаков и офицеров за несколько месяцев службы, и средства на агентуру, и продовольственные (столовые, приварочные, чайные), и даже на «личные нужды командования полка». Именно эта графа расходов поначалу более всего смутила Хрусталёва, но Слепову удалось быстро убедить контрразведчика, что её вводят в смету практически все его коллеги-командиры. Мол, это деньги на непредвиденные обстоятельства. Ими расплачиваются за услуги наёмных работников, гастролирующих артистов и даже местных православных священников, иногда идущих в атаку впереди русских войск. Да мало ли какой форс-мажор ещё может случиться на войне?

В команде, призванной охранять казну и знамя, состояло около 50 человек. Половина роты – как и положено по уставу.

Казанцев отвечал за безопасную доставку средств и всегда лично сопровождал ценный груз, беря себе в помощь двух-трёх подчинённых. То есть ничего необычного в его поведении в тот день не было.

Если бы не одно «но»…

Напрямик от Рожище до Кашовки – вёрст двадцать, не более. Верхом по извилистым лесным тропам – часов шесть, а то и семь пути.

А Павел Алексеевич оказался в расположении части уже в восемь утра! Как раз в то время, когда началась атака мадьяр. А в тёмное время суток особо на лошадях не погарцуешь! Да и ни к чему это.

Значит, где-то поблизости казаки останавливались на ночлег… Где?

«Скорее всего – в Соколе, – пришёл к выводу подполковник. – Тамошние евреи держат в деревне две лавки. Может, в одну из них и заглянули Казанцев с Пушновым? Попили, погуляли, а после инсценировали исчезновение заметно “похудевшей” казны, а?»

Такое предположение выглядело вполне логичным.

Только куда девались сами казаки?

На этот вопрос ни Хрусталёв, ни его непосредственный подчинённый – начальник контрразведки полка Никитин, никак не могли найти ответ.

6

Ещё до начала полноценных военных действий царское правительство эвакуировало несколько тысяч своих подданных, проживавших на западе империи, в более безопасные места. То есть в основном в Сибирь.

Когда началась война, количество беженцев с занимаемых врагом территорий резко возросло.

Однако большинство волынян всё равно упрямо не желали покидать насиженные места.

Да, мало пахотной земли, да, грохот снарядов и свист пуль над головой, да, бетонные доты[15] на полях и лётки[16] в огородах, но ведь это их, обильно политая потом и кровью Родина!

Какие только программы по переселению не придумывала власть с начала двадцатого века, а волыняне тупо держатся за свои малопригодные для выращивания хорошего урожая, мизерные наделы.

В начале века Столыпин начал одаривать переселенцев из Малороссии огромными участками в бассейне Амура и на Севере Казахстана, живи, хозяйствуй – ан нет!

Впрочем, после того как бесследно исчезли Ивашко и Ткачук, многие жители Кашовки стали с интересом поглядывать на доселе мало интересовавший их Дальний Восток, где к тому времени уже обосновалось более 2 миллионов малороссов.

В начале тревожной осени 1917 года отец Ванечки продал собранный урожай, корову и отправился покорять неизведанные края.

А вот его брат – Василий Ковальчук – остался в Кашовке.

Расставаясь, оба плакали и клялись, что вскоре найдут друг друга.

Вот только закончится эта проклятая война!

Их дети прощались без слёз. Можно даже сказать, по-деловому.

– Ты запомнил, Колюня, того охвицера, что скакал позади воза?

– Ага…

– Как только он объявится в наших местах – дай знать мне.

– Хорошо… Но как?

– Придумаешь что-нибудь, ладно? У взрослых помощи попросишь – кто-то же будет знать наш новый адрес.

– Договорились! Но ты должен в подробностях рассказать мне обо всём, что тогда произошло.

– Он убил своего товарища и двух наших мужиков. Степана и Михаила. Ясно?

– Так-то оно так, только куда делись их тела?

– Они лежали на возу. Куда повез их офицер – я уже не видел! – не моргнув глазом, соврал Ваня.

7

Сокол – некогда княжий город, ещё в Средние века наделённый магдебургским правом (чем-то вроде разрешения на свободную экономическую деятельность). Испокон веков здесь жили искусные мастера: кузнецы и каменщики, художники и плотники… Коренные жители и сейчас называют между собой его улицы по профессиям ранее населявших их лиц: Бондарская, Гончарная…

В начале девятнадцатого века местечко облюбовали евреи. Среди семисот соколян более двух третей являлись представителями этого древнего народа. А там, где они, главное ремесло всегда – торговля. С тех пор в центре поселения появились торговые ряды. Два раза в год стали проводиться ярмарки. Открылись питейные заведения.

К ним-то и держали свой путь два контрразведчика: подполковник Хрусталёв и штаб-ротмистр Никитин.

Чтобы быстрее втереться в доверие к местным иудеям, штаб направил им в помощь поручика кавалерии Израэля Апфельбаума, свободно владевшего идиш. Кстати, в переводе с этого языка его фамилия означала «Яблоня».

Встретились офицеры, как и было условлено, – в корчме, где, кроме них, к слову сказать, больше никого не оказалось. Местный люд среди бела дня в кабаках отродясь не сиживал!

– Пить будешь? – спросил Олег Петрович, возле которого стоял уже наполовину порожний штоф водочки.

– Нет! – резко отказался поручик, но подумал и добавил: – Не знаю…

В это мгновение рядом с ним выросла стройная фигурка дочери корчмаря – именно она оставалась на хозяйстве в неприбыльное время, пока отец что-то ладил на подворье. Вышитая сорочка еле сдерживала напор мощных грудей, от которых офицеры долго не могли отвести глаз.

– Шо будете, панове? – на привычной в этих местах смеси русского, польского и украинского языков поинтересовалась она.

– Пиво есть? – не отрывая похотливого взгляда от очевидных женских прелестей, пробормотал Апфельбаум.

– Да! Свеженькое… «Зэман»! Только что из Луцка привезли.

– Как тебя звать?

– Соня.

– Значит, Софья?

– Хай[17] будет так!

– Налей мне одну кружку. Будь ласка…

– Добре!

– Слушай, Изя, что значит будь ласкова? – поинтересовался штаб-ротмистр, когда девушка ушла выполнять заказ. Он прибыл на фронт недавно и совсем не понимал украинской «мовы».

– Будь ласка, значит, «пожалуйста», – пренебрежительно фыркнул Израэль и начал сдувать с напитка густую пену. – Кстати, рекомендую, господа! Луцкое пиво – лучшее в мире. Это подтверждено дипломом Всемирной выставки в Париже.

– А вы что подумали, Андрей Семёнович? – рассмеялся Хрусталёв. – Что здесь можно к любой бабе подойти, сказать «будь ко мне ласкова», и она ответит взаимностью?

– Ну, приблизительно так, – уныло согласился Никитин.

– За «так» корова молока не даёт! Погладить надо, сена поднести, – поучительно изрёк подполковник и хлопнул по округлой плотной попке девушку, как раз подоспевшую для того, чтобы в очередной раз наполнить его опустевшую чарку. – Правильно я говорю, красунька?

– Так точно, господин генерал! – зарделась Соня.

– Не льсти… Не генерал я. Всего лишь подполковник. А ты хочешь быть?..

– Под полковником? – догадалась краля, давно привыкшая к сальным армейским шуткам.

– Ага!

– Смотря за какое вознаграждение…

– Приличное, – вытер пот с чела бывалый контрразведчик, чувствуя, что хмель начинает ударять ему в голову, значит, пора прекращать застолье!

– Знаю я вас… Обещаете золотые горы, а как дойдёт до дела – полкопейки жалеете!

– Где же ты таких скупых кавалеров встречала, а? Мы, русские, – люди щедрые… Вот, гляди, это – николаевский червонец, – он выложил на стол одну монету – точную копию той, что в изобилии были получены вахмистром Пушновым. – За него можно купить семнадцать бутылок великолепнейшей «Смирновской» водки.

– А наша горилка чем плоха?

– За вашу и говорить не буду… Десять вёдер – а то и более. Всю округу напоить можно!

– Дадите попробовать? – мигом посерьёзнела красотка.

– Конечно…

Она отошла в сторону, отвернулась и впилась зубами в штампованный кругляк. Тот не поддался!

– Ух ты, – настоящая! – прокомментировала Соня, не без сожаления возвращая Хрусталёву монету. – Можно я отца позову? Нехай тоже полюбуется…

– Зови! – охотно согласился подполковник. Чем больше людей удастся опросить – тем больше шансов на успех.

8

Хозяин заведения – Иосиф Шабат – старый толстый еврей с добродушным, но несколько плутоватым лицом был одним из немногих, кто женился на украинке и принял православие, для чего ему пришлось окреститься в местной церкви. По-русски он говорил плохо. Зато в золоте, в отличие от дочери, разбирался отменно. При виде царского червонца у него загорелись глаза.

– И много у вас таких, господа офицеры?

– Достаточно.

– То, может, обменяете пару штук на ассигнации?

Хрусталёв толкнул в бок Апфельбаума.

– Один получишь в подарок, если выяснишь, кто ещё в здешних местах расплачивался золотом, – на идиш предложил Изя.

– Спасибо… Спасибо, господа…

– Потом благодарить будешь. А сейчас – за работу!

– Есть! – по-военному отрапортовал старик. – Сколько времени вы мне отводите?

– До захода солнца.

– Но…

– Никаких «но». Чтобы к двадцати ноль-ноль необходимая информация была у меня. Иначе плакали твои денежки! – вогнал суть задачи в жёсткие рамки Олег Петрович.

– Где вас искать?

– А мы отсюда никуда уходить и не собирались, правда, Сонечка? Открою секрет: нам здесь очень понравилось!

9

Иосиф справился намного раньше обозначенного срока, уж больно ему хотелось получить обещанное вознаграждение.

Нет, золотом в округе в последнее время не расплачивался никто.

Но… Но господа, но…

Если вас интересует русский офицер, у которого таких монет недавно был полный сундук – вам в Духче. Там живёт одна вдовушка, у которой он уже не один раз останавливался на постой. Звать её Мария. Фамилия – Наумец.

– За мной! – громко распорядился Олег Петрович и, демонстративно оставив на столе звонкую монету, устремился прочь из кабака, увлекая за собою своих спутников.

Вдогонку им полетела длинная тирада на языке, очень напоминающем немецкий, которым Хрусталёв упорно пытался овладеть с детских лет, но сути сказанного всё равно понять ему не удалось.

– Что он ещё хочет? – раздражённо спросил контрразведчик, отвязывая своего скакуна.

– Ничего. Просто благодарит. И желает преподнести вам бутыль горилки, – пояснил Апфельбаум.

– Ну, это можно! – с удовольствием согласился подполковник. – Приказываю принять бесценный дар, Израиль Эдуардович, и хранить его, как зеницу ока.

– Есть!

Троица в благодушном настроении поскакала вдоль молодого сосняка, двигаясь всего в нескольких сотнях метров от главного русла реки Стоход, по которому, как уже говорилась, проходила линия фронта.

Ничто не напоминало о войне.

Не рвались снаряды, не свистели пули.

Напротив – ярко светило солнце, как будто не собиравшееся садиться за горизонт, весело щебетали птицы, в буйной траве мирно стрекотали какие-то диковинные насекомые…

Вскоре слева появилась первая хата.

Чисто выбеленная, ухоженная.

Хрусталёв уже бывал в ней – там жил батюшка Авраамий, не раз благословлявший на подвиги русское воинство.

Жаль, не всем помогло…

В полукилометре от этого места – свежее кладбище. На нём спят вечным сном несколько десятков казаков, артиллеристов, гвардейцев-пехотинцев. И немало врагов. Таких же христиан. Только неправославных. Их похоронили с надлежащими почестями. Отпели. Поставили бетонные плиты с фамилиями, датами рождения и смерти. Список погибших передали командованию противника, чтобы сообщили родителям, где нашли последний приют их безвинные чада.

– Ау, батюшка, вы дома?

Отец Авраамий быстро откликнулся на зов – вышел из-за дома с вязкой сена за плечами. Босой. Неопрятный.

– Здравствуйте, господа… Чего желаете?

– Я – подполковник Хрусталёв. Помните такого?

– А как же, Олег Петрович. Помню, конечно… Мы с вами на Воскресение Христово, кажись, в последний раз встречались.

– Так точно! Подскажите, где живёт Мария Наумец?

– Следуйте прямо. В центре повернёте налево. Третья хата справа – её будет… Только зачем вам понадобилась эта блудница? – хитро прищурил глаз священник и распрямился, наконец поставив наземь свою габаритную, но отнюдь не самую тяжёлую ношу.

– Дело есть, – вздохнул подполковник.

– На всю ночь?

– Нет. На несколько минут.

– Так быстро вы с нею не управитесь. Даже втроём!

– Она нам не нужна. Мы ищем одного казака.

– Павла Алексеевича?

– Его, батюшка!

– Что он натворил?

– Пока ничего. Просто пропал. Без вести. Вот я и подумал…

– Нет его у Маньки.

– А когда был?

– Позавчера. Сначала командир его прискакал…

– Слепов?

– Не знаю, Слепов али ещё как. Василий Семёныч звать… кажется…

– Стало быть – он.

– Тот уже неделю проводит у нас реког… реког…

– Рекогносцировку?

– Её… А Павел Алексеевич ему помогают…

– Какой он человек, отец Авраамий? Вы же всех насквозь видите!

– Хороший. Сердобольный, отзывчивый и… богобоязненный. За год пожертвовал на церковь сто рублей – больше моего жалованья за это время.

– Золотом?

– Нет. Ассигнациями.

– А Слепов?

– Полная ему противоположность. Антихрист! Где, говорит, Бог, куда он смотрит?

– Давно с ним такое?

– С февраля месяца. Запил Василий Семёнович крепко… На службу махнул рукою. Только жрёт водку и богохульствует!

– А Манька?

– Ей-то чего? Горилку подливать и поддакивать ума много не надо. Зато мужик в хате. И не какой-нибудь. Полковник!

– Спасибо, батюшка.

– Не за что!

– Вы так подробно обо всём рассказали, что нет никакого смысла заезжать к ней. Прощайте!

– Езжайте с Богом. А впрочем, куда вы на ночь? Оставайтесь у меня. Утро вечера мудренее…

10

До утра бутыль не «дожила». Офицеры при активном участии священнослужителя кончили её уже за полночь и только тогда, когда осознали, что ни капли горилки больше не осталось, – легли наконец спать.

Апфельбаум, не привыкший к таким бурным возлияниям, встал раньше всех, тайно опохмелился любимым пивом, которым предусмотрительно заполнил свою баклажку в корчме Шабата и неуверенно погнал коня в южном направлении – разрешение на отбытие подполковник Хрусталёв, понимавший, что поручик уже выполнил свою миссию, дал ещё вчера.

Никитин проснулся, как обычно, в семь утра. Не без сожаления убедился, что из бутыли больше ничего выжать не удастся, и пошёл на двор.

Отец Авраамий махал косой за сараем.

– Бог в помощь, батюшка!

– Присоединяйтесь! Труд – лучшее средство от похмелья, – буркнул тот, не отрываясь от работы.

– Да я, кроме шашки, отродясь ничем больше не орудовал.

– Что же ты за казак, ежели на покосе ни разу не бывал?

– Городской я. Из самого Питера!

– Как же так? А форма?

– Прикомандировали меня. По линии контрразведки.

– Тогда ясно… Держите… Ничего сложного в этом нет! Прижимайте к земле. Ниже… Ниже… И раз. Раз. Резче!

Штаб-ротмистр быстро положил несколько ровных рядов травы и остановился, чтобы вытереть пот с чела.

– Коси коса, пока роса! – не давал ему спуску неугомонный священник. – Ещё полчасика – и вы огурчик!

– А третьей косы в хозяйстве не найдётся? – вдруг донесся издали хорошо поставленный голос подполковника Хрусталёва, потягивающегося на пороге в одном исподнем.

– Отчего же нет? Возьмите в сарае, – посоветовал батюшка и затянул:

Вышли в поле косари,

Косят вранци[18] до зари…

Олег Петрович неожиданно поддержал его:

Эй, нуте, косари,

Бо нерано почали;

Хоч не рано почали,

Та багато утяли![19]

– А вы откуда наши писни знаете? – удивился поп.

– Мамка моя с Черкащины, – хитро улыбнулся подполковник.

– Выходит, мы земляки? Это полагается обмыть! К счастью, есть у меня НЗ[20], как говорят в армии…

– Спасибо, отец Авраамий. Но нам пора в дорогу.

– Так по пятьдесят на коня ещё никому не повредило.

– Не положено. Служба! – не без сожаления констатировал контрразведчик. – Седлай коней, Семёныч. Есть у меня кое-какие задумки, пока голова свежа…

– Что ж, бывайте здоровы, господа офицеры!

– И вам того же!

11

В лесу всадники повернули направо и, держа путь строго на север, лихо поскакали по хорошо укатанной лесной дороге. Её не развозило даже тогда, когда на Полесье обрушивались длительные проливные дожди – песок впитывал всё.

– Стой, кто идёт? – вдруг раздалось из кустов.

– Свои!

– Кто «свои»?

– Подполковник Хрусталёв, – представился Олег Петрович, забыв, что его фамилия в войсках известна далеко не всем.

– Не знаю такого.

– И штаб-ротмистр Никитин! – поспешно добавил Андрей Семёнович.

– Пароль?

– Новгород.

– Можете идти!

– Спасибо, голубчик, – пробормотал полковой контрразведчик, вертя головой по сторонам. Но обнаружить того, кто с ним разговаривал, ему так и не удалось. Что-что, а маскироваться на местности казаки-характерники умеют, как никто другой.

– А теперь рассказывайте всё, что вам удалось узнать, – приказал подполковник, направляя коня в лесную чащу – прямиком к братской могиле, о которой он ничего не знал.

– Но ведь я уже не раз докладывал лично вам!

– Ничего. Давайте с самого начала. Кто? Что? Когда? И будем думать. Вместе. Одна голова – хорошо, две – лучше.

– Значит, так, – устало вздохнув, начал Никитин. – Утром Казанцев и Пушнов прибыли в полк и сразу же отпустили на отдых сопровождавших их казаков. Как вдруг… Выстрелы, взрывы… Видимо, поддавшись панике, Павел Алексеевич схватил двух попавшихся под руку мужиков, выполнявших хозяйственные работы, и велел им указать безопасное место для временного хранения казны… С тех пор ни о тех, ни о других – ни слуху ни духу. Спустя сутки лошадь вахмистра Пушнова сама вышла в распоряжение части, вторую, запряжённую возом, наши разведчики обнаружили прямо на берегу Стохода, где она мирно жевала траву. А Буран хорунжего Казанцева исчез вместе с хозяином.

– Фамилии мужиков установили?

– Так точно. Михаил Ткачук и Степан Ивашко. Их, как вам, должно быть, известно, искали всем селом. Но безрезультатно.

– Понял! – задумчиво бросил Хрусталёв. – Я понял, что ничего не понял… Если их взяли в плен мадьяры, почему они не опустили местных?

– Чтобы те ничего не рассказали нам.

– А что такого они могли бы рассказать?

– Ну, не знаю… Например, допросив их, мы можем установить, какие отношения были между нападавшими и казаками.

– Логично… Логично, – припомнил своё любимое словцо подполковник. – Значит, вы намекаете, что противник действовал в сговоре с кем-то из нашей четвёрки?

– Похоже на то.

– А что, если это агент? Вражеский лазутчик! И утренняя атака – всего лишь прикрытие основной цели операции, связанной с его возвращением?

– Вряд ли. Любой их них свободно передвигался по прифронтовой зоне!

– И то правда…

– Да и причин для такой экстренной эвакуации я не вижу. Ни Казанцев, ни Пушнов не делали опрометчивых шагов, не злоупотребляли пьянством, не имели несанкционированных контактов с противником – одним словом, никогда не попадали под подозрение.

– Следовательно, неприятель здесь ни при чём. К тому же он забрал бы всех лошадей, – продолжал размышлять вслух Хрусталёв.

– Точно.

– Выходит, казаки сговорились между собой похитить казну, а местных взяли в сообщники, чтобы те помогли схорониться в здешних лесах до лучших времён? Так?

– Не знаю.

– Но им бы тоже кони не помешали…

– Как вы выражаетесь – логично.

– Нет. Всё-таки главный подозреваемый один – Казанцев! Ведь только его Буран не найден до сих пор.

– Ну, и голова у вас Олег Петрович… Не голова, а Учредительное Собрание, Дума!

– На то она и дума, чтобы думать… В Кашовке всех опросили?

– Так точно.

– Никто? Ничего?

– Лето, господин подполковник. Жара. Черника-земляника прошли, а грибы ещё не начались. Так что народ по лесам не шибко шастает. И если что-то случайно увидит, то предпочитает хранить в тайне – время-то смутное, сами понимаете-с…

– Вот, ребус! Но, если окажется, что всё это безобразие затеял Павел Алексеевич, остальных, в том числе и вахмистра Пушнова, придётся искать уже на том свете. А там у нас с вами, к сожалению, осведомителей пока нет. Или есть? Как там у вас на этот счёт, Андрей Семёнович?

– О чём вы, господин подполковник?

– Агенты у вас есть?

– Конечно!

– И та том свете – тоже?

– Что значит «на том свете»? На той стороне – есть.

– Как вы с ними связываетесь?

– По-всякому. Чаще всего – старинным дедовским способом.

– Фонариком?

– Так точно.

– И когда у нас следующий сеанс связи?

– Сегодня вечером. В двадцать один ноль-ноль…

12

Никитин засел в прибрежных кустах и направил луч фонарика на противоположную сторону реки. Оттуда в тот же миг поступил условленный знак.

– Всё в порядке, Олег Петрович. Что вы хотите узнать?

– Спросите насчёт пленных.

– Есть!

Андрей Семёнович не медля выдал череду длинных и коротких сигналов. Азбуку Морзе Хрусталёв, конечно же, хорошо знал, но понять всё равно ничего не мог – радиообмен вёлся на зашифрованном коде.

– Был один казак. Офицер, – получив ответ, «перевёл» штаб-ротмистр.

– Пускай узнают о нём, как можно больше! – приказал подполковник.

Никитин продублировал его распоряжение светом фонаря. После чего добавил: «Конец связи».

13

– А как он поступает в случае срочной надобности? – спросил Хрусталёв, укладываясь спать. – Когда, например, нужно немедленно сообщить о перегруппировке сил или же атаке газами?

– А… Тогда Фриц пишет мне письма.

– Как он их передаёт?

– Обычной лодкой.

– Не понял.

– Кладёт на дно шифрованное послание и отталкивает лодку подальше от берега. Остальное – дело времени. Течение неминуемо прибьёт её к нашему берегу.

– А если нет?

– Поможем. За тем местом мои люди следят и днём, и ночью. Если что – они её баграми.

– Вот теперь – понял, – с облегчением вздохнул Хрусталёв и в очередной раз мысленно похвалил своего младшего коллегу за предусмотрительность.

14

После того как казакам удалось пронюхать, что в пропавшей казне находились их приварочные и чайные деньги, которых они ждали целый год, в полку опять началась смута.

Офицеры вслух недовольства пока не выказывали, но мысленно давно солидаризовались с младшим составом.

Средства-то немалые!

Младшие офицеры во всех родах войск получали на столование 96 рублей в год. Начальники пулеметных команд и старшие офицеры артиллерийских батарей – 180 рублей. Командиры рот, эскадронов, учебных команд – 360 рублей. Командиры отдельных сапёрных рот и отдельных сотен – 480 рублей. Командиры батальонов, помощник командира полка, командиры рот крепостной артиллерии, младшие офицеры артиллерийских бригад – 600 рублей. Командир артбатареи – 900 рублей. Командир отдельного батальона, артдивизиона – 1056 рублей. Командир полка, командир не отдельной бригады – 2700 рублей. Командир артбригады – 3300 рублей. Начальник отдельной стрелковой, кавалерийской бригады – 3300 рублей. Начальник дивизии – 4200 рублей. Командир корпуса – 5700 рублей.

Есть, точнее, было на что разгуляться!

Страсти улеглись только тогда, когда Олег Петрович на общем собрании личного состава клятвенно пообещал в течение недели произвести выплату всех задолженностей. Что, в конечном итоге, и было сделано после его обращения к командующему фронтом – генералу Брусилову – они были знакомы ещё с тех пор, когда Алексей Алексеевич командовал Железной дивизией.

Вот только честно воевать за деньги не заставишь никого.

Казаки бурно отметили день полка, по случайному совпадению пришедшийся на конец июля, и уже на свое собственное усмотрение принялись праздновать дни отдельных рот (точнее, сотен), когда им по закону полагались так называемые винные порции.

Слава богу, хоть в наряды и караулы ходили трезвыми!

И только контрразведчики не знали ни сна, ни отдыха.

Понимая, что на все 100 процентов он не может доверять никому, Никитин старался лично за всем уследить, всё проконтролировать, осмыслить и, сделав на основе полученной информации соответствующие выводы, исправить.

До следующего контакта с осведомителем оставалось ещё несколько дней, но штаб-ротмистр свято верил: агент не станет дожидаться намеченной даты. Поэтому он практически не выпускал из рук бинокля, наблюдая за местом в ста метрах ниже пристани, где река Стоход резко сужается и делает очередной крутой поворот.

Его предположения вскоре подтвердились.

В один из вечеров, когда кромешная тьма ещё не накрыла полностью грешную землю, Никитин заметил, как на той стороне блеснул фонарик и что-то тяжёлое плюхнулось в воду.

– Олег Петрович, вы со мной? – спросил он, зная наперёд, каким будет ответ, и понесся к реке по болотистой долине, рискуя оставить сапоги в зловонной жиже.

Хрусталёв еле поспевал за коллегой.

Казаки из охранения, накануне тщательно проинструктированные контрразведчиками, уже вытащили нос лодки на берег.

Андрей Семёнович прытко бросился к не успевшему намокнуть пакету, разорвал его и, подсвечивая фонариком, пошёл в сторону, что-то бурча себе под нос.

Как вдруг ударил выстрел.

Штаб-ротмистр прижал руку с клочком бумаги к пробитому сердцу, обвёл прощальным взором окружающую местность, своего старшего друга – подполковника и рухнул замертво.

Один из казаков пальнул на всякий случай несколько раз по тому месту, откуда исходила огненная вспышка. Второй в это время ползком добрался до уже испустившего дух Никитина и поволок его тело за собой по болоту в сторону чернеющего впереди леса.

Остальные, в том числе и Хрусталёв, так же по-пластунски последовали за ним.

15

Личный агент – святое дело! Его берегут, лелеют, тщательно шифруют и конспирируют, совершенно забывая о том, что все люди смертны и когда-нибудь неминуемо наступает конец жизни. Или тайного информатора, или его куратора. Как потом связываться с осведомителем? Как читать его послания?

Хрусталёв метался по комнате, в которой лежал ещё не отпетый штаб-ротмистр, и искал глазами книгу, текст которой мог являться ключом к шифру. Пушкин, Лермонтов, записки какого-то путешественника под названием «Хождение за три моря»…

«Стоп! Их автор – тверской купец Афанасий Никитин… Никитин! Как я сразу не догадался?»

Олег Петрович взял в руки старинный фолиант и раскрыл его. Между пожелтевших страниц лежал листок белой бумаги, исписанный ровными буквами!

«Уважаемый коллега! Когда Вы найдёте эту книгу, моя грешная душа будет уже далеко. Простите, не могу больше смотреть, как гибнет, захлёбываясь в крови, моя матушка Россия – страна, которой верой и правдой служили многие поколения Никитиных. Надеюсь, теперь найти ключ к шифру Вам не составит труда…»

Оказывается, Андрей Семёнович давно собирался свести счёты с жизнью! Вот почему он так упрямо лез на рожон, иногда бросаясь голой грудью на «колючку», хотя по долгу службы не был обязан это делать. Он искал смерти! Что ж, спи спокойно, дорогой товарищ. Твоё дело – в надёжных руках!

Подполковник сопоставил тексты и быстро прочитал секретное послание:

«Во время вылазки был взят в плен хорунжий Казанцев, при котором было только личное оружие. На следующий день его отправили в немецкий город Баден-Баден».

16

Поиски казны решили прекратить.

Что деньги одного полка, когда на кону существование великой страны?

Обстановка в России между тем продолжала резко осложняться.

Солдатские комитеты сами избирали себе командиров и сами решали где, как и с кем воевать. А с кем – нет!

Война всё больше напоминало кем-то режиссированное шоу.

Низы не хотели, верха не могли…

В ночь с 24 на 25 октября 1917 года (по старому стилю) свершилось то, что одни назвали Великой социалистической революцией, а другие – большевистским переворотом.

В это тревожное время Яков Фёдорович Гилленшмидт вывел свой четвёртый корпус на юг и обосновал штаб в Ростове-на-Дону.

В январе 1918 года он сдал командование Африкану Петровичу Богаевскому и присоединился к Добровольческой армии. В апреле 1918 года, отступая, попал в окружение и при попытке прорыва из него погиб.

Хрусталёв же подался в эмиграцию.

За границей он долго искал следы Казанцева, а когда наконец нашёл, хорунжий вдруг взял и отбыл в теперь уже социалистическую Россию…

Глава 2 Человек без родины Германия – РСФСР – СССР, 1917–1922 годы

1

На первых порах Павел Алексеевич Казанцев обосновался в Баден-Бадене, где уже тогда существовала достаточно крупная православная община.

Вернуться на Родину и откопать наконец драгоценную казну, ради владения которой он загубил несколько жизней, не было ни малейшей возможности.

Многострадальная Волынь бурлила и пылала в огне!

Сначала – война, за ней – давно назревавший бунт, переворот, в предчувствии которого он и решился на такой отчаянный шаг (мол, «в новой России будущего у меня не будет, а в Европе без средств к существованию какая жизнь?»), затем неизбежный крах империи, независимая украинская держава, петлюровщина… Одним словом – смута!

И Казанцев решил терпеливо дожидаться своего часа, до поры до времени не предпринимая никаких активных действий.

Однако осенью 1920 года произошли события, заставившие его ускорить осуществление заранее намеченного плана.

Сначала он заметил, что за ним следит худощавый мужчина лет двадцати пяти, скуластое, с азиатскими чертами лицо которого показалось знакомым.

Филлер? Шпик? Полицейский?

Нет. Вряд ли. В здешних государственных структурах хватает профессионалов, способных обеспечить качественную и незаметную для подопечных слежку.

А этот…

Увяжется тупо следом, а стоит повернуть голову назад, смущается и прячется за ближайшим углом.

Или сядет за соседним столиком в кафе и сверлит его взглядом, мол, не узнаёте, ваше благородие?

Такое поведение незнакомца раздражало и наталкивало на размышления, поэтому хорунжий решил усилить бдительность. С разрешения хозяина поменял замки в квартире, которую он арендовал в центральной части города-курорта. Поставил закладки в дверях, шкафу, выдвижных ящичках стола. И таким образом быстро установил, что в его апартаментах кто-то регулярно устраивает обыск.

Это привело Казанцева в бешенство, и он решил проучить негодяя.

В одно из воскресений Павел Алексеевич, никак не реагируя на наглого преследователя, подался с друзьями в православную церковь Преображения Господня, где по обыкновению простаивал всю службу, но, по договоренности с настоятелем, выскользнул через служебный вход и уже спустя пять минут вернулся к себе домой.

Через приоткрытую дверь хорошо был виден молодой человек, хозяйствовавший в его апартаментах.

Казанцев навёл на него наган.

– Ау, господин хороший, что вы ищите в моей квартире?

Тот, ни слова не говоря, полез во внутренний карман.

«За оружием», – подумал Казанцев и не медля нажал на спусковой крючок.

Мужчина упал на пол и раскинул в стороны руки.

Его пальцы сжимали вовсе не пистолет, а пожелтевший клочок бумаги, на котором было написано: «Опись средств полковой казны»…

2

О происшествии Павел Алексеевич сразу же доложил в полицию.

Та нашла у «вора» оружие и не стала выдвигать уважаемому русскому офицеру официальных обвинений в убийстве, квалифицируя его действия как «необходимая самооборона». Но уголовное дело всё же открыла.

А уже наутро один из высокопоставленных правоохранителей, щедро «подогретый» русским золотишком, целую пригоршню которого Казанцев успел рассовать по карманам ещё до попадания в плен, а в дальнейшем умело скрывал от посторонних глаз, зашив под подкладку своего мундира, сообщил Павлу Алексеевичу, что личность погибшего установлена.

Им оказался некто Илья Лохматов, красный офицер, ожидавший интернирования в Россию. После недавней советско-польской войны, закончившейся полным провалом Тухачевского и компании таких, как Лохматов, в Германии было немало: теснимый безжалостными рубаками Пилсудского, в поисках спасения прусскую границу пересёк отрезанный от основных сил 3-й кавалерийский корпус Гайка Бжишкяна, больше известного как Гай Дмитриевич Гай.

Чуть позже Казанцев вспомнил – обладатель этой смешной фамилии служил в знамённой команде соседнего полка, более того, они даже встречались с Лохматовым несколько раз в штабе, получая деньги для своих подразделений.

Осталось только выяснить – по личной инициативе Илья взялся за его поиски или по заданию красного руководства?

Но как сделать это, хорунжий не знал.

Поэтому в очередной раз взвесив все «за» и «против», он принял решение покинуть гостеприимную Германию. Однако ещё почти год не мог этого сделать, связанный подпиской о невыезде.

Да и куда податься Казанцев пока не определился.

В Париж?

Так в нём полно нашего брата, и некоторые из них явно хотят задать ему несколько пренеприятных вопросов!

Мол, куда девалась казна, Павел Лексеич? Жалованье всего полка, столовые, приварочные?

И где вахмистр Пушнов с двумя местными мужиками?

Свалить всё на австрийцев вряд ли удастся…

На Балканы? В православную Сербию?

Но и там русских в избытке!

А слухи среди эмигрантов распространяются ох как быстро!

Что делать? Что?

Умотать за полярный круг, к шведам или норвежцам?

Или, может быть, примазаться к красным, чтобы вместе с ними интернироваться в Страну Советов?

Казанцев всё чаще стал склоняться к последнему варианту…

3

Едва утихнул скандал, связанный с убийством Лохматова, как на отставного хорунжего свалилось новое испытание.

В один из последних осенних вечеров, когда Казанцев в одиночку ужинал в любимом ресторанчике, к нему за столик подсел поджарый мужчина лет тридцати пяти, и без всякого на то разрешения затянувшись сигаретой, пустил в лицо целое облако едкого дыма.

Никогда не куривший и всегда ведший здоровый образ жизни, Павел Алексеевич неслыханно возмутился и уже собрался заехать по багровому лицу наглеца, но тот упредил неминуемое справедливое возмездие и тихо произнёс:

– Вам привет от Хрусталёва.

– Спасибо… – еле выдавил Казанцев, прекрасно осознавая, что его спокойная жизнь подошла к концу. Прошлое, которое он так тщательно скрывал от теперешних друзей и коллег по несчастью, настигло его и в этом курортном раю!

– Не угодно ли вам проехаться в Париж? – после очередной затяжки вежливо и деловито поинтересовался незнакомец.

– Зачем? Мне и здесь неплохо…

– Господин подполковник и его теперешний покровитель – небезызвестный вам барон Врангель – планируют создать в столице Франции некое русское братство, офицерский, если хотите, союз для борьбы с большевиками. Они надеются, что и вы примкнёте к этому благородному делу!

– Не много ли чести для простого хорунжего?

– Нет. И Олег Петрович, и Пётр Николаевич ныне стеснены в средствах, и не без оснований, – он подчеркнул последнее слово, повысив голос. – Надеются, что вы возьмёте на себя часть обязательств по финансированию РОВСа – таково предполагаемое название нашей организации.

– Хорошо. Подумаю… Простите, как вас?..

– Это не имеет никакого значения.

– Но… Кому сообщить о своём решении?

– Я сам вас найду. Когда сочту нужным… Всё ясно?

– Так точно, господин хороший…

4

После той вечерней встречи Казанцев попытался замести следы и всю зиму жил инкогнито в Белграде. Но однажды утром с ужасом заметил, что и за его новым пристанищем кто-то ведёт чуть ли не круглосуточное наблюдение.

А уже на следующий день Павел Алексеевич приметил «красномордого курильщика» – прямо напротив булочной, где он раз в неделю покупал знаменитые сморгонские баранки. Впрочем, к продукции небольшого белорусского городка тамошние кондитерские изделия не имели никакого отношения, так, дешёвая подделка под известную торговую марку.

В съёмную квартиру Казанцев возвращаться не стал – рванул на вокзал и сел на первый поезд до Берлина.

А там – сразу же помчался в посольство РСФСР в Германии и написал заявление с просьбой посодействовать в возвращении на Родину.

5

В марте 1921 года руководство Страны Советов подписало позорный Рижский мир, согласно которому к Польше отошли обширные территории, находящиеся к востоку от Линии Керзона – Западная Украина и Западная Белоруссия.

Кроме того, советская сторона согласилась возвратить соседям все военные трофеи, научные и культурные ценности, вывезенные с территории Польши, а также обязалась уплатить в течение года 30 миллионов золотых рублей.

Такой пакости от красного руководства Павел Алексеевич никак не ожидал. Он рвался домой, чтобы завладеть наконец вожделенной казной, а Волынская губерния, на территории которой она захоронена, вдруг оказалась в составе ненавистной Речи Посполитой!

Зачем тогда он покидал Европу?

Но это были только цветочки…

Ягодки пошли, как обычно, в начале лета.

Кто-то донёс на Казанцева, что тот убил в Германии красного офицера.

Как только хорунжий не юлил, как только не изворачивался (мол, я же не знал, кто он; полагал – обычный воришка!), его арестовали и поместили в Холмогорский концентрационный лагерь. Выйти оттуда живым удавалось немногим.

Но Павлу Алексеевичу вдруг повезло!

Его разыскал один из тех, кто ещё надеялся найти золото – Израэль Эдуардович Апфельбаум, точнее теперь – Сергей Яблоков, начальник одного из подразделений только что созданного разведывательного управления штаба РККА.

Правда, до тех пор когда они вместе доберутся-таки до места захоронения казны, пройдут ещё восемнадцать долгих лет.

Глава 3 Уссурийский тигр Дальний Восток России, 1917–1939 годы. (С 6 апреля 1920 года по 15 ноября 1922 года – независимая ДВР, позже – Дальневосточная область в составе РСФСР)

1

Осваивать Дальний Восток русские начали много лет назад.

А вот первые крупные этнические колонии в его южной части, нижнем течении Амура и у Тихого океана появилась лишь в конце девятнадцатого века. Тогда на огромную площадь (свыше миллиона квадратных километров) добровольно переселились сотни тысяч уроженцев юго-западных губерний. Руссов, русичей, русинов или, если хотите, украинцев. Территории, освоенные ими, стали называть Зелёным Клином…

Пока родители добирались до таёжного города Никольска, к названию которого в быту люди неизменно добавляли слово «Уссурийский», Ивану Ковальчуку исполнилось тринадцать лет.

Он вытянулся, посерьёзнел и с этих пор, не жалея сил, всегда и во всём старался помогать отцу-матери. Строил вместе с ними дом, рыл ставок-пруд, сажал фруктовые деревья.

Но главной его обязанностью было всё же следить за малышнёй. Как-никак два брата и три сестры. Василий, Николай, Анна, Мария и Галина – в то время с именами не шибко мудрствовали.

Коренные жители Дальнего Востока – орочоны[21], называвшие себя удээ, относились к переселенцам уважительно и дружелюбно.

Иван легко сошёлся с ними.

Начиная с лета 1918 года он всё свободное время проводил на лоне природы, быстро перенимая от туземцев такие необходимые для землепашцев знания о тамошнем животном и растительном мире – уникальном, специфическом.

Собирал грибы-ягоды, ловил рыбу и раков. Правда, местная речушка, хоть и называлась Раковой, не изобиловала ими так, как Стоход. Чтобы поймать ведро членистоногих, приходилось несколько часов подряд нырять и шарить по норам, но Ваня любил это занятие и вскоре привлёк к нему чуть ли не всю соседскую детвору. Счастливые родители захлёбывались смехом, когда какой-то очередной мальчуган с округлым жёлтым лицом и раскосыми глазами поутру прибегал к ним домой и на чисто украинском предлагал сыну:

– Пишлы печеруваты, Иван![22]

Как бы в знак благодарности за это, аборигены стали всё чаще брать его с собой в тайгу и даже научили добывать целебные корни женьшеня, за бесценок массово скупаемые китайцами.

Приобщили они парня и к своему любимому промыслу – охоте, на которую отправлялись целыми семьями, исключая, конечно, женщин и маленьких детей.

Обращаться к орочонам по имени почему-то было не принято, а фамилий они и вовсе не имели. Лишь престарелого вожака все называли Суанка – скорее всего таким был род, к которому принадлежал он и его многочисленные потомки.

Однажды во время охоты подростки, среди которых оказался и наш герой, выгнали на основной отряд крупную кабаргу. Лучники натянули тетиву, собираясь поразить стрелами бедное животное, когда тайга вдруг наполнилась собачьим лаем, за которым в глубине лесной чащи раздался грозный звериный рык.

Ещё мгновение – и на цветущей лесной поляне появился красавец-тигр. Не зная что делать дальше, он застыл в напряжении. Спереди враги и сзади – враги!

Что ж… Умирать – так умирать!

Хищник оскалил зубы и уже собрался совершить прыжок на онемевшую ребятню, но Ваня, случайно оказавшийся ближе всех к зверю, не растерялся. Улыбнулся и, всем своим видом демонстрируя мирные намерения, уступил дорогу хозяину тайги, после чего принялся отгонять наседавших на него собак.

Подоспевшие русские охотники были очень недовольны поступком мальчишки…

А вот Суанка, никогда не охотившиеся на священных животных, ещё больше стали уважать своего юного друга.

И даже присвоили ему прозвище – Уссурийский тигр.

2

Отца Ванюшки тоже звали Иваном. Как деда. Как прадеда.

Традиция! Сто, двести лет назад, какое поколение Ковальчуков ни возьми, где ни копни – кругом найдётся свой Иван Иваныч. Простой работящий мужик. Дремучий, малограмотный, но в то же время предельно чистый душой, искренний (как говорят в Украине – щирый) и, часто более порядочный, чем какое-нибудь высокомерное «благородие»!

В далёкий Никольск-Уссурийский Иван Иванович вывез свою семью, убегая от войны, которая длилась на родной земле уже несколько сотен лет.

С кем только не приходилось воевать его предкам!

Иногда – с пришлыми людьми (турками, татарами, немцами, австрийцами, поляками), но гораздо чаще со своими родными русами, русичами, русинами!

Теперь вот новая бойня.

Красные против белых…

Белые против красных…

А ему, потомственному землепашцу, по большому счёту, должно быть всё равно, в какие цвета станет рядиться очередная власть. Ибо кушать надобно всем. А чтобы взять и съесть, сначала надо посадить-посеять, а затем – собрать и сберечь!

Когда вокруг льётся кровь, кто станет заниматься этим самым нужным для всего человечества делом?

Первый год на Дальнем Востоке стал крайне удачным для трудолюбивых переселенцев. Щедро уродились пшеница, рожь, овёс. Часть Ковальчуки выгодно продали, часть – оставили для скотины. Десяток свиней, три коровы да пара лошадей – чего ещё желать? Будет свежина и на Рождество, и на Великдень![23]

Но главным своим достижением Иван Иванович считал фруктовый сад.

Саженцы диковинных для Дальнего Востока деревьев хорошо принялись и быстро пошли в рост, обещая за год-другой отменный урожай.

Однако и здесь, казалось бы, в глухих таёжных местах, Ковальчуков догнала война!

В начале мая 1918 года с территории соседнего Китая набеги на территорию Южного Приморья начали осуществлять казачьи отряды атамана Калмыкова.

Моряки и рабочие Владивостока и Никольска-Уссурийского, а также прибывшие им на помощь отряды интернационалистов, среди которых были чехи, венгры, австрийцы, немцы, развернули против белых Гродековский[24] фронт, на котором успешно действовали красные казаки во главе с дальневосточным Чапаевым – Даниилом Матвеевичем Шевченко, бывшим вахмистром Уссурийского войска.

Но в помощь атаману Калмыкову из Харбина 1 июня срочно начал выдвижение отряд полковника Николая Васильевича Орлова – кадрового офицера Заамурского округа пограничной стражи.

Дальневосточные краевые власти обратились к китайцам с требованием разоружить отряды белогвардейцев на их территории. Но те ответили отказом, заявив о своём нейтралитете.

Впрочем, красные не сильно огорчались: враг был слаб и терпел поражения практически по всему фронту.

Но после организованного странами Антанты чехословацкого переворота 29 июня 1918 года обстановка на Дальнем Востоке резко изменилась.

Поддерживая мятежников, свой десант во Владивостоке высадили англичане и японцы. Чуть позже к ним присоединились французы. 4–5 сентября 1918 года отряды атамана Калмыкова при помощи союзников взяли Хабаровск. А 18 сентября японцы и казаки заняли Благовещенск. Советская власть на Дальнем Востоке была свергнута.

Старший Иван Иванович по этому поводу не шибко беспокоился. Тем более что среди инициаторов бунта – белочехов – было множество земляков – уроженцев Волыни.

А вот его сын, сохранивший тёплые отношения с орочонами, целиком и полностью поддерживающими красных и охотно служащими проводниками для их разрозненных отрядов, расценил падение Советов как личную драму.

Так щупальца Гражданской войны добрались и до дружного семейства Ковальчуков.

3

6 апреля 1920 года Учредительный съезд трудящихся Прибайкалья объявил о создании Дальневосточной республики со столицей в Верхнеудинске[25].

Советская Россия первой и единственной официально признала ДВР уже 14 мая 1920 года и почти сразу же начала предоставлять ей посильную финансовую, дипломатическую, кадровую, хозяйственную и военную помощь, что позволило Москве полностью контролировать внутреннюю и внешнюю политику ДВР.

Более того, РСФСР всячески способствовала становлению Народно-революционной армии (НРА), главной задачей которой стал предстоящий разгром несоветских республик, возникших на территории Забайкалья и Приамурья; в первую очередь – Зелёного Клина!

Да-да…

В это смутное время лидеры украинского национального движения решили бороться за создание независимого Украинского государства… на Тихом океане и даже утвердили свой государственный флаг с излюбленными цветами: вверху – синяя полоса, символизирующая небо, внизу – жёлтое поле, а справа, как вы, должно быть, догадались, – зелёный клин тайги!

Основную часть «державотворческой» работы возложили на Краевой секретариат во главе с Юрием Глушко-Мовой[26]. Начали собирать и собственные вооруженные силы под общим руководством царского генерала Бориса Хрещатицкого.

Правда, эта идея нашла поддержку только в Японии, великороссы – и красные, и белые – встретили её в штыки.

Но дело вдруг пошло!

На дальнем Востоке открылись десятки украинских школ, стали выходить книги, газеты («Щире слово», «Ранок», «Засив»[27]), в театрах начали ставить спектакли по произведениям классиков национальной литературы!

Ранее всегда нейтральный и, в общем-то, безразличный к перипетиям общественной жизни, глава семейства Ковальчуков тоже не удержался от искушения и, проигнорировав необоснованные, как ему казалось, опасения супруги, с головой окунулся в политическую борьбу, что было равносильно, по его же собственному признанию, сделанному в более позднее время, окунанию в дерьмо!

Правда, сначала он только дал денег на «национальное возрождение», а уже потом поддался на уговоры соратников и стал делегатом 3-го Украинского дальневосточного съезда, на котором и были приняты все упомянутые выше «исторические решения».

Такие шалости большевики не прощали никому.

Поэтому, когда конец авантюры с независимостью стал очевидным, Иван Иванович собрал пожитки и рванул вместе с остальными опальными деятелями национального движения в Маньчжурию.

А его восемнадцатилетний сын остался в Уссурийске.

Он впервые влюбился!

Отчаянно. Бесповоротно. Навсегда.

4

Избранницей Ивана Ковальчука стала черниговская казачка Екатерина Степаненко, которой только-только исполнилось шестнадцать. Она пленила юношу не столько красой (точнее, не только, ибо с внешностью у девушки всё было в порядке!), сколько незаурядным умом, на удивление крепкими знаниями в разных областях науки, культуры и искусства, а также недюжинными творческими способностями (Катя плела, вязала, вышивала, делала обереги).

Жили Степаненко на другом конце Никольска, где, собственно, и селились первые переселенцы с Украины, в большинстве своём бывшие черниговчанами, и влюблённому юноше приходилось по несколько раз на дню преодолевать пешком немалые расстояния. Коня у него не было – всё имущество конфисковали красные, а на автомобилях тогда разъезжали только высокопоставленные представители новой власти.

Некоторые из них поначалу косо поглядывали на отпрыска «видного деятеля националистического движения», но никаких претензий ему не предъявляли. Может, потому что Ваня покаялся, прилюдно отказавшись от родителей; может, потому что за него поручились лояльные к Советам граждане, в том числе и многие орочоны.

А через год и вовсе случилась неожиданность – отец Кати возглавил губотдел ЧК и, пользуясь служебным положением, пристроил на работу кандидата в зятья.

Тот не отпирался.

5

В 1924 году, когда на Дальнем Востоке наконец наладилась более-менее спокойная мирная жизнь, Иван сделал Катюше предложение. Свадьбу сыграли в лучших малороссийских традициях. Множество гостей, перепой, «запорожцы», песни, танцы, обряды. На таком сценарии празднества настаивала многочисленная родня Степаненко, целиком и полностью перебравшаяся в Приморье ещё в прошлом веке.

А вот со стороны жениха гостей было крайне мало.

Несколько друзей, сослуживцы из ЧК – и ни одного родственника!

Ваня страшно скучал по своей семье, но виду никогда не подавал.

И во всех анкетах с недавних пор стал писать, что он – сирота. Иметь родственников за границей становилось небезопасно. Особенно, если хочешь сделать карьеру на ниве борьбы с контрреволюционерами, врагами народа. А в иной ипостаси он себя к тому времени уже не видел…

Глава 4 Искатели сокровищ СССР (Москва – Волынская область УССР), 1939–1941 годы

1

Накануне очередного освободительного похода РККА (теперь уже на запад), на Лубянке состоялось закрытое совещание с участием первых лиц государства, на которое были приглашены руководители почти всех подразделений центрального аппарата и региональных структур НКВД.

Нет, о том, что к СССР вскоре будут присоединены новые территории, им ничего не говорили. Так, общие пожелания: «усилить и углубить», «пресечь и прекратить».

Одним из делегатов этого форума стал наш герой – Иван Ковальчук, к тому времени зрелый 35-летний отец семейства, начальник ЧК недавно образованного Приморского края.

Прошло всего 10 месяцев, как они с Катюшей и двумя сынишками (Ивану уже 13, Василию – 9 лет) переехали во Владивосток из ставшего родным Уссурийска, пардон, теперь города Ворошилова…

По окончании совещания его участники, как это всегда бывает, пожелали сделать общую фотографию.

Соседом слева на ней оказался седеющий пятидесятилетний мужчина с хитрыми проницательными глазками – майор госбезопасности Яблоков – один из основателей ИНО ГУГБ НКВД[28]. Разговорились. Оказалось, что он служил в царской армии, принимал участие в Брусиловском прорыве и неоднократно бывал в Кашовке!

– Вот и выходит, что мы почти земляки! – подытожил суть разговора Сергей Эдуардович.

Ковальчук промолчал. В последних анкетах было написано, что он родом из Уссурийска.

– А как вы смотрите на то, чтобы ненадолго вернуться в родные места? – настойчиво продолжал старший майор.

– Положительно, – решил не упрямиться Иван, догадавшийся, что Яблокову известно о нём гораздо больше, чем сообщается в официальных документах.

– Не волнуйтесь, забрасывать вас на территорию враждебной страны мы пока не планируем, – заметив тень тревоги, пробежавшую по лицу собеседника, выдавил ехидную улыбку Сергей Эдуардович.

– А с чего вы взяли, что я волнуюсь?

– По глазам вижу… Значит, согласны?

– Так точно! – по-военному заверил Ковальчук.

2

После совещания Яблоков заперся в своём кабинете и, немного поразмышляв наедине, решил вызвать капитана Казанцева, подчинённого и вроде как лучшего друга. Хотя нет… Товарищей в спецслужбах быть, по определению, не может – так, коллеги, соратники, единомышленники, а если точнее – сообщники или, как говорят в криминальной среде, – подельники.

Спустя мгновение в дверном проёме выросла знакомая фигура, несколько погрузневшая в последнее время, но ещё не утратившая гибкости.

– Вызывали?

– Вызывал, Павел Алексеевич. Вызывал… Только что имел разговор с Иваном Ивановичем. Серьёзный малый!

– А я что говорил?

– Сколько ещё уроженцев Западной Украины служит в наших органах?

– Немало…

– Составь список и предоставь мне. Вместе с характеристиками.

– Есть!

– Да, кстати, напомни, почему Ковальчук скрывает своё происхождение?

– Его отец – видный представитель украинского националистического движения. Сейчас он живёт в Маньчжоу-Го, марионеточном государстве, с которым у нас недавно был конфликт.

– Знаю, знаю… – тяжело вздохнул Сергей Эдуардович и принялся измерять шагами периметр своего кабинета. – Значит, так. Вскоре он нам понадобится…

– Понял.

– А пока… Пошли, что ли, прогуляемся?

– Я не против!

2

– Завтра наши войска перейдут границу и освободят Западную Украину, – тихо начал Яблоков, как только они с Казанцевым оказались на улице.

– Наконец-то… Ну, слава богу, слава богу!

– Думай, что говоришь.

– Ах да, слава партии большевиков!

– Вот это правильно. Главное, что ничего выдумывать не придётся. Инстанция[29] сама дала указание: мобилизовать всех чекистов, уроженцев тамошних мест, и направить их в родные края с целью установления доверительных отношений с местным населением. Кстати, как ты его вычислил?

– Да очень просто! Поднял списки переселенцев и сопоставил. Потом связался с уссурийскими товарищами. Те подтвердили…

– В шестнадцатом году Ковальчук находился в Кашовке?

– Так точно!

– Посвящать в тайну мы его не станем…

– Понятное дело.

– Подумай ещё раз хорошенько. Может, всё-таки справишься один?

– Вряд ли. Слишком много воды с тех пор утекло.

– И без Ковальчука никак не обойтись?

– Скажем так, без помощи местных товарищей – нет.

– Какие задачи поставим перед ним?

– Пускай пообщается с односельчанами, узнает, не находил ли кто клад, не разбогател ли случайно, в одно мгновение. Чтобы не тратить даром усилия и лишний раз не подвергать себя опасности. А что-то пронюхает – мы в любой момент найдём способ от него избавиться…

– Согласен. Ты войдёшь на Волынь с передовыми частями Красной Армии, соответствующее распоряжение я уже подготовил.

– Есть!

– А я присоединюсь к тебе после завершения освободительной операции. Только не вздумай хитрить, вилять хвостом!

– Ну что ты, Изя…

– Не называй меня так.

– Хорошо, Сергей Эдуардович. Я, конечно, попробую найти казну сам, но успеха гарантировать не могу.

– Ясно… Пришлёшь мне телеграмму на рабочий адрес. Или позвонишь. Так, мол, и так, справляюсь сам. Или «надеюсь на помощь», понял?

– Ну, как тебе не стыдно? Кого ты учишь, а?

– Не забывай, я старше тебя не только по возрасту, а по званию и должности…

– Ну, ладно, ладно. Не будем ругаться в такой ответственный момент, – миролюбиво промурлыкал Казанцев, хотя поучительный и высокомерный тон майора его давно раздражал.

3

17 сентября 1939 года, как и предполагал Сергей Эдуардович Яблоков-Апфельбаум, войска РККА перешли границу СССР и один за другим стали освобождать украинские города и веси, отошедшие к полякам по Рижскому договору.

Только тогда Ковальчуку стал ясен смысл разговора с Яблоковым. И он стал ждать вызова в Москву. А его всё не было и не было…

4

В начале октября Казанцев прибыл в Ковель, откуда до Кашовки рукой подать, и уговорил командира части, к которой он был прикомандирован, съездить на автомобиле в Голобы[30]. Впрочем, долго упрашивать комдива не пришлось: тот прекрасно знал о принадлежности своего гостя к НКВД, а значит, был обязан всячески содействовать ему и помогать; к тому же населённый пункт, до которого хотел добраться чекист, находится по пути в Луцк, где он давно мечтал побывать. Удобный случай осуществить мечту!

Через полчаса Павел Алексеевич попросил остановиться. Теперь ему налево. Через Велицк, Сильце, Пидрижжя…

Когда он тут бывал, эти сёла были заняты противником.

Выбить его оттуда в Первую мировую русским так и не удалось!..

Неожиданно на дорогу, вымощенную грубым чёрным камнем, с правой стороны, вдоль которой находилось бескрайнее поле, выползла ухоженная лошадка, тянущая за собой воз, до краёв наполненный сахарной свеклой.

– Добрый день! – расплылось в благостной улыбке немолодое крестьянское лицо, приветливое, дружелюбное.

– Здравствуйте.

– Вам куды?

– До Кашовки.

– Сидайте, панэ, пидвезу! А то вам ще топать и топать.

– Спасибо.

Казанцев уселся на свободное место рядом с извозчиком и погрузился в раздумья. Но говорливый старик и не собирался оставлять его в покое:

– Вы до нас по работе али как?

– По работе.

– Звидки[31], если не секрет?

– Из Киева! – не моргнув глазом соврал чекист.

Впрочем, отчасти это было правдой. В столицу советской Украины он прибыл поездом, там, в республиканском НКВД, и оставил на хранение своё удостоверение вместе с офицерским мундиром. Так что теперь на нём был элегантный штатский костюм.

– О! Из самого Киева?! И без охраны.

– Зачем она мне? Я простой человек. Детский доктор, – изложил свою тщательно продуманную легенду Павел Алексеевич.

Кожаный чемоданчик с белым халатом и необходимыми медицинскими принадлежностями, применение которых Казанцев в срочном порядке осваивал всё последнее время под руководством одного из самых известных советских педиатров, покоился у него на коленях.

– То, может, посмотрите моего внука?

– А что с ним?

– Не знаю. Два года, а он до сих пор не разговаривает.

– Но…

– Христом-Богом прошу, панэ дохтурэ…

– Говорите лучше «товарищ». Теперь у вас новая, истинно народная власть. Которая бескорыстно будет заботиться о своих гражданах. А о панах можете забыть. Навсегда. Они остались в том ужасном прошлом, которое больше никогда не вернётся на ваши земли!

– А как вас величать, товарищ…

– Семёнов. Павел Алексеевич.

– Ясно. А я – Тимофей. По батюшке Данилович.

– Очень приятно.

– Значит, заедете к нам в Велицк?

– Непременно.

– А после я отвезу вас прямо в Кашовку.

– Вот и славно!

5

Мальчишка страдал глухотой – это можно было понять и без медицинского образования. Казанцев прочистил ему уши, закапал в них раствор, предоставленный его наставником в числе других эксклюзивных препаратов, и с чувством выполненного долга стал собираться в дальнейший путь.

Благодарные родители пытались всучить ему пару серебряных польских монет, но «дохтур» отказался их принимать, дабы не пятнать светлое имя советских эскулапов.

А вот от предложенного обеда отказываться не стал.

С удовольствием выхлебал миску красного «бурякового»[32] борща и даже выпил несколько чарок прекрасной хлебной водки.

После чего Тимофей Данилович, как и обещал, повёз его к месту назначения.

Только Павел уже не сидел с ним рядом – дремал в предусмотрительно разгруженной телеге, дно которой было заблаговременно устлано соломой; видно, заботливые хозяева прекрасно знали, какое воздействие на организм оказывает их горилка.

6

– Тпру, приехали! – скомандовал извозчик, и пара лошадей застыла у моста, под которым бурлило одно из русел Стохода.

– Что, уже? – потягиваясь, переспросил Казанцев.

– Так точно, товарищ дохтур. Спасибо вам за всё.

– Не за что, Тимофей Данилович. Да, кстати… Не могли бы вы порекомендовать мне какого-нибудь своего знакомого, у которого я мог бы остановиться на дня два-три?

– Зайдите в любую хату, представьтесь, скажите, что вы врач, присланный бесплатно лечить детей, и вас с радостью примут хоть до конца жизни.

– Серьёзно?

– Серьёзней не бывает. Вон там, слева, Леонтий живёт. Бутремчук. У него – пятеро малышей. Погодки. И все болеют… Помогите хорошему человеку – он в долгу не останется.

– Посмотрим.

– Если хотите – можете остановиться у батюшки. Отец Серафим никому из подорожных не отказывает! А может, вам какую вдовушку посоветовать? Ганьку или Параску?

– Нет. Спасибо. Сам разберусь.

– В общем, – не стесняйтесь. В наших домах двери на ключ не запирают. Смело идите в любой из них. А если ещё скажете, что вы от Тимофея Демидюка из Велицка, то вас к тому же напоят и накормят. Меня в Кашовке каждая собака знает, – похвастал напоследок старик. – Я здесь лесником служил у пана!

– Ясно. Ну, до свидания. Как говорится, будьте здоровы.

– Прощевайте, Павло Лексеич!

7

Вечерело. Но в селе бурлила жизнь. Народ праздновал долгожданное освобождение из-под панского гнёта. Из клуба, открытого в господской усадьбе, доносилась народная музыка. Однако Казанцев проигнорировал очаг культуры, отдав предпочтение рассаднику мракобесия – православной церкви, возвышающейся на противоположном берегу Стохода, том, что в Великую войну был занят русскими войсками.

– Добрый вечер, батюшка!

– Здравствуйте, мил человек, – нараспев ответил грузный мужчина в рясе.

– Я доктор. Семёнов Павел Алексеевич. Приехал осмотреть и взять на медицинский учёт всё детское население Кашовки.

– Отрадно. Отрадно. Милости прошу…

– Примете на постой?

– Конечно, сын мой… Будем вместе делать одно дело!

– Какое?

– Лечить. Я душу, вы – тело! Заходите, дорогой товарищ, так, кажется, к вам надобно обращаться?

– Так точно.

– Отужинаете?

– С удовольствием…

Священник резко развернулся через левое плечо, что, конечно же, не ускользнуло от внимания кадрового офицера Казанцева, и пошёл в погреб, находящийся за его хатой в отдельном помещении. Вскоре он вернулся с плетёной корзиной в руке, где помимо ожидаемой картошки было ещё множество всякой вкуснятины, в частности – солёные грибочки, при виде которых у Павла Алексеевича потекли слюни.

– Вы займитесь клубнями, а я в это время приправлю зеленушки…

– Договорились! – Казанцев взял в руки предложенный нож и склонился над полным воды ведром. – Зеленушки – это грибы?

– Да. У нас в России они практически не растут. Да и тут их не каждый знает. Полещуки только один гриб признают – белый. Зайдите в лес – там груздей столько, что можно набрать не одну подводу. Но никто их не берёт. Кроме меня, разумеется.

– А вы неместный?

– Нет. Из-под Новгорода. Слыхали такой город – Старая Русса?

– Не только слыхал, но и бывал там неоднократно.

– Давно?

– Последний раз – два года назад. Красивый город. Настоящий заповедник русского зодчества.

– А что господа-большевики? Сильно набедокурили на моей малой родине?

– Что вы имеете в виду?

– До революции в Старой Руссе был двадцать один православный храм…

– Спасо-Преображенский монастырь, Георгиевская церковь, церковь Великомученика Мина. Все они на месте. Правда, некоторые используются не по назначению, но это ничего – исправим.

– Когда?

– Когда руки дойдут. Не всё сразу, простите, как вас величать, а то я сразу не полюбопытствовал.

– Отец Серафим. В миру – Антон Иванович Новгородцев.

– Да… Фамилия у вас соответствующая. Простите, а Фёдор Иванович, случаем, не ваш родственник?

– А вы его знаете?

– Имел честь!

– Брат это мой. Меньший. Как он, живой?

– Живее не бывает.

– Вы уже почистили картошку?

– Да.

– Ставьте её на печь и садитесь рядом. Добрую весть замочить надобно!

8

– Давайте, по пятьдесят, а потом поговорим.

– Согласен.

– За Старую Руссу, за Россию, за веру православную!

– Давайте. Ох, и хороша же зараза… На чём вы её настаивали, батюшка?

– На клюковке! Здесь её называют журавлиной. Красиво, не правда ли?

– Очень.

– Ещё по единой?

– С удовольствием!

– Зеленушки не игнорируйте, Павел Алексеевич.

– Слушаюсь!

Казанцев специально ответил по-военному, чтобы проследить за реакцией священника, который, как ему было известно, в Первую мировую командовал ротой гвардейцев, но тот никак не отреагировал. Пока. И принялся снова наполнять маленькие серебряные стопочки, по всей видимости, состоящие в перечне предметов церковной утвари.

– Ну, по третьей. Согласно христианскому обычаю.

– Давайте, – «доктор» наколол на вилку гриб и следом за самогоном отправил его в рот. – Ох, и вкуснота! Только песку многовато.

– Так зеленушки в основном под землёй и растут. Три раза воду менял, а результат, как говорится, на зубах.

– А сейчас они в лесу есть?

– Полно! До первых морозов не переводятся.

– Так я завтра поутру их тоже немного накошу. Засолите?

– Непременно! Ну, хватит лирики… Выкладывайте всё, что вам известно о моём брате.

– Сейчас, дорогой Антон Иванович… Сейчас ещё пару этих, как их…

– Зеленушек.

– Вот-вот… Ещё пару зеленушек – и поговорим. Пока картошечка поспеет!

9

– Значит так, – заученно начал заранее подготовленную исповедь Казанцев. – Лет пять тому назад у меня неожиданно открылась язва. Тогда я работал в Москве. И директор нашего исследовательского учреждения – Спиридон Филиппович Петренко, – он сознательно назвал имя профессора, готовившего его к врачебной практике – тот был всемирным светилом, пользовавшимся известностью во многих кругах, в том числе и церковных, – посоветовал съездить в Старую Руссу, на один из старейших российских курортов.

– Наши грязи многим помогают! – прокомментировал его монолог отец Серафим и нетерпеливо добавил: – А брат мой Федька тут при чём?

– Погодите, батюшка. Не всё сразу! Так вот… Петренко дал мне рекомендательное письмо, с которым я должен был явиться к одному из лучших его учеников – профессору Новгородцеву.

– Ух, ты… Федька – профессор?

– Так точно! Профессор! Начальник санаторно-лечебного управления Леноблисполкома.

– Ох, ёшкин кот! – не выдержал священник. – Братец мой – и такая величина!

– Потом я перевёлся на Украину, в один из институтов педиатрии, но ещё два раза бывал на том курорте.

– А язва ваша как?

– Язва прошла! Наливайте, батюшка, картошечка-то уже готова!

10

– А вы знаете, я воевал в этих местах, – в очередной раз наполняя стопочки, подтвердил догадку Павла Алексеевича святой отец. (Впрочем, на этот раз выдающаяся проницательность разведчика оказалась ни при чём – просто Казанцев ещё в Москве от «а» до «я» изучил жизненный путь своего нынешнего сотрапезника, которого Апфельбаум, то есть Яблоков, предложил использовать вслепую, сыграв на его родственных чувствах. О том, что Федьку Новгородцева расстреляли ещё в 1937 году, распространяться Израиль Эдуардович, естественно, не рекомендовал.) – Когда в России вспыхнул пожар, все мои друзья ушли на Дон. Рубили красных с утра до ночи; те, как водится, отвечали взаимностью… Слава богу, мне в этом безобразии участия принимать не довелось. До сих пор благодарю Господа, что вовремя надоумил, отвёл уже занесённую над братом руку! Сначала просто прислуживал в церкви, а после 1920-го был рукоположен на сан. Теперь вот содержу приход, имею благодарную паству из всех окрестных сёл… А вы на чьей стороне тогда воевали?

Этот неожиданный вопрос чуть не выбил Казанцева из колеи. Ответить на него честно – означало раскрыть свои планы, чего он делать не собирался, а врать почему-то не хотелось…

– Я врач, – наконец промямлил Павел после довольно длительного раздумья, связанного с переосмыслением своей легенды. – В Великую войну был мобилизован. Получил звание, служил в одном из госпиталей. Но чем может помочь раненым детский доктор? Резать руки-ноги меня не учили! Поэтому в шестнадцатом меня отправили в отставку. Работал, как я уже говорил, в Москве, а в тридцать пятом перевёлся в Киев – новоназначенную столицу советской Украины[33].

– К нам надолго?

– Нет. Вот только поставлю на учёт всю малышню в деревне – сразу и вернусь в свой институт.

– А что же вам в помощь никого не определили?

– Да была у меня сестра. Была. Но неожиданно заболела и слегла.

– Что это вы вдруг рифмами заговорили?

– Да так… Балуюсь иногда стихами!

– Я тоже.

– Заметно.

– А где она сейчас? – проигнорировав реплику собеседника, недоверчиво покосился бдительный служитель культа.

– Осталась в Ковеле, – спокойно разъяснил ситуацию гость. – Однако там не оказалось нужных специалистов, и её должны были отправить в Луцк. Но сделали это или нет – мне не известно.

– Понятно… Ну, давайте по заключительной – и спать! Мне вставать ни свет ни заря.

– Мне тоже, – согласился Казанцев. – Пойду в лес за зеленушками. Мы ведь договорились, не правда ли?

– Ну, да… Похоже на то!

11

На следующий день, согласно церковному календарю, приходился какой-то православный праздник. Отец Серафим встал рано и принялся готовиться к утренней службе.

Павел поднялся вместе с ним.

– Доброе утро, батюшка!

– Доброе… Как спалось?

– Отлично.

– Похмелиться не желаете-с?

– Нет. Не злоупотребляю – поэтому не мучусь.

– Похвально! И куда вы в такую рань?

– По грибы… Забыли наш вчерашний уговор?

– Ах, да, точно… Не заблудитесь?

– Никак нет. Вы только скажите, куда идти.

– Значит, так… Сначала – на центральную площадь. Там будет развилка. Одна дорога ведёт направо…

– По ней я приехал.

– А две другие – в противоположную сторону.

– Мне по какой?

– По левой. И вперёд, никуда не сворачивая версты три-четыре… С радостью составил бы вам компанию, но не могу – служба.

– Понял! Вы там слишком не усердствуйте, побыстрей закругляйтесь – будем солить грибы.

– Слушаюсь, господин… товарищ доктор, – добродушно улыбнулся священник.

12

Грибы росли кругом: в лесной чаще и на открытых полянах, под мхом и в придорожной канаве. Вскоре Казанцеву надоело однообразное занятие, и он стал наклоняться только тогда, когда обнаруживал под бугорками, усеянными сосновыми иголками, очередную колонию зеленушек. Быстро срезал самые крупные экземпляры и отправлял в плетёное лукошко, предоставленное заботливым отцом Серафимом. Вскоре оно было полно.

Теперь можно сосредоточиться и на главной цели своего приезда.

Павел быстро разыскал место, где стоял штаб его полка – там в Первую мировую русские срубили православную церковь, позже уничтоженную австрийцами, – её расположение выдали ещё оставшиеся следы некогда бушевавшего тут пожара.

Оглянулся. И ничего больше узнать не смог.

Окружающая местность сильно изменилась. Даже лес стал иным. Часть высоченных сосен вырубили, остальные – проредили, лещина выросла и уже не представляла собой труднопреодолимой чащи.

Куда идти?

Ах, да… Вот – просёлочная дорога. По ней он скакал за возом рядом с вахмистром Пушновым. Но и она теперь стала шире, просторнее.

Казанцев ускорил шаг.

Вот, вот моя берёзка…

Нет. Слишком мала.

За двадцать три года – почти четверть века! – она должна была вымахать до небес. Да и засечки на стволе нет.

Павел потыкался то налево, то направо, припадая то к одному дереву, то к другому, но определиться окончательно с местом нахождения казны так и не смог.

А если б и определился – что дальше?

Брать лопату и раскапывать пол-леса?

Увидят, донесут.

НКВД – это вам не какая-то дефензива[34], церемониться не станет. И всесильный Яблоков не поможет.

Нет, спешка в его случае подобна смерти.

Лучше немного потерпеть. Чтобы позже придать хоть какую-то видимость законности своим изысканиям. Для этого надо дождаться момента, когда окончательно будут сформированы все институты, все органы новой власти.

И уже потом, заручившись поддержкой этих самых органов, приступить к решающей фазе намеченного мероприятия…

13

Яблоков прибыл в Луцк как раз в канун очередной – двадцать второй по счёту, годовщины Великого Октября и сразу занял одну из самых высоких должностей в недавно образованном управлении НКВД в Волынской области.

Главной своей задачей он видел не только становление Советской власти на новых землях, но и всяческое содействие «красному разведчику» Казанцеву, законспирированному в системе под псевдонимом Доктор. О его секретной миссии больше не знал никто, даже начальник управления Иван Митрофанович Белоцерковский, недавно ставший старшим майором. Такое условие хитрый Сергей Эдуардович поставил перед высшим руководством в Москве накануне своего назначения, мол, поеду на «западенщину» только в том случае, если мой личный агент получит полную свободу действий. На вопрос: «Зачем это вам?» ответил: «Павел Алексеевич служил в царской контрразведке и хочет привлечь к работе на советскую власть свою старую агентуру». Понятное дело, такой благородный порыв не мог не получить благословения высокого начальства.

Седьмого ноября заговорщики наконец встретились в Луцке. Казанцев вкратце обрисовал положение дел в Кашовке и с сожалением заметил, что раньше весны там делать нечего – вчера на Волыни выпал первый снег, вот-вот ударят крепкие морозы и добраться до казны, даже если удастся установить её местонахождение, будет невозможно.

А вот для миссии Ковальчука зима – самое подходящее время года. Работы в селе нет. Народ сидит по домам и чешет языки. Только успевай записывать – нет, лучше всё-таки запоминать!

Яблоков сделал всё, чтобы Иван вернулся в родные места, как можно раньше. Но бюрократическая машина решила по-своему.

Поэтому на Волынь тот попал только в начале января 1940 года.

14

Это может показаться странным, но ранее Ковальчук никогда не покидал пределов Кашовки.

Впрочем, не только он.

При панской власти такая судьба была уготована чуть ли не каждому украинцу: всю жизнь горбатиться в одном селе.

И вот он идёт по Луцку.

Ладный, ухоженный.

При деньгах, при положении.

Всё это только благодаря Советской власти! Она сделала его Человеком. Воспитала. Дала образование. Наконец, принесла долгожданную свободу на родную землю.

«Я обязан ей по гроб жизни, – думал Иван по дороге в областное управление. – Вот найду клад – и верну его государству. Пусть строит школы и больницы для рабочих и крестьян!»

15

– Капитан Ковальчук для дальнейшего прохождения службы прибыл! – сначала бодро отрапортовал Иван и только затем бросил пристальный взгляд на лицо заместителя начальника управления, медленно поднимающегося из-за письменного стола, установленного в тёмном углу длинного и узкого кабинета. «Чёрт возьми, это же Яблоков!»

– День добрый, дорогой Сергей Эдуардович!

– Здравия желаю, товарищ капитан.

– Вы уж простите моё штатское обращение… Я это от радости, без злого, так сказать, умыслу…

– Устав, субординацию (Яблоков умышленно выделил и подчеркнул голосом последнее слово, намекая, что не допустит и малейшего панибратства) чекисту необходимо соблюдать и в радости, и в горе.

– Есть соблюдать, товарищ майор!

– Ну, ничего… Отдел сегодня примите или немного отдохнёте с дороги?

– Я не устал. Путь домой всегда лёгок и приятен.

– А Кашовку, не медля, посетить не желаете?

– Зачем?

– А зачем ездят в родные места? Повидаться с роднёй, друзьями детства… Кроме того, не скрою, у меня будет к вам небольшое поручение…

– Ну, ежели так…

– Хотя… До пятнадцатого января там, как я понимаю, делать нечего – праздники!

– До двадцатого, товарищ майор. Наш народ пока водохреще не отгуляет – не угомонится.

– Водохореще – это…

– По-русски – Крещение Господне.

– Понятно… Что ж, о сути моего особого задания поговорим чуть позже.

– Понял. Разрешите идти?

– Идите!

16

В далёком детстве Луцк виделся Ивану сказочным гигантским мегаполисом, а на деле оказался компактным, уютным, ухоженным местечком, в основном с одноэтажной застройкой. И кто только удумал придать ему статус областного центра?

Загрузка...