Смерть двоюродной бабушки Джины – это, пожалуй, лучшее событие в моей жизни.
Только не поймите меня неправильно: я любила ее, и теперь мне очень ее не хватает. Но у нее имелись свои любимчики в семье. Ясное дело, что, раз брат моего отца и его семья живут в Неваде, пожилой женщине было тяжело ездить к ним в такую даль. Но именно к нам бабушка Джина приезжала на главные праздники – День Благодарения и Рождество. А моим кузенам просто посылала по почте чек.
Признаюсь, в детстве я очень ее боялась. Ей было восемьдесят девять, когда она скончалась. Высокая сухопарая дама с редкими седыми волосами и вставными зубами, которые постоянно выпадали и громко клацали, когда она говорила. Но, увидев ее фотографии, я поняла, почему в юности Джину часто снимали в качестве модели. И все же, несмотря на ставшую к старости устрашающей внешность, бабушка была по-настоящему хорошим человеком.
Бабушка Джина жила во Флориде, в большом доме на берегу моря. И после ее смерти все досталось нам. И я действительно имею в виду все. Огромное наследство – дом, всю винтажную одежду и драгоценности.
Сначала мы не знали, что с этим делать. Продать недвижимость и, возможно, купить дом получше в пределах штата Мэн? Оставить в качестве загородного дома? До сих пор не помню, кто предложил в итоге сюда переехать. Но кто бы это ни был, я у него в неоплатном долгу.
Делом занялся папа. Он нашел себе место врача в частной клинике, расположенной неподалеку от пляжа, где стоял дом двоюродной бабушки Джины. Мама подыскала в пригороде, недалеко от средней школы, хороший дом с тремя спальнями, большим садом и даже небольшим бассейном. Будучи учительницей начальных классов, мама без труда получила новую работу во Флориде.
Дженна, моя старшая сестра, к тому времени уже уехала из Мэна; она студентка Нью-Йоркского университета, и ей было все равно, переедем мы из Пайнфорда, штат Мэн, или нет. Она там давно не жила и не планировала туда возвращаться.
– Скукотища. Здесь ничего не происходит, – ответила она маме и папе, когда они спросили, почему она не выбрала колледж поближе к дому. – Кроме того, в Нью-Йорке программа обучения лучше. К тому же я хочу повидать мир. Этого не случится, если я останусь в Пайнфорде.
Единственное, что могло бы их удержать от переезда, – это я. А я не могла этого переезда дождаться.
В Пайнфорде мне просто нечего было делать. К концу десятого класса я даже не пыталась работать на уроках и не могла похвастаться миллионом друзей и насыщенной общественной жизнью. Поэтому, когда мама осторожно спросила меня: «Мэдисон, дорогая, как ты считаешь, с тобой точно-точно все будет в порядке, если мы переедем во Флориду?», – мой ответ был мгновенным:
– Можно я уже начну собирать вещи?
Переезд во Флориду означал, что я смогу начать совершенно новую жизнь.
В Пайнфордской школе моя сестра Дженна была весьма популярна. Блондинка из группы поддержки, но одаренная умом наравне с красотой, она состояла в организационном комитете Бала выпускников и занимала должность президента класса. Такая типично американская девушка-мечта.
В этой же школе училась и я.
Но я просто… не Дженна. Хотя и пыталась ею стать. Мне вполне нравилось держаться обособленно, однако отнюдь не по своей воле я избегала вечеринок, не являлась предметом школьных сплетен или объектом внимания парней… Я не изображала из себя одинокую неудачницу, такую роль в школе определили для меня все остальные.
И переезд в Мидсоммер, округ Коллиер, штат Флорида, – это отличный шанс на совершенно новую жизнь. Никто не проверит, дотягиваю ли я до планки, установленной моей сестрой. Никто не узнает, какой я была последние пару лет.
Я могу стать собой.
Такой, знаете ли, лучшей версией себя.
Я беру с кофейного блюдца чайную ложечку и поворачиваю пальцами так, чтобы видеть на выпуклой поверхности свое искаженное отражение. Я все еще привыкаю видеть незнакомку в зеркале.
Когда я осознала, что благодаря переезду могу построить совершенно новую жизнь для себя, то также поняла: лучшего времени для преображения и не придумать. Ведь именно так все и поступают, верно? Переезжают на новое место и возрождаются кардинально новыми, лучшими, не так ли? Я хотела того же.
Ладно, от меня не требовалось ничего радикального. Толстуха Мэдди исчезла больше года назад – просто никто не интересовался мной настолько, чтобы это заметить. Брекеты я сняла на прошлое Рождество. А с февраля избавилась от безобразных очков и стала носить контактные линзы Но сложившееся у людей мнение очень трудно изменить. Они уже сделали выводы, навесили на тебя ярлык, и им хочется, чтобы ты носила его вечно. Тебе выделили место в обществе, и там, по их мнению, ты и должна оставаться.
Так что даже когда я похудела, даже когда мне сняли брекеты, даже когда я начала носить контактные линзы, поскольку с ними удобнее, чем в очках, всем было плевать. Люди могут быть недалекими и поверхностными, но иногда они слишком эгоистичны, чтобы вообще замечать тебя.
С той поры и мне стало плевать. Когда ты отгораживаешься стеной, ее трудно пробить.
Теперь, однако, мне совсем не наплевать на мнение окружающих.
Новая Мэдисон – крутая, непосредственная, дерзкая.
Глядя на растянутое отражение в ложке, я могу поверить, что превращаюсь в новую Мэдисон.
Дотрагиваюсь рукой до волос – не из самолюбования. Я все еще привыкаю к тому, что у меня их вроде как больше нет. На самом деле это довольно радикальная перемена: всю жизнь я носила длинные волосы. Кому-нибудь другому – например Дженне – люди могли бы позавидовать. Но мои волосы были мышиного цвета, без многослойной стрижки или челки, которые бы их оживили, так что вы поймете, почему я их обрезала.
Ну, не все. Но почти все.
Мама взбесилась, когда увидела меня – вернувшуюся из нашей скромной городской парикмахерской. Она вытаращила глаза и уставилась на меня. «Вроде бы ты сказала, что просто подровняешь кончики!»
Но сейчас я улыбаюсь отражению в маленькой серебряной ложечке, поскольку люблю свою новую прическу. Я выбрала короткую стрижку боб с более длинными прядями спереди, обрамляющими лицо. Некоторые пряди сделали темнее, а некоторые – осветлили, чтобы оживить образ. О, и широкая косая челка, которая почти скрывает левый глаз, по словам Бобби, моего парикмахера, придает мне «остроты рок-гламура». На этот раз я поверила ему на слово.
Но главная причина, по которой я постриглась, – я хотела лишить себя укрытия. Не выглядеть лучше, хотя это сыграло немалую роль. Но там, в Пайнфорде, я могла опустить голову и спрятаться за волосами, надеть наушники и постараться исчезнуть. Я хотела измениться, стать новой Мэдисон. Так что, отрезав волосы, вынудила себя вести по-другому. Прятаться стало трудней.
Я не особенно красива – я знаю это и никогда не ожидала, что стрижка, макияж, или что-то еще меня изменят. Тем не менее, по сравнению с тем, как я выглядела в Пайнфорде, с уродливыми очками, брекетами и лишними килограммами, теперь смотрюсь хорошо – не так уж уныло. И мне этого достаточно.
Одна вещь, которую мне повезло унаследовать, – это мамина безупречная кожа. Ну ладно, моя не такая уж безупречная – гормоны дают о себе знать. Но все же она почти идеальная.
Новая Мэдисон – крутая, дерзкая, непосредственная.
Дерзость выражалась в стрижке. Крутость заключалась в покупке нового гардероба – ну, такого, который состоял бы не только из простеньких мешковатых футболок и бесформенных джинсов, скрывающих фигуру. Мои родители были только рады оплатить обновки и увидеть, что я наконец-то веду себя как нормальная шестнадцатилетняя девчонка.
Осталось проявить в чем-то непосредственность, но такое запланировать трудно.
Я кладу ложку, беру свою кружку и глотаю теплый латте – никто не должен понять, что я на самом деле не люблю кофе. Затем собираю вещи, кладу коробку от телефона обратно в сумку, а модный новый мобильник, теперь полностью настроенный (и без дополнительной помощи бариста Дуайта, имею честь признаться), – в задний карман джинсовых шортов.
Дуайт чистит кофейник, когда я подхожу к стойке.
– Еще раз спасибо, – протягиваю чек, приложив десятидолларовую купюру, которой более чем достаточно в качестве чаевых за один латте, но я чувствую, что должна ему еще и за помощь с телефоном.
Пока я говорю, он оглядывается и затем улыбается мне:
– Без проблем. Ты уже уходишь?
Киваю.
– Мне нужно быть дома к ужину, так что… Ну, э-э, я… Увидимся, – бормочу я. Затем снова улыбаюсь и неловко машу рукой, прежде чем пойти к двери.
– Эй! Э-э, Мэдисон?
Занеся одну ногу над порогом, я оглядываюсь на него.
– Да?
Мой голос потрясающе спокоен, если учесть, что сердце внезапно забилось, а ладони вспотели. Я крепко сжимаю пластиковый футляр. Во рту пересыхает, и я с трудом сглатываю. Потому что на мгновение приходит мысль: «О боже, он собирается пригласить меня на свидание?»
Не будь такой смешной, Мэдисон. Ты не настолько хорошо выглядишь. Вы только познакомились. Он не пригласит тебя ни на какое свидание.
Затем звучит голос Дуайта, обрывая мои внутренние размышления и возвращая к реальности:
– Чем ты занимаешься завтра?
Моргаю.
Что это… Неужели он… все же приглашает меня на свидание?
– Ничего. По крайней мере, по-моему, ничего. А почему ты интересуешься? – Похоже, я начинаю заговариваться, лучше помолчу.
– Ну, я просто подумал, раз уж ты недавно к нам переехала… Ты уже была на пляже?
– Нет, еще не выпало случая.
– У меня завтра только дневная смена, – произносит он с легкой кривоватой улыбкой. – А вечером там – на пляже – будет праздник. Его устраивают каждый год – ну, знаешь, типа конец лета и все такое. Я просто подумал, вдруг ты захочешь пойти. С кем-нибудь познакомишься.
Все прежние беспорядочные мысли исчезли; теперь мой разум пуст, и мне требуется пара секунд, чтобы ответить. Поскольку: а) этот парень пригласил меня на вечеринку, а я еще никогда не была на вечеринке, и б) этот парень, на самом деле довольно симпатичный, таки не пригласил меня на свидание.
– Конечно, – наконец удается выдавить мне с улыбкой. – Сначала мне нужно отпроситься у родителей, но…
Умолкаю. Не слишком ли глупо с моей стороны было сказать, что я должна спросить своих родителей?
Он улыбается в ответ.
– Потрясно. Твой мобильник теперь работает нормально? – Дождавшись моего кивка, Дуайт добавляет: – Я забью туда свой номер. Встретимся где-нибудь заранее, чтобы тебе не пришлось появляться одной.
Я понимаю, это просто дружеский жест, но едва не расплываюсь в широкой улыбке. «Он дает мне свой номер!» – так и вертится в голове, когда я протягиваю мобильник.
– Обычно начинают около восьми, – сообщает он мне.
– Ладно. Кхм. Ладно. Спасибо. Значит, эм-м, увидимся завтра.
Буду ли я выглядеть еще большей идиоткой, если хлопну себя по лбу? Господи, неужели я не могу сформулировать простое предложение?
– Пока, Мэдисон.
– Пока, Дуайт.
Уходя, я на седьмом небе от счастья. Серьезно. Я иду на вечеринку (как только договорюсь с мамой и папой)!
Я несусь по дороге вприпрыжку. Здесь, на окраине города, расположено несколько заведений: кофейня «Ланглуа», парикмахерская и библиотека; затем аптека и еще пара несетевых магазинов музыки и одежды.
Не знаю, что именно бросается мне в глаза, но вдруг я останавливаюсь и смотрю на одно из зданий. Оно не очень большое, мрачноватое на вид и не такое высокое, как остальные здания на улице. Вижу надпись крупным курсивным шрифтом на витрине: «Городской салон боди-арта Бет». И витрины увешаны фотографиями пирсинга и образцов татуировок. Я стою и смотрю, совершенно загипнотизированная открывшимся зрелищем. И буквально подпрыгиваю, едва не уронив футляр от телефона, когда слышу звук открывающейся двери.
В дверях, скрестив руки на груди, стоит женщина и глядит на меня. Я сглатываю. Она будто сошла со страниц каталога салона: многочисленные проколы в ушах и на лице, татуировки на руках. Из помещения доносится мягкий, слегка дребезжащий звук старой песни группы Guns N’ Roses. Женщина полная, с седеющими волнистыми волосами до плеч.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь, дорогая? – вежливо спрашивает она.
Я пялюсь на нее, понимая, что это невежливо, но ничего не могу с собой поделать. Она выглядит так, словно ей не хватает питбультерьеров у ноги и огромного мотоцикла Harley Davidson, а говорит, как добрая мамочка, которая постоянно печет своим детям печенье.
– Э-э… я просто смотрю…
Поворачиваюсь обратно к витрине. Краем глаза вижу, как она внимательно изучает меня, и от этого неловко переминаюсь с ноги на ногу.
– Ты никогда не думала о том, чтобы проколоть нос, дорогая?
– Нет, – мотаю я головой.
– Тебе бы пошло, – сообщает она с улыбкой в голосе. – Но только справа, из-за челки.
– О. Вообще-то, я никогда об этом не думала.
– Что ж, ты знаешь, где меня найти, если когда-нибудь решишься – хорошо, дорогая?
Я поворачиваюсь к ней, и она одаривает меня теплой улыбкой.
Пирсинг в носу? Мама и папа убьют меня. Да и разве это не больно? А если ранка воспалится?
Но новая Мэдисон должна быть импульсивной, верно?
И это звучит довольно круто… К тому же пирсинг подойдет к моей новой прическе «рок-гламур», не так ли?
Не успев все хорошенько обдумать, я уже слышу собственный голос:
– Знаете, что? Давайте. Почему нет.
Дама (полагаю, она и есть та самая Бет, владелица «Городского салона боди-арта Бет») в ответ приподнимает брови.
– Ты уверена, дорогая?
Я улыбаюсь и киваю, прежде чем последовать за ней внутрь, несмотря на то что до смерти напугана – поскольку: а) подозреваю, это будет очень больно, и б) дома меня убьют…