«Вот, мой друг, скакун волшебный, —
чужеземец возвещал. —
Ты следи за ним прилежно, чтобы конь не отощал!»
Но отверг спесивый отрок данный страннику зарок
И не ведал, что вернётся грозный воин
в нужный срок.
Спустя месяц Ахти узнал, что дороги к Горькому морю больше нет. Вернее, дорога-то была, но вот воспользоваться ей теперь вряд ли удастся.
Парень стоял в дверях молчаливой тенью, слушал и не мог пошевелиться.
Пять вооружённых караванов три дня назад покинули Глухолесье и направились по торговому тракту к гавани. Назад вернулся только проводник из местных – охотник Лупус. Без коня, без оружия, с изодранным когтями лицом.
Охотник рассказал хозяевам трактира о том, что поперёк столичной дороги пролегла трещина, бездонный овраг, через который и копья не перекинешь. Вернувшись, проводник заикался и не мог удержать в дрожащих руках деревянной ложки.
– И тянется овраг до самого м-моря. И м-мерзость в нём вод-дится, – запивая ужас сосновой настойкой, говорил охотник. – И ов-врагов таких ещё осемь. Побольше, поменьше. Тянутся они по всей стране, во все сторон-ны от Чёрной Язвы, этого средоточия гнили, ямы змеиной.
– А ты откуда знаешь? – ухмыльнулась Лемпи, накручивая на палец рыжий локон. – Летал на крылышках, мотылёк?
– Видения, – Лупус схватился за выбеленную голову. – Кто там был, тот всё видал.
– Видения, – пробурчал Тойво, хозяин трактира, наливая настойку в опустевшую кружку охотника, вырезанную из крохотной тыквы. – Не поверил бы тебе, если б башки твоей чернявой не видел. А что столица, что Исполина? Как могли допустить?
Охотник поднял изувеченное лицо и глухо произнёс:
– Нет больше Исполины. Нынче она и есть Чёрная Язва.
Ахти дождался ночи. Немногочисленные гости уснули. Тойво перестал греметь глинянынми крынками на кухне, вымыл кружки-тыковки и тоже лёг. Ахти взял из кладовой краюху хлеба и сыр, наполнил водой дорожный бурдюк, прокрался мимо старухи Ку-Ку, которая всегда спала на лежанке, под развешенными у самого потолка пучками душистых трав, и вышел во двор.
Трактир «Мамочкин приют» спал. Даже в окошке рыжей Лемпи свет не горел: сегодня у неё не было клиентов.
Парень прокрался к конюшне, поднял деревянный засов, открыл ворота и скользнул в сумрак, пахнущий конским навозом и сеном. На ощупь пробрался к загону, в котором жила его любимица Фиксу.
Кобыла негромко заржала, почуяв мальчика, и нетерпеливо застучала копытами.
– Тише, девочка, тише! – напрягся Ахти. Он поднял ладонь над барьером, и в темноте его пальцы коснулись тёплого носа кобылы. Та словно по-человечески вздохнула и успокоилась.
– Вот так. Умница, ты всегда меня понимаешь.
Он вошёл в стойло, вдохнул запах её шерсти, и в голове ожили образы недавних событий. «Тёмная дорога, зажатая по обе стороны еловым лесом. Звёздная россыпь над головой. Стук копыт. Холодная и голодная ночь. Страх, тревога и неизвестность впереди».
Милая, добрая Фиксу… Не она ли спасла его от смерти, вынесла на своей спине? Не она ли единственное его воспоминание о доме? Все прочие так быстро меркли, словно Ахти был древним стариком, а не двенадцатилетним мальчишкой.
– Я-то думала, это у меня в голове годы выели дыру, – заметила старая Ку-Ку, когда Тойво начал рассказывать историю о том, как в последний раз ездил в столицу, да так и замолчал, тупо почёсывая в затылке. – А оно, гляжу, и с тобой так, хозяин.
«Так-то оно так… – подумал тогда мальчик. – Но что-то ты, бабуля, не забываешь ни одной целебной травки, ни одной хвори».
Так было и с трактирщиком, и с Лемпи, и с постояльцами, которые недавно остановились в «Мамочкином приюте», – все они прекрасно помнили, кто они, чем занимаются и куда едут, но стоило им заговорить про Исполину, столицу Тауруса, как их лица менялись: лбы морщились, брови хмурились, а глаза становились туманными и пустыми.
– Я должен доехать до гавани прежде, чем всё забуду, – прошептал мальчик, надевая на лошадь уздечку. – Понимаешь, Фиксу? Я должен помнить, кто я. А ты должна помнить, кто ты. Мы с тобой из одного теста. Мы – дети Зелёной Пирамиды. Мы – там, где пожар. Вот наш клич.
Кобыла потёрлась о его плечо носом, фыркнула.
– Прямой дороги больше нет, девочка. Но мы обогнём Глухолесье, отыщем другой путь.
– Что вы там отыщете? – послышался хриплый трескучий голос.
Мальчик вздрогнул. Фиксу нервно дёрнула головой и отступила вглубь стойла.
– Снова улепётываешь? – Тойво поднял тусклый фонарь над головой и вгляделся в сумрак конюшни. – Ничего другого я от тебя и не ожидал, парень. Ещё и лошадь решил к рукам прибрать?
– Лошадь моя! – огрызнулся Ахти.
– Неужели? – Огонёк фонаря приблизился, трактирщик доковылял до загона, опёрся плечом о столб. – Может, ты покупал для неё овёс весь последний месяц? Или вот это седло? Знаешь, сколько я за него отдал? Чтобы ты, гадёныш такой, учился верховой езде.
Ахти молчал. Он всё ещё стоял к Тойво спиной и делал вид, что поправляет уздечку.
– А на хлеб и сыр ты заработал? А на новый бурдюк?
– Он старый! – пробурчал мальчик.
– Тьфу! И старый я тебе не давал. Вором ты пришёл, вором и уходишь. – Трактирщик вытянул перед собой правую руку, на которой не хватало двух пальцев. – Это они меня ещё пощадили! Мало тебе моего примера?
– Мало! – крикнул Ахти, развернувшись. – Месяц я на тебя работаю, а ты мне ни разу не заплатил!
– Что ты называешь работой? Ты мне кружек расколол и пива разлил больше, чем пьяницы вонючие!
– Да у тебя и бить нечего! Все кружки вырезаны из тыквы!
Они вылупились друг на друга, как будто играли в гляделки. Секунда – и Ахти не выдержал и прыснул, зажимая рот ладонью. Тойво продержался чуть дольше, но и его дряблая угрюмая физиономия растянулась в ухмылке, после чего он то ли закряхтел, то ли захохотал.
– Ну и наглец! – выдохнул трактирщик, вытирая слёзы. – И куда же ты собрался, позволь спросить?
– К Тихой Гавани, – ответил мальчик, тут же перестав улыбаться. – Мне туда нужно, Тойво, пойми ты.
– Нужно… – проворчал трактирщик. – И зачем?
Ахти открыл рот, но так ничего и не ответил. Его рука, как бы помимо воли своего хозяина, пробралась под рубаху на груди и нащупала крохотный футляр, висящий на шнурке.
– Не помнишь… – Тойво почесал подбородок с парой торчащих волосков о плечо. – То-то и оно, что ты не знаешь, малец, зачем тебе в гавань.
Мальчик стоял ошалелый.
– Не помню, – медленно проговорил он. – Как же так?
– Нынче у всех в умах это помрачение, сынок. Что ж поделать? Да и не доберёшься ты до Тихой Гавани.
– Почему?
– Лупус перед отъездом шепнул мне, что со стороны моря к столице тоже не подобраться. Суда обходят знакомую пристань стороной. – Трактирщик уныло посмотрел в дальний угол конюшни. – Бедняга даже переночевать у нас не остался. Сказал, чем дальше он от этого гиблого места, тем крепче будет спать. Только сдаётся мне, кошмары его ещё долго будут мучить.
– Что он там такого увидел?
– А чёрт его знает! Местные, послушав его рассказы, струхнули и разломали мост через Пестрянку. Говорят, чтобы к нам ничего оттуда не приползло. Только это вряд ли поможет.
– Как же нам быть? – спросил мальчик. – Ведь трактир стоит у самой границы.
– За это не волнуйся, – махнул рукой Тойво. – «Мамочкин приют» переживал и войны, и восстания, и Чёрную Язву переживёт. Потому я и говорю: оставайся, парень. Мы тут все сироты да приблуды. Лемпи когда-то просто спрыгнула с повозки солдат и осталась здесь. Старуха Кукушка пришла прямо из леса среди бела дня и так ловко начала хозяйничать, что я её оставил. Ты работник никудышный, но хорошо понимаешь в лошадях. Гости хвалят тебя. Говорят, что в «Мамочкином приюте» ухаживают за животными не хуже, чем в лучших заведениях Исполины!
Трактирщик замолчал и наморщил лоб, словно пытался вспомнить, в каких именно заведениях.
Фиксу, обиженная тем, что на неё перестали обращать внимание, заржала. Тойво отступил на два шага назад.
– Что ей надо?
– Хочет прогуляться. Эй, Тойво!
– Ну?
– Ты в конюшне уже десять минут! Ты ещё никогда не подходил так близко к стойлу с лошадью. Что это с тобой?
– Ну-ну, смейся над калекой! – Трактирщик нервно заморгал.
Тойво разбирался в настойках и пиве, с первого взгляда мог определить, заплатит клиент за ужин или нет, но в лошадях ничего не смыслил и даже обходил их стороной.
В молодости он попал в кавалерийский отряд. Но пробыл там всего один день: яблоко, которым юный всадник должен был приручить своего скакуна, упало на траву. Тойво нагнулся за ним – конь цапнул его за мягкое место. Да так неудачно, что пришлось идти в пехоту, а потом дезертировать и слоняться по лесам и дорогам. До сих пор Тойво не мог присесть ни на минуту и спал только на левом боку, потому работа за стойкой трактира так ему и нравилась. К лошадям трактирщик не подходил ближе чем на пять шагов. Вот он и поручил Ахти следить за конями, ослами и мулами, на которых путешественники приезжали в «Мамочкин приют».
– Никаких ночных покатушек, – сказал Тойво строго. – Шастать по ночам запрещаю. Нечего даром волков кормить.
Мальчик улыбнулся, запрыгнул в седло, ласково погладил Фиксу по шее.
– Не бойся, Тойво. В гавань я не поеду. Мне с вами хорошо. С тобой, с Лемпи и Кукушкой.
– Нам тоже с тобой, малец. Не хочешь объяснить, куда это ты в таком случае намылился?
Трактирщик на всякий случай отступил к воротам и поднял выше фонарь.
– До пригорка и обратно. Честное-пречестное, Тойво!
– Смотри мне… – Хозяин толкнул створку, распахнул ворота шире. – И как вернёшься, положи на место припасы и бурдюк.
– Вперёд, Фиксу! – Ахти тронул лошадку пятками. Кобыла величаво прошагала мимо трактирщика и, едва оказавшись за воротами, перешла на рысь.
«Тёмная дорога, зажатая по обе стороны еловым лесом. Звёздная россыпь над головой. Стук копыт». Мальчик остановился у пригорка, вдохнул свежий воздух, пахнущий хвоей, посмотрел на небо.
Сияло в вышине созвездие Сокола. Облако наполовину скрыло цепочку звёзд Мирового Червя, которого по легенде загнал на небеса охотник Хтойто. С тех пор чудовище больше не точит землю, как яблоко.
А вот горит великая Тахти в жезле Старого Волхва. Она прямо сейчас указывает мореплавателям путь на север. Но тем из них, кто хочет попасть в Тихую Гавань, путь закрыт.
Глаза мальчика остановились на созвездии Скорпиона. Ахти хмурился, кусал губу, его беспокойный разум пытался вспомнить ту ночь, которая привела его в «Мамочкин приют», и, главное, отыскать причину, по которой он должен был попасть в гавань, но ясный небосвод его памяти скрыло ночное облако, и за ним ничего не было видно.
Ахти огляделся по сторонам и сделал то, что уже делал множество раз: вытащил кожаный футляр, который носил на шее, снял крышечку и вытряхнул на ладонь узенький кусочек пергамента. Послание состояло только из трёх слов, написанных на неизвестном языке.
Весь последний месяц Ахти пытался вспомнить, кому он должен передать письмо и, главное, от кого. Но после страшной ночи, когда земля разверзлась, небеса пылали, а он чуть не ослеп на ночной дороге, память изменяла ему. Только слабый, неуверенный голос шептал: «Тебе нужно в Тихую Гавань».
Мальчик вздохнул и развернул лошадь.
– Корабли обходят наш берег стороной. Вот так, Фиксу. Ты слышала? Мы возвращаемся.
Может быть, войны, восстания и житейские бури не могли разрушить «Мамочкин приют», как утверждал Тойво, но старый трактир вполне мог развалиться на части сам по себе. Для ремонта протекающей крыши нужно было купить досок и осиновой дранки. А колечки-монеты в последнее время редко падали на стойку трактира. Путешественники, державшие путь в столицу, совсем перестали появляться на большой дороге.
Изредка в «Мамочкин приют» заходили местные охотники.
Компаниями по пять-шесть человек приезжали из ближайших Пеньков деревенские оболтусы, которым нужно было где-то напиться.
О трактире прознал и тёмный люд, стекавшийся с разных уголков Глухолесья, – беглые преступники, дезертиры, торговцы липовыми оберегами. Последних стало необычайно много, как будто кто-то согнал их в дремучие леса нарочно. А денег у них, ясное дело, не водилось.
Тойво с каждым умел обходиться по-свойски, но под стойкой держал заряженный арбалет.
Если какой-нибудь скупердяй жил в комнате и отказывался платить за неё, трактирщик применял старый проверенный метод: впускал в своё заведение дворового котяру Пумми и мазал косяк двери постояльца кошачьей мятой.
Природа одарила Пумми необычайным голосом, похожим одновременно на крик голодного младенца и стоны умирающего оленя с простреленной шеей. Его когти терзали дверь с таким звуком, словно он хотел прорыть в дереве ход. Иногда – и это звучало особенно жутко – кот маленьким спятившим тараном врезался в косяк лбом. В другой раз повисал мешком на ручке.
Когда сонный разгневанный гость выходил в коридор, Пумми проявлял ещё один свой талант: бесшумно двигался в темноте и проникал в комнату.
Утром непутёвый жилец покидал дармовую комнату и долго ещё не мог понять, почему все его вещи пахнут кошачьей мочой.
– Да. Времена пошли непростые. Обманщик на обманщике… – любил повторять Тойво, как-то позабыв, что разбавлять пиво водой и прибирать к рукам забытые постояльцами вещи тоже не самые честные занятия.
Но времена, видать, и вправду пошли дурные. Лемпи, повидавшая на своём веку разных клиентов, совсем перестала набивать солому под платье и мазать губы загадочным раствором из пунцовых жуков и муравьиных яиц, который ей готовила старуха Ку-Ку. Она то суетилась по хозяйству, то целый день глазела на огонь в камине, укрывшись дырявой шкурой саблезуба, а на заезжих гостей не смотрела.
Тойво ничего не имел против, он и раньше говаривал:
– У Лемпи свои увлечения. Конечно, они приносят кой-какой доход, но, если наша кошечка нагуляется, ей здесь всегда найдётся другая работа.
Ахти тоже, не будь дураком, стал чаще сбегать ото всех в конюшню. Пусть посетители заезжали редко, но было среди них немало отталкивающих личностей. Один, в сером плаще и с таким же серым лицом, всё время что-то разнюхивал, расспрашивал. Другой, с остекленевшими глазами, потерянный и напуганный, заливал горе настойкой, пока не падал под стол. Были и такие, которые смотрели на мальчика как на пирог со сладкими сливами. Вот от этих-то Ахти и хотелось сбежать подальше.
По вечерам, когда гости ложились спать или когда трактир пустовал, Лемпи, Тойво, Ахти и Кукушка собирались внизу возле огня. Обсуждали последние новости и гадали, как оно дальше будет.
В последние дни, кроме баек и сплетен, до обитателей трактира доходили печальные слухи, будто бы вслед за столицей пали великие цветные пирамиды, сторожившие границы Исполины со всех сторон света. Говорили, что одни из них пали, захваченные враждебными соседями, другие сожжены озверевшей от страха и голода толпой. В Жёлтую Пирамиду на западе будто бы ворвались какие-то отвратительные твари, а Синяя твердыня на юге провалилась в одну из гигантских трещин, тянущихся от Чёрной Язвы.
Ахти при упоминании о Пирамидах хмурился, чесал лоб, но никак не мог вспомнить последнего года своей жизни. Единственное, что осталось в его памяти, – короткий эпизод, когда он бегал по каменным ступеням и карабкался по высоким светло-зелёным камням, лежащим у основания твердыни, а голоса родителей звали его из глубины этого великого дома.
Жители Глухолесья говорили, что сердце страны поражено ядом, потому и бежали к границам, в чащобы. Но теперь начали отмирать и окраины.
– Если бы только люди, – хитро сощурился Микку, местный следопыт. – Нынче я еду с отрядом Гончих на поиски одного душегуба и изменника родины, что кличут Скорпионом. Так говорят, будто он наполовину человек, а наполовину – чудище.
– Это на какую половину? – поинтересовалась Лемпи.
– А шут его знает! Дело всё в том, что ентот уродец такой на свете не один. После того как бабахнуло в Исполине, от Чёрной Язвы потянулися к окраинам разные чудо-юдины. Вроде как говорят по-людски, но чтой-то всё время прячут: то ли рога, то ли зубы, то ли противные щупальца. На рынке в Пеньках я видел одного нищего с зелёной и вострой ногой без ступни. А прежде слыхал про женщину, у которой заместо персей волосатые коконы.
Лемпи расхохоталась:
– Ты, Микку, уже внуков нянчишь, а мысли всё об одном. О женских грудях!
Следопыт отмахнулся и пробормотал:
– И то верно. Стар я для всех этих передряг. Не думал, что на моём веку рухнет Исполина. Её ведь ни кочевники, ни варвары не одолели. Да что там? Сам царь Кашалот не сумел. А то, что среди нас будут теперь ходить гладыши да клопы, так это позор на мои седины.
– Кто-кто? – не поняла Лемпи.
Микку поднялся, надел шапку:
– Так энти уродцы, про которых я вам тут толкую. Так их теперь в народе кличут.
– Эй, Микку! – окликнул его Тойво. – Прими тыковку на дорожку, чтобы вернуться из похода в здравии и с колечками в кармане.
– Спасибо, хозяин. Но к вечеру я должен быть на построении, поэтому с утра ни капли в рот. Я ведь как решил? Это последняя моя служба, потом вернусь в Пеньки своё доживать. Поэтому должно мне быть с ясной головой.
С этими словами Микку ушёл.
Лучше бы он напился в тот день.
Со временем поток беженцев схлынул, и трактир совсем опустел. На столичном тракте сквозь булыжники начала проклёвываться первая травка.
Никто больше не появлялся со стороны реки Пестрянки, которая с недавнего времени стала условной границей между Глухолесьем и тем неизвестным царством, что теперь не имело названия. Никто не двигался и в сторону бывшей Исполины, особенно после исчезновения торгового каравана и возвращения еле живого охотника Лупуса.
Даже удивительно, как быстро разнеслись слухи между жителями лесной страны, которые по традиции селились на почтительном расстоянии друг от друга.
Крыша в «Мамочкином приюте» всё так же текла, когда шли дожди.
Без посетителей Тойво хандрил, и сосновой настойки в бутыли становилось всё меньше. Хозяин вставал поздно, в плохом настроении, жаловался на старую рану.
Лемпи шила из скатерти и полинявших шкурок платье и всё время была при деле.
Старушка Ку-Ку ходила собирать травы и коренья – каждое растение в свой лунный день. Она могла пропасть в лесу на несколько дней, а потом вернуться с корзинами, полными ягод и грибов, и пучками душистых трав, висевшими на шее, как ожерелье.
Ку-Ку получила прозвище не только потому, что пришла из леса и не имела своего гнезда, – старуха слыла хироманткой, и путешественники, отправляющиеся в долгий путь, частенько протягивали ей свою ладонь, чтобы узнать судьбу.
Никто не мог сказать, сбываются ли Кукушкины предсказания или нет. Но раньше к ней приезжали видные люди из столицы, и редко кто из них уезжал с улыбкой на лице. Ку-Ку брала ни много ни мало – золотым или серебряным колечком. Медные кольца она отвергала и не смотрела, кто перед ней – богач или бродяга.
Тойво немного побаивался старую и, когда хотел ей угодить, пел песни о том, как переименует трактир в «Кукушкино гнездо». На что травница беззубо улыбалась, качала головой и отвечала, что она до этого дня не доживёт.
Ахти всё больше времени проводил, катаясь по округе на лошади. Иногда он охотился и приносил на обед какую-нибудь дичь. Теперь, когда посетителей не было, в его обязанности входило топить печь, подметать в трактире, убираться в конюшне и заботиться о Фиксу.
Возвращаясь с очередной прогулки, Ахти заметил на дороге, ведущей к трактиру, свежие отпечатки подков. Судя по ним, конь всадника был просто великанским. Следы копыт второго коня, следовавшего рядом, казались детскими, хотя имели самый обычный размер.
Парень ударил Фиксу пятками, объехал сосновый островок и въехал во двор.
С первого взгляда Ахти определил, что пропустил что-то интересное.
У входа в «Мамочкин приют» к перилам были привязаны два жеребца. Первый, гигант, поразил мальчика не столько своим ростом, сколько длиной тела и окрасом. Оливковая шерсть местами отливала бронзой, а местами – зеленью. На спину коня была накинута шерстяная попона, хотя день был тёплым.
Второй жеребец по сравнению с гигантом выглядел маленьким. Но был более пропорциональным и изящным, поэтому также не оставил мальчика равнодушным – сизогорский рысак, каких он видел только на картинках.
Тойво беседовал на крыльце с гостем в дорожном плаще и капюшоне. Ахти и одного взгляда хватило, чтобы заметить выпирающие ножны, а среди снятых с коня сумок – притороченный короткий лук.
– …отвечаешь за них головой, хозяин… – расслышал Ахти строгий голос незнакомца.
– Обижаешь, Цубаса. У меня лучшее заведение в Глухолесье.
– Ага, лучшее. Потому что единственное в округе, – ответил путешественник.
Трактирщик фыркнул, почесал дряблую шею:
– Насчёт животных не сомневайся! У меня теперь такой конюший, что вельможи из столицы довольны его работой! В конях он смыслит и своё дело знает.
Ахти спрыгнул на землю, взял Фиксу за узду.
– А, это ты? – нахмурился Тойво. – Где тебя носит?
– Я, вообще-то, куроптицу подстрелил, – пробурчал мальчик, привязывая кобылу в стороне от жеребцов, и открепил от седла пернатую тушку.
– Бросай всё и позаботься о конях. У нас важные гости.
– Видно, гости и правда важные, если ты так лебезишь перед ними.
Мальчик продолжил возиться с узлом, но краем глаза заметил, что глаза у трактирщика округлились, а из ушей вот-вот повалит пар.
– И это твой конюший? – усмехнулся Цубаса и обернулся.
Ахти раскрыл рот: кожа на лбу и щеках у гостя пестрела от звездчатых чернильных узоров, искусно нанесённых рукой мастера. Раскосые глаза с насмешкой глядели на парня.
– От рождения двенадцать зим, а грызёт хуже слепня, – пожаловался Тойво и добавил чуть теплее: – Найдёныш он. Жизнь его потрепала.
– Найдёныш, – повторил Цубаса, и в голосе его послышалось любопытство. – Откуда ты пришёл, парень?
– Так я вам и сказал, – ответил Ахти, с усилием отводя взгляд от татуировок незнакомца. – Нынче столько проходимцев шастает вокруг, что лучше помалкивать.
– Это правильно, – хохотнул Цубаса, снимая капюшон и обнажая коротко выбритую голову. – Только ведь проходимцы – ваш хлеб, и нужно с ними повежливее. Верно я говорю?
Он приобнял Тойво, и по смягчившемуся лицу трактирщика Ахти понял, что они знают друг друга уже давно.
– Верно-то оно верно, – кивнул мальчик, подходя к рысаку гостя и гладя рукой горячую влажную шею прекрасного создания. – Можно и повежливее. Но не с такими, как вы, живодёрами…
– Ахти! – нахмурился Тойво. – Что с тобой? Об сук башкой стукнулся?
Мальчик обернулся, окинул недобрым взглядом путешественника:
– Не люблю я, когда с конями так… Особенно с такими хорошими.
Он указал на бок рысака, где на коже проступил лиловый кровоподтёк, провёл по шкуре ладонью и показал пальцы, вымазанные пеной.
Трактирщик остался стоять на крыльце, а гость спустился по ступеням и погладил рысака по носу.
– Нам несладко пришлось в последние дни. Уходили от погони. Только на этих резвых братьев и была вся надежда.
Ахти промолчал. Непослушными пальцами расстегнул ремни на подпруге. Цубаса помог снять седло.
– Накорми их хорошенько, парень, и помой. А если умеешь врачевать, то подлечи.
– Как же я их за день подлечу? – спросил мальчик. – Кони вымотаны, им нужен отдых.
– Отдохнуть они успеют, – ответил Цубаса и оглянулся на трактирщика. – Даже, пожалуй, устанут от отдыха.
Он поманил Тойво рукой, и хозяин неохотно подошёл ближе.
– Дальше пешком, – негромко, почти шёпотом произнёс Цубаса, – там, где мы скоро окажемся, кони не нужны.
Он оглянулся через плечо и посмотрел в сторону большого тракта.
Тойво раздосадованно сплюнул, его тон сразу стал таким же небрежным, как обычно:
– Сбрендили вы, что ли? Так я́ вам расскажу! Пару месяцев назад там исчез вооружённый до зубов караван. Охотник Лупус…
– Мы слышали про Лупуса и даже говорили с ним. Но он не единственный, кто там побывал. Были и другие. Или ты думаешь, в Исполину можно попасть лишь по главному тракту?
– Знаю я про других, – проворчал Тойво, – люди рассказывали. Мало кто вернулся оттуда в здравом уме. Да и те добрались только до разломов, не дальше. – Он снял вязаную шапочку с макушки и вытер взмокший лоб. – Ты меня знаешь, Цубаса, я могу кой-чего умыкнуть, что плохо лежит, но никогда никого на смерть не пошлю. Потому и вам говорю: лучше сдаться вашим преследователям, чем соваться в Чёрную Язву. Не стоит это место ни золота, ни оружия, ни сокровищ.
Путешественник кивнул.
– Я тебя знаю, Тойво. И доверяю. Потому и надеюсь, что наших коней никто не обнаружит, покуда мы не вернёмся. А о том, что мы здесь были, пусть знают только вот эти молчаливые сосны вокруг.
– Насчёт этого не сомневайся, – кивнул трактирщик. Он серьёзно посмотрел на Ахти и мотнул головой, как бы говоря: «Иди, чего уши развесил».
Мальчик взял рысака за узду и пошёл к конюшне.
За спиной он услышал тихий голос Тойво:
– Я всё понимаю, но что, если о вас будет спрашивать Ориоль?
Раздался тихий вздох.
– Ориоль обо всём знает. Но тебе о том, зачем мы едем, я не могу рассказать, друг. Это не золото и не оружие. И сокровищем его можем назвать только мы. Потому что только в наших глазах оно не имеет цены.
Ахти надолго застрял в конюшне. Чтобы напоить коней, ему пришлось раз двадцать сбегать до колодца и обратно.
Да и смыть с них многодневную дорожную пыль и прилипшую к копытам грязь оказалось не так уж легко.
Больше всего трудностей вызвал огромный конь спутника Цубасы. Он не желал подпускать мальчика к себе, косился, издавал странный звук: не то скрежет, не то стрекот. Ахти никогда ещё не слышал ничего подобного.
В ход пошли уговоры и ласки, но окончательно расположить к себе коня ему удалось только пятью сладкими яблочками.
После этого здоровяк растаял и начал тыкаться мордой в плечо, требуя добавки.
Чтобы вымыть такого гиганта, Ахти пришлось использовать приставную лестницу. Одно копыто он с трудом удерживал в руках. Когда дело дошло до расчёсывания гривы, мальчик понял, что либо его познания в коневодстве крайне ограниченны, либо это порода, которой доселе в мире не существовало. Ахти даже усомнился, что перед ним конь. Брюхо великана покрывали необычные бугры, разделяющие его на сегменты. На ногах, в области пясти и плюсны, имелись острые выросты вроде шипов на стебле розы.
Жеребец повернул голову, подставив её под солнечные лучи, пробивавшиеся через крохотное окошко, и мальчик впервые разглядел глаз необычного гиганта. Он словно состоял из крохотных ячеек.
– Ты… – прошептал мальчик. – Ты пришёл оттуда, верно? Что там с тобой произошло?
Конь мотнул головой, с шумом выдохнул воздух через ноздри. Ахти шагнул ближе, заглядывая в овальный зрачок, и вдруг услышал голос Тойво:
– Эй, малец! Ты там собрался весь день сидеть? Заканчивай! Ты нам нужен в доме. Есть разговор.
Мальчик вздохнул, отставил в сторону лестницу. В последний раз бросил любопытный взгляд на зеленоватую шкуру великана.
– Ты меня слышал, Ахти?
– Иду-иду!
В ноздри ударил аппетитный запах жареной куроптицы. В животе тоскливо заурчало. Только дойдя до дверей трактира, мальчик понял, как устал и проголодался. Утром он уехал на охоту и с тех пор ничего не ел.
Первое, что Ахти услышал, когда вошёл внутрь, – громоподобный хохот, от которого затряслась и без того ненадёжная крыша «Мамочкиного приюта». С ним звенел ржавым колокольчиком голос Лемпи.
Мальчик повернул голову и увидел её сидящей за деревянной стойкой и утирающей набежавшие от смеха слёзы. Рядом сидел широкоплечий мужчина, который, несмотря на духоту, так и не снял дорожного плаща, просто выпростал из-под него мускулистую волосатую руку и держал в ней большую надкусанную ножку куроптицы.
Если бы не эта рука, Ахти решил бы, что перед ним и не мужчина вовсе, потому что на спине незнакомца лежала тёмно-каштановая коса, достающая почти до копчика. Тяжёлая и тугая, она напомнила мальчику пригревшуюся на солнце толстую кобру.
– Вот я и говорю, Цубаса, друг мой, – рассказывал незнакомец историю, начало которой Ахти пропустил, – тебе не нужна эта балаболка! Через неделю твои уши отсохнут и полетят по ветру, как два осенних листочка. Женщина-картограф – вот твой идеал! Она будет водить пальцем по твоей коже и мычать что-то себе под нос.
Трактир снова затрясся от громкого хохота. Мальчик поискал глазами Цубасу – не вспылит ли? В «Мамочкином приюте» и за меньшее затевали драку. Но Цубаса сидел за одним из деревянных столов, ковырялся в тарелке с овощами странными деревянными палочками, улыбался и попивал что-то из тыковки.
Плащ он снял и аккуратно сложил на лавке. Его смуглые обнажённые руки были покрыты такими же замысловатыми татуировками, как и лицо. Тут Ахти припомнил, что Тойво когда-то рассказывал постояльцам об удивительном человеке-картинке, у которого всё тело было покрыто узорами.
Насмеявшись, мужчина с длинной косицей закашлялся, отложил жареную ножку на блюдо с костями и прохрипел:
– Тойво, плесни мне ещё яблочного сока.
– Может, пивка, Чемпион? Оно лучше утоляет жажду.
– Смотря какую жажду ты имеешь в виду. Ту, которая носит меня по пыльным дорогам, ни водой, ни пивом не утолишь.
– О! Гаспар Таурусский философствует! – подняла брови Лемпи, опираясь на стойку и разглаживая на платье меховой воротничок. – Редкое зрелище, нужно позвать лесных зверей в свидетели.
Она вставила два пальца в рот и заливисто свистнула.
Тот, кого звали Гаспаром, или Чемпионом, на этот раз не рассмеялся.
– Был Таурусский, – пробормотал он, – да весь вышел.
– Так наливать пиво или нет? – проворчал Тойво.
– Ту бурду, что ты даёшь проезжим олухам, – нет. А вот добротное красное пиво в запотевшем графине, которое ты прячешь в погребе, – да!
Трактирщик хмыкнул, подошёл к потайному люку за стойкой, потянул за стальное кольцо и начал осторожно спускаться по лестнице.
– Мне тоже кружечку! – подала голос Кукушка с лежанки. Её морщинистые пальцы без остановки перебирали разложенные на коленях травы и собирали их в отдельные пучки. – Что-то жарковато сегодня.
– Ты здесь, Ку-Ку? – удивился Гаспар. – Так тихо сидишь, что я уже решил, будто ты померла.
– Я слушаю, сынок, слушаю, – ухмыльнулась беззубым ртом старуха. – А как помру, ты первый почуешь.
Гость у стойки снова расхохотался, обернулся через плечо и посмотрел прямо на Ахти. Мальчик впервые увидел его лицо – широкое, скуластое, смуглое. Упрямый подбородок, густые тёмные брови, большие круглые ноздри и пухлые губы с чуть опущенной линией рта. Пристальный взгляд Гаспара приковал Ахти к месту. В чёрных глазах гостя таилось что-то львиное, но вместе с тем в них блестели озорные искорки.
Казалось, это лицо человека открытого, сильного и весёлого, но сейчас он не улыбался, и мальчик готов был раствориться в воздухе, только бы не встречаться с ним взглядом.
«Чемпион, – пронеслось в голове Ахти. – Как есть, он – чемпион. Не знаю, кого он победил и в чём, но я бы с ним не стал соревноваться».
– Ты в меня влюбился или надул в штанишки? – поинтересовался Гаспар. – Уже пять минут торчишь в дверях с выпученными глазами.
– Я… я… – не нашёлся что ответить Ахти.
– Это ему ты хочешь доверить наших скакунов, Цубаса? Парень, похоже, получил копытом по лбу.
– Перестань обижать нашего мальчика, – наклонилась Лемпи к Гаспару и несколько раз сжала его руку под плащом. Ахти мог поспорить, что это был очередной повод проверить гостя.
К парню уже вернулся дар речи. Он ткнул в сторону блюда с объедками пальцем и сказал:
– Я уже не мальчик. И это была моя куроптица. Первый кусок по обычаю достаётся охотнику.
Гаспар развернулся, весело похлопал себя по животу:
– Да? Ну так забери его у меня, если хочешь.
– Ахти, зайчик, – проворковала Лемпи, – ты проголодался? Там в чугунке ещё осталась тыквенная каша.
– Не хочу я есть кашу! – крикнул «зайчик». – Она меня достала! Я для того и подстрелил дичь!
– Не хочу ефть кафу! – повторил Гаспар, состроив плаксивую мину. – Так говорят детки, которых кормят с ложечки.
– Мне как-то плевать, что думает мучитель животных!
– Это ты о чём?
– Это он о загнанных конях, – вздохнул Цубаса.
– О! – отозвался Гаспар.
– Парень тебя уел, – ухмыльнулась Лемпи.
– Что вы расшумелись? – появилась из люка голова, вслед за ней плечи, запотевший кувшин с красным пивом и, наконец, весь Тойво. – Стоит оставить постояльцев одних, и обязательно драка.
– Ты ничего не пропустил, – ответил за всех Гаспар. – Вся драка впереди.
Хозяин окинул собравшихся подозрительным взглядом.
– У парня голодозлость, – покачал головой Цубаса, отодвигая от себя пустую плошку. – Ей-ей, это страшное зрелище!
– Наш Ахти растёт, – проскрипела Ку-Ку из угла. – Его шарики тяжелеют, голос грубеет, а характер портится.
– Что?! – взвизгнул мальчик. – Какие ещё шарики?!
Его уши загорелись красным – хоть ладонями прикрывай.
Ку-Ку добродушно заквохтала, чуть не рассыпав с колен пучки трав.
– Ладно, хватит, – оскалился Тойво. – Пока вы под моей крышей, не дам обижать сироту. Здесь подзатыльники давать могу только я.
– А с чего это я должен получать подзатыльники? – подбоченился Ахти. – Лучше своих дружков гони в шею. Едят чужую еду, портят коней! Ещё небось и платить не собираются.
– Да этого сироту попробуй обидь! – усмехнулся Гаспар. – Руку откусит. Как тебя звать, парень?
– Так я тебе и сказал! Имя, известное дело, не следует говорить всякому встречному.
– А то что?
– А то попадётся какой-нибудь чернокнижник и порчу наведёт!
– Вот оно как! – хохотнул Чемпион. – Ты где этого нахватался? Откуда будешь?
– Он с Зелёной Пирамиды, – ответил за мальчика Тойво. – Приблудился месяца три назад. Про порчу это ему Кукушка мозги промыла, а вообще он не глупыш – грамоте и письму обучен. А звать его Ахти. Так-то.
– Ну спасибо, – пробурчал парень и, сжав кулаки, пошёл к чану с тыквенной кашей.
– И верно, котик, подкрепись, добрее станешь, – проворковала Лемпи.
– Ты с Зелёной Пирамиды? – спросил Гаспар, и в его голосе послышалось любопытство.
– Какая теперь разница.
Мальчик положил в плошку комок густой каши, поморщился.
– Мы бывали там не раз, да, Цубаса? До того, хм, как всё рухнуло. Некоторые традиции Зелёной Пирамиды сохранились ещё от первых поселенцев Тауруса. Жаль, что в самой Исполине их почти не осталось. Тебе повезло там родиться, парень.
– Неужели?
Гаспар залпом осушил тыковку с пивом, хлопнул здоровенной ладонью по столу, отчего Лемпи широко раскрыла сонные глаза и ойкнула.
– Да ты хоть понимаешь, что нигде так не обучают детей, как там?! Не смотрят ни на происхождение, ни на род! Любой сорванец, выйдя оттуда, знает пять великих наук, говорит на нескольких языках, владеет ремёслами. Верно я говорю, Цубаса?
– Верно, – эхом отозвался человек в татуировках. – Только я тебя поправлю: любой знал, владел, говорил.
Гаспар махнул рукой:
– Ерунда. Вот этот бродяга может на древнем произнести боевой клич Зелёных. Ну, парень, не робей!
Ахти так и не притронулся к каше. Его глаза округлились, а губы, как чужие, проговорили:
– Олеме сиелло, мисса тули он!
Чемпион развернулся к напарнику:
– Ну что, ковёр узорчатый, слышал?
– Мы там, где пожар, – перевёл Цубаса. – Никогда не понимал, что это значит. Клич Зелёных многие знают. Я вот, например. А чем ещё докажешь, что ты оттуда?
– Нечего мне вам доказывать, – ответил мальчик, отправляя остывшую кашу в рот.
– И то верно, – сказал Гаспар. – Может, хотя бы расскажешь, из-за чего одна из великих твердынь пала?
Ахти снова замер, его глаза бездумно уставились на гостя, лоб наморщился.
– Не помнишь… – вздохнул Чемпион. – И у тебя так.
Они с Цубасой молча переглянулись.
– Не пойму только, – сказал человек в татуировках, – если парень жил в Зелёной, почему у него глухолесское имя?
– Тут как раз нет ничего странного, – подала голос Ку-Ку, отчего все вздрогнули. – Зелёная Пирамида ближе всех к северу, много нашей молодёжи уходило служить, в защитники Исполины. Вот и у парня родители, небось, из наших.
– Из наших? – поднял чёрные брови Гаспар. – С каких это пор Глухолесье престало быть частью державы?
– С недавних, – ответил за Кукушку трактирщик. – С тех самых, как местные не платят столице шкурками и древесиной. Были мы у них вечные должники. И доили нас, как коз!
– И охраняли от паскудных соседей, – возразил Гаспар. – И высылали зерно и лекарства, когда была в том необходимость.
Никто с ним не спорил. Чемпион, хрустнув коленями, поднялся:
– Ладно. Хватит разговоров. Пора в дорогу, пока от пива не разморило.
Цубаса мгновенно оказался на ногах, затянул пояс, проверил, как ходит короткий меч в ножнах, ощупал узлы на дорожной суме.
Гаспар извлёк из кармана связку с медными и серебряными колечками, брякнул ими о стойку:
– Плачу́ вперёд, Тойво, и надеюсь на твоё сердце, а не на твоё слово. Даю почти всё, что есть, потому что никто не знает, будет ли обратная дорога.
Трактирщик подмигнул, убрал звонкие колечки в денежный ящик.
– Постой, Чемпион, – сказала Кукушка. – Не уходи. Дай погадаю на дорожку.
– Э-э, нет, бабуля. Я слышал, сколько ты за это берёшь. Да и не хочу я знать, что меня ждёт. Пусть будет, что будет.
– Ничего я с вас не возьму, – пообещала Ку-Ку. – Это нужно более мне, чем вам. А потому подходите оба и давайте левую руку.
Ахти, Тойво и Лемпи, которые знали, что старуха никогда и никому не гадает за просто так, удивлённо переглянулись.
Цубаса подошёл к ней первым и протянул ладонь – наверное, единственное место на его теле, где не было узоров.
Кукушка долго глядела подслеповатыми глазами на линии руки, затем оперлась на печь и поправила на коленях дырявое платье.
– Ну? – спросил Цубаса. – Что видно?
– Погибнешь как великий воин, человек-картинка, – ответила она.
Цубаса выпрямился, довольно улыбаясь:
– А когда?
– Негоже тебе знать. Скажу – и погибнешь как свинья, – отрезала Ку-Ку. – Следующий!
Улыбка тут же исчезла с лица Цубасы, и он отошёл от старухи.
– Теперь ты, Гаспар, – позвала Кукушка.
Чемпион повернулся к выходу, и только теперь Ахти заметил, как он держит левую руку под плащом, – будто бы она у него сломанная, в лубке, на пе́ревязи.
– Сказал же – не хочу.
– Кукушка не тебе предлагает, – сощурилась старуха. – А себе. Дай мне взглянуть, и я не скажу вслух ни слова. Будешь спать крепко, ничего не ведая.
Лемпи и Тойво снова переглянулись.
– Что ты прицепилась к гостю, Ку-Ку? – поинтересовался трактирщик. – Не припомню, чтобы ты кого-то так уговаривала.
– Молчи, пропойца, – непривычно резко отозвалась старуха. – Не влезай в то, что тебе не ведомо. За твою жизнь бьюсь. Она, как и жизнь каждого, кто сейчас под крышей «Мамочкиного приюта», ниточками тянется к Гаспару из Тауруса. А сам он, того не ведая, тоже висит на ниточке, прямо над преглубокой расселиной, на дне которой аспиды и вострые камни.
– Вот тебе и «не скажу ни слова», – хохотнул Чемпион. – Не верю я гадалкам.
– Гадалками базарных девок зови. А я провидица. И до факела мне: веришь ты или нет. Давай руку.
Ахти заметил, как на лбу Гаспара выступили капельки пота. Гость тряхнул длинной косой и сказал:
– Не у дел моя левая рука, бабуля. Ранение.
– Ранение? – ехидно усмехнулась Ку-Ку. – Ну что ж, давай правую, милок, мне так без разницы.
– Почему ж ты всем говоришь показывать левую? – вмешался мальчик, не сдержав любопытства.
– А чтоб туману нагнать, – ответила хиромантка и повернулась к Чемпиону. – Не трусь, воин.
Гаспар недовольно засопел, сел на стул перед старухой, вытянул правую руку.
Кукушка сгорбилась над грубой ладонью, секунду-другую шептала себе что-то под нос. Вдруг вскрикнула, отшатнулась, как обожжённая! Её обезумевший взгляд заметался по трактиру, перескакивая с одного лица на другое: Тойво поперхнулся пивом, Лемпи побледнела так, что румяна на её коже загорелись красными пятнами, а Цубаса попятился к стене.
Ахти заморгал, ничего не понимая. Только Чемпион не дёрнулся. Он сидел, задумчиво разглядывая собственную ладонь, а потом протянул лениво:
– А по-моему, морщины на ладони есть у всех, и это ничего не значит.
Он поднялся – высокий, плечистый.
– Идём, Цубаса.
Человек в татуировках чуть поклонился хозяевам:
– Мёда и хлеба этому дому.
– И крыши без прорех, – добавил Гаспар и пошёл к выходу.
Кукушка сидела со стеклянными глазами: губы сжаты, руки трясутся.
У Ахти пересохло во рту, сердце колотилось, отдаваясь в висках.
– Стойте! – крикнул он. – Подождите!
Фигуры двух воинов остановились в белом прямоугольнике дверного проёма.
«Возьмите меня с собой!» – мелькнула в голове мальчика внезапная, безумная мысль, но губы не осмелились её озвучить.
– Если будете проезжать Зелёную Пирамиду… – начал Ахти и замолчал.
– Тогда – что? – спросил Гаспар.
– Если увидите её, расскажите, что с ней стало.
Фигура в светлой рамке кивнула:
– Береги моего коня, мальчик. Отвечаешь за него головой.
Ахти размахнулся и врезал палкой прямо по размалёванной голове чучела. Болванчик покачнулся на единственной деревянной ноге, но сдюжил. Тогда мальчик начал лупить его по соломенному брюху, пока не вспотел и не выдохся.
– М-да, – протянул Тойво, наблюдая за Ахти из окошка трактира. – Парень совсем сдурел. Слепил чучело из старого хлама и колотит его по башке. Как пить дать, кукла его отделает!
– Парню скучно, – протянула Лемпи, которая снова захандрила после ухода гостей и сидела рядом с Ку-Ку, пялясь в огонь. – Ему нужны ровесники. Мальчишки и девчонки, с которыми можно натворить кучу дел, а не мы с вами.
– Не знаю, что ему нужно, – проворочал Тойво. – А времена нынче тяжёлые. Нечего ему бродяжничать по дорогам. Там только голод и смерть.
Ахти вошёл в трактир, тяжело дыша, подошёл к бочке, зачерпнул ковшиком воду и жадно выпил.
Тойво поклонился:
– Приветствуем тебя, о великий воин! Ещё раз возьмёшь без спроса грабли, получишь пинка под зад.
– Ничего другого я и не ожидал, – утёрся рукавом Ахти.
– А раз так, найди себе в следующий раз другую палку для чучела. Ровный черенок днём с огнём в лесу не сыщешь.
– Я ведь ещё ничего не сломал!
– Кроме моих извилин…
– Мальчики, – промурлыкала Лемпи, – столько напряжения! Кому размять плечики?
– Нынче и в воздухе что-то чуется, – подала голос Ку-Ку, поглаживая котяру Пумми, мурлыкающего у неё на коленях. – Никак ветер дует со стороны Чёрной Язвы и несёт худые вести.
– Не каркай, бабуля, – Лемпи согнулась и натянула повыше шерстяной чулок. – Ты же Кукушка, а не Ворона. Что, в самом деле, может быть хуже того, что уже произошло? Держава рухнула, клиентов нет.
– Такое, красотуля, что тебе и не снилось. Давай свою ручку, и я тебе расскажу.
Лемпи фыркнула, быстро замахала можжевеловым веером перед носом, но ладони не протянула.
– Боишься, потому что знаешь без всяких предсказаний, что тебя ждёт, – прошептала Ку-Ку и кивнула в сторону мужчин. – Они не ведают… А ты ночами ворочаешься, не можешь уснуть.
– Что вы там шепчетесь, девочки? – погладил Тойво макушку и пробормотал: – Ну, подумаешь, лысею. Ведь не мальчик уже. С кем не бывает?
– С Гаспаром Таурусским, – расслышала Кукушка, хотя порой и жаловалась на слух. – Такой косы, как у него, я и у девиц красных не видела.
– А девиц ты давно видела? – Лемпи прыснула от собственной шутки.
– Не надо поминать его имя, – перебил трактирщик. – Особенно сейчас, особенно вслух.
Старуха указала пальцем на стену, где угольком были начертаны крестики:
– Три дня прошло с того срока, как они ушли. А ты, Тойво, решил коней их к рукам прибрать? Не принесут тебе эти кони ничего, кроме беды.
Ахти, который успел наполнить второй ковшик, поперхнулся водой, закашлялся.
– Что? – взвизгнул он по-щенячьи, и глаза его загорелись. – Мы оставим коней себе?
Трактирщик недобро посмотрел на старуху.
– Ты что-то часто стала пророчить, бабуля. Не увлекайся, а то дар смажется. Во-первых, Гаспар сам мне сказал, чтобы я о них позаботился, случись что. Во-вторых, я полностью с тобой согласен: кони не приносят ничего, кроме беды. – Он почесал укушенный когда-то лошадью зад. – Но это не значит, что я не могу их выгодно продать.
– Продать?! – возмутился Ахти. – А что, если они ещё вернутся?
– А что, если нет?! – скривился Тойво, подходя к двери. – Какие бы они ни были расчудесные вояки, а, наверное, сгинут, если ума в башке нет! Вооружённый караван пропал, как ногтем размазали! А этим двум с их мечишками и подавно зад надерут!
– Смотри, Тойво, Гаспар у тебя за спиной, – сказала Лемпи и зевнула.
– Очень смешно, – проворчал трактирщик, на всякий случай оборачиваясь. – Вы знаете, я им погибели не желал. Что поделать, если Ориоль выжил из ума?
– Кто такой этот Ориоль? – спросил Ахти, прижимаясь поближе к тёплой Лемпи.
– Когда подрастёшь… – Тойво осёкся, не договорил и прислушался. С улицы донёсся топот копыт. – Срань медвежья! К нам незванцы.
Он потёр ладони и подглядел одним глазком в дверную щель. Его довольное лицо сразу помрачнело.
– Ахти, – позвал он парня по имени, что бывало редко, а потому не сулило ничего хорошего. – Ступай в конюшню. Не торопясь, через запасной выход. Запри ворота изнутри и делай, что хочешь, только чтоб ни одна тварь четырёхногая не заржала.
– И как мне это сделать? – прошептал Ахти. – Я же не могу коням глотки…
– А ну, кыш! За дело!
Мальчик нырнул в кладовую, спустился по лесенке, сделал пару поворотов и вышел через крохотную дверь, что вела на задний двор трактира. По звукам, доносившимся со стороны дороги, он понял, что всадников много, возможно целый отряд.
Их голоса недовольно гудели, позвякивали стремена, уздечки, подковы, а может быть, и оружие.
Ахти пересёк двор, осторожно раскрыл ворота и заперся изнутри. Умненькая Фиксу, то ли по тихим шагам, то ли по тому, как мальчик был напряжён, догадалась – не заржала, только призывно заскребла копытом. Рысак Цубасы открыл сонные глаза, а вот зелёный великан Гаспара низко и протяжно заржал. Да ещё вдобавок издал странный скрежет.
– Тихо ты! – прошипел Ахти и скользнул в стойло. Прижав к плечу морду скакуна, он потёр ему нос. Затем насыпал полную кормушку зерна. – Ешь.
Вряд ли незваные гости слышали ржание. Слишком много звуков издавал их немалый отряд. Да если и слышали – что тут такого? Чего так испугался Тойво?
Гул у трактира смолк и зазвучал всего один голос – надтреснутый, громкий…
– Есть места, хозяин?
Тойво вышел на крыльцо, словно собирался помочиться, а не встречать отряд вооружённых головорезов, неторопливо почесал живот.
– Места-то есть, браток. Да вот с лошадьми проблемка. Хворают. Мы их держим в конюшне подальше от прочих. Так что вашим придётся ночевать под открытым небом.
Трактирщик снова почесался – шею, локоть, зад. И добавил:
– Мы тоже не сказать чтоб здоровы, но посетителям всегда рады. Милости просим!
Всадник, человек уже не молодой, с багровым лицом и бельмом на глазу, тоже нервно почесался, оглядел свой отряд.
– Скверно, хозяин. Волков у вас здесь полно. Только и ждут ночи, чтобы полакомиться мясцом. Негоже наших лошадок оставлять на улице.
– Выставим дозор, командир, – вмешался один из всадников, высокий мечник с каменным плоским лицом.
– Обожди, Фабиус, – поднял руку краснолицый. – Сначала узнаем последние новости. Вольно! Спешиться!
Отряд зашевелился, загудел. Кто-то подвёл коня к поилке, кто-то полез в дорожную сумку за припасами. Несколько человек уселись под ёлками в прохладной тени. Осеннее солнышко всё ещё пригревало.
– Звать меня Луукас, – сказал командир, ставя тяжёлый пыльный сапог со шпорой на ступень крыльца. – Отряд моих ребят зовут Гончими. Слыхал о нас?
– Слыхивал, – ответил Тойво. – Старый Микку к вам, кажись, вербовался.
– Да, он из ваших мест, – кивнул командир. – Хороший следопыт, но глаза его уже подводят.
Он свистнул:
– Эй, Фабиус! Позови-ка ветерана.
Между всадниками замаячила седая обросшая голова.
– А, Микку! – поднял руку Тойво. – Что-то ты, отец, бродишь по кругу. Вроде как уезжал на службу, а уже снова в «Мамочкином приюте». Неужто соскучился по моей настойке?
– Экх! – издал непонятный звук Микку, махнув рукой. – Я далеко и не уезжал. Здешние места никто лучше меня не знает. Вот и приказ был следить день и ночь: кто у нас тут шастает, какие такие нелюди, кто и что нашёптывает…
Из трактира на широкое крыльцо вышла Лемпи, томно обмахиваясь веером. У ёлок кто-то из наёмников присвистнул. Лемпи оперлась на перила, демонстрируя всем глубокий вырез на платье, и подмигнула свистуну.
– Мы делаем важное дело, – продолжал между тем Луукас, покосившись на жрицу любви. – Ведём зачистки вдоль границы. Ловим клопов и гладышей. Вешаем их и рубим головы. Ни колов, ни дыбы. Всё быстро и по справедливости, всё для защиты державы.
– Какой державы? – не понял Тойво.
Луукас сверкнул единственным глазом, поправил воротник, натиравший шею:
– Несмотря на великую трагедию, в мире остались союзники, готовые поддержать падший Таурус.
– Когда у меня бывало на дню по пятнадцать клиентов, – вмешалась в разговор Лемпи, – некоторые из них тоже пытались поддержать меня. Особенно под вечер. Но я предпочитала лежать на спине и позёвывать, пока союзнички сами не догадывались, что пора уходить.
У ёлок расхохотались. Командир Гончих ухмыльнулся, но в его здоровом глазе веселья было столько же, сколько воды в высохшем колодце.
– Вижу, язык у тебя натренированный. За острое словцо я плачу дорого. Смотри не продешеви, лёгкая кавалерия.
Лемпи вздохнула:
– Разницы между нами немного, командир. Все мы подставляем зад большим дядькам. Вопрос только в том – за сколько?
Луукас побагровел ещё больше, его рука сжалась на плётке. Но то ли небрежная манера, с которой говорила Лемпи, то ли нетерпение заставили его отвести взгляд от обитательницы «Мамочкиного приюта».
– Так вот что узнал у местных старый следопыт, – продолжил он разговор с Тойво. – Примерно три дня назад тут должны были проезжать двое. Один – весь в татуировках, глаза раскосые, верхом на породистом коне. Второй – нелюдь по кличке Скорпион. Узнать его ещё проще: вместо левой руки у него клешня. Ну, что скажешь, хозяин, видел?
Тойво хлопнул глазами:
– Ты, верно, командир, шутишь? Какая, к факелу, клешня? Такое только в сказках, деток малых пугать…
Луукас схватил трактирщика за ворот так, что ткань на рубашке затрещала. За спиной командира мгновенно вырос Фабиус Мечехвост, уставился на Тойво пустыми глазами, захрустел пальцами.
– Давайте я, командир.
– Не надо. Лучше принеси мешок.
Мечник тут же подошёл к лошади, снял с седла какой-то тюк с тёмными пятнами на грубой ткани.
– Что это? – спросил Тойво, сглотнув.
Фабиус быстро подошёл и вытряхнул содержимое мешка на траву перед крыльцом.
Трактирщик увидел отрубленную руку не то с тёмными пальцами, не то с лапками паука, большое прозрачное крыло, как у стрекозы, с куском человеческой плоти, ошмётки расколотого полосатого панциря, вырванные с корнем мозаичные глаза, то ли хоботок, то ли чей-то язык. Последним из мешка вывалилась голова мальчика. Волосы слиплись от крови, кожа посинела, изо лба торчали сегментированные усики.
Тойво согнулся, и его вырвало. Всадники у ёлок снова расхохотались. Лемпи отвернулась, с неё тут же слетел апломб женщины-соблазнительницы.
– Кто скрывает гладышей, – проревел Луукас Краснолицый, – тот сам и есть клоп, навозник и уродец!
Тойво распрямился, вытер дрожащей рукой рот:
– Убери эту мерзость с моего двора.
– Уберу, как только получу ответ на свой вопрос. Твой трактир – пристанище для беглецов и разбойников со всего Глухолесья. Если кто и проходит мимо, обязательно заходит в «Мамочкин приют». Верно я говорю, следопыт?
– Верно, – угрюмо промычал Микку, не поднимая головы.
– Потому я повторяю вопрос: были ли здесь вышеупомянутые преступники или нет?
– Были, – подала голос Лемпи.
Трактирщик вздрогнул, но не посмотрел на неё.
– Здесь, командир, много разного народа, кто в серьгах, кто в татуировках, – продолжила она, помахивая веером, – один с раскрашенным лицом тоже проезжал.
– Микку говорит, трактир в последнее время пустовал, – процедил Луукас. – Так что насчёт «много» ты преувеличиваешь, птичка.
– Клиенты любят, чтобы я преувеличивала, дорогой. Им это льстит.
– Давай к делу. Если заезжал один, то с ним был и другой.
– Это верно. Высокий, крепкий красавец-мужчина, – они с Тойво коротко переглянулись, – только никакой клешни у него я не помню.
– Что скажешь, Микку? – ткнул Луукас следопыта локтем.
– Что скажу? Может, это и он, только прятал своё уродство от глаз людских.
– Куда они направились?
– Они разделились, – опередил Тойво раскрывшую было рот Лемпи. – Наверное, хотели запутать след. Скорпион отправился на юг за подмогой, человек в картинках двинул на северо-восток по тракту.
– Замечательно! – раскинул руки Луукас, как будто собирался обнять трактирщика. – Вот это я люблю! Так бы и сразу. И сколько точной информации! Только с чего это ты назвал его Скорпионом?
Тойво посмотрел прямо в глаза командиру Гончих, усмехнулся.
– С того самого, что коса у него до пояса, как у незамужней девки. И говорят, будто не простая это косица.
Луукас и Мечехвост переглянулись. Старый следопыт Микку, улучив момент, скрылся за спинами всадников.
– Вот теперь верю. – Командир хлопнул трактирщика по плечу. – Вознаграждения не жди. Думаю, тебе уже заплатили за молчание.
– Так… – скривился Тойво. – Не шибко.
– Подожди-ка, Луукас, – послышался монотонный холодный голос, и Тойво растерянно заморгал, когда увидел его обладателя. Ещё секунду назад рядом с ними не было этого сутулого бледного человека в дорожном плаще, с жутким амулетом на груди в виде летающего змея, из центра которого смотрел глаз.
– У тебя есть вопросы, Моргред?
– Есть. И не один. Но чтобы наш свидетель был предельно честен…
Незнакомец быстро протянул руку и, прежде чем хозяин трактира успел вскрикнуть, коснулся кончиком длинного пальца его лба. Тойво ощутил лёгкое жжение, какое бывает, если прикладываешь к коже лёд.
– Твою ж мать…
Он отшатнулся и прижался лопатками к деревянной балке. Его глаза расширились.
– Мы так не договаривались, командир! Чтобы поганый колдун меня трогал…
Лицо Тойво перекосило от страха и гнева.
– Выбирай слова, пьяница, – посоветовал Луукас. – И делай, что говорят!
– Господину трактирщику не о чем беспокоиться, – произнёс колдун, пряча узловатую руку под плащ. – С этого момента он всего лишь должен говорить нам чистую правду. В противном случае его самого и близких ему людей ждут скорые несчастья.
– Я начинаю любить твоё ремесло, Моргред! – ухмыльнулся командир.
Тойво плюнул на ладонь, потёр лоб, пытаясь смыть холодящую метку.
– Это бесполезно. Просто отвечай по существу. Что искали преступники?
– А я почём знаю? – огрызнулся Тойво. – Хоть я и наливаю всякому, но мыслей читать не умею. Эта парочка не особенно откровенничала. Вроде бы, – он скользнул взглядом по напряжённому лицу Лемпи, – вроде бы искали какой-то клад.
– Клад? – изогнул бровь колдун.
– Ага. Сокровище.
– И вот так спокойно об этом рассказали?
– Не спокойно, а меж собой.
– Что ещё? – тот, кого звали Моргредом, погладил свой амулет. – Что нарушило их планы?
– Погоня, что же ещё? – вставила Лемпи, складывая и раскладывая веерок. – Вот Скорпион и отправился за подмогой на юг. Сказал, что в одиночку им не справиться. Верно, я говорю, Тойво?
– Верно, – выдохнул хозяин.
Колдун бросил нервный взгляд на женщину:
– Ты молчи. Пусть говорит только он.
Лемпи фыркнула.
– Зачем Скорпиону на юг?
– Ты, колдун, хоть всего меня пометь порчей, а я не знаю, – обозлился Тойво. – Сказал, к своим. А кто для него свои, мне неведомо. И вообще, господа путешественники, будете что-то заказывать или так и собираетесь мне допрос чинить? Время – деньги!
Луукас Краснолицый хохотнул.
– В твоей конуре с блохами мы не остановимся. И наши лошадки нам дороги. – Он повернулся к колдуну: – Ну что, Моргред, не брешет этот забулдыга?
– Вроде всё сходится… – задумчиво произнёс колдун. – Смотри, трактирщик, за правду моё заклятие не накажет, за ложь – принесёт большую беду.
Тойво деловито сплюнул на траву:
– Оно так с каждым бывает. Увидим!
Командир Гончих тяжело вскарабкался на коня, приказал наёмникам строиться.
– Подожди, Луукас, – на его локте сомкнулись тонкие прохладные пальцы колдуна. – Есть разговор.
– Некогда разговаривать, Моргред. Мы и так отстали. Нужно брать его, пока горячо. Пока его кляча вымотана.
– Оставь у границы нескольких людей. Может, удастся отловить второго.
– Зачем он мне? Задание – взять Скорпиона. А этот, татуированный, пусть сгинет там, куда он пошёл.
Колдун дёрнул головой, выдав нетерпение:
– Некоторые смельчаки всё-таки возвращаются со стороны Чёрной Язвы. Твоё гром-оружие тому подтверждение. Кто-то ведь сумел вынести его оттуда? Лучше бы нам взять обоих. Ты же понимаешь: опасен не сам Скорпион, а то дело, которое он задумал.
– Мне на интриги наплевать. Я получу плату за его голову.
– Как знаешь, – холодно бросил колдун и тронул коня.
– С другой стороны, – задумчиво протянул Луукас, – у нас действительно будет запасной вариант. Человек-картинка расскажет нам больше. Прикажу троим ребятам патрулировать округу.
– Поставь дозор у реки. Возле сломанного моста, – обернулся Моргред.
– Думаешь, в Исполину можно попасть лишь по главному тракту? – спросил командир, не догадываясь, что повторяет слова Цубасы, которые тот недавно произнёс на крыльце трактира.
– Думаю, это самый короткий путь. И уверен, что один из наших беглецов избрал его. Предупреди своих людей, что ждать придётся долго. Может, не один месяц.
– Откуда знаешь?
– Там, куда отправился беглец, время может течь иначе. Деревья сбросят листву и вновь расцветут, а для него минут лишь сутки.
Луукас Краснолицый кивнул, пришпорил лошадь и поехал вдоль выстроившегося в полукруг отряда Гончих.
Двор опустел, дорожная пыль улеглась, а Тойво и Лемпи всё ещё стояли на крыльце, слушая удаляющийся топот копыт.
– Зачем? – коротко спросила Лемпи.
Трактирщик ещё долго молчал, а потом произнёс еле слышно:
– Тойво – вор, Тойво – обманщик, Тойво – пьяница. Но он не убийца и не предатель.
Лемпи похлопала в ладоши:
– Браво! А оно того стоило?
– Спроси об этом себя.
– У меня нет на лбу метки колдуна, – вздохнула она. – Я могу брехать сколько вздумается.
– Ерунда это всё, – коснулся лба Тойво. – Не верю. Не осталось на свете настоящих колдунов. Только фигляры и фокусники.
– А наша Кукушка?
Трактирщик смачно сплюнул, промолчал.
– Мы прикрыли спину тем, кто, возможно, не вернётся никогда, – пропела Лемпи, усаживаясь на перила и водя пальчиком по вырезанному на веере узору. – И какой ценой? Рано или поздно они поймут, где Гаспар, и вернутся, чтобы отомстить.
Тойво прокашлялся, глянул из-под насупленных бровей:
– Ты знала, что он – этот… Скорпион.
– Скажем так: я кое-что нащупала у него под плащом. А ты как понял?
– Случайно. Если бы они не спросили, то, может, и вовсе бы не догадался. Раньше такие косы носили многие в кавалерии. Коса маленько защищает от удара саблей по затылку. Всё бы ничего, но давеча, когда Гаспар слезал с коня, его косица будто бы ожила и задвигалась сама по себе, как змея какая, а на конце блеснул шип.
– Мамочки мои! – подняла брови Лемпи. – Кто бы мог подумать! Наш Чемпион из нелюдей. Или как их там называют?
– Не знаю и знать не хочу, – угрюмо произнёс Тойво, взглянув на то место, где прежде лежали изуродованные останки, высыпанные из мешка Фабиусом.
– А я знаю, – ответила за него Лемпи. – Знаю точно, что такого человека, как Гаспар, ещё нужно поискать. И будь он хоть трижды страховидлом, я скорее с ним… – она причмокнула языком, – чем с этими уродами, которые режут малых детишек.
Тойво отошёл от крыльца, тоскливо оглядел «Мамочкин приют»:
– Да, знал я, всегда знал, что недолго тебе стоять, моя хибарка.
– Не вешай нос, хозяин, – бодро отозвалась Лемпи. – Дорога на юг ведёт через каменоломни. Местные там бунтуют и не рады чужакам. Был у меня один дружок оттуда, здоровенный, как тур. Намаялась я с ним… Если все мужчины в тех краях такие зверюги, да к тому же с горячей головой, мерзавцам этим несладко придётся.
– Может, и так! – крякнул Тойво. – Только знаешь, что я заметил, покуда стоит этот трактир?
– Что, сердечный?
– Хорошие люди обходят его стороной, а подонков тянет сюда, как мух на мертвечину.
– Кто хороший, а кто плохой? – развела руками Лемпи. – Ты или я? Кукушка? Наш малыш Ахти? Главное, у нас всех под этой крышей есть семья и дом. И мы его даром не отдадим.
Трактирщик, хромая, поднялся по ступенькам, сощурился:
– Неужели? Я подозреваю, что ты здесь не навсегда, Лемпи-кудесница, Лемпи Рыжая Лиска, Лемпи-охотница. Не помню, чтобы ты где-нибудь оставалась надолго. А ещё эта старуха со своими предсказаниями…
Лемпи кокетливо подняла брови, смахнула с платья пылинку и, дурашливо выпятив подбородок, на цыпочках прошла в трактир, так ничего и не ответив Тойво.
Впрочем, молчание часто и есть самый красноречивый ответ.
Ахти, который всё это время прятался в конюшне, и слышал только отдалённые голоса, не подозревал о том, что за отряд приехал в «Мамочкин приют».
Тойво говорил, что боевые патрули и небольшие отряды регулярной армии Тауруса раньше часто заезжали в его трактир. Вот мальчик и решил, что это офицеры или солдаты.
Усмирив Верзилу – так он называл коня Гаспара, не зная настоящего имени скакуна, – Ахти позволил себе короткую разведку и припал ухом к воротам конюшни.
Он слышал ржание чужих коней, оклики мужских голосов и чей-то командный хриплый голос. В этом гуле он с трудом различил голоса Лемпи и, кажется, Тойво.
Шум усилился, раздался звук, словно кого-то вырвало, хохот солдат и хриплый голос, перешедший в крик:
– Кто скрывает гладышей, – заревел кто-то, – тот сам и есть клоп, навозник и уродец!
«Мы не скрываем гладышей», – подумал мальчик, и тут же по спине его побежали мурашки. Он обернулся на великанского коня, и его лицо вытянулось.
– Если ты оттуда, Верзила, – прошептал Ахти, – то и твой хозяин…
Его взгляд забегал по конюшне в поисках чего-то широкого, чем можно было бы прикрыть богатырского скакуна, но разве найдётся такое покрывало или такая попона, которые укрыли бы его с головой? И разве тех, кто зайдёт в конюшню, это остановит?
Ахти почувствовал себя жучком, запертым в берестяном коробе. Что, если солдаты придут сюда?
Нужно тихо вывести животных на задний двор, в лес. Только так он сможет сбежать, если что.
Конечно, Фиксу придётся оставить: с тремя конями ему не справиться. Да он и одного Верзилу не смог бы незаметно вывести: тот был упёртым, как и его хозяин.
Снаружи послышались тихие шаги. Ахти замер, покрылся потом. Шаги приблизились, а потом смолкли. Мальчик осторожно заглянул в щель между досками.
Посреди двора, за трактиром, стоял бледный худой юноша, всего на несколько лет старше Ахти. Он не был похож на солдата, но на поясе у него висела сабля в дорогих узорчатых ножнах. Новые сапоги и куртка, выглядели так, будто он только что принарядился на базаре. Юноша задумчиво жевал травинку и явно скучал.
Длинные волосы на его голове белели и торчали в стороны, как гусиные перья. Ахти и сам был русым от рождения, с голубыми, не по-детски строгими глазами. Но юношу будто обмакнули в белую известь. Он скорее смахивал на привидение с выцветшими глазами, и всё время щурился.
Заметив чучело, которое Ахти смастерил из грабель, мешковины и соломы, юноша улыбнулся, подошёл ближе. Внимательно рассмотрел нарисованный кусочком угля рот болванчика, сдвинутые брови и резко извлёк из ножен саблю.
Кончик клинка проткнул грубую мешковину как раз в том месте, где был намечен правый глаз. Юноша огляделся по сторонам, сделал два шажка назад, опустил саблю, глубоко вздохнул и, пронзительно взвизгнув, рубанул болванчику по шее.
Голова отлетела от туловища, рассыпая ошмётки соломы, и врезалась в ворота конюшни.
– Ах ты… – разозлился Ахти и, вовремя опомнившись, зажал себе рот ладонью.
Юноша посмотрел в сторону ворот, сощурился. Мягко ступая, подошёл к самым створкам.
Ахти перестал дышать, опустился на корточки и прижался спиной к воротам.
Альбинос наклонился, заглянул в щель. Дёрнул створки на себя.
– Анемед!
Юноша вздрогнул, быстро развернулся.
– Где тебя носит?
– Я… я прогуливался по округе, ментори [1].
– Не самое подходящее время, – ответил холодный усталый голос. – Мы уезжаем. Накинь капюшон, солнце вредно для твоей кожи.
– Осеннее солнце мне очень нравится, – ответил Анемед. – На нём я так не обгораю.
– Отряду велено разделиться. Урас Копьеносец и два охотника за головами из Пустельги останутся в засаде у переправы. Мы с тобой последуем за остальными на юг.
– Урас не едет с нами? Как жаль. Мы с ним подружились.
Тот, кого альбинос назвал «ментори», вздохнул, как порой вздыхал Тойво, когда Ахти его сильно допекал.
– Ты быстро привязываешься к людям, мальчик. Смотри, это тебя погубит. Отряд, с которым мы путешествуем, – наши временные спутники. Это опасные и жестокие люди. Не стоит открывать им своё сердце.
Юноша промолчал.
Ахти осмелился вновь заглянуть в щель между досками. Он не увидел лица незнакомца, только дорожный плащ и какой-то причудливый амулет с глазом у него на груди. Ментори взял юношу за подбородок длинными крючковатыми пальцами, поднял опущенную голову.
– Ты думаешь, научишься творить чудеса – и люди полюбят тебя? Нет, мой мальчик, всё непонятное их пугает. А всё, что их пугает, они ненавидят. Колдун, чернокнижник, порчельник – так они нас зовут и плюют нам вслед. Такова обратная сторона нашего призвания.
– Я его не выбирал, – резко ответил юноша, его черты лица заострились, бесцветные глаза подёрнулись пеленой. – Я не по свой воле пошёл с вами.
Он часто задышал, потёр грудь, как будто задыхался. Наставник извлёк из-под плаща зелёный пузырёк, повернулся так, что закрыл спиной от глаз Ахти фигуру юноши. Когда ментори отодвинулся, Анемед уже дышал спокойнее.
– Я говорил тебе, что волноваться вредно и вспоминать былое тоже. Поясню: да, ты не выбирал это ремесло, – оно выбрало тебя.
С этими словами колдун отошёл от него.
– Собирайся, и живо. Луукас строит отряд.
– Ментори…
– Что, Анемед?
– Мне кажется, я слышал какие-то странные звуки из конюшни.
Ахти прижался к створкам ворот, задержал дыхание и зажмурился.
– Тебе кажется? Это на тебя не похоже. Дар слушания никогда тебя раньше не обманывал.
– Просто… Звук был странным: как будто кто-то фыркнул или чихнул.
– Лошади издают такие звуки? – в голосе наставника слышалось нетерпение.
Юноша помолчал.
– Да, наверное. Я попытался войти туда, но…
– Хозяин трактира сказал, что животные больны. Держись от конюшни подальше.
– Хорошо, Ментори.
– А теперь в седло! Ехать придётся долго.
Когда шаги заезжих гостей стихли, Ахти медленно опустился на пол, усыпанный соломой.
Рубашка на его спине насквозь пропиталась потом.
– Анемед, – повторил он шёпотом имя белого мальчика, который снёс у чучела голову и чуть не погубил их всех. Повторил, как будто ему ещё суждено было встретиться с этим странным юношей на никому не известных дорогах.