Глава 3


Глава 4.


Пятница, 15 апреля. Вечер

Приозерный, улица Ленина


Алена Зимина жила с мамой на углу Профсоюзной и Гоголя, ходила в смену на АТС, а у меня… то есть, у Марлена, ночевала раза два или три в неделю. Разумеется, будущая теща товарища Осокина регулярно ныла на тему «Хочу внуков!», а его вероятная супруга вела разъяснительную работу.

Дескать, встречаться и заводить семью – вещи разные. Успею я еще нанянькаться, хлебну материнского счастья. Пока же твоей дочери всего двадцать два! Ей погулять хочется, и вообще…

В общем, сегодня я сплю один. А томный вечер – самое подходящее время для раздумий. В том числе, тяжких.

Неделя скоро, как я тут. В первый день, помню, рвался назад, к Марине, к Интернету, к имбирному рафу, а нынче угомонился. Конечно, скучаю. Бывает, тоскую. Но здешнее время ласково баюкает меня, приучая к реалу образца 67-го года. И я помаленьку привыкаю…

А вот тайны не оставляют меня в покое, зудят и зудят, как надоедливые мухи. Вот, например, временной поток, в который я окунулся здесь… Он тот же самый, что плескал в будущем? Назовем его первым или базовым. Вроде бы, тот же… Я как рассуждал?

Если бы, скажем, мою тушку забросило в прошлое с помощью какой-нибудь хронокамеры, то это обязательно скорректирует реальность – и от базового ответвится второй временной поток. Но ведь в тутошнем мире ничего не поменялось – никаких перемещений тел, никаких двойников! Следовательно, и парадоксов – йок. Подумаешь, сознание переместилось, душа перелетная…

Впрочем, меня сей въедливый вопрос занимал мало. Больше всего я терзался другим. Почему я? И причем тут Марлен? Понятно, что мое «Я» угодило в его несчастную башку, но почему?! Чем его башка отличается, скажем, от лысой головешки Коняхина? В чем тут секрет?

Может, существует-таки некое пересечение наших с Марленом судеб? На лицо мы с ним как инь-янь. Он – темный, а я – светлый. И отцы у нас разные. Марлен – Денисович, а я – Евгеньевич.

Правда, Аленка упомянула интересную деталь: ее «Марик» рос без отца, как и я. Более того, мать Марлена умерла или погибла, когда сыну едва исполнилось четыре годика. Было это в сорок третьем.

Но и моя мама скончалась в девяносто восьмом, не дожив до моего четвертого дня рождения! Совпадение? Или след?

И я безотцовщина, и Марлен… И его, и меня воспитывали дед с бабой. Кста-ати…

– Вот же ж дурак… – поразился я.

Старики, у которых жил Осокин, оба померли. Но мои-то живы! И прописаны они на той же улице, что и Марлен. Только здесь Центр, хватает домов в два этажа, полно цивилизации, даже настоящий небоскреб торчит – кирпичная пятиэтажка, а дед Семен с бабой Аней живут в Заречье, где сплошь частный сектор. Огороды, коровы, пустобрехи на привязи…

«Схожу!» – решил я, упруго вставая – и различая место, куда я со своей уборкой не добрался. На пыльном верху «стенки» вспухал толстый фотоальбом. Ага…

У меня даже пульс участился.

– Сейча-ас… – пропел я, доставая хранилище фамильных тайн. – Сейча-ас…

Смахнув пыль, перекинул скрипучую обложку.

– Порнография…

Голозадый Марлен беззубо улыбается в разных позах, или таращится, чмокая соской.

Дед да баба, понятно. Мои точно так же позировали – аж замерли от испуга. Деревня…

Я перелистнул картонную страницу, и замер, офигевая. Со старой фотокарточки улыбалась моя мама…

– Да нет же! – охнул я. – Ну, вот! Вот!

Внизу снимка вились белые цифры: «1938 г.» А на обороте: «Дениске на память! Лида». Мою Аллой звали…

Но лицо мамино! Глаза, нос, губы! Вон, даже родинка на щеке! И улыбка…

Решительно захлопнув альбом, я вышел из дома.


* * *


В будущем до Заречья станут ходить маршрутки, а пока – ножками. Хоть Приозерный и числится городом, но больше смахивает на поселок, каких тысячи по стране.

Ближе к речке улицу Ленина обступили аккуратные домики из «белого» кирпича, вперемежку с красным – фасады походили на рушники, вышитые оранжевым узором.

А за мостом прямая «городская артерия» заметалась будто, заюлила, зигзагом стелясь по застройке вразброс. Сузилась улица, словно сжалась, стесняясь голого вида – асфальт за мостом как обрезало. Рядом с бывшим сельпо дорога вздыбилась, забираясь на горку, и мне открылся голубой озерный простор.

Величиной водоем не поражал, лесополоса на том берегу виднелась четко, но местечко хорошее. Пляжей не водилось – песок до самой волны зарос травой, но скупнуться или позагорать – милое дело. Хоть все лето не вылезай.

И рыба водилась – сазаны, щучки… Ну, это если денька два подкармливать живность.

А вот и дедушкин дом… Веранда в мелкую расстекловку… Горбатая крыша, яблони в саду…

Я даже замедлил шаг. Деду Семену сейчас сколько? За сорок, наверное. Баба Аня и вовсе молодая, а моей маме годика три…

Слыша, как колотится сердце, я приблизился к калитке. Та самая! Кованая, с неуклюжими виньетками из крученого прутка. По двору ходила немолодая женщина, неся в обеих руках сито, полное яиц. Завидев меня, она подплыла к забору.

– Ищете кого? – спросила напевно.

– А Вагины здесь проживают? – мое нутро учуяло неприятный холодок и набегавшую растерянность.

– Вагины? – удивилась хозяйка.

– Семен и Анна Вагины, – растолковал я, – у них еще дочка маленькая, Алла!

– Не-е… – в голосе птичницы звучала спокойная уверенность. -Мы тут живем, Дорофеевы, лет уж двадцать, как. А Вагины… Не-е, не слыхала про таковских.

– А… Ну, извините…

Обратно я шагал, поминутно оглядываясь, будто ожидая, что вот-вот окликнет дед или баба. Нет, тихо. И пусто.

Но ведь дом – тот самый! В войну все Заречье сгорело напрочь, в золу, а дед Семен, гвардии старшина, лишь только с фронта вернулся, своими руками и стены ладил, и крышу! Что за…

«Может, все-таки, тут иной временной поток? Или… как ее… другая мировая линия? Черте что, и с боку бантик…»


Понедельник, 18 апреля. Утро

Приозерный, улица Горького


Аленка переночевала у меня в ночь на субботу. Выспаться не дала, зато уняла тревоги. И без того страстная, позавчера девушка отдавалась с темпераментом маленького вулканчика, а в перерывах ластилась и болтала без умолку. Как ее прическе все завидуют, и как девчонки на работе пытали, в какой парикмахерской являют этакое чудо, и до чего ж она красивая стала с этим «сосуном»…

Вот, не верю, что девичий щебет донимал меня просто так! Алена – умница и настоящий технарь. Это я в панику впадал, стоило моему «Рено» заглохнуть, а мадмуазель Зимина сказала бы: «Так. Спокойно! Ща разберемся…»

И в ту субботнюю ночевку она, надо полагать, оказывала мне скорую психологическую помощь. Молодчинка…

Право, я даже смущался немного. Нельзя мужчине проявлять свои слабости, но, видать, феминизация XXI века задела и мою натуру. Когда вернусь в будущее… Если вернусь, то обязательно разорюсь на абонемент в тренажерный зал. В здоровом теле – здоровый дух!

Быстренько сварганив яичницу, позавтракал, выхлебал целую кружку кофе со сгущенкой местного производства, и двинул на работу. Лишь на скрипучей деревянной лестнице я вспомнил, что сегодня ровно неделя моего пребывания на излете «оттепели». Первая неделя…


* * *


Редакция встретила меня сдержанным гулом – линотиписты набирали тексты, складывая отливки, а газетчики беспокойно жужжали, будто пчелы, углядевшие медведя.

Не успел я отпереть кабинет, как из «девичьей» выскочила Галка.

– Слышал? – округлила она глаза. – Опять власть меняется… К нам из райкома едут!

– Пущай едут, – легкомысленно откликнулся я, пряча ключ в задний карман. – Встретим цветами…

– Ты не понял! – обрадовалась Горбункова моему наиву. – Едет первый секретарь! И… Помнишь, как осенью комиссия из области нагрянула? Коняхин тогда быстренько оформил больничный. Пересидел! Так он и сегодня «мнимый больной». И кто его, по-твоему, замещает?

– Товарищ Быков… – протянул я.

– Именно! – горестно выдохнула девушка.

Тут же из приемной показалась Ергина, весьма всклокоченный ответсек.

– На планерку! – нервно обронила она, удаляясь. – Где все? Опять курят? Всю редакцию уже закоптили!

– Ох… – поникла Галка.

– Фигня! – отмахнулся я. – Не обращай внимания и следуй завету старика Аврелия: делай, что должна! Будет, что суждено.

Обождав, пока в кабинет ВРИО главреда грузно забежит Лысых, я предстал в поле зрения Алексея Петровича.

Быков плоховато скрывал довольство – усы его воинственно топорщились, а в глазах пылал мрачный огонь воздаяния.

«Ну-ну…»

«Временный» еле дождался, пока рассядется коллектив, до того его распирало нетерпение. Вон как пальцы поджимает… Словно закогтить жаждет.

– Переделать! – метнуло начальство мою распечатку.

Два листка, зажатые скрепкой, скользнули по столу ко мне. Я неторопливо глянул. Моя заметка ко Дню рождения Ленина – как принимали в пионеры.

Ну, галстуки ребятам и девчатам повяжут в субботу, но описать их чувства можно и загодя. Вон, какая замечательная фотка получилась! Хорошенькая Катя Воронина еще не пионерка, хоть и снялась в белой рубашечке и синей юбке. И пилотка – кокетливо на бочок. Красный галстук ей повязала старшая пионервожатая – временно, для съемки, но до чего ж счастливая мордашка у Катюшки! Сияет просто! Сам подивился, как черно-белая картинка способна испускать столько внутреннего света.

– А что вам не нравится? – спокойно поинтересовался я. – Нормальный текст. И на редкость удачное фото.

– Я сказал – переделать! – повысил Быков лязгающий голос.

– Ладно, – мой ответ звучал по-прежнему спокойно. – Я могу идти?

– Я вас не задерживаю!

ВРИО тут же вызверился на мою ироничную улыбку, но я уже шагал к дверям, не забыв подмигнуть испуганной Галинке. Разумеется, ничего переделывать я даже не собирался. Чай, «Флажок» – не единственная газета.

Пока искал пакет, пока надписывал адрес, летучка кончилась, и корреспонденты упорхнули, вдохновленные начальственными ЦУ. В мой закуток протиснулись сразу двое, Зина и Галя.

– Что будешь делать? – серьезно спросила Ергина.

– Уже, – улыбнулся я. – Отправлю почтой в «Комсомольскую правду».

– И правильно! – пылко воскликнула Горбункова.

– Может, в районку сначала? – засомневалась Зиночка. – Ну, или в областную?

– Не, – ухмыльнулся я, – мне «Комсомолка» больше нравится, хоть есть, чего почитать. А не примут, и не надо. Переживу!

Ободряюще улыбнувшись девушкам, я покинул редакцию, не подозревая даже, что тем самым приблизил целую череду событий.


* * *


На почте я пробыл недолго. Торжественно передал распаренной тетке мой пакет, оклеенный марками, получил квитанцию, и вышел налегке.

Первого секретаря ожидали ближе к обеду, да и что мне этот функционер? Пусть Быков потеет…

Выйдя на улицу, я даже глянул вдоль двух рядов домов, плавно спускавшихся к озеру. Вон там, справа, выглядывает шпиль лодочной станции, а утренний блеск воды рассекают байдарочники. Теплынь сегодня, но купаться… Нет уж, я не настолько морж…

И лишь теперь мне удалось различить запах, что обеспокоил меня. Накатывало гарью. Я повертел головой. Моим вниманием завладел дом наискосок – старый, в два этажа, обшитый вагонкой до самой крыши, уложенной шифером цвета осиного гнезда. Входные двери обрамлялись изрядным набором вывесок – там и заготконтора пристроилась, и гороно, и еще какие-то оплоты бюрократии. Одна из створок – нараспашку, и зловещие сизые ленты медленно струились, виясь и разрываясь.

Со звоном и дребезгом разлетелось окно на втором, вынесенное стулом, и отчаянный крик ударил по нервам:

– Помогите! Гори-им!

Соседнее окно лопнуло само – от жара, и наружу вырвалось целое полотнище огня.

– Пожар! Пожар! – заголосили почтовые работницы, толпясь на крылечке.

– Звоните «ноль один»! – рявкнул я на них. – Живо!

И бросился прямо в клубящийся дым. Он зверски щипал глаза, от чада першило в горле, а в голове прыгали строчки Маршака: «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице…»

А то как же! Герой, все-таки…

Матерясь, я вломился в контору на первом этаже, где с визгом метались женщины, потеряв себя.

– Тихо! – гаркнул я. – На выход! Все!

– Тут документы…

– Да и хрен с ними, с документами!

Найдя, что искал – графин с водой, я намочил платок и кое-как увязал его, прикрыв рот. А глаза? Ничего, плакать полезно…

Ломанувшись на второй этаж со стулом наперевес, я вышиб окно на лестничной площадке – пусть хоть дым уйдет. Невозможно же! А со второго этажа на меня так дохнуло пламенем, что я даже присел – палящий накал был нестерпим.

– Твою ж ма-ать…

Прикрываясь локтем, я поднялся, и боком отворил дверь, натягивая на голову куртку. В дыму ничего не разглядеть, сквозь слезы отпечаталась чья-то тень – девушка стояла на четвереньках, кашляя и одурело мотая головой.

Я подхватил ее, и вытолкнул на лестницу.

– Вниз! Вниз!

– Там Лидия… – прохрипела девица. – Николаевна…

– Вниз!

Лидию Николаевну я отыскал на ощупь. Да что там – споткнулся о женское тело. Ничего, так, тело – крепкое, спортивное, хоть и не юное. Зато размер – четвертый, как минимум…

Занятый дурацкими мыслями, я поволок женщину к выходу, и тут меня едва не свалила дурнота – надышался всякого угара. Паника овладела мной, как огонь – иссохшими досками. Вокруг невыносимое пекло, а душу леденит ужас – я же здесь сдохну!

И вот именно тогда мне довелось ощутить мелкую гордость за себя – я не бросил Лидию Николаевну, спасая свою паленую тушку, а вцепился в женщину, как в родную, и потащил – мыча, жмурясь, ногой нащупывая дымящиеся доски.

За спиной с грохотом рухнули балки, и вихрь злых, больно жаливших искр ударил в спину, а я лишь вжимал голову в плечи, да сипел в сухой платок: «Ни хрена… Ни хрена…»

В голове мутилось от дыма и ревущего ада, я буквально вывалился в подъезд. Чувствую, как меня лапают сильные руки, как отбирают женщину, а я вцепился в нее, и ни в какую.

– Лида! – пробился сквозь серую мглу отчаянный крик. – Лидочка!

Я едва разглядел пожилого мужчину в черном костюме, с безумными глазами и трясущимися губами.

– Она? – еле вытолкнул я, уворачиваясь от деловитых пожарников, раскручивавших шланги.

– Лидочка! – возликовал человек в черном, и отнял у меня свое сокровище.

А я скинул тлевшую куртку, сорвал платок, и зашагал, нетвердо ступая. Мыслей – ни одной. Вообще. Просто иду – и дышу. Свежий воздух врывался в легкие, и муть покидала извилины.

Тут я углядел струю воды, пробившуюся из дырки в брезентовом шланге, и смыл копоть с лица. До левой щеки было больно дотрагиваться, да и руки я обжог.

– Молодой человек, молодой человек! – вокруг меня забегал пожилой доктор, смахивающий на Айболита. – Сюда, сюда… Леночка!

Вдвоем с медсестричкой они измазали мне пол-лица чем-то пахучим и жирным, подлечили руки. Я лишь тупо кивал – вслед за мыслями меня и силы покинули.

Краем глаза заметив суетившуюся Галку, машинально кивнул ей, и побрел домой. Забиться в нору, и отлежаться. Забыться…


Тот же день, позже

Приозерный, улица Ленина


Продышался… Если не гримасничать, щека не давала о себе знать. Да и руки… Ладони не пострадали. Так что не залег я, а засел.

За кухонный стол. И навернул, что бог в Аленкиной ипостаси послал. Силы помаленьку притекали, тонус молодого организма повышался. Голова, правда, раскалывалась, но это пройдет.

«Легко отделался, герой…»

Сейчас я не ощущал ничего особенного, кроме чувства сытости. Даже удовлетворения не испытал. Хотя… Я сдержанно улыбнулся, боясь побеспокоить обожженную щеку.

Как тот мужик обрадовался, обретя свою ненаглядную! Хоть бы жива осталась… Да нет, шевелилась вроде, стонала… Вот, тоже, натерпелась. Сгореть – не лучшая из смертей…

Покряхтывая, я перебазировался на диван – и выдохнул. Хорошо… Так бы и сидел. Незаметно задремав, проснулся от пронзительного звонка в дверь.

«Кого там принесло?»

Встряхнувшись, я поморщился – саднило. Часы показывали три. Ничего себе… Сиеста удалась.

Тяжело ступая, вышел в тесную прихожку, и открыл дверь.

«О-па!»

За порогом стояла Лидия Николаевна. Длинные рукава модного кардигана скрывали повязки, а обгоревшие волосы прятались под неизящной панамой. Брови с ресницами тоже пострадали, но тут помогли темные очки.

– Да, выгляжу ужасно! – зазвенел голос спасенной. – Сама знаю! А что делать? Ой, простите меня, ради бога! Говорю, что попало…

– Да вы проходите, – улыбнулся я. – Рад, что с вами всё в порядке…

– Если бы всё… – искренне вздохнула женщина. – Ох, опять я про себя! Вы… – из-под солнцезащитных очков блеснула слеза. – Ох…

– Это нормально, – мой голос смягчился. – Я сегодня тоже наревелся, дым все глаза выел!

– Спасибо вам огромное… Марлен, – с чувством вытолкнула Лидия Николаевна. – Если бы не вы, меня бы схоронили на этой неделе!

– Не скажу, что не за что, – улыбнулся. – А откуда вы меня знаете?

– Да там одна журналисточка… Так вас расписала! Мы с Кимом, вообще-то, планировали навестить вас вдвоем, но у него срочное совещание в горкоме…

– А-а! – осенило меня. – Так ваш муж – первый секретарь?

– Да-а, – с удовольствием подтвердила гостья. – Ким Вадимович Теплицкий! Он обещал скоро подъехать…

– Так… – задумался я. – А чем же угостить товарища Теплицкого? Сейчас, пороюсь в холодильнике…

– Ой, нет-нет, Марлен! – всполошилась Теплицкая. – Мы с Кимом просто так! Он вам очень, очень благодарен, и хочет… Ну… Как-то конвертировать свое «спасибо»…

– Лидия Николаевна… – начал я с ироничной улыбкой.

– Ой, только без «Николавны»! Отчество меня угнетает, намекая на возраст, а осенью – сорок пять!

– Лида – ягодка опять! – ухмыльнулся я. – Ладно, если Ким Вадимович проголодается, сварим пельмени. Лидия… Снимите-ка панамку.

Женщина слегка нахмурилась, но послушно, хотя и неохотно стянула ужасный головной убор. Поморщилась, и сняла очки, моргая покрасневшими веками, оставшихся без опуши ресниц.

– Реснички отрастут, – успокоил я Лидию, – а волосы… – мои пальцы перебрали «подгоревшие» локоны. – Хм… Да все не так плохо, как я думал. Давайте-ка, я вам заделаю другую причесочку!

Женские глаза, расширенные от моего нахальства, увеличились еще больше.

– Вы что, парикмахер?

– Визажист! – усмехнулся я. – Намочите волосы… Или мне помочь?

– Сама как-нибудь… – пробурчала Теплицкая, скрываясь в ванной. – А полотенцем каким?

– Любым! – я кровожадно щелкнул ножницами. – Всё стиранное…

Женщина вернулась, оставив кардиган на вешалке. Ее руки до локтей заматывали бинты с проступавшей мазью, а батничек с кружевами не слишком удерживал груди – приятные округлости увесисто поднимались и опускались при каждом шаге.

– Больно? – спросил я сочувственно, маскируя свой интерес.

– А-а! – махнула рукой Лидия Николаевна. – Стригите! Хуже уже не будет.

Подвинув стул, женщина уселась, и я расчесал уцелевшие пряди.

– «Бабетту», небось, накручивали?

– Ну, да!

– И что вы в ней нашли… Так. Волосы у вас прямые, густые… И лицо вполне себе молодое… – при этих словах Лидия заерзала, но смолчала. – Сделаем вам «каре»… Короткое, до подбородка. Лоб высокий, ага… Значит, с челкой.

Женщина только глазами хлопала.

Я расчесал волосы на две части, от уха до уха, а затем разделил передние пряди по пробору. Оставив тонкий свободный слой на затылке, выбрал «контрольную» прядь и остриг до нужной длины. Тут главное, чтобы каждый последующий слой был длиннее предыдущего – для пущего объема.

Пальцам было больновато стричь, но ничего, потерплю как-нибудь. Я иногда даже ухмылялся уголком рта – чтобы губы растягивались на здоровую сторону. Было смешно наблюдать за Лидией – ей порой становилось невмоготу молчать, но она терпела.

– Стрижка стильная, – весомо заговорил я, нарушая молчание, – только смотрите, ее надо регулярно обновлять и каждый день укладывать…

– Справлюсь, – буркнула женщина. – Долго еще?

– Сейчас… С филировочкой закончу, и… Так… Ага… – я внимательно оглядел прическу, делая вид, что не замечаю молний, бьющих из глаз Теплицкой. – Ну, всё. Зеркало в прихожей…

Женщина рванула с места, а я, прислонясь к косяку, расслабленно наблюдал за нею. Сначала Лидия застыла, затем повернулась боком. Другим боком… Снова уставилась на себя – и блаженная улыбка закачалась на изгибе губ.

– Да вы волшебник, Марлен! – радостно воскликнула женщина. – Нет, ну ты посмотри! Как будто и не я! Не-ет… Да чтоб я… еще хоть раз… эту «Бабетту»… О-о! – в порыве она притиснула меня, чмокая не слишком платонически. Да и, когда к тебе прижимаются столь выдающимися выпуклостями, невинный романтизм поневоле уступает место более горизонтальным желаниям.

– И тут входит Ким Вадимович… – пошутил я.

– А мы по-приятельски! – засмеялась Лидия.

Осторожный стук в дверь спугнул очарование, а Теплицкая отшагнула на «пионерскую дистанцию».

– Войдите!

Порог перешагнул давешний человек в черном. Правда, костюм он сменил на серый, но выражение, с которым «первый» смотрел на жену, осталось прежним.

– Ого! – воскликнул Ким Вадимович. – А это кто?

– Это я! – засветилась Лидия. – Правда, мне идет? – она крутанулась. – Это всё Марлен! Представляешь, он делает из-зумительные прически!

– Только никому! – поднял я руки. – Это просто мое хобби!

– Могила! – торжественно поклялся первый секретарь райкома.

– Прошу! – шаркнул я ножкой. – Пельмени будете? Домашние!

– Нет-нет! Марлен… м-м… Я пришел лично, потому что… Да что я мямлю! – поморщился Теплицкий. – Лично, не лично… Вы спасли мою жену, Марлен, а она мне очень, очень дорога… – его голос дрогнул. – И я бы хотел выразить свою благодарность… м-м… более предметно, что ли… Вы только не обижайтесь!

– Да я всё понимаю, Ким Вадимович, но… не надо ничего. Не то, что бы я мнил себя бессребреником, просто… – мои губы поплыли в улыбку. – Ну, вы сами посмотрите! Ну, на что можно обменять красивую женщину?

Я нисколько не кривил душой – Лидия, высокая и статная, сохранила великолепную фигуру. Возможно, она не рожала, иначе откуда столь заметная талия, но все равно… В будущем мне очень нравилась Екатерина Климова. Прелесть же!

– Да-а! – Теплицкий отзеркалил мою улыбку. – Ну-у… Тогда я ваш должник, Марлен! И… Кто-то тут упоминал пельмени…

– Бу-сде! – ухмыльнулся я.

Загрузка...