Школа на Бич-Роуд представляла собой типичную викторианскую крепость, в каких большинство лондонцев проводили свои ученические годы. С одного бока к зданию примыкала полузаброшенная церковь, и мощеная площадка перед ее кладбищем служила школьным двором. «И мы обрекаем своих детей проводить золотое время юности в таком месте… Бедный мой сын», – угрюмо размышлял Дуглас.
Напротив школы располагалась чайная – когда-то уютная маленькая норка, пахнущая сигаретами «Вудбайн», свежими тостами и сгущенным молоком. Дуглас часто захаживал туда еще на заре своей карьеры в уголовном розыске. Прилавок тогда ломился от хлебного пудинга, нарезанного большими ломтями – тяжелыми, как свинец, и темными, как грозовая туча. Теперь же старенький бак, из которого прежде наливался чай, содержал в себе лишь безвкусный эрзац, и в помещении было так холодно, что даже окна не запотевали.
– У нас в резерве четыре взвода пехоты, – говорил Хут. – Я пока велел им не привлекать к себе внимания. Остальные взяли квартал в оцепление.
Дуглас посмотрел наружу сквозь стеклянную дверь чайной. Солдаты были в полном боевом обмундировании, вплоть до полевых курток и ручных гранат на поясе. Вдоль Лиссон-Гроув выстроились грузовики, рядом с ними ожидали группы для проведения массовых арестов – с раскладными столами, переносными пишущими машинками и ящиками наручников.
Такова была официальная немецкая политика. «Обеспечение правопорядка должно быть демонстрацией ресурсов власти населению». Зная это, Дуглас все равно не ожидал такого масштаба.
– Наверное, стоило бы мне произвести арест одному, – сказал он.
– Я хочу, чтобы эти люди поняли: мы настроены серьезно, – отрезал Хут. – Все, идем его брать.
Они перешли через дорогу. Дуглас услышал смех кого-то из солдат и посмотрел туда, где ожидали штурмовые группы. Бойцы переговаривались, стоя в расслабленных позах, какие солдаты всегда принимают в минуты отдыха. А вдруг этим эсэсовцам дадут приказ открыть по школе огонь? Они подчинятся? Дуглас не сомневался: если он вообще что-то знает о детях, вся ребятня либо уже сгрудилась у окон, прижав к стеклам носы, либо ерзает на месте в ожидании разрешения повыскакивать из-за парт. Он оглядел все окна в поисках сына, но нигде его не увидел.
Как только они с Хутом вошли в вестибюль, им навстречу шагнул вахтер. Заметно было, как сильно он нервничает. В атмосфере чувствовалось напускное спокойствие, как будто все в школе получили приказ не обращать на окруживших здание военных никакого внимания.
– Чем могу помочь вам, джентльмены?
– Прочь с дороги! – рявкнул Хут. – Где директор? Под столом прячется?
– Штандартенфюрер, этот человек – фигурант моего расследования, – твердо произнес Дуглас. – Я должен настаивать на соблюдении гражданских прав. Я сам произведу арест.
Хут улыбнулся.
– Не волнуйтесь, мы не планируем застрелить его «при попытке к бегству», если вы на это намекаете.
Штандартенфюрер шагнул к дверям, за которыми скрылся вахтер, и проорал в полутемные коридоры:
– Давайте-ка поживей, господин директор, чтоб вас черти взяли! – Затем он обернулся к Дугласу и пояснил: – У нас к этому человеку слишком много вопросов, так что пока никак нельзя подвергать его жизнь опасности.
В коридоре появился директор.
– Как это все понимать? – вопросил он тоном, которого Дуглас не слышал со школьной скамьи.
Хут смерил его взглядом, поднял трость и ткнул директора в грудь серебряным набалдашником.
– Не сметь… – произнес он и сделал долгую паузу, – обращаться ко мне… – он говорил медленно, подчеркивая каждое ключевое слово тычком трости, – а также к моим офицерам подобным образом. Вы показываете своим ученикам дурной пример.
Директор вытаращил глаза, растеряв все спокойствие вместе с чувством собственного достоинства.
– Все из-за Споуда? – промямлил он, заикаясь. – Вы же за ним? Зачем я только дал ему работу?! От него одни неприятности…
– Где он? – Хут задал вопрос очень четко, будто обращаясь к маленькому ребенку.
– Кто, Споуд?
– Ну а кто еще-то? Или вы думаете, я зашел справиться у вас о местонахождении рейхсмаршала Геринга? – Долгая пауза. – Или о короле Англии? Вместе с королевой и принцессами?
– Нет-нет, конечно. Вы остроумны, герр полковник. О короле, ха-ха! Всем известно, что Его Величество и вся королевская семья сейчас в Виндзорском замке, в добром здравии. Я читал в газетах и дал понять своим сотрудникам, что не потерплю никаких подлых слухов, будто бы он заключен в Тауэре…
– Где Споуд? – повторил Хут, слегка приподнимая козырек фуражки, словно околыш чересчур стеснял ему голову.
– Споуд? – Директор издал нервный смешок. – Споуд? А вы не знаете? Он же в полицейском участке… – Несмелая улыбка сползла с его лица. – Разве нет? Сегодня утром ко мне приходили выяснять его домашний адрес.
Хут вскинул бровь и посмотрел на Дугласа. Тот кивнул. Директор в беспокойстве наблюдал за ними.
– Я, конечно же, сообщил всю имеющуюся о нем информацию, – быстро затараторил он, – и не думайте, что я критикую ваши методы, в мыслях нет! Я бывал в Германии до войны. И мне очень понравилось, как у вас там все устроено. В смысле, и сейчас нравится. То есть я не хочу сказать, будто в Англии что-то устроено неправильно, я имею в виду…
Дуглас подошел к ожидающему в уголке констеблю Данну и велел:
– Сбегайте-ка назад и заберите протез и фотографии.
Хут тем временем оборвал директорский лепет:
– Держите себя в руках. Где этот Споуд?
– Говорю же вам, герр полковник! Его вызвали в полицию. По телефону позвонили. Конечно же, я позволил ему отменить урок.
– По телефону, значит? А кто ответил на звонок?
– Мой секретарь. Я сразу вызвал к себе Споуда. Вы же понимаете, телефон в здании только один.
– И давно это было?
Директор глянул на часы, постучал по циферблату, поднес запястье к уху.
– Около часа назад.
Хут высунулся из дверей и дважды коротко дунул в свисток. Солдаты тут же припустили по двору, стуча коваными сапогами по брусчатке, и выстроились перед входом в школу, как на параде. Возглавляющий строй офицер вскинул руку в том, что у немцев называлось «партийным приветствием».
– Вот этого болвана под арест, держать отдельно от остальных, – распорядился Хут.
– То есть звонили не из полиции? – Директор начал понимать, что произошло. – То есть это сообщники его? Боже мой… – Он вцепился в плечо Дугласа, ища защиты. – Меня обманули! Этот Споуд меня обманул! Объясните им! Вы же англичанин, я знаю, вы англичанин! Скажите им, что я ни в чем не виноват!
Дуглас застыл от стыда. Солдат оттащил от него директора.
– Разрешите хоть жене позвонить! – умолял несчастный, но его уже вели прочь.
– Взять всех учителей, – приказал Хут офицеру. – И старших детей. Нет никаких гарантий, что они в этом не замешаны. Иногда и пятнадцатилетние убивают наших, были уже случаи.
– Я попробую выяснить, где Споуд мог скрыться, – сказал Дуглас.
Хут с досадой махнул рукой.
– Он уже далеко теперь. Прятаться они хорошо умеют.
– Кто «они»?
– Террористы. – Так у немцев было принято именовать Сопротивление. – Нет, Арчер, идите к сыну. Он ведь тут у вас? Заберите, успокойте, надо ему объяснить.
Дуглас не удержался от горького восклицания:
– Объяснить!..
Он понятия не имел, как объяснить своему ребенку творящееся в мире безумие.
– У детей гибкая психика, – произнес Хут. – Не стоит пытаться оградить его от всего, потому что он растет без матери.
Дуглас не ответил, глядя, как солдаты гонят через школьный двор группу учителей. Грузовики задом въезжали в узкие ворота.
– В этом не было никакой необходимости, – сказал он. – Учителя невиновны и ничего не знают.
– Ну даже будь я с вами согласен, останавливать процесс уже поздно, – ответил Хут.
С грохотом опустился откидной борт грузовика. Первый из учителей полез в кузов. Он был уже в летах, и ему пришлось опереться на руку солдата. Из группы арестованных послышались одобрительные возгласы, старик застенчиво улыбнулся. Примерно так обычно и проходили массовые аресты. Людям было спокойнее проходить через эту процедуру вместе с друзьями и коллегами. Зная, что ни в чем не виноваты, они могли относиться к этому как к экскурсии, выездному мероприятию, вносящему какое-то разнообразие в череду монотонных будней. Солдаты тоже это понимали и даже поддерживали такой настрой – им самим было проще, если арестованные улыбались всю дорогу до изолятора.
– От девицы вашей больше ничего не слышно? – спросил Хут.
Дуглас оторопел и не нашелся, что ответить.
– Разумеется, я в курсе, что вы проделали на Трафальгарской площади! – нетерпеливо бросил Хут. – Она еще на связь выходила?
– То есть вы установили слежку за мной, а ее не выследили?
Хут скорчил болезненную гримасу.
– Не сыпьте соль на рану, друг мой. Она шустрая. И умная. Умнее того человека, которого к ней приставили.
– Одного человека?
– О, слышу голос профессионала! Да, моим людям есть чему поучиться. Они не поняли, что имеют дело с опытным агентом.
– Вы про Сильвию?
– А, так вы тоже не поняли? Да, это важная маленькая птичка. Следовало брать ее сразу, пока была возможность. Такие опасность издалека чуют.
– А она почуяла?
– Полагаю, ее предупредили. У них всегда есть кто-то, кто вовремя предупредит. Вот и Споуду позвонили… – Хут шмыгнул носом. – Но это ничего. Они будут предпринимать еще попытки. Им отчаянно необходимо выйти на контакт с вами, инспектор.
– Со мной?!
– Таково мое предположение. Судите сами, они так рискуют… Хотя в следующий раз наверняка уже не через девиц будут действовать. Подослать могут кого угодно. Так вот, когда вам сделают предложение, соглашайтесь. Соглашайтесь на все.
– Какого рода предложение?
– Вероятно, они хотят предпринять еще одну попытку освободить короля.
– Из Тауэра? – с сомнением переспросил Дуглас.
– Нет ничего невозможного. В начале прошлого месяца они подобрались с реки и почти добились успеха.
– Боже милостивый!
Это многое объясняло. Охрана короля была самой важной из вверенных генералу Келлерману обязанностей. И в прошлом месяце в подразделениях службы безопасности СС имели место какие-то серьезные пертурбации, многие высокие чины лишились своих постов.
– Им не стоит прибегать к террористическим атакам, – сказал Хут. – Переговорами они добьются большего.
– Вы думаете?
– Это не я думаю. Это сообщение, которое вы должны им передать.
– Я вижу сына, – произнес Дуглас.
– Возьмите мой «Мерседес». Мальчику понравится турбонагнетатель.
Но Дуглас вежливо отказался:
– Нам недалеко. И мне сейчас будет полезно немного проветриться.
Уходить он не спешил – боялся, что солдаты начнут рукоприкладство. Стоял в углу школьного двора и наблюдал, как группы арестованных грузят в машины. Там его и нашел Джимми Данн. Лицо молодого констебля раскраснелось, он тяжело дышал от быстрого бега.
– Ничего нет! – выпалил он, утирая пот со лба. – Ни протеза, ни камеры. Ящик пуст.
– Вы уверены?
– Еще бы! Он даже не потрудился стол обратно задвинуть. Наверняка успел все забрать, пока мы в Скотленд-Ярд звонили.
– Надо же, какое совпадение, – ядовито проговорил Дуглас.
Джимми уставился на него с непониманием.
– Это в смысле… – медленно начал он. – Вы же не думаете, что его предупредил кто-то из наших?
– Знать бы, – вздохнул Дуглас. – Что ж, по крайней мере, пользоваться этой рукой все еще нельзя. – Он на всякий случай нащупал в кармане жилета потерянную Споудом деталь. – Это ведь стандартный протез, какие государство предоставляет жертвам войны?
– Похоже на то.
– Значит, чтобы получить его, наш Споуд должен был назвать свое настоящее имя. В министерстве все сверяют со своими архивами. У военных спрашивают звание и номер части, у гражданских – документ с места работы, и у всех обязательно – имя. Свяжитесь с министерством, выясните, что на него есть. И если он обратится к ним за деталью, пусть сообщат мне сразу – прежде чем дадут ему ответ.
– Вряд ли он рискнет, – предположил Данн. – Слишком опасно.
– Да, это слишком опасно, – согласился Дуглас. – Как и вояж в свою только что обысканную квартиру с полицией на хвосте. Нет, этому типу очень нужна рука, он на многое пойдет, чтобы ее починить.
Тут Дуглас снова заметил сына и пошел к нему. Процедура массового ареста меж тем развернулась в полном масштабе. Поперек двора выстроились раскладные столы, вовсю трещали пишущие машинки. Не только люди, но и все изъятые книги, папки – все до последней бумажки подвергалось тщательному документированию, и списки отправляли на подпись офицеру, ответственному за проведение операции. На лицах солдат явственно читалась скука. Они прекрасно знали, что это нудное и трудоемкое мероприятие, как и десятки подобных, не принесет никаких результатов, и главная его цель – дать населению понять, что любое противодействие нацистам приносит массу неудобств всем попавшим в зону поражения вне зависимости от степени вовлеченности.
Учителя в кузовах грузовиков уже не прятали беспокойство под стоическими улыбками. Многие высматривали, нет ли за оградой школы кого-то из друзей и родных, но солдаты жестко разгоняли всех зевак. Один из арестованных старшеклассников утирал слезы, и педагог негромко говорил ему что-то утешительное. Еще один, седовласый человек в очках с погнутой оправой, подмигнул парню и запел тонким надтреснутым голосом:
– Если весело живется, делай «хлоп»!
И он хлопнул в ладоши. На школьном дворе царила тишина, как на параде, так что пронзительное пение и одинокий хлопок прозвучали очень громко. И тут же кто-то подтянул:
– Если весело живется, делай «хлоп»!
Еще десяток пар рук хлопнули в ладоши. Заплаканный парень тоже стал подпевать. Немцы подняли головы от бумаг, посмотрели в сторону начальства в ожидании приказа вмешаться, и когда такового не последовало, продолжили работу.
– Если весело живется, мы друг другу улыбнемся! Если весело живется, делай «хлоп»!
Теперь распевали уже все арестованные.
– Выезжайте! – крикнул Хут.
Взревели моторы, и один за одним грузовики стали выкатываться со школьного двора под хор голосов – нестройных, дрожащих, напуганных, но все равно не сдающихся, и эта простенькая детская песня вселяла надежду в сердце каждого англичанина на пути автоколонны.
Если весело живется, делай «топ»!
Если весело живется, делай «топ»!
Если весело живется, мы друг другу улыбнемся!
Если весело живется, делай «топ»!
Колонна уже ехала в сторону Эджвер-роуд, однако до ушей Дугласа до сих пор доносились удары ног по днищам грузовиков. Он взял сына за руку – схватился за нее, как утопающий за соломинку. До этого момента ему удавалось работать с немцами без явных внутренних конфликтов. Все-таки он выполнял свои обязанности, ловил убийц, и у него не было причин для угрызений совести. Но постепенно, очень медленно, как в ночном кошмаре, его начинало затягивать в какую-то бездонную черную воронку. И выхода у него не было. По новым правилам уволиться из полиции стало невозможно. Те же, кто пытался, фактически оказывались под забором, без продуктовых карточек и разрешения на любую работу.
– Пап, больно, – сказал Дугги.
Дуглас извинился и разжал пальцы. Хотел бы он знать, осуждает ли его сын – с той немилосердной беспристрастностью, с какой все мы рано или поздно смотрим на своих отцов.