Быстро завезя домочадцев в школу, Дуглас приехал в Скотленд-Ярд и немедленно разыскал молодого констебля Джимми Данна, которого собирался привлечь к расследованию в качестве сотрудника в штатском. Констебль Данн мечтал попасть в отдел уголовного розыска. Дуглас уже не раз с ним работал и остался о парне самого высокого мнения.
– Узнайте как можно больше об этом учителе музыки, – велел он. – Политические взгляды, романтические отношения, есть ли у кого-то из его друзей проблемы с полицией. Самому мне к нему не подобраться – видимо, он меня знает.
– Предоставьте это мне, сэр! – с энтузиазмом воскликнул Данн.
– Вполне вероятно, что тревога ложная, – прибавил Дуглас.
Не скрывая радостного волнения, Джимми принялся убирать со своего стола. Он был готов ежедневно перекладывать бумажки в администрации заместителя комиссара лишь потому, что она располагалась в мезонине, совсем рядом с уголовным розыском и «летучим отрядом» – то есть теми, кому доставалась настоящая работа.
– Ах да, Джимми, – произнес Дуглас уже в дверях. – Один шанс на миллион, что этот однорукий учитель может быть замешан в убийстве Питера Томаса. Так что возьмите-ка пистолет у наших коллег внизу. Ордер я вам выдам.
– Пистолет!.. – выдохнул Данн.
Дуглас не сдержал улыбки.
– Небольшой, Джимми, чтобы можно было легко спрятать. И достать только в случае крайней необходимости. По нынешним временам осторожность лишней не бывает. В городе и так слишком много огнестрельного оружия. Если, упаси бог, потеряете, шуму не оберешься.
Тем временем Гарри Вудс в новом кабинете доблестно врал всем звонящим и входящим, прикрывая отсутствие Дугласа. Из приемной генерала Келлермана справлялись, на месте ли мистер Арчер, уже начиная с девяти утра.
Со стороны Уайтхолла доносился непрерывный стук молотков. В честь заключенного альянса между нацистской Германией и Союзом Советских Социалистических Республик Берлин объявил «неделю дружбы», в рамках которой намечались празднества во всех уголках двух обширных империй. На церемонии открытия в ближайшее воскресенье части вермахта и Красной армии должны были промаршировать по улицам Лондона в сопровождении хора с оркестром.
Город украшали по всему маршруту парада, но Уайтхолл-стрит и Парламентской площади особенно досталось. Над ними реяли сотни флагов, повсюду были геральдические щиты с серпом, молотом и свастикой, скрещенными над красным крестом Святого Георгия – такова была теперь официальная замена «Юнион Джеку» в зоне оккупации.
Гитлер предоставил советскому флоту стоянку в портах Росайт, Инвергордон и Скапа-Флоу. Министерство пропаганды Геббельса заявляло, что альянс с Советами явился естественным продолжением уз дружбы, связывающих два великих народа. Циники же говорили, что Гитлер просто хочет прикрыться русскими от Америки.
Празднования немецко-советской дружбы сулили Скотленд-Ярду очень много дополнительной работы, однако генерал Келлерман ничуть не растерял своей благодушной невозмутимости. Даже вернувшись с совещания в полевой комендатуре с портфелем, битком набитым приказами и распоряжениями, он сохранил способность шутить о том, сколько клерков согнали печатать эти безумные кипы бумаги.
Лавина приказов от военного командования по Великобритании (а также военной администрации, надзиравшей за действиями марионеточного британского правительства и немецких чиновников) выдавала нарастающие страхи, что празднества могут стать поводом для терактов и провокаций. И все же яростное соперничество – если не сказать ненависть – между немецким генеральным штабом и организацией Гиммлера с ее полицейскими структурами не позволяло армии запросить от Келлермана больше, чем входило в рамки его обычных полномочий.
– Каково ваше мнение? – Вопрос Келлермана был обращен к Дугласу. – Вы знаете, инспектор, что со мной вы можете говорить откровенно.
На столе у генерала были разложены утренние газеты. Все передовицы занимала «неделя дружбы». Дуглас видел определенную иронию в том, что официальный рупор нацизма в Лондоне, газета «Ди энглише цайтунг», просто разместила объявление Берлина слово в слово на первой странице в красивой рамочке, тогда как британская «Дэйли уоркер» посвятила этому событию два разворота. Заголовок «Британские рабочие горячо приветствуют» предварял фотографии русских и британских чиновников, чье присутствие намечалось на церемонии открытия. Сталин также успел подмахнуть приличествующее случаю обращение. Те, кто помнил его поздравление фюреру по случаю поражения Франции, нашли очередное послание советского вождя не менее велеречивым.
– Как вы считаете, проблемы будут?
– От кого? – спросил Дуглас.
Келлерман усмехнулся.
– У режима есть враги, инспектор. – Он поскреб затылок, будто припоминая их имена. – И, вы не поверите, не все они сидят в генеральном штабе.
Он заулыбался, довольный своей шуткой. Дуглас не был уверен, ожидается ли от него соучастие в этом вопиющем очернительстве немецкого командования, и на всякий случай сделал вид, что ничего не понял.
– У нас будет много дополнительной работы, – продолжал Келлерман. – Берлин настаивает, чтобы мы выставили оцепление по всему маршруту. Мне даже интересно, кто у них там маршировать-то останется. – Он снова хохотнул, как будто мысли о трудностях немецкой армии были для него прекрасным способом поднять настроение. – А через каждые триста метров хотят поставить наряды жандармерии. Уж не знаю, как они собираются это провернуть.
– А полиция Большого Лондона, сэр?
– А полиция Большого Лондона останется при своих обычных полномочиях, вот только потребуется дополнительно выдавать пропуска.
– Какие именно?
– На протяжении праздничной недели жителям внешнего лондонского кольца будет разрешен доступ в центр. Пропуска будут действовать в течение дня, и, боюсь, выдавать их придется в участках.
Дуглас понимающе кивнул, представляя, в какой хаос вскоре погрузятся полицейские участки лондонских пригородов. Из-за ограничений на перемещения добрая половина города была отрезана от родни, проживающей в удалении от центра.
– Работу можно сократить вполовину, если разрешить выдачу пропусков, действующих всю неделю, – заметил Дуглас.
Келлерман вскинул глаза, и Дуглас быстро прибавил:
– Разумеется, исключительно по семейным обстоятельствам, признанным уважительными.
Келлерман долго смотрел на него, не произнося ни слова, и наконец на его лице появилась сухая улыбка.
– Разумеется, инспектор. Только в случае… как там? Ах да, уважительных семейных обстоятельств. – Келлерман покопался в стопке распоряжений полевой комендатуры и отыскал то, что касалось пропусков. – Что ж, я не вижу никаких причин не поступить именно так.
И он улыбнулся Дугласу. Оба понимали, что эта лазейка даст местным участкам возможность значительно сократить объем бумажной работы.
– К тому же пропуска по случаю такого знаменательного события – это прекрасные сувениры, которые люди будут хранить годами, – продолжил Келлерман. – Я поручу работу над бланком художнику из отдела пропаганды. Он сделает все в лучшем виде – побольше украшений, поменьше информации на корешке.
– Да, сэр, – сказал Дуглас.
– Конечно же, лично вас, инспектор, все это никак не коснется. Но ваше мнение для меня всегда ценно.
– Спасибо, сэр.
– Я знаю, что вы сейчас заняты работой, особо важной для рейхсфюрера. Поэтому взял на себя смелость освободить вас от прочих обязанностей.
– Вы очень добры ко мне, сэр.
– У вас усталый вид. Поздно легли?
– Вообще не ложился, сэр.
– Нет, ну это чудовищно! Я не могу допустить подобного обращения со своими сотрудниками – даже такому блестящему молодому таланту, как штандартенфюрер Хут! И уж тем более когда речь идет о моем самом лучшем детективе!
– Господин генерал очень великодушен.
Келлерман прошел к полукруглой стеклянной стене своего кабинета.
– Вы это видели? – поинтересовался он, указывая на Вестминстерский мост.
Мост был одет в леса. Целая толпа маляров перекрашивала его в золотой цвет, на опорах водружали свастику и красные флаги. Дуглас предполагал, что все эти ухищрения призваны отвести глаза от того, что происходит на реке и самом мосту. Вероятно, в день церемонии там будут сосредоточены отряды жандармерии, готовые в любой момент выдвинуться в зону беспорядков по земле или по воде.
– Вам нравится? – спросил Келлерман.
Дуглас вспомнил изречение древнего китайского стратега о том, что следует возводить для врага золотой мост, но от цитирования вслух решил воздержаться. Вместо этого он произнес:
– Я лондонец. И предпочел бы, чтобы все оставалось неизменным.
– Ценю вашу прямоту, – похвалил Келлерман. – Я бы хотел, чтобы вы всегда помнили, Арчер: в Скотленд-Ярде вы важный человек. Любое ваше предложение, любая жалоба будет иметь вес для людей на самом верху.
Келлерман раскрыл перед ним хьюмидор и на этот раз обошелся без своего обычного ритуала с зажиганием сигары. Дугласа не покидало ощущение, что генерал теперь относится к нему как-то иначе.
Подождав, пока Дуглас выберет, обрежет и раскурит сигару, Келлерман веско добавил:
– Ваш авторитет, инспектор Арчер, больше, чем вы, вероятно, предполагаете. В Берлине высоко оценили наши показатели раскрытия преступлений. А ваша роль в этом далеко не последняя.
– Я расследовал только убийства.
– А вы думаете, кроме убийств, на что-то смотрят? Успех полицейской службы и ее начальников оценивают исключительно на основании статистики раскрытия убийств. – Келлерман широко улыбнулся и поскреб румяную щеку. – Никого не волнуют действительно важные преступления – мошенничество, саботаж, поджоги, ограбления, вымогательство… Нет же, всех интересуют одни лишь убийства, единственный тип преступления, так редко совершаемый профессиональными преступниками. Так что вы там в своем отделе убийств – очень важные птицы. И потому хитрый старый лис вроде меня всегда поручает расследование убийств самым лучшим детективам.
– Понял вас, сэр, – произнес Дуглас с сомнением в голосе.
– Это я все к тому, инспектор, что я за вас горой. Что бы ни случилось. Помните об этом. Если вам нравится работать под началом у нашего нового коллеги, хорошо. Но если вдруг что не так, обратитесь ко мне, и я мигом вас от него заберу. Уж найду, кого к нему приставить.
– Благодарю вас, генерал. Мне пока не на что жаловаться.
– Ну вы вообще не из тех, кто жалуется, инспектор. Это мне хорошо известно. Просто знайте: моя дверь всегда открыта. Для вас.
– Спасибо, сэр.
От Келлермана Дуглас вышел с легким головокружением от недостатка сна, сладкого сигарного дыма и ударной дозы лести.
На столе перед Гарри Вудсом возвышался сугроб бумаг. В жандармерии, конечно, не думали, что убийство Питера Томаса может подпасть под юрисдикцию вермахта, пока Гарри не явился к ним с пачкой изъятых с места преступления талонов люфтваффе на бензин и письменными показаниями свидетеля об очкастом фельдфебеле и махинациях на черном рынке.
Обычно в подобных случаях военной и гражданской полиции удавалось договориться, и расследование отправлялось в ту организацию, к ведению которой относилась наиболее серьезная часть преступления. Убийство Питера Томаса по всем признакам должно было попасть в отдел уголовного розыска полиции Большого Лондона.
Но тут вдруг пришло экстренное сообщение по телетайпу из штаба верховного командования вермахта в Берлине с распоряжениями, в каждой фразе содержащими что-нибудь вроде «совершенно секретно» или «вопрос чрезвычайной важности». Абсолютно все документы и материалы по делу Питера Томаса надлежало передать штандартенфюреру Хуту в Скотленд-Ярд.
Разумеется, все, кому были адресованы эти распоряжения, прекрасно понимали: если заявить, что никаких документов по указанному делу нет, это будет воспринято в лучшем случае как медлительность и некомпетентность, а в худшем – как злостное неподчинение высокому начальству.
Так что Гарри Вудсу следовало бы не сыпать проклятиями, а отнестись с пониманием к людям, которые теперь слали ему ничего не содержащие папки и регистрационные карточки, бессмысленные служебные записки и прочие филькины грамоты, каждая из которых была зарегистрирована по всей форме с грифом «совершенно секретно» – так, чтобы отправителю было на что сослаться, если вдруг кто придет проверить.
Дуглас стал помогать Гарри разбираться с наиболее сложными документами. Некоторые формуляры на немецком они оба видели в первый раз. Обедать не пошли, сгоняли посыльного за чаем и сэндвичами и продолжили корпеть над бумагами. В такие часы оба забывали о разногласиях, и Гарри Вудс становился прежним, каким был до войны. Хут куда-то пропал. По словам секретаря, штандартенфюрер отбыл на срочное совещание, но Гарри был уверен, что немец задал всем работы и теперь отсыпается.
В половине третьего позвонил констебль Джимми Данн.
– Я его видел, сэр. Приближаться, конечно, не стал, но проследил. Он ушел обедать со своим помощником. Директор говорит, у него урок во второй половине дня. А зовут его Джон Споуд.
– Молодец, Джимми, – похвалил Дуглас.
– И он не учитель. Временно устроился, жалованье ему платят по дням. Взял в школе адрес. Сказал, что я из министерства образования, но вряд ли мне поверили. Сходил посмотреть, где он живет. Полуразрушенное здание в квартале Мэрилебон, на Мафекинг-роуд, недалеко от школы. Замки – одно название, коменданта не было на месте, так что я заглянул.
– И?
– Две комнаты, уборная на этаже. Не так плохо по нынешним временам. Грязновато, но вещи есть интересные. Например, очень красивый столик с инкрустацией, картины на стенах явно денег стоят. То есть я, конечно, не знаток антиквариата, сэр, однако вещи старые и в очень хорошем состоянии.
– Но он чист?
– Я на него ничего не нашел. Я бы сказал, что он чист, но не кошерен.
Так в английской полиции говорили о правонарушениях, на которые можно было закрыть глаза.
– Оставайтесь там, Джимми, – велел Дуглас. – Мне надо взглянуть самому.