Петр Михайлович заключил контракты на поставку сахара, муки, чая в Енисейске, в Томске – на поставку пороха, свинца, топоров, оконного стекла. Дмитрию Сотникову поручил подписать договоры с гужевиками на перевозку до Енисейска грузов, а также с июня по сентябрь зафрахтовать пароход «Енисей» с баржой.
После крещенских морозов погода помягчала и пошел сильный снег. Да такой, что были сбои конных маршрутов даже по, казалось, ухоженному Сибирскому тракту. Петр Михайлович выждал, когда закончатся отсевки снега, и заказал экипаж на Барнаул. В Томске дворники уже очистили улицы и неспешно вывозили снег за город. По небу плыли тяжкие облака, и метельщики опасались, как бы снова не повалил снег. К полудню распогодилось, и выглянуло не по-зимнему яркое солнце. Оно брызнуло лучами, прошлось ими по сугробам и как бы придавило их теплом.
Сани легко скользили по укатанной дороге. Справа и слева высились в человеческий рост бурты снега, сдерживающие в степи порывы ветра. Сквозь окошко кибитки Петр видел верхушки рябых берез, раскидистых темно-зеленых сосен и ярко-красные гроздья рябин.
Вечерело. Слышались топот бегущих коней, зычный голос ямщика и скрип снега. С двух сторон нависала тайга, придававшая зимнему вечеру оттенок поздней ночи. Меж деревьев замелькали огни.
– Подъезжаем! Повалихино! Здесь лошадей надо менять! – крикнул бородатый ямщик. – А нет, так заночуем. Тут постоялый двор и ямщицкая теплая.
Почти у самой дороги, стоял большой рубленый двухэтажный дом.
– А вот и станция! – обрадовался ямщик. – Идите, тормошите смотрителя! Я на конюшню – лошадей пристрою. Да прослежу, чтобы конюх напоил и накормил.
Петр Михайлович выбрался из кибитки и увидел два светящихся окна: одно – на первом, другое – на втором этаже. Свет из окошка падал прямо на небольшую строганую доску, где черными буквами написано: «Станция Повалихино». А ниже мелко: «владелец Евграф Кухтерин». Петр Михайлович прочитал, с ходу и подумал: «Всю Сибирь занял Кухтерин. Уже и до Алтая добрался. Крепкий мужик, никому не позволяет влезть в гужевики». Он отворил дверь и вошел в зал ожидания. Зал представлял комнату со столом у окна, с висящей у потолка керосиновой лампой и несколькими широкими лавками со спинками. Справа дышала, накалившись докрасна, печка-голландка. За столом сидел мрачный человек в поношенном ватном пиджаке. Это был станционный смотритель. Он сидел, подперев голову рукой, и смотрел в огромную тускло освещенную книгу. На появление Сотникова он даже усом не повел.
Комнату наполняла гнетущая тишина, собранная здесь не за час, а, вероятно, за целый день. Петр двинулся к столу и, чтобы не закрывать свет лампы, встал с торца. Потом достал из кармана и протянул свернутую подорожную.
– Прошу вас снарядить трех лошадей!
Смотритель не глянул в подорожную, небрежно отодвинул локтем и не поднял глаз:
– Лошадей нет! После непогоды дорогу укатали – все разъехались.
– Вы понимаете, я тороплюсь на Колывано-Воскресенский завод. Дел невпроворот.
– Да по мне хоть на Уральский. Нет лошадей!
– Неужель конюшня пуста? – подивился Петр Михайлович.
– Не пуста! Те лошади только с тракта. Отдыхают. Снег тяжелый.
Смотритель не отрывался от книги.
Петр разглядывал тщедушную, склоненную над книгой фигуру от которой зависела сейчас судьба. Он сдержал себя, чтобы не ударить кулаком по столу. В сердцах думал: «Ну и смотритель! За что ему только деньги платит?» Потом резко спросил:
– Так сколько ждать?
Очевидно, смотритель ждал этого вопроса. Впервые посмотрел в глаза Петру Михайловичу.
– До утра! Вернутся с дороги, отдохнут лошади и ямщики. Сделаем замену. Не вернутся – уедете на своих. Сейчас отдыхайте. Постоялый у нас со двора – второй этаж.
– А перекусить где?
– Трактира у нас нет. Мы – маленькая станция. Экипажей много не бывает… Чай могу предложить.
– А к чаю?
– К чаю – добрые люди с собой имеют. Что, впервой на тракте?
– Не впервой! Пол-Сибири обкатал, а вот в такой глуши – впервые. Я купец временной второй гильдии и требую к себе уважения, а не равнодушия.
Услышав слово «купец», смотритель только теперь заметил распахнутую волчью шубу Петра Михайловича, жилетку с белой манишкой и золотую цепочку от часов. И с издевкой:
– По вас не видать! Деньги имеете, а голодом в кибитке ездите. Еду надо брать в дорогу с запасом. Авария случится, упряжь лопнет, лошадь поранится, волки нагрянут. В дороге все бывает. Кусок хлеба всегда надо иметь. А у нас здесь не токмо купцы, но и генералы случаются. Всех встречаем, по возможности, одинаково.
Петр Михайлович понял: этого ничем не проймешь. Что в лоб, что по лбу.
– Я оставляю дорожную, чтобы в восемь лошади стояли у станции. Иначе доложу управляющему.
– Я не боюсь ни Кухтерина, ни Александра Второго. У меня здеся своя Расея. И я – император. Седоки все подо мною ходят.
Петр Михайлович выскочил на улицу плюнул со злости, достал из кибитки чемодан и пошел на постоялый. Прежде чем подняться на второй этаж, он закурил и долго смотрел на мерцающие звезды, пытаясь найти свою Полярную.
Петру Михайловичу повезло. Привратницей в постоялом в ту ночь была молодая девушка Авдотья. Через полчаса в его номере появились яичница, горячий чай с хлебом.
– Благодарствую! – сказал Петр Михайлович девушке. – Я бы вас просил к завтрашнему утру жареную курицу, хлеб и чай. Снова в дорогу.
– Я попробую, – неуверенно ответила она. – Если маму уговорю. У нас есть одна курица. Яиц не несет. Может, ее. А вина не надо?
– Нет, красавица! Вино пью, когда повод есть. А у меня лишь голод и усталость.
– Ничего. Сейчас подкрепитесь и спать. Откуда вы и каким ветром занесло в наши края?
– Я из тундры, где белые медведи шастают. Есть в низовье Енисея маленький станок[11] Дудинское. Знаете?
– Немного знаю. Это север Енисейской губернии. В гимназии училась. Это же отсюда несколько тысяч верст. Сколько ж вы добирались до Томска?
– Не так долго, как вам покажется. За месяц можно. Сначала весельным парусником, потом на лошадях. Из Томска скольжу на Барнаул.
Вдруг Петр осекся. Он вспомнил: Киприян не раз наставлял не распускать язык в чужих краях, не открывать душу незнакомцам. Облапошат – в один миг! Правда, Авдотья вызывает доверие. У нее такие чистые синие глаза. Хочется с ней говорить и говорить.
– Вы проходите в номер. Сейчас я подам жбан с водой, таз и полотенце. Умывайтесь и торопитесь, а то и чай, и яичница простынут.
В комнате прохладно. На полу затоптанные половики прикрывают щели. У наполовину оттаявшего окна деревянная кровать, похожая на полати охотничьих избушек. Петр через камин услышал скрежет. Это, видно, Авдотья чистила колосники. Затем заложила дров. И, наконец, загудела печь, наполняя теплом пока неуютную комнату.
«Для меня старается Дотя», – обрадовался Петр Михайлович. Поужинав, он вышел в коридор.
– Благодарю, Дотенька за ужин и тепло. Теперь до утра доживу.
Авдотья зарделась от похвалы:
– Когда на ночь появляются постояльцы, мы топим печи. Потому я поступила как положено. А ужин? Я свой отдала.
Теперь покраснел Петр Михайлович. Ему стало стыдно перед девушкой. Съел ужин и чувствует себя джентльменом или польским дворянином. «Ох, знал бы Киприян! Снова учил бы меня учтивости. Может, и с Авдотьей я не так веду. Не могу быть приветливее даже с ней. Не умею!» – подумал Сотников.
Он так и не сообразил, что ответить Авдотье, в смущении развернулся и ушел.
Послышался стук. Петр Михайлович еще не ложился. Фитиль в лампе вывернул до отказа.
– Войдите! – вежливо пригласил он.
Девушка забрала жбан, таз и мокрое полотенце.
– Спасибо, Дотенька! Спокойной ночи! – купец встал и поклонился. Авдотья ответила кивком и вышла. Петр Михайлович снова сел, закурил и мысленно перенесся в Дудинское. Он вспомнил не о брате, не об обозах, идущих по тундре, а о Катерине. Вспомнил, как, в страхе, она ему первому сказала, что в грехе затяжелела от Киприяна. Ему, однажды, вернувшемуся из Енисейска! Хотела облегчить грех.
– Не мучайся! Поженитесь – и дитя готово! – успокоил он ее и сказал: – С Богом! – А на душе – иное. Появилась еще препона на пути его несбывающегося счастья. Вот оно, рядом-то, но не его – чужое, братнино. Даже стал подумывать, будто Киприян намеренно отлучает от дома, отправляет на три – пять месяцев не только по своей, но и по другим губерниям по торговым и банковским делам, дабы меньше мозолил глаза Катерине. Он понимал: семья Киприяна гуще и гуще прорастает ивняком жизни, укрепляющим ее, как талую землю тундры. Иногда лезла навязчивая мысль разделить с Киприяном нажитые капиталы, открыть свое горнорудное дело или уйти на все четыре стороны. А влезать в семью брата – не по-казацки. Там ждет только беда. Вырубить любовь шашкой из души вряд ли удастся. Чует, что она намертво вросла. На всю жизнь. И даже если женится на другой – Катерина не помешает. «Под бочком» – одна, а в душе – другая. Все это он промысливал и будто соглашался так прожить жизнь. Ну а что будет наяву – оставалось загадкой. Жить в одном доме, каждый день, если не в отлучке, встречаться на кухне, в гостиной, на берегу Енисея, на улице при всех или с глазу на глаз и ничем не выразить непроходящую любовь! Это тяжелее, чем просто жить! Он вспомнил, как привез и подарил золотой нагрудный крест. С дрожью в голосе сказал:
– Носи всегда и помни: моя любовь к тебе – святая, как сей крест.
Катерина показала подарок Киприяну. Он не огорчился, но задумался:
– Ну, неугомонный! Никак не смирится с потерей тебя. Может, женится да перекроет свежей любовью свои чувства к тебе.
Она с опаской сказала:
– Боюсь, чтобы его любовь не выросла в ненависть к тебе. Не привела к раздору меж вами.
Киприян Михайлович вытянул губы вперед и задумался.
– Его характер, наверно, вмещает и ненависть ко мне, и что-то еще варнацкое. Неужель он с каиновой печатью? Надо бы присмотреться. Хоть и грешно так думать, но ведь Каин брата своего Авеля убил. А может, мы, Катюша, делаем темень в светлую пору.
Петр лежал в постели на гужевой станции и настраивался на завтрашнюю дорогу Если непогода не помешает, то через двое суток будет на заводе. Нашатался он за четыре месяца по городам и весям! Стольких переморгал он: и худых, и честных. Купца каждый норовит надуть, где – на копеечку, а где – на товар. Правда, племяша Дмитрия поднатаскал в закупочных делах. Еще годка два-три помотается с ним – и готовый приказчик. Умеет и счет вести, и за товаром следить. В Томске много металлу заказали: и свинец, и топоры, и котлы с медью для тунгусов. Все идет у Петра как у заправского купца. Только никак не решается с Катюшей.
Встал, закурил, посмотрел в окошко: метели нет. Значит, завтра будет как задумано. Окурок загасил в пепельнице. Кашлянул и нырнул под одеяло. Все передумано. Теперь спать.
Утром Авдотья осторожно, боясь напугать спящего, постучала:
– Откройте! Пора умываться и завтракать.
Петр Михайлович сонно глянул в окно. У станции стояла кибитка, запряженная тройкой. Возле экипажа крутился тот же извозчик, с которым Сотников доехал сюда. Он подогнал упряжь, смазал колеса дегтем и все косился на окно второго этажа. Петр Михайлович заторопился. Вошла Авдотья.
– Экипаж подан, но раньше восьми не уйдет.
Петр заглянул в висящее на стене в деревянной инкрустированной раме зеркало. Лицо посветлело, усталость из глаз убежала, будто и не было вчера пятидесятиверстной дороги. Он быстро умылся и, пока Дотя подавала, снес вниз чемодан и отдал извозчику.
– Через полчаса выезжаем! Пью чай – и в дорогу!
– Экипаж готов! – озвался извозчик.
Авдотья внесла на подносе пухлую жареную курицу с картошкой. Кругляк белого хлеба, чашку чая, кусок рафинаду и щипцы для сахара. Запах курятины нагонял аппетит.
– Ух ты, как заказал! – подивился Петр Михайлович. – Где ж вы это взяли?
– Домой ходила. У мамы выпросила курицу. Для вас. А готовила здесь. Ночью.
– Да я уж и не знаю, как благодарить. Такой доброты давно не встречал. Спасибо, Дотя! Сколько я должен?
– Два с полтиной ассигнациями, а за номер я выпишу квитанцию.
Петр разрезал курицу пополам: часть завернул в бумагу, а вторую стал с аппетитом уплетать. То ли с голоду, то ли по курятине соскучился. Белое мясо оказалось вкусным, в меру посоленным, в меру поджаренным. Хлеб теплый, словно только вынули из формы. Даже на морозе не остыл. Авдотья сидела в коридоре и ждала, когда постоялец поест. Петр Михайлович вытер полотенцем губы, руки и вышел к девушке. Рассчитался ассигнациями. Потом, как бы между прочим, достал маленький кулончик из бисера на тонкой кожаной нитке и надел ей на шею.
– От меня. На память. Тунгусское украшение, – пояснил Петр Михайлович.
Авдотья покраснела, поднесла кулончик к глазам, не могла скрыть восхищения подарком. А Петр, по-мужицки нагло, окинул взглядом стан, пристально посмотрел в карие глаза. Она опустила кулончик.
– Красивая вы и добрая. И глаза у вас честные.
Она никак не среагировала и спокойно спросила:
– Петр Михайлович! Вы этим трактом возвращаетесь?
– Да! Просто другого близко нет.
– Соберетесь назад – дайте депешу! Встречу, накормлю. А согреть? Шуба согреет. Вы морозостойкий.
– Обязательно сообщу. А фамилия-то как?
– Иволгина. И-вол-ги-на.
Он спустился во двор и вышел к экипажу. Посмотрел на светящееся окошко. Через изморозь окна пробивался силуэт. Петр Михайлович понял: она прощается с ним.
Четырежды сменив лошадей, Сотников через двое суток добрался до Колывани. На лихаче подъехал к гостинице, взял дорогой номер, сходил в баню, пообедал в трактире и пошел прогуляться. Шел по деревянным тротуарам, на которых дворники легкими пешнями скалывали лед. На площади стояла примерно двадцатиаршинная украшенная елка, а рядом устроены снежная горка и каток. Здесь же продавали горячий чай, блины, пирожки с начинкой, конфеты, мягкие баранки. На горке суетилась ребятня, занимая очередь к ледяным желобкам, чтобы скатиться вниз на санках, досках, охотничьих лыжах или просто на ногах. Вдали виднелись крепостные стены. Спросил у прохожего: что за крепость?
– Колывано-Воскресенский завод. Видите, дымит!
– Он мне и нужен, – обрадовался Петр. – Завтра доберусь до него.
Потом он направился на базар, шумевший в самом центре поселка на берегу полусонной реки Белой.
Через реку лежала плотина, собранная из бревенчатых и заполненных землей срубов. Справа – водохранилище, затянутое корочкой льда, а у самой плотины – большие разводья.
«Видно, зимой вода не замерзает, благодаря сбросу плотиной!» – сделал вывод Петр Михайлович.
Он стоял у длинного, чуть ли не стодвадцатиаршинного, тела плотины, смотрел в мутные разводья и думал: «А Енисей-то наш чистенький и прозрачный. Как стекло! Здесь завод реку запоганил. Жаль. А воды, кажется, не так уж и много. Беречь ее надо, а не мутить».
Вечером, на постоялом дворе, он достал бумаги и стал записывать: что необходимо сделать, где побывать, с кем встретиться, что выяснить.
Ночью спал плохо. Волновался: как примут на заводе. Не отнесутся ли к нему как к чудаку, как к человеку, не искушенному в металлургии, но приехавшему научиться медь плавить. Кытманов дал вопросник, но много любопытностей возникло у него самого. И еще выплывут неясности при встречах со знатоками медеплавильного дела. Но купеческая сметка и в металлургии должна сработать. Утром, надев белую с галстуком рубаху, брюки навыпуск и хромовые в гармошку сапоги, розовый шарф, соболью шапку и волчью шубу Петр на дрожках подъехал к крепостной браме. Как договорились ранее, извозчик подал руку когда он сходил с саней, низко поклонился и указал на полосатую сторожку Навстречу Петру Михайловичу выскочил старший охраны и взял «под козырек».
– Здорово, есаул! – отдал честь купец и протянул руку. – Урядник Сотников. Мне нужен управляющий.
Есаул, придерживая рукой за эфес шашку, крикнул в сторону сторожки:
– Иртеньев – на выход!
Появился молодой казак, в хорошо подогнанной, словно для строевого смотра, форме.
– Слушаю, господин есаул!
– Отведи господина урядника Сотникова к управляющему. И мигом назад!
– Слушаюсь, господин есаул! – и, повернувшись вполоборота, вытянул прямую руку вперед. – Прошу, господин урядник!
Петр Михайлович козырнул есаулу и важно зашагал в сопровождении казака к управляющему заводом.
Контора располагалась на втором этаже деревянного здания. Помощник управляющего записал фамилию, сословие Петра Михайловича и просил подождать до конца совещания. Через дверь доносилась ругань. Кого-то бранили, кто-то оправдывался. Потом шум стих и слышались короткие разноголосые доклады. По голосам Петр Михайлович определил, что докладывали по очереди пять человек. Через некоторое время в кабинете дружно задвигались стулья.
– Завершили, – сказал помощник управляющего.
Из кабинета выходили люди. Помощник остановил главного инженера завода.
– Иван Иванович, здесь купец к управляющему. Вы понадобитесь для консультации по техническим вопросам. Знакомьтесь!
– Иван Иванович Келлер! – протянул Сотникову руку главный инженер.
– Петр Михайлович Сотников.
Иван Иванович выслушал гостя.
– Медь – это хорошо! России она нужна. Но считаю абсурдным создавать кустарное предприятие по производству меди. Тем более на краю света, в голой тундре. Где брать древесный и каменный уголь? А у вас тайга начинается за двести верст! А транспортные связи? Енисей – это хорошо! А к горам чем добираться? По бездорожью? На оленях?
Петр Михайлович достал сверток с кусками руд. Иван Иванович надел пенсне и начал кусочки подносить к самому носу.
– Визуально – медная руда. Такая зелень характерна только меди. А это – кусок графита. Это – каменный уголь. Я отдам минералы рудознатцу. Он наверняка определит содержимое ваших залежей, в том числе полезных металлов.
Управляющий вникнул в суть просьб Сотникова:
– Иван Иванович! Я попрошу удовлетворить пытливый ум этого молодого человека, свести с нашими специалистами, показать ему весь процесс добычи меди от рудника и до желобка. А вообще я скажу, господин Сотников, плавить руду кустарным способом – это пшик. Подчеркиваю, не руда, а пшик. Начинать надо с больших изыскательских работ. Знать точно: какие там запасы руды. На сто, на двести или на триста лет? Без царской казны вы не осилите этот вопрос. Нужны громадные субсидии. У меня все.
Он пожал руку Сотникову:
– С Богом, молодой человек, на добрые дела!
Инженер Иван Иванович Келлер, из немцев, очень подвижный и энергичный очкарик. Покой – не его стихия. Он все время куда-то торопился, на ходу давал распоряжения, успевал проверить качество руды и меди, работу подсобных цехов, состояние плотины, подъездных дорог. Петр Михайлович заметил, что он держит в руках все нити завода. Очень у него большое хозяйство!
Он поправил пенсне.
– Господин Сотников! Вы не подготовленный к выполнению данной вам миссии человек. Металлургия – сложная наука, объединяет в себе еще несколько сопутствующих наук. В этом вопросе вам не помогут одни записи. Здесь надо простоять у горячей печи не один месяц. Плавка навыков требует. Я уж не говорю о секретах, которые знает каждый медеплавильщик применимо к этой печи. Такого ни в одной книжке не найдете. Эти секреты передаются только по наследству. Поэтому хороший плавильщик ценнее инженера.
Сотников продолжал писать в тетрадь. И Келлер продолжал:
– Да и в рудах надо знать толк. Рудознатца опытного иметь. Жалованье хорошее посулить. А соорудить печь? Потребны опытные кладчики и кирпич огнестойкий. Простая глина не выдерживает такого ада. Кирпич превращается в песок.
Они шли по территории завода, а Иван Иванович продолжал наставлять:
– И еще, вам будет необходим толковый штейгер, чтобы рудник развернуть в мерзлоте. А вечная мерзлота – не алтайские горы. Там кайлами долго не намашешься. Взрывные работы вести. Штольни долбить. А штейгеры – вторые люди после плавильщиков. У нас рудники за сто верст от завода.
Подошли к плотине. Келлер горделиво указал на водохранилище:
– Длина плотины сорок саженей, высота – пять. Без воды завод завтра бы стал. Это – творение инженерной мысли! Видите, вон, деревянные желоба. По ним вода идет на лопасти и вращает систему колес и приводов для работы мехов. А меха подают воздух в медеплавильные печи.
Петр огорчился в душе, что не в состоянии сразу осмыслить и переварить услышанное на заводе. Требовалось время, чтобы понять всю цепочку медеплавильного цикла. Он с надеждой и восхищением смотрел и слушал Келлера. «Башковитый немец! Таких нам надо людей!»
Однажды в паузе, во время перекура, Петр Михайлович умоляющим тоном попросил:
– Господин Келлер! Не держите в себе, что знаете, – отдайте мне. Я человек понятливый – в долгу не останусь.
Келлер язвительно улыбнулся, выпуская клубы дыма:
– Я и так стараюсь простым языком подать вам истины медеплавильного дела! А у вас купеческая струнка посулы обещать. Мы честно служим России! Я и так помогу чем смогу Все сделаем согласно контракту. Я дам список оборудования, сырья, специалистов, чтобы построить и запустить медеплавильную печь. А мастера, рудознатца, штейгера я вам порекомендую. Завтра съездим на рудники, там кое с кем потолкуем. О жалованье будете говорить сами. Столкуетесь – считайте, повезло. Не каждый согласится ехать, как у вас говорят, к черту на кулички.
– Страхи надуманные. Тех, кто не был в наших краях, пугает неизвестность. Кроме зимы у нас бывает, как и здесь, лето. Вместо снега – зеленая трава и цветы, и ягоды, и грибы. Земля богата птицей и зверем, реки – рыбой. А под слоем мерзлоты есть и медь, и графит, и уголь, и золото. Скоро и Ледовым морем пойдут пароходы.
– Людей убеждайте сами, как сейчас пытались меня убедить. А теперь пойдемте к медеплавильным печам. Вот склад с древесным углем, – показал Иван Иванович рукой налево, – а вот рудный склад. Здесь же, рядом, – меховая, кузница и лесопилка. Это все подсобки. А сердце завода – плавильня! Сейчас вы увидите шесть печей.
В лицо дыхнуло теплом.
– Видите, Петр Михайлович, вокруг зима – здесь тепло. Сюда доходит дыхание печей. Они все под одной крышей.
Петр, входя в плавильню, выделил из общезаводского шума сильный гул вперемешку с уханьем и ощутил ногами тряску земли. Иван Иванович подошел к мастеру и сказал что-то на ухо.
Мастер достал из шкапчика синие очки Петру Михайловичу, а главный инженер посадил свои поверх пенсне. Сотников, по совету главного инженера, подошел к слюдяному глазку печи и заглянул в пламенное чрево. Глянул, откинулся и снова припал. Там колыхалась и скрипела стена светло-розового пламени. «Это не топка парохода. Ту можно назвать огнищем, но здесь – подобие солнца. Даже сквозь очки бесовский огонь глаза режет! – Петр ужаснулся невиданной ранее силе огня. – Это же какой крепости должен быть кирпич, чтобы сдержать внутри бушующее пламя?!»
– Господин главный инженер! – обратился он к Келлеру – Даже страшно стало стоять на этом месте. Кажется, что огненная стихия вот-вот вырвется, хлынет по цехам и весь завод и все вокруг превратит в пепел.
– Не бойтесь, Петр Михайлович! Это – не стихия! В любое время я могу ее укротить. Отключу меха – без воздуха все и загаснет. Инженерия! Силу всему дает человек. Видите трубы от мехов? По ним подается воздух в печи. Я понятно объясняю?
– Понятно, Иван Иванович! Спасибо!
Явился шихмейстер, попросил Келлера и Сотникова отойти.
– Сейчас будет слив. Брызги металла опасны.
Он кивнул мастеру, и тот еще раз посмотрел в слюдяной глазок печи, проверил готовность рабочих и скомандовал:
– Фартухи!
Все нацепили кожаные фартухи, надели рукавицы и большие синие очки. Удар железными жезлами! И вырвалась из печи белоогненная медь. Медная река раскатилась по желобкам, местами пылала, взрывалась искрами, шипела, суша желобки.
Воздух быстро нагревался. Иван Иванович и Петр Михайлович сняли шапки. Пот стекал по лицу.
Рабочие чистили в земляном полу узенькие канавки для растекающегося металла. Печь казалась Петру головой сказочного дракона, а желобки с шевелящимся металлом – его хвостами, которые, остывая, становились красными с черными пятнами примесей.
– Это черновая медь. Там есть сера, железо и другие металлы, – перекрикивал грохот печей Иван Иванович. – Потом мы ее чистим в гармахерских горнах[12]. При чистке теряется пятая часть веса. Горны у нас на правом берегу Белой. После рудника заглянем туда.
– А сколько же человек управляется с этим хозяйством?
– Восемьсот, не считая охраны. Намечаем реконструкцию завода. Будем использовать паровики: и на горнах, и на мехах, и на рудниках. Заказали котлы на Урал. Вам кое-что прояснилось? В заявке учитывайте каждую мелочь: от фартухов и рукавиц до синих очков. Жидкий металл бывает нередко неуправляем.
Они вышли из плавильни. Легкий ветерок приятно освежил разгоряченные лица.
– Теперь вы знаете, как достается России медь. То, что видели, является венцом нашей работы. А ведь сначала надо руду добыть кайлом, киркою или ломом. Погрузить, взвесить, измельчить. Привезти к печи. Сделать шихту и загрузить в печь. Потом поддерживать температуру, необходимую для плавки металла.
Петр Михайлович мотнул головой, как олень от назойливого паута.
– У меня зародилось неверие, удвоился страх. Ни у меня, ни у моего брата, ни у нашего компаньона, мне кажется, не хватит сил и умения освоить Норильские залежи.
– Неверие ваше к месту и ко времени. Нужны спецы на каждый вид работ. Нужен проект печи, расчеты от фундамента до верхнего венца, объем разовой шихты. Но не страшитесь, не боги горшки обжигают. Освоите дело один раз – на всю жизнь останется. Других подходов к плавке пока не существует ни в России, ни в Европе.
Иван Иванович протянул руку Сотникову:
– Ну что, молодой человек, хватит на сегодня. Отдыхайте, дышите свежим воздухом после сероводорода. До завтра!
– Премного благодарен, Иван Иванович! Я за день узнал столько, сколько не смог за двадцать три года жизни.
– Прошу еще раз, не огорчайтесь! Я по металлу, как у вас говорят, дока. А вы мастак в торговом деле. В этой жизни каждому свое!
Келлер надвинул заячью шапку, протер платочком пенсне и поклонился Петру Михайловичу.
Сотников тоже ответил поклоном. Ему не хотелось расставаться с умным, добрым человеком. Однако Петр знал: немцы народ пунктуальный и надо уважать их нравы и обычаи. Так наставлял его Александр Петрович Кытманов. И еще просил: «Мотай на ус все, нужное и ненужное, – потом просеешь. Заноси в тетрадь, что успеешь – сразу, остальное – перед сном. Денег наемным рабочим много не сули. Когда прояснятся все виды и последовательности работ, тогда и станем набирать людей. Заводских будем брать только спецов. Черновую работу сделают тунгусы. Их и кормить дешевле, и платить меньше, и морозы им нипочем».
Вечером Петр Михайлович приводил в систему записи и впечатления, чтобы не только ему, но и брату, и Кытманову стала понятна суть плавки. Вчитывался, прикидывал в уме, вспоминал и снова вносил важное в наполовину исписанную толстую тетрадь. Тут же, в записях, нашел фамилию своей повалихинской знакомой.
– Чуть не забыл! – возмутился он. – В голове одни штейгеры, шлаки да шихты. А про Авдотью – и не вспомнил.
Несмотря на поздний час, он пошел на трактовую станцию, выяснил, кто из ямщиков уходит завтра на Томск, сел и написал короткое письмо:
«Здравствуйте, моя кормилица Дотюшка! Через три дня буду проездом через вашу станцию. Хочу вас сильно видеть. Целую руки. Петр Сотников».
Он зашел в ямщицкую, наполненную храпом четверых бородатых мужиков. Тянуло табаком и сырой овчиной. На лежанке, на широкой доске, сушились четыре пары валенок.
– Здорово, братцы! – тихонько сказал Сотников. Никто и усом не повел. За храпом ямщики не услышали Сотникова. Тогда он подошел к ближайшим полатям, поднял с пола клочок шерсти и пощекотал ухо спящего. Человек нервно почесался, крутнул головой и захрапел пуще прежнего. Петр Михайлович взял за плечо и потряс, приговаривая:
– Проснись, братец! Пора в дорогу!
Ямщик приподнялся на локтях, посмотрел на своих спящих товарищей и, не глядя на Петра Михайловича, снова рухнул на подушку.
– Не смей спать! Ответь, кто завтра едет в сторону Томска.
Ямщик раскрыл глаза и непонимающе пялился на Сотникова.
– Ты меня слышишь? – переспросил купец. – Кто завтра едет на Томск?
– На Томск?
– Да, на Томск! – повторил с раздражением Сотников.
– Я, а что, полозья лопнули?
– Ты-то мне и нужон! Сделай добро! Доставь депешу по адресу: Повалихино, постоялый двор, Иволгиной Авдотье.
– А вдруг я эту станцию пройду по ходу. Попадется седок спешащий – и гуляй депеша туда-сюда, пока по адресу не дойдет!
– Ну, ты, братец, пройдоха! Вот – полтинник! И смотри: смошенничаешь – из-под снега достану! Понял?
– Понял! Понял! Доставлю в точности адресату. Не впервой. А найти меня по номеру сможете и по маршруту. Что я за полтину мараться буду.
Он взял письмо, сунул за пазуху и откинулся на подушку. Уходя, Петр Михайлович услышал громкий храп своего ямщика.
Два дня Сотников с Иваном Ивановичем ездили по рудникам, смотрели печи по очистке меди, составляли заявку, заключали контракты на поставку необходимого оборудования и нашли толкового штейгера. Он еще не дал согласия на поездку в Дудинское, но как только будет окончательная договоренность между Сотниковым и Кытмановым о строительстве печи, то штейгер Инютин Федор Кузьмич будет к часу по месту требования.
Теперь Петр Михайлович справил все дела на Колывано-Воскресенском заводе и заказал шестерик на Томск. На прощание подарил Ивану Ивановичу шкурку белого песца:
– Вам на память о нашей встрече. Еще называется сей песец полярной собакой. Он и лает по-собачьи. Сшейте себе шапку. Я думаю, это не последняя наша встреча. – И Сотников обнял Келлера.
Утром, не мешкая, Петр вышел из гостиницы и сел в ожидавшую кибитку Шестерка, предчувствуя скорый бег, гарцевала на месте, и ямщик поводья держал натянутыми.
– Садитесь, барин, быстрее, кони замаялись. Потом сдерживать их будет трудно. Дорога ноне скользкая.
И шестерик рванул, оставляя после себя снежный туман.
Через полтора суток Петр Михайлович остановился в Повалихино: сменить лошадей и увидеть Авдотью. Он зашел на постоялый двор. В номерах скучали постояльцы. Слышались детские голоса. Привратницы на привычном месте не оказалось. Из номера вышла немолодая женщина, а за ней два мальчика лет пяти-шести. Они, что называется, путались у нее под ногами, что-то тараторили, перебивали друг друга. Женщина увидела Петра Михайловича. Ей стало неловко за шумливых детей. Она попросила их угомониться, не шуметь и сказала Сотникову:
– Извините! Дети в дороге засиделись, никак не могу успокоить.
– Пожалуйста! Это же детвора. А не скажете, где Авдотья?
– Она в нашем номере кровати расправляет. Хотим немного отдохнуть с дороги.
Женщина приоткрыла дверь и окликнула девушку:
– Авдотья, к вам пришли.
Она вышла в коридор. Белая кофта с кружевным воротником и манжетами были к лицу. Русая коса свисала почти до пояса. Из-под длинной со складками юбки выглядывали носки красных сапожек. «Красивая деваха», – подумал купец и тут же от растерянности выронил:
– Здравствуйте, Авдотья!
– Что-то вы сегодня раньше графика примчали?
– Сюда я прибыл не на тройке, а на шестерке лошадей, да и ямщик пошустрей попался! – Он заулыбался и добавил: – К вам спешил!
– Ну что ж, мне приятно слышать эти слова, даже если они в шутку. А если серьезно, то вас ждет обед в вашем бывшем номере. Все на столе.
А Петру Михайловичу и есть перехотелось! «Как же она похорошела за неделю! Вероятно, красу ее я в прошлый раз и не заметил, потому как Катерина стояла перед глазами. Да она и сейчас стоит, а рядом с ней Авдотья. Только первая в воображении, а вторая – наяву», – восхищался и сомневался купец, глядя на девушку.
Умывался медленно степленной водой. Исподлобья посматривал на дверь в надежде увидеть Авдотью. Но она не заходила, как прежде. Просто, вероятно, не было повода, или поняла неравнодушие к ней Петра и решила выждать. Петр Михайлович недоумевал, отчего у него возникло дурацкое желание видеть эту девушку? Видеть сейчас, когда он моется. Наконец понял:
– Все это вздор! Но как он мог родиться в моей голове? – провел он пальцами по мокрой шевелюре. – Не возомнил ли я, что она влюблена в меня и на все готова? Наверное, в том и есть причина.
Стало стыдно самого себя. Хорошо, что Авдотья не догадывается о его желании. Иначе не могло быть и речи ни о каком обеде.
Он умылся, досуха вытерся, оделся и сел за стол есть. Девушка быстро вытерла брызги на полу и пожелала приятного аппетита.
– Спасибо, Дотенька! Я буду обедать, а вас прошу посидеть рядом. Я сильно соскучился по вас.
Она с неверием глядела на Сотникова.
– Скука, господин Сотников, – слово многоликое. Скучать можно по собаке, по отцу, по матери, по друзьям, по родным местам. По всем, с кем долго и привычно прожили. А ко мне – однажды увиденной – это слово не подходит. Скучают, когда расстаются после длительных встреч! Да и «скучать» – от слова «скука». Кушайте! Я не люблю затасканных слов, особенно когда их говорит мужчина женщине. У меня сразу наступает разочарование.
Авдотья развернулась и ушла. Петр Михайлович хотел возразить, но почувствовал, что такие девушки ему не по зубам, что у него слишком занижены интересы. Для таких девушек одних любезностей мало. Не верят они им.
Петр пообедал. Но так и не нашел, что ответить серьезной и доброй девушке. Рассчитался за услуги. Чуть постоял в нерешительности, взял ее руку и посмотрел в открытые, затянутые грустью глаза.
– Извините, Авдотья, за мое косноязычие. Язык не всегда в ладах с душой. А впрочем, прощайте и не поминайте лихом.
И он поцеловал ей руку.
– С Богом, Петр Михайлович! Будете в наших краях – навещайте!
И повернулась спиной. Сил больше не хватило, чтобы сдерживать слезы.
Вернувшись в Томск, Петр Михайлович подъехал к гостинице, где оставил племянника Дмитрия Сотникова. Тот не ожидал быстрого возвращения дяди из Барнаула и находился под хмелем. В его номере крутился красноносый бородатый лакей, отстоявший ночную смену. Стоял крепкий табачный смрад. Разило пролитым и засохшим вином. Скатерть на столе грязнили красные пятна.
– Почему в номере кавардак? – зыркнул глазами Петр Михайлович на лакея. – Сделать уборку и проветрить! Я за что плачу? За грязь или за номер?
Крепко выпивший коридорный, со слипшейся от вина бородой, часто моргал, пытаясь прикрывать полотенцем облитую вином жилетку. Его покачивало.
– Ты, не понял? – вызверился Петр.
Лакей посматривал на своего собутыльника Дмитрия, как бы ища защиты.
– Что же ты на службе налакался? Не лакей, а лакай!
– Я после. Я ночь отстоял. Купец Димитрий угостил. Ночь кутили.
Петр резко пошел к двери и дернул за колокольчик. В комнату заглянуло трезвое бородатое лицо.
– Быстро умыться! И полотенце. А сейчас убери, чтобы блестело, и выставь соратника пьяного. Со своим сам разберусь!
Остались вдвоем с племянником.
– А это что? – спросил у Дмитрия и показал на заполненный до самой пробки графин.
– Вино! – еле выговорил племянник.
– По роже видно, пьешь уже неделю. Я на перекладных мотаюсь за четыреста верст туда-сюда, а ты гуляешь! Посмотри на себя в дивильце[13]. Тебе ж девятнадцать! Рожа была – кровь с молоком! А сейчас – как туча синяя в августе. Ты что ж себя запустил?
Димка сидел нахохлившись, как полярная сова в ожидании солнца:
– В-вид как в-вид, дядя Петя!
И непонимающе оглядел себя с ног до головы. Но ничего непривычного не заметил или просто не мог. Пожал плечами.
– Не заметил? Глянь на хромачи. Они уже забыли, что такое вакса! Лень сапоги почистить? С лакеем бражничаешь. Сам хуже лакея.
Петр Михайлович покачал головой.
– А воротник? Стоит от пота! Уже шею согнуть не можешь! Придется тебя из приказчиков удалить. Третий год беру тебя на закуп. Оставил одного – сразу съехал. Много пил?
– Не-не. Немного. Все по делу.
– Кто же тебе зерно хорошее предложит, такому замызганному? Ты род наш сотниковский позоришь! У нас с Киприяном дело на первом месте, а остальное – идет мимо. Понадобится – идущее остановим.
Дмитрий сидел потупившись и вдыхал запах собственного пота.
– От тебя разит за версту!
Петр Михайлович дернул за колокольчик.
Показался опухший от ночного сотрапезник.
– Бери Димку и веди в баню. Сгони с него и с себя семь потов, чтоб аж кожа хрустела. Он казак, а не тунгус. Да бороды – и ему, и себе – раскудель, промой хорошенько, а то сбились в клок! И неча на меня кукситься – в запой сами ушли.
После бани Димка появился бодрый и краснощекий, вроде бы и не гулял неделю. Видно, проняло парком каждую косточку до самой грешной души. Побаивался он дядьки. Коль отрезвел, то и спрос строгий Петр Михайлович учинит. Хоть и родня, а служба есть служба. Присел на табуретку подальше от греха, чтоб невзначай дядя не съездил по загривку.
– Гляжу я на твой загул и думаю. По пьяному делу могут такие контракты подсунуть, на каторгу пойдешь! А мужик-то ты вроде толковый. Умное на ходу ловишь. А дурное – само прилипает! Остался без догляду, как дите малое, и пошло-поехало. Дома-то не был в бражничанье замечен. Али скрытный такой?
– Не скрытный, а сдержанный. Я это зелье редко принимаю. Дурмана его боюсь. А в Томске расковался. Он-то мне и вид попортил. Я думал, пока возвернешься, обрету себя.
– Буде оправдываться. Что успел сделать?
– Все отгрузил. Обоз три дня как вышел отсюда. Сахар на подходе. Чай возьму в Енисейске.
– Я понял, сбоев нет? – уточнил Петр Михайлович.
– Почти. Кроме, где поставщики мешкают. Или гужевики артачатся. Не хотят оттуда порожняк гнать.
– А как с ламповым стеклом? Со свечами?
– Пока нет! К воде подвезут. Сразу на баржу.
– Хорошо! Меньше за склады платить. А лампадное масло? Или на рыбьем жире будем Богу молиться? Вонь рыбью разводить.
– Масло припас. Пять бочек на складе. Тут уж ни тебя, Петр Михайлович, ни Бога не прогневил. Одну бочку отцу Даниилу, вторую – в Хатангский приход. Остальные – верующим на продажу.
– В банке был?
– Был! Векселя оплачивают без заминок. Я думаю, пока обойдемся без кредита.
– Без него не обойтись! Один возьмем здесь, в Томске. Тут процент ниже. Второй – в Енисейске. Будем оплачивать Колывано-Воскресенскому заводу, речникам и гужевикам. За соль – должок прошлогодний. Одним словом, тысяч пятнадцать брать надо. Правда, не все деньги поступили от казны за рыбу и пушнину! Но для расчетов наскребем. Не хватит – Кытмановы помогут. У них сейчас свыше двадцати приисков: семнадцать собственных и шесть арендованных. Восемнадцать пудов золота сдали! А сколь себе зажилили – неведомо. Потому за деньгами задержки не будет.
Он укоризненно посмотрел на племяша.
– Ходом дел я доволен. Но предупреждаю: если ты еще раз позволишь меж делами вино жрать – из приказчиков вылетишь! На майну отправлю – лед долбить! Внял?
– Понял, Петр Михайлович! Ты только дяде Киприяну не говори – огорчится!
– Ладно. Завтра я еще раз сверю векселя, а ты закажи двухместную кибитку до Енисейска. Надо с Кытмановым посоветоваться по медеплавильной печи и нам с тобой свои дела завершить.
Выполнив наказы Киприяна, Петр месяцем позже возвратился в Повалихино, заслал сватов к Иволгиным и увез с собой Авдотью по зимнику в Дудинское.