Нужно ли сожалеть о том, что некоторая информация не была известна в начале лечения и открывается лишь через несколько месяцев или несколько лет? Это не всегда связано с откровенностью пациентов. В том случае, когда она играет роль, мы констатируем, что пациент не мог свободно поделиться с нами этой информацией в самом начале лечения. Пациенты и мы сами вслед за ними являемся заложниками связи, существующей между ключевой информацией и изначальным балансом переноса и контрпереноса.
Я рассмотрю, прежде всего, изначальную ситуацию на момент первых обследований, чтобы подчеркнуть прогностическое значение некоторых аспектов контрпереноса, который является полезным дополнением к данным, полученным в результате семиологического анализа. Это позволяет разработать клиническую модель, которая может быть сравнима с теоретической моделью и служить ориентиром в терапевтической работе. Эти две модели, клиническая и теоретическая, важны для трактовки понятий «сопротивление» и «цензура»: наблюдение первых ведет к разработке вторых. Итак, нам придется вспомнить, каким образом Фрейд привел нас к распознаванию двух видов цензур. Первая цензура, между сознательным и предсознательным, связана с другой цензурой – между предсознательным и бессознательным, которой Фрейд посвятил больше внимания. У меня была возможность подчеркнуть трудности конструкции прошлого в начале и во время лечения наших молодых пациентов [15]. Что касается прошлого, все указывает на то, что подавление играет здесь свою роль наряду с вытеснением, и скорее именно вытеснение чаще всего ставится под вопрос. Знакомство с ребенком, которого родители привели к нам для обследования, позволяет нам рассмотреть более детально не столько цензуру между бессознательным и предсознательным, сколько цензуру между предсознательным и сознательным, роль которой в ситуации здесь-и-сейчас никак нельзя игнорировать.
То, что говорится и делается в моем присутствии, взаимопереплетается и складывается в фигуры, на основе которых создаются последующие конструкции. То, что говорится и делается, отражает манеру говорить и действовать не только родителей и ребенка, но и меня самого. Все это происходит в течение всего времени, которое мы условились провести вместе в определенный день. Эта деятельность по построению конструкций начинается с того самого первого раза, когда мы выходим за ребенком и родителями в приемную. Совокупность зрительных, слуховых, кинестетических ощущений оказывают на нас эффект тех следов, которые затрагивают наши чувства и смыслы, как указывал Фрейд [11] в «Конструкциях в анализе». Фрейд добавляет, что возможность использования этих следов различна и зависит в значительной степени от опытности психоаналитика. Только после рефлексии эти ощущения обретут конкретные очертания. В тот момент, когда мы идем за пациентом, у нас неизбежно создается первое впечатление. Это впечатление влечет за собой выбор терапевтической программы. В некоторых случаях оно полностью развенчается в процессе работы, но гораздо чаще последующие впечатления изменят лишь детали первого впечатления, причем все эти детали окажутся важными. Первое впечатление всегда служит важным ориентиром при знакомстве с данными родителями и данным ребенком. Так, если семья, которую я веду в свой кабинет, позволяет мне свободно следовать за моими собственными ассоциациями, продолжение обследования в тот же день и последующие наблюдения часто выявляют трудности невротического характера. Напротив, некоторые семьи тут же завладевают моим вниманием, мобилизуя всю мою способность к контейнированию спроецированной тревоги, и тогда часто подтверждается психотическая природа этой тревоги. Это непосредственное подтверждение не столь важно само по себе, сколько служит ценным указанием на то, какой способ используется для переработки реальности. Наконец, бывает, что, когда я прихожу за семьей в комнату ожидания, семья не захватывает меня своей болью, а позволяет мне чувствовать себя рядом с ней свободно. Но при этом она дает мне некое ощущение безжизненности, то есть, по существу, представляет собой фиксированный визуальный образ, воплощающий картину семьи, на которой «Его Величество Дитя» низвергнуто с трона революцией под знаменами смертоносного нарциссизма[6] (активации инстинкта смерти). Фрейд предложил нам [5] счастливую версию ребенка, наследующего нарциссизм родителей, от которого они были вынуждены отказаться. «Существует непреодолимое побуждение наделять ребенка всеми совершенными качествами (что было бы невозможным при непредвзятом наблюдении), скрывать и забывать о его недостатках <…> у ребенка будет жизнь лучше, чем у его родителей, он не будет испытывать нужду, которую испытывали мы и которая довлела над нашей жизнью. Болезни, смерть, отказ от удовольствия, ограничение своей собственной воли не затронут ребенка, законы природы, как и законы общества, будут не властны над ним, и он на самом деле вновь станет центром и сердцем мироздания». В этой картине имеются некоторые изъяны: «Отрицание детской сексуальности, <…> тенденция отрицать все приобретенные культурные качества, признание которых было вырвано у собственного нарциссизма». Но, даже учитывая все эти изъяны, Фрейд предлагает нам триумфальную картину под названием «Его Величество Дитя». В последнем случае в этой комнате ожидания мы становимся свидетелями такого хода развития, когда один порядок насильственно заменяется другим и остается открытым вопрос о разных моментах воплощения одного поколения в другом. Смертоносный нарциссизм находится под влиянием влечения к смерти, которое диктует отмену внутреннего напряжения [7].
Развитие этой опытности в клинической сфере предполагает, что длительный личный психоанализ клинициста способствует тому, чтобы не приписывать пациенту восприятий (или отсутствие живых восприятий), которые исходят исключительно из болезненных тенденций конкретного момента. Наше внимание может быть не иначе как критическим. Это вызвано многими причинами. Каким бы ни было первоначальное представление о ребенке и его родителях, оно лишь отчасти отражает реальность. Некоторые детали уйдут, в то время как другие станут относительно более важными. Верность редуцированной картине реальности происходит в условиях, которые, к сожалению, благоприятствуют искажениям, способным завести лечение в тупик. Начиная с Фрейда знание о различных формах утраты реальности [9] помогает нам обнаруживать такой материал и работать с ним. Умалчивание невротического пациента, крики психотического, упорное молчание нарциссического – все это выражение различных конфликтов. Утрата реальности представляет собой в каждом случае последствие того или иного конфликта. Поэтому мы не позволяем себе предпринимать в отношении своих пациентов иные шаги, кроме как просьбы по отношению к ним и к себе «повременить». Тем не менее мы прекрасно знаем, что наше время очень ограниченно. Мы осознаем, зачастую слишком отчетливо, что общество навязывает нам этапы, от которых мы не можем избавить наших пациентов. Одним из таких примеров является организация школьного обучения для детей. Сегодня наше общество привыкло к тому, что в медицинской практике решения принимаются не одним наблюдателем, а целой коллегией наблюдателей. Мы тоже должны объединять различные точки зрения. Нужно упомянуть и такую особенность: разнообразие обязательно возникает благодаря тому, что исследования проводятся одним и тем же человеком, который регистрирует сменяющие друг друга наблюдения, дополняющие друг друга, а иногда и противоречащие. Наконец, чтобы помочь ребенку, нам нужно было бы знать его родителей в той мере, в какой их личная история, как правило, способствует прояснению хода развития следующего поколения. Иногда это не так, и проблемы ребенка могут оказаться настолько серьезными, что приходится отделить ребенка от родителей для продолжения наблюдения и лечения столь сильных страданий. Помещение в соответствующее лечебное заведение вызывает усиление страданий. Это способствует проявлению элементов, необходимых для работы по созданию конструкций. Эта работа поддерживает поиск ребенком смысла на протяжении всей его личной истории.
Наша работа позволяет выделить два типа конструкций: генетическую и структурную. Генетические конструкции возникают из наблюдения за особенностями того, что говорится или делается в искусственно созданной рамке[7] кабинета или лечебного учреждения. Анализ текущих взаимодействий позволяет наблюдать в настоящем следы прошлого пациентов. Конструкции в структурном смысле также выстраиваются на основе клинического опыта и знаний психопатологии, которые мы учитываем. Так, например, появление фобии у ребенка в латентный период с большой долей вероятности может объясняться перипетиями эдипальной организации. Эта конструкция может быть предварительной, и продолжение наблюдений, возможно, повлечет за собой работу конструкции вплоть до доэдиповых стадий развития. Упоминалось, что та же самая неуверенность связана с различными конструкциями, которые понимают процессы незнания как результат забывания или как результат расстройства понимания. Это верно и в отношении общения родителей ребенка с консультантом. Жильбер Дяткин [1] привел описание процесса формирования необходимого психического пространства, которое придает смысл противопоставлению вторичных процессов (наблюдаемых во время взаимодействия) и первичных процессов (выводимых на основе наблюдений). Введение топологической ссылки является единственной гарантией, которую психоаналитик может противопоставить неизбежной редукции клинической работы. Итак, Жильбер Дяткин предлагает новое прочтение Фрейда, связанное с разработанными Д. Брауншвейг и М. Файном двумя типами зеркальных образов, которые очерчивают для него границы пространства. Первый тип зеркальных образов соответствует ситуации, в которой реальность потери инцестуозного объекта отрицается ребенком путем идентификации с инцестуозным объектом. Данная конструкция может, например, являться результатом конвергенции преконцепций психоаналитика, появившихся в результате беседы с родителями, а затем с ребенком этих родителей, которые пришли, чтобы понять причины непреодолимых препятствий в процессе школьного обучения ребенка. Во втором зеркальном образе ребенок сталкивается с угрозой, исходящей от частичного признания реальности потери инцестуозного объекта, в то время как отрицание охватывает само это инцестуозное качество. Возвращение вытесненного инцестуозного желания матери через заботу, которой она окружает ребенка, провоцирует у последнего угрозу кастрации со стороны своего отца. Между зеркалом отрицания[8] и зеркалом желания, которое поддерживает отказ[9], существует, согласно Жильберу Дяткину, необходимое пространство, которое ведет к обретению двух границ.
Вспомним, что психоаналитическая топология организуется двумя цензурами: первой – между бессознательным и предсознательным и второй – между предсознательным и сознательным. «Первая» и «вторая» не означают первенства одной перед другой. Данное обозначение является следствием изложенной Фрейдом теории пространственно ориентированного психического аппарата.
В презентации первой топической модели в «Толковании сновидений» [2] Фрейд не дает развернутых указаний, касающихся цензуры между предсознательным и сознательным. В 1900 году он ссылается главным образом на цензуру между бессознательным и предсознательным, при этом переход к сознательному связан с количественными изменениями, зависящими от суммы инвестиции в репрезентации. Позднее, когда Фрейд ввел нарциссизм в теорию психоанализа, его так называемые метапсихологические статьи дали возможность уточнить природу цензуры. Он предложил нам, прежде всего, различать различные значения термина «бессознательное» [3]. В описательном смысле он обозначает латентные мысли в целом. В более широком смысле речь идет о мыслях, которые обладают динамическим качеством, но в то же время остаются далекими от сознания, несмотря на их интенсивность и эффективность. В конце концов, Фрейд назовет «бессознательным» систему, в которой различные составляющие ее процессы были описаны на основе анализа сновидений; данные процессы были названы первичными, мы не будем рассматривать их здесь в деталях. Условное обозначение ICS соответствует исключительно системе бессознательного. Нельзя не отметить, что различие между предсознательной и бессознательной активностью является не первичным, а оппозицией, наиболее изученной Фрейдом. Вопрос о цензуре между предсознательным и сознательным выдвигался сначала в качестве гипотезы [6]:
«<…> Если выяснится, что есть некая цензура, которая определяет переход предсознательного в сознательное, то мы более четко сможем различать системы PCS (предсознательного) и CS (сознательного)». Далее, в главе VI того же текста, Фрейд утверждает: «<…> теперь мы полагаем, что существует цензура между предсознательным и сознательным»; Фрейд приходит к данному выводу, изучая условия осознания. Всего лишь малая часть предсознательного может достигнуть сознания, не подвергшись цензуре. Другая часть предсознательного исходит от бессознательного (ISC) и будет отвергнута на этом основании. Первая цензура осуществляется против бессознательного, которое она отделяет от предсознательного. Вторая цензура задерживает предсознательные остатки бессознательного.
Сегодня эти цензуры изучены лучше, с одной стороны, благодаря Фрейду [8, 10], так как новое разделение им личности на три инстанции (Ид—Эго—Супер—Эго[10]) придало новый импульс теории психоанализа, а с другой стороны, благодаря многочисленным работам, которые исследовали пути нарциссизма. Уже в 1914 году [5] в первой части своего текста Фрейд приводит критику концепции «мужского протеста» Адлера, протеста, нарциссическая природа и происхождение которого из комплекса кастрации подчеркивается Фрейдом. Психология вытеснения позволяет вновь постичь психическую ситуацию, в которой влечение Я (нарциссическое) и влечение либидинальное (объектное) действуют в унисон, как единое целое. По ту сторону инфантильного нарциссизма Фрейд изучает судьбу либидо Эго, которое не обращено на определенный объект. Патогенное вытеснение, которому подчиняется Эго, принимается во имя удовлетворения большего, чем то, что приносит удовлетворение влечения. Это большее удовлетворение состоит в возврате к нарциссическому совершенству своего детства, совершенству, поколебленному упреками окружающих. Это нарциссическое совершенство перемещается затем на новое идеальное Эго[11], как отмечает Фрейд. Субъект создает себе идеал, с которым он соизмеряет свое настоящее Эго в новой форме спроецированного эго-идеала[12] (когда я стану старше… на минуту, на день, на несколько лет); Фрейд добавляет, что идеал (либидинальной нарциссической природы) требует, так сказать, принудительно, без возможности получить сублимацию, отказаться от сексуального удовлетворения с первичным объектом. Формирование идеала будет способствовать вытеснению, которое сохраняется благодаря сублимации, трансформации сексуальной цели в несексуальную. Таким образом, можно четко выделить два полюса. Объектный полюс, где Эго применяет механизмы защиты, в том числе с целью сублимации. Другой полюс – нарциссической природы, связанный с инфантильными источниками нарциссизма, он обращен вовне и в будущее. В статье, написанной в 1914 году, Фрейд также приводит описание наблюдающей психической инстанции, назначением которой, по-видимому, является мониторинг нарциссического удовлетворения. Упоминание Фрейдом бреда преследования и частом появлении галлюцинаторных голосов, критикующих субъекта, позволяет отнести эти голоса к воспитательной роли родителей и к их замечаниям, которые способствуют тому, чтобы умерить порывистость ребенка. Похоже, таким образом, формируется моральное сознание, качество которого будет определяться многими причинами: нарциссическими и объектными, инстинктивными и социальными.
Одновременно с метапсихологическими статьями Фрейд пишет статью «О начале лечения» [4], которая возвращает нас к вопросу о границах в работе с родителями. Психоанализ, как и любая консультация, проведенная психоаналитиком, побуждает пациента сообщать вещи, которые обычно не говорят, хотя при психоаналитическом лечении это осуществляется в наибольшей степени. В начале психоанализа сообщается основное правило: ваш рассказ должен в одном отношении отличаться от обычного разговора. В то время как обычно вы пытаетесь не потерять нить вашего рассказа и устранить все второстепенные мысли и идеи, которые могли бы помешать ему и увести нить рассказа слишком далеко, во время психоанализа вы должны себя вести иначе. Вы заметите, что во время вашего рассказа появятся различные мысли, которые вы захотите отбросить, потому что они были отсеяны вашей критикой. Вам захочется сказать, что та или иная вещь не имеет никакого отношения к делу или что это совершенно не важно, или что это бессмысленно и нечего об этом говорить. «Не поддавайтесь этой критике и продолжайте говорить, несмотря ни на что, даже если вам не хочется об этом говорить или именно из-за самого этого нежелания». Наблюдение за родителями, чьи дети проходят терапию долгое время, наводит на мысль, что можно было бы сэкономить время, если бы тот или иной элемент личной истории ребенка или та или иная катастрофа в истории его родителей были бы известны консультанту-психоаналитику или любому другому собеседнику родителей. Но в этом специфика такой работы, и, несмотря на то, что важность этого элемента в принципе неоспорима, узнавание о нем имеет особенность появляться лишь после некоторого времени работы, которое невозможно сэкономить. Опыт лечения пациентов с невротическими расстройствами позволил узнать, как медленно происходят глубокие психические изменения во время аналитической работы. Чтобы добиться их, аналитик сообщает пациентом, в явной или неявной форме, основное правило, подчеркивая необходимость побороть сопротивление сказать о вещах, кажущихся бессмысленными и отвратительными. Эти качества – «бессмысленное» и «отвратительное» – характеризуют второй тип цензуры, которая защищает субъекта от стыда, унижения и смущения или осмеяния, которые могут внезапно обрушиться на него. Эта цензура появляется рано, когда ребенок начинает заменять игры, которые не ободряются его окружением, сознательными молчаливыми мыслями. «Я всего лишь подумал», – говорит маленький Ганс. Эта цензура приводит предсознательные остатки к окончательным изменениям, прежде чем их становится возможным сообщить. Именно по аналогии с остатками бессознательного, преодолевшими первую цензуру, Дж. и А.-М. Сандлер [14] вводят понятие «остатки предсознательного», включенное в более широкую систему, объединяющую систему предсознательного (PCS), а также, с описательной и динамической точки зрения, бессознательные части Эго и Супер-Эго. Различие между двумя типами остатков приводит к необходимости рассматривать обе цензуры. Первая берет начало в организации вторичного вытеснения, эдипальной организации, вторая имеет нарциссическую природу, и их происхождение в обоих случаях связано с комплексом кастрации, как это показала Б. Грюнберже [13]. Возможность вводить основное правило в самом начале анализа обсуждалась неоднократно. Не имеется в виду его распространение на беседы, которые мы проводим с родителями. Однако упоминание основного правила позволяет привлечь больше внимания к препятствию, которое нужно учитывать во время консультации, так же как и во время лечения. В любом случае вне зависимости от возраста пациентов они распоряжаются временем, которое разделяют с нами таким образом, чтобы сохранить приличия, противодействуя всему, что могло бы внести беспокойство в сеанс. По этому поводу Фрейд пишет: «Врач не позволяет себе долго поддерживать это разделение, он берет на заметку то, о чем ему сказали вне сеансов, чтобы использовать это при первом случае таким образом, чтобы разрушить преграду, которую хотел воздвигнуть пациент»[13]. В техническом плане и по сей день мы вынуждены напоминать о приоритете «разрушения преграды». Я ассоциирую эту преграду со второй цензурой. Этот приоритет, который мы обязаны предоставить нашим пациентам, заключается в помощи в познании ими себя для внутреннего освобождения. Что касается родителей, в отношении которых Рене Дяткин подчеркивает, что обычно они от нас ничего не требуют, преграда, которой они от нас отгораживаются, является для нас этическим обязательством. Это этическое обязательство включает уважение к родителям, так как они являются частью непосредственного окружения детей.
Тем не менее случается, что, сами разрушая преграду, кроме нарциссической цензуры, родители поверяют нам информацию, которая многое объясняет. Фрейд сообщает [4] о рассказе матери одной истерической девушки, в форме, свидетельствующей о недооценке родителей и в результате о непризнании их роли: «Мать рассказала мне о гомосексуальном эпизоде, который сильно повлиял на фиксацию припадков девушки. Она была удивлена этой сценой, которая произошла в предпубертатный период, но пациентка о ней совершенно не помнила. И тогда я приобрел поучительный опыт: каждый раз, когда я повторял ей рассказ матери, с девушкой случался приступ истерии, а затем она вновь забывала об этой истории. Пациентка, несомненно, яростно сопротивлялась необходимости осознания этого факта. В конце концов она стала симулировать слабоумие и полную амнезию, чтобы защититься от того, что я ей говорил. Таким образом пришлось отказаться от того, чтобы придавать такое большое значение собственно осознанию, как мы делали до сих пор, и уделить больше внимания сопротивлению». Осознанное знание, даже не будучи вновь отвергнутым, оказывалось бессильным победить сопротивление. Если сравнить это наблюдение с описанным Фрейдом лечением Доры и с отношениями, которые он поддерживал с родителями этой девушки, мы начинаем меньше заботиться о том, чтобы лучше узнать родителей, но больше задумываемся о формах этого знания, так же как мы делали, упоминая о роли двух цензур, наиболее периферическая из которых, нарциссическая цензура, является определяющей, с точки зрения нашей работы с родителями ребенка, приведенного к нам на консультацию. Идея экономии времени, которое требуется для терапии, знакома аналитикам начиная с Фрейда. Здесь играет роль наше самоуважение. Помимо наследства, переданного нам нашими собственными родителями в виде первичного нарциссизма, помимо удовлетворения, полученного от объектного либидо и реализации идеала, наше сильное стремление к обретению утраченного нарциссизма заставляет нас искать в нашем личном опыте подтверждения нашего всемогущества. Раньше его нам обеспечивала наша мать своей абсолютной заботой [16]. Мы еще не оправились от того, что материнская забота стала всего лишь достаточно хорошей. И тогда по примеру отношения нежных родителей к детям наше клиническое внимание путем новой трансформации становится нарциссизмом жизни. Реальность родителей, к счастью, взывает к нам. У них также нарциссизм, возможно, является скорее омертвевшим (в упадке), чем смертоносным нарциссизмом (активацией инстинкта смерти).
По правде говоря, в этом и заключается самая главная часть работы, которую мы можем провести с ними: высвободить жизненные силы нарциссизма от проникновения в него влечения смерти, как замечает Андре Грин [12]. При работе с сопротивлениями удовлетворимся тем, чтобы они не развивались в ущерб Эросу.
То, что нам нужно узнать родителей, – предположение, нуждающееся в рефлексии. Когда мы идем за ребенком и его родителями в приемную в первый или в последующие разы, впечатление, что мы знаем родителей, является следствием иллюзии данного момента, в которой мы не учитываем возникающее в нас раздвоение. Это раздвоение, к которому Фрейд привлекает внимание на разных этапах своего открытия психоанализа, ведет к рассмотрению в каждый момент не одного, а двух образов. Так, картина родителей и ребенка, увиденная психоаналитиком, порождает поверхностный, временный образ и глубокий устойчивый образ. Каждый из них принадлежит разным системам, и они связаны между собой, подобно различным слоям волшебной дощечки. «Волшебный блокнот» позволил Фрейду объяснить читателям свою концепцию психического аппарата путем ассоциации поверхностного листика целлулоида с аппаратом сознательных восприятий, а более глубокого слоя воска с запечатлеваемыми в памяти бессознательными следами. Необходимо добавить, что психический аппарат является гораздо более сложным, чем хитроумный механизм волшебной дощечки. Благодаря Фрейду, мы можем представить себе поверхностную активность перцепции-рецепции, которая находится под двойным воздействием внешних и внутренних стимулов. Последние соответствуют периодическому кванту инвестиции образов внешнего мира из внутренних источников инстинктивной энергии. Эта внутренняя инстинктивная энергия не является просто хаотической. Первоначальная спутанность и сменяющие друг друга последующие организации, самая развитая из которых соответствует эдипову комплексу, придали этой инстинктивной энергии распознаваемый ритм. Это распознавание взывает к постоянному анализу клиницистом, а также к принятию во внимание аналогичных процессов, соответствующих текущему состоянию организации личности и родителей, и детей. Узнавание родителей должно быть, таким образом, перенесено по ту сторону работы по анализу процессов, благодаря которым эти структуры становятся нам известны. Незнание нами родителей – вот к чему мы должны быть готовы, так же как мы должны быть готовы к тому, что подарок, который мы делаем нашим пациентам, посвящая им время нашей жизни, остается непризнанным. Знание нами родителей не является больше обязательным предписанием, но становится горизонтом, способным лишь на ретроактивную материализацию на основе того, что мы можем узнать о внутреннем мире родителей и об их месте во внутреннем мире ребенка, созданию которого они способствовали. Что же касается внешнего мира, мы должны обеспечить вместе с родителями и ребенком поддержание рамок нашей работы. Это предполагает, что слово действительно предоставляется нашим собеседникам, чтобы воспользоваться вместе с ними возможностью услышать какие-либо факты из их личной истории. На открытом семинаре в этом году Андре Грин выдвинул схему, которая хорошо демонстрирует ту часть пространства, которое психоаналитик должен занимать рядом со своим пациентом, чтобы его слова имели смысл. Эта схема базируется на сфере смешения, которая объединяет психоаналитика и его собеседника. Эта схема представляет собой пересечение четырех систем координат: (1) Система Восприятие – Сознание с обратным движением в форме осуществления произвольного действия. Эта система организована в соответствии со вторичными процессами; (2) система Стимул – Реакция, которая соответствует примитивному уровню внешней разрядки в действии; (3) система репрезентаций, соответствующая активности влечений в отношении к аффекту; в этой системе аффект репрезентирует процесс внутренней разрядки; эта система организованна первичными процессами; (4) система Передающий – Принимающий языка и речи. Эти различные системы очень не равны по своей доступности терапевтической работе. Андре Грин предлагает отобразить открытие Фрейда через косую линию, которая пересекает круг смешения на пересечении этих четырех систем. Данная схема имеет то преимущество, что показывает, как любое смещение инвестиции вызывает двойной перенос: перенос на слово и перенос на объект. Поэтому, если мы предоставим себе средства для анализа этих переносов, которое включает разворачивание их во времени, узнавание родителей зависит от обстоятельств. Мы должны направлять свои усилия на другое. Незнание нами родителей, не являясь ни плохим, ни хорошим, но неизбежным, позволяет произвести пересмотр учения о бессознательном с точки зрения системы, которая противостоит Бессознательному (ICS) и Предсознательному (PCS). Значение, придаваемое сегодня предсознательному, связано с развитием клинического опыта работы с пациентами, чья структура отличается от невротической. У этих новых клиентов перегородка между сознательным и предсознательным мобилизуется с трудом. Эта трудность проистекает либо из-за своеобразной слабости цензуры между бессознательным и предсознательным, которая клинически выражается в психотических состояниях, либо по причине сближения двух цензур в пограничных состояниях, либо же по причине переизбытка нарциссических инвестиций цензуры между предсознательным и сознательным, которое находится в основе нарциссической патологии, в частности, нарциссических психоневрозов в понимании Фрейда. Таким образом, поиск смысла может быть очень живым, как движение между значениями, содержащимися в речи одного человека и значениями, ожидаемыми Другим.