Сидеть в гостях у Тарасенко оказалось очень даже приятно. Полина быстро освоилась и с новой Светкиной внешностью, и с новой фамилией. Муж ее, представившийся по-ребячьи «Пашка», обычный с виду, неброской внешности мужик с нелепым женским хвостиком оказался простым в доску парнем, очень коммуникабельным, и как-то сразу вошел в доверие, словно бы Полина была знакома с ним ничуть не меньше, чем с самой Светкой. Приятно было сидеть с ними за нехитрым столом и слушать беззлобную перебранку супругов.
– Я ей, Полин, говорил, – докладывал ей новый знакомый, кивая на супругу. – Что, скажешь, не предупреждал? На кой тебе этот твой бизнес дался? Бизнесменша, ёлки! Ты ж своими тюками надорвешься! Ну, не миллионер я, но скажи, разве мы до твоего бизнесу плохо жили? Всегда сыты были, обуты-одеты, ёлки!
– Ой, да отстань ты, – привычно отмахнулась от него Светка. – Мы, Полин, и правда неплохо жили, но всегда ведь хочется большего. Хотелось же, как люди. Чтоб все как у всех. Машина вот. Правда бэушная, зато иностранка, Мицубиси! Без моего бизнеса шиш бы ты машину купил!
– Купил бы, – уверенно ответил Паша. – Купил бы!
– Ага, купил бы, – парировала супруга. – Запорожца несчастного! Который бы при виде кошки от испуга на дерево запрыгивал! Сиди уж, Покупало!
Не слишком ласковое, в общем-то, словцо, да еще и среднего рода, в Светкиных устах прозвучало так нежно, так любовно, что Полине вдруг стало завидно. Подивилась: казалось бы, чему тут завидовать? Живут со Светкиными родителями в старой трешке-хрущевке, пацаны семи и двенадцати лет орут, как ненормальные, дерутся за привезенные матерью сладости. Светка жутко поправилась после двух родов, какая-то стала не особо приглаженная, не присмотренная: на голове скирда из пережженных химией каких-то бесцветных волос, джинсы с джинсовой же рубахой навыпуск, чтобы прикрыть неприглядности фигуры, руки, кажется, отродясь маникюра не видали. А вот таким теплом от их дома веяло, таким уютом, что сейчас, в эту самую минуту, Полина почему-то острее, чем когда бы то ни было раньше, ощутила свое одиночество.
Скользкую тему прошлых обид не затрагивали, да и разве могла бы Светка поднять волнительный для нее вопрос при муже? А может, и в самом деле поняла, что вопрос тот не стоил выеденного яйца? Вернее, с высоты сегодняшнего дня он действительно не стоил ровным счетом ни копейки. А тогда? Полине было жутко стыдно за собственное поведение. И может ли молодость, глупость и крайняя степень потребности быть оправданием в данной ситуации?
Светка не переставала восхищаться тем, как выглядит бывшая одноклассница: ах, Полинка, и стройненькая, как в юности, и красивенькая, такая вся ухоженная, так замечательно одета. Даже чемодан, и тот красивый, фирменный. Полина только улыбалась от ее комплиментов, а глубоко в душе сидел комок: стройненькая да ухоженная – это не ее, в общем-то, заслуга, просто попробуй растолстей с такой работой, вмиг на улице окажешься. Красивенькая? Это вопрос спорный. Легко выглядеть красивой, имея идеальную фигуру и возможность пользоваться дорогой косметикой. И вообще, чем ей, Полине, еще заниматься, как ни собственной внешностью? У нее ж ни детей, ни мужа. Дом, правда, есть, да вот только можно ли назвать домом место, где тебя никто не ждет, где ты бываешь от силы полтора-два месяца в году? Так, перевалочная база между гостиницами, и не больше. Дом – это нечто иное. Это тепло, уют, вкусные запахи, доносящиеся из тесной кухоньки, это верещащая ребятня, это сильные заботливые руки любимого мужчины…
– А зато я Турцию знаю, как облупленную, – с гордостью выставила мужу последний аргумент в пользу собственного бизнеса Светка, вырвав Полину из таких приятных мечтаний. – А ты там и не был ни разу! Ты вообще дальше Москвы никогда не был! Вот!
– Подумаешь, нужна мне твоя Турция, как слону пуанты! – возразил Паша. – Чего я там не видал? Мне и тут хорошо. Это пусть твои турки сожалеют, что ни разу в нашем Задрюпинске не были.
– Много ты понимаешь, – огрызнулась Светка. – Нужен туркам твой Задрюпинск. У них своего дерьма навалом.
– Ну вот видишь, – обрадовался тот. – Так что и тебе там, в том дерьме, нечего делать. Бизнесменша!
Полина нехотя поднялась из-за стола:
– Ну ладно, братцы, пора и честь знать.
– Ой, Полин, рано же еще! Посиди. Давай еще выпьем, – предложила хозяйка дома.
Полина усмехнулась:
– Да мы и так уж и за знакомство пили, и за встречу, и за удачу, и за дружбу. За что только не пили. Пора, Свет. Домой надо идти.
Сказала, и словно поперхнулась этим словом. В кухне повисла гнетущая тишина.
– Ой, – пискнула вдруг Светка, обладательница густого баска. – А про отца-то мы твоего забыли… Надо бы помянуть. Ой, нехорошо как получилось…
Павел быстренько исправил упущение, разлив по рюмкам оставшуюся водку. Выпили, как и положено, не чокаясь, молча, только Светка как-то малоубедительно провозгласила «Царствие небесное». И она же нарушила тишину после короткой паузы:
– Слушай, Полин, а ты не боишься домой идти?
– А чего мне там бояться? – искренне изумилась та.
Светлана неуверенно пожала плечом:
– Ну как чего? Мать там… умерла… Теперь отец вот. Может, души их там умершие бродят неприкаянными, людей пугают…
– Что ты мелешь, ёлки?! – осадил супругу Паша. – Башкой бы подумала чуть-чуть – человеку там жить предстоит, и так, поди, не сладко, а ты еще масла в огонь подливаешь!
– Ой, и правда, – спохватилась Светка. – Полин, ты не обращай внимания, ладно? Ты же знаешь, на меня иногда находит.
Полина посмотрела на нее долгим немножко странным взглядом, ответила твердо:
– Я в призраков не верю, – и направилась к выходу.
Уже в прихожей, провожая подругу, Светка снова ойкнула:
– А про Жураховского ты в курсе?
Полина, завязывавшая в этот момент шнурки на кроссовках, застыла в неудобной позе. Ну вот, а она так надеялась обойти эту тему молчанием. Ну Жураховский, ну и что? Или с ним тоже что-то случилось? Господи, только бы не… Полина медленно распрямилась, спросила напряженно:
– Что с ним?
– Вообще ничего не знаешь? – удивилась Светка. – Совсем-совсем?
Полина начала заметно нервничать. Нет, ну что за народ? Ты уж или говори, или даже не поминай, вот только не надо глупых вопросов. Если бы Полина хоть что-то о нем знала, разве стала бы она об этом кого-нибудь спрашивать?
– Что с ним? – хрипло переспросила она.
Светка приступила к рассказу обстоятельно, с самого начала:
– Ну, ты когда уехала, он тут из огня да в полымя кидался. А потом громкий шкандаль приключился. Любку Пивоварову помнишь? Ну, на класс младше нас училась, пухленькая такая, глазастенькая. Ну помнишь, ты еще все удивлялась – надо же, пацанка совсем, а грудь уже в третий размер не влезает, помнишь? Та самая, с которой…
– Да помню, помню, – при воспоминании о пышногрудой Пивоварихе сердце еще больше зашлось. Нашла что спросить – помнит ли она Любку? Да Полина могла забыть кого угодно, только не эту малолетнюю дрянь! – С ним-то что? Живой?!
– Да конечно живой, – возмутилась Светка. – Скажешь тоже! Что с ним сделается-то, кому он нужен? Любку обрюхатил – тут наш Задрюпинск на ушах стоял. Та в ментуру заяву накатала, мол, изнасиловали. Ага, представляешь, Любку Пивоварову изнасиловали, анекдот! Она сама кого хочешь изнасилует. Короче, попал пацан, как кур в ощип. Пришлось жениться.
Вот это номер! Жураховский?
– Женился? – ошарашено переспросила Полина. – На Пивоварихе?
– Ага, – почему-то радостно кивнула Светка. – Представляешь, не повезло парню?
А глаза ее при этом просто сияли счастьем. Да, любит у нас народ чужой беде порадоваться.
Полина взяла с тумбочки в прихожей сумочку, перекинула ее через плечо на манер почтальонов, чтоб не соскальзывала, ухватила за высокую ручку чемодан:
– Ну ладно, Свет, счастливо вам отдохнуть. Я так рада, что мы встретились. Дай Бог, не в последний раз. Пока, подруга.
И шагнула к двери.
– Постой, – кинулась ей вслед Светка. – Я ж еще не всё…
– Пока, Свет, – повторила Полина, переступая невысокий порожек. – Жураховский меня давно уже не интересует.
От Тарасенко Полина вышла, когда на улице уже было сумеречно. Фонари еще не зажгли, да их тут вообще редко зажигали, разве что на центральной, все еще носящей имя вождя мирового пролетариата, улице. Идти было не так далеко, всего-то два с половиной квартала, да вот только с чемоданом и в темноте не слишком приятное путешествие ей предстояло. Правда, Павел все порывался проводить, но Полина отказалась – не хотелось мужика отрывать от дома, от семьи. А еще больше не хотелось идти с ним вдвоем по вечерним улицам родного городка и вздыхать каждый о своем. После того, как Светка вспомнила про Полининого отца, хорошее настроение как-то враз покинуло честную компанию. Все сразу вспомнили, по какому скорбному случаю приехала домой Полина, стали сосредоточенными. Светка залепетала что-то ободряющее, но таким тоном, что от него всем стало только еще больше не по себе. Добавил неловкости и Паша: мол, если что, смело обращайся за помощью, мы поддержим. Тут и вовсе тишина повисла смертельная: все ведь прекрасно понимали, что это лишь дежурная фраза, едва ли не единственная подходящая в этой ситуации, а на самом деле…
На самом деле Тарасенки и рады бы помочь, да через несколько дней уезжают на юг, к ласковому морю, к теплому солнышку, и кто их за это осудит. Кто посмеет нарушить их планы на вполне заслуженный отдых в кругу семьи. Да и так ли уж нужна была Полине чья-то помощь. Деньги у нее есть свои, спасибо, а для организации похорон существуют ритуальные службы: за то ведь и деньги берут, чтобы освободить родственников от печальных хлопот. Дело близких – оплакивать ушедшую душу, горевать. А по всему выходило, что горевать-то Полине как раз придется в гордом одиночестве. Потому что кто еще станет горевать об Анатолии Петровиче Градове. Никто. И если бы вдруг объявился человек, вызвавшийся взять роль плакальщика на себя, Полина бы не просто удивилась, а не поверила в искренность намерений этого человека. Нет, горевать об отце – это ее дочерний долг, ее печальная обязанность…
Чемодан подпрыгивал на неровной дороге, время от времени и вовсе застревал, зацепившись за булыжник. А Полина все шла и шла, без конца перескакивая мыслями от одного к другому. Про отца думать было неприятно. И печалиться особо не получалось, и теплые воспоминания почему-то не всплывали, хотя ведь были, были в их семье приятные моменты. По крайней мере, у нее, у Полины. До того самого дня, пока она не прочитала прощальное мамино письмо, адресованное не ей…
Зато память услужливо подсказывала другие картинки, другие ассоциации. С другим человеком связанные, не с тем, кого Полина приехала хоронить. С тем, кого давно похоронила. Но он, похороненный в душе, и по сей день нет-нет, да и оживал в ней, да так, что Полине казалось, будто чувствует его робкие руки на своей талии. Но нет, нет, это все иллюзия, его нет, он ведь мертвее, чем отец. Папа мертв меньше месяца, а Жураховского нет уже много-много лет, да и был ли он вообще? Быть может, она все себе напридумала когда-то давно, в далеком-далеком детстве?…
Полина уже вошла в просторный, ромбом, двор, окруженный четырьмя пятиэтажками и рассеченный дорогой на два почти одинаковых треугольника. В это время суток дворик оказался совершенно пустынным, словно бы осиротевшим. Ни пенсионеров, привычно забивающих козла за стареньким, латанным-перелатанным разнокалиберными картонками столом, ни пацанов, играющих в войнушку – ни единой живой души. Пусто, как-то мертво. Будто не ее отец умер, а весь мир дружными рядами, со строевыми песнями отправился на тот свет.
Оставалось пройти совсем чуть-чуть. И уже не было страшно, потому что сгустившуюся за время ее недолгого пешего путешествия тьму рассеивали фонари над входными дверями подъездов. Неожиданно Полина услышала натужный рев мощного мотора за спиной, возникший резко, казалось, ниоткуда, и не столько умом поняла, сколько ощутила опасность буквально кожей. Резко скакнула вбок, больно ударившись плечом и рукой о большущий контейнер для мусора. А вот чемодан убрать с дороги не успела, только почувствовала, как удобная ручка выскальзывает из повлажневшей вдруг ладони. И еще успела затуманенным сознанием увидеть, как серебристая машина, блеснув напоследок фарами, скрылась в проезде между двух домов.
Все случилось как-то очень быстро. Полина слышала резкий удар, но не могла понять, она ли это так сильно ударилась о мусорный бак, или же это чемодан так здорово ударился о машину. А может, и не о машину. Может, и чемодан грохнулся тоже о контейнер, а уже потом отлетел в сторону.
Черт! Полина встала, попыталась отряхнуться. Да где там – светло-кремовая блузка из настоящего китайского шелка, которую она так любила, была испорчена безнадежно. Мало того, что измазана ржавчиной и еще черт знает какой гадостью, так на рукаве шелк пополз в разные стороны, образовав безобразную рваную дыру.
– Черт! – не сдержалась она и ругнулась вслух. – Твою мать! Кто тебя учил водить, придурок?!
Оглянулась в поисках чемодана. Хоть бы вещи были целы. Да и сам чемодан жалко – хорошая вещь, больших денег стоит. А главное, такой удобный в поездках.
Чемодан отлетел от мусорки метров на восемь и валялся практически под окнами первого этажа. Треснувшая пластиковая крышка откинулась, часть вещей вывалилась прямо на землю. Хорошо, что дождя нет, порадовалась Полина, хотя, по большому счету, поводов для радости в данной ситуации было ой как мало.
– Сволочь! – выкрикнула она в темноту, собирая тряпки. – Козел! Шумахер недоделанный!
Проверила сумку – слава Богу, цела, там ведь все документы, деньги, ключи от дома. Хорошо, что догадалась ее через плечо повесить, иначе наверняка потеряла бы. А то и еще хуже – могла ведь запутаться, зацепиться длинным ремешком, не успеть отскочить в сторону, и тогда… И тогда отца пришлось бы хоронить посторонним людям. А заодно и ее саму, Полину…
Внезапно подобрались слезы. Она не плакала уже много лет, с того самого дня, когда увидела маму… там, в темноте. Потом, когда прочитала записку, Полина уже не плакала. Не плакала ни дома, ни на похоронах. Не заплакала и когда уезжала из города. Даже вчера, или нет, еще сегодня ночью, когда тетя Наташа принесла телеграмму, Полина тоже не заплакала, только присела на край ванны и долго сидела так, ни о чем не думая. И вот теперь расплакалась. То ли от обиды на бестолкового водителя, то ли от навалившихся проблем. Так или иначе, но слезы текли по щекам, не причиняя ни малейшего вреда дорогой французской туши для ресниц.