В Пади Богов пахло кровью и хвоей. Этот запах кислил на языке – постоянно хотелось сморщить нос и не дышать слишком глубоко. Но некоторые, конечно, уже не обращали внимания – привыкли за много лет. Каты – жрецы, которые следили за порядком в Пади, даже полюбили этот запах, свыклись с ним. Кровь и хвоя, красный цвет и темно-зеленый, болотный. Привычно.
Каты даже не задавались вопросом, почему запах крови никогда не исчезал полностью даже после того, как обряд был совершен. Ну, есть и есть. Это было так же естественно, как цвет травы или неба. Значит, так положено.
Кроме того, в Пади Богов никогда и ничего не менялось, даже времена года, и всегда царил полумрак. Если сломать там ветку, то она тут же появлялась вновь. Другой вопрос, что никто не собирался просто так сюда соваться, чтобы наблюдать за этим чудом природы
Пленный мальчишка из соседнего полудикого племени, поскуливая от страха, топтался рядом с идолом Теплыни. Сам идол – вырезанная из дерева женская фигура с большим беременным животом. На идоле – ни пылинки, ни веточки. Дерево блестит, будто наполированное, глаза божества тоже сверкают вставленным прямо в дерево янтарем. Эти янтарные глаза сами впаялись в деревяшку намертво, стали неотделимой от нее частью.
Мальчишка по имени своего деда, Ахтоя, знал, что нельзя прикасаться к идолу ни в коем случае, как знал и то, что страна, в которую он попал пленником, давным-давно отдала себя в руки этим мерзким божкам, которым всегда мало крови. Ахтой презирал и этот народ, и богов, и ленивых жрецов, которые наспех обучили пленника и отправили в этот пропахший кровью и хвоей лес. Знал он и то, что его племя никогда не осквернит себя служением божкам. Это же такая… Мерзость!
Сам лес, казалось, насквозь пропитан ужасом. Пленнику мерещилось всякое, от страха тряслись руки, а рубашка вся промокла от пота. Но он знал, что нельзя бежать. Это ему сказал один из жрецов, капризно оттопыривая толстую нижнюю губу и цедя слова по чайной ложке в час. Мальчишка просто мечтал как следует потрясти ката за плечи, чтобы слова побыстрее посыпались из него, но – увы. Пришлось терпеть. Ведь каждое сказанное катом слово могло помочь выжить тут. Ахтой знал, что в этой проклятой стране множество богов и что все они живут в этом лесу. «Теплынь первая. Не зли. Ее», – лениво говорил толстый кат, противно, с шумом прихлебывая из чашки, и Ахтой слушал очень, очень внимательно.
Мальчишка был непростым для диковатого пленника – слишком уж умный и сообразительный. Сын владетеля племени – это почетно. Не почетно, когда сына владетеля племени, которому едва исполнилось семнадцать, как ерша, вылавливают из лесного озера, в котором после охоты ему вздумалось искупаться. Слишком близко от границ этой проклятой страны, опасно близко… Парня тут же раскусили и потащили к катам. Пленные по умолчанию должны были служить богам, потому что местные жители делать этого не рвались – больно уж у богов скверные характеры. Не успеешь опомниться – уже сожрали до белых костей.
Мальчишка невольно растер запястье – его ударили по руке чем-то вроде свинчатки, когда он схватился за лук там, на озере. Шрам неприятно ныл, но накрепко был затянут плотной тканью. Одна открытая капля крови в этом лесу, рядом с кровожадными божествами – и итог известен.
Ахтой, стараясь думать об отвлеченных или простых вещах, наводил порядок рядом с идолом. Он затирал багровые следы на светлом дереве. Убирал с постамента человеческие кости, преимущественно женские. А кое-где попадались и совсем маленькие косточки. Детские… Мальчишке было омерзительно, противно, гадко, но, чтобы выжить, придется смиряться. Он понимал, что, если выживет, тоже со временем станет катом и сможет сбежать, если его примут за смирившегося. А для этого нужно терпеть. Так и отец всегда говорил: «Ахтой, делай что должно, чтобы быть живу. Можно поймать другого кабана, можно убить другого медведя, можно выйти на бой с десятком шакалов, только что в этом проку, если это твой последний кабан, последний медведь и последний бой? Сохранять жизнь – не трусость, а смелость. Только себя не предавай, а остальное приложится». Мудрый он, отец. Так мальчишка и собирался поступить – сохранить себе жизнь любыми способами.
Он сидел спиной к идолу, в нескольких шагах от него, и рыхлил землю – земля перед божеством должна быть черной, чистой. Он уже успокоился, немного расслабился, привык и к скрипу деревьев, и к запаху крови, который постоянно раздражал ноздри, и к редкому, едва уловимому ветру, который приносил с собой другой, едва уловимый запах мертвой плоти и гнили. Ахтой даже построил план своего дальнейшего существования, собрался с духом и вроде бы окончательно успокоился, как…
Что-то твердое, теплое коснулось его лопаток. Раз, другой. А потом просто тяжело облокотилось на спину.
От страха закружилась голова, а в горле разлился привкус крови. «Не оборачивайся и сиди спокойно. Только не беги, не беги», – уговаривал он сам себя, пытаясь вдохнуть сквозь стиснутые от ужаса зубы.
Тяжесть на спине стала весомее, и мальчишка все-таки скосил глаза, не выдержав напряжения.
Идол стоял прямо за ним, равнодушно глядя на него янтарными живыми глазами. В спину мальчишки упирался деревянный круглый живот. От него исходило тепло. Постамент, на котором деревянная фигура стояла ранее, был пуст. Запах крови и хвои стал нестерпимым.
Мальчишка не заорал только потому, что как-то неожиданно из легких вышел весь воздух. Он собирался бежать от ужаса не разбирая дороги только потому, что обычные человеческие инстинкты были сильнее разума. «Спасайся! Убегай!» – билось в голове. Он попытался встать на ноги, отползая на четвереньках и мыча от ужаса, когда на грубом лице деревянного идола черной полоской прорезался рот.
– Невкусно, дрянь, – услышал мальчишка.
Убежать он просто не успел – потерял сознание от ужаса.
..Мальчишку нашли наутро, когда каты по своему обычаю пошли посмотреть, пережил ли пленник первую службу богам. Пережил – лежал, вжавшись в землю в нескольких шагах от теплыни, тряс головой, но вроде бы пришел в себя, когда его, скулящего от страха, вывели из Пади Богов. Каты были довольны – пусть смена подрастает, в этом году много новичков выжило – то ли боги стали разборчивее, то ли добыча кисловата.
– Что, еще один выжил? – прошамкал сухим беззубым ртом самый старый из катов, прищуривая недовольно полуслепые глаза.
– Выжил! Добрый знак! – сказал один из молодых жрецов, редкий доброволец, который вошел в круг жрецов по своему желанию.
– Добрый… Да не совсем. Как бы не привело к беде, – сморщился старик, от чего его черепашьи глубокие морщины стали еще заметнее. Молодой жрец покивал из вежливости. Он считал, что старый кат, как всегда, несет чушь, потерявшись в старческих болезнях. Ну какая беда? Боги и так довольствуются обрядом Приглашения, в котором едят досыта. А мелкие преступники и пленники – так, подкормка. Значит, и беспокоиться не о чем.
Да только вот старый кат слишком долго жил на свете, чтобы верить в убеждения молодежи о том, что «все будет хорошо». Он знал, что любые перемены, особенно в таком тонком деле, к хорошему не ведут.
Так и оказалось.