Татьяна Георгиева Россия

Верю в вас

Просмолённые зноем походных костров,

оглушённые свистом пуль,

верю в вас до отчаянной рези зрачков,

хрипоты, ломоты скул.

Всякий вдох – полынья, а шаг – верста,

небо цвета свинца и сажи.

Но священна взятая высота

и вовеки бессмертен павший.

Тьма свивает гнездовье внутри и вне.

Разве нам ничего не осталось,

как заделывать выбоины в броне,

сквозь которые хлещет усталость?

Нам не слышно отсюда, но в хлёстком пылу,

на сквозном острие атаки

видеть нужно усталому кораблю

луч, пронзающий сгустки мрака.

Полновесно зима встаёт на крыло

не живительна, не воспета.

Только верую, вскоре воскликнем светло:

Победа!

В меру счастья

Так срослось. Мы – от жертв отвыкшие.

Жалко мига, не то что жизни.

Отболевшая и поникшая,

добродетель наша эскизна.

Вместо истины ищем драмы,

разъедающей словно ржа,

забывая, где наше знамя

и куда его водружать.

Между тем молчаливо и пламенно

возрастает «Бессмертный полк»,

с каждым днём обнажая знание:

мы живём и вдыхаем в долг.

Не имеем ни сердца апостольского,

ни пророческого ума.

В искажённой душевной плоскости

перемешаны свет и тьма.

Но возможно ль брести по-прежнему,

стыть, цепляться за миражи,

если кто-то в дыму и скрежете

жизнь рассветную положил?

Да, мои постулаты ветхие,

но глубины и броды пути,

бури горькие и безветрия

истончаются в кротком «прости».

Будем светлыми, станем сильными

в меру счастья, что нам дано.

Между матерью и Россиею

твёрдо выведем знак «равно».

Смоем фальшь и налёт завистливый,

как бесстыдный несвежий грим.

В душу всмотримся зорко, истово…

Только так победим.

Светлой памяти Дарьи Дугиной

Папа, знаешь, почти не было больно мне.

И страха не было, лишь крайняя немота.

Папа, я и при жизни чувствовала себя воином,

а теперь я в воинстве Самого Христа.

Папа, я входила в города пылающие,

я тогда уже понимала, насколько черны враги.

Папа, пожалуйста, не казни себя, я лёгкая,

я мерцающая,

я храню и благословляю твои шаги.

Папа, спасибо, ты из меня воспитал философа,

научил меня вере и стойкости в пору духовных бурь.

Если бы промотать тот день, как плёнку кинематографа,

я бы оставила всё как есть, без поправок и без купюр.

Папа, ни один дар от Бога не усваивается без подвига,

я открою тебе: мы стоим на пути к высочайшему рубежу!

Эта победа выстрадана, и она будет долгая,

но она случится, папа.

Я прослежу.

Преодоление

Эта война не нужна никому из нас, не сотрясайте воздух.

Каждому будет по вере его и по сердцу вдосталь.

Глупость вечна, как насморк, а воля и доблесть

есть не отсутствие страха – преодоление.

Они возникают после.

Всё существо моё против крови лично и даже вселенски.

У меня пожилая мама, жена, два малолетних сына.

Если завтрашний день запустится с текста повестки,

мне будет нужен немалый запас решимости, чтобы их покинуть.

Пускаться в бега постыдно, поэтому вещи собрал по списку,

пошёл учиться стрелять, в руке прибавилось веса.

Ещё я встречался с теми, кто вышел из пасти риска,

дабы в общих чертах представить, о чём будет эта пьеса.

Я знаю из опыта: путь восходящих ступеней —

это не славное шествие, а череда поражений.

Чтобы достигнуть вершины, то без стонов и саможалений

надо упрямо вставать после каждого из падений.

И если я верю в Него и сказано ясно,

что даже волос с моей головы не падёт без Его веленья,

то как я могу сомневаться в верности направления

и измерять, насколько мне будет огненно и опасно?

Никто раньше срока не переступит грани,

поэтому – строй сомкнуть, не дёргаться бестолково.

Неизменяем Бог. Он днесь и вовеки с нами.

Воспрянем же духом, братья, и будем готовы.

Рядом

Когда преисполнена всякая мера стужи

и снежная прыть сродни одичалой пляске,

пингвины становятся рядом. Кучнее, туже.

Спиною к морозному крошеву, ветра лязгу.

Самые тёплые, двигаясь из середины круга,

меняются с теми, кто вымерз по самые крылья.

Их неуклюжий танец замедлится, лишь обмелеет вьюга,

как только холод устанет вколачивать ярые клинья.

Тогда чёрно-белые птицы расправят мёрзлые спины

и выдохнут истово в неизмеримой минуте.

Грея друг друга, бурю смиряют пингвины.

Жаль, что об этом сейчас забывают люди.

Время мужества

А составы тянутся цепью на поле брани,

и оттуда чуть меньше числом – в Небесный Град.

Мы стоим на перроне с огромным скарбом ненужных знаний,

пороков и оправданий.

Господи, в моей затворённой гортани

бездна звуков, но я не могу кричать…

Наступает время мужества и молитвы,

я прошу: укрепи её, вознеси.

Мне сказали два человека из жерла битвы:

доживает граница считаные часы.

Неприметен камень краеугольный —

без него вскипает пылью, обрушивается стена.

Нам, внезапно поднявшимся на колокольню,

открывается истинная война

и её причины, и бездорожье,

и неистовая глухота,

если взглянуть друг в друга глазами Христа

или из самого сердца, что часто одно и то же…

Высокой синью…

Перепутаны наши жизни,

мы не слышим своих имён.

На какой же прощальной тризне

колокольный родится звон?..

В нём взметнётся высокой синью

голос памяти и земли.

И живые глаза России

в душу глянут твою… Молись!

Утро

Пишется вся жизнь беглою

строчкою сразу начисто.

Я не могу быть светлою —

смыслы от сердца прячутся.

Колокол бьёт к заутрене,

в нём каждый отзвук выстрадан.

Мне бы стать сильной внутренне —

тонкой свечой не выстоять.

Бог мой, в Твоё смирение

мне бы всмотреться пристальней!

В строгости песнопения

зиждется дух поистине.

Я же на стылой пристани

ропота и сомнения.

Звёзд вереницей бледною

утро вольётся в окна мне…

Колокол бьёт к заутрене.

Мне бы стать сильной внутренне

и непременно светлою!..

Загрузка...