– Слышишь, Гроз, а ты ведь из шахтерской семьи? – спросил как-то Димка.
– Да, – не очень охотно ответил гранатометчик.
Они вместе заступили в суточный наряд по охране мехпарка. Кстати, по сравнению со штабом или с КПП – райское местечко! От начальства далеко – это не на проходной стоять и не при штабе вскакивать и козырять отцам-командирам. А после отбоя и вовсе в мехпарке тихо и спокойно: боксы с техникой опечатаны, фонари со скрипом качаются на ветру. Беспородная дворняжка Гильза вместе с выводком щенят греется в конуре. В общем, обстановка сама располагает к философской беседе.
– Да, батя шахтером был, горнорабочий очистного забоя, а мама – ламповщицей. Есть такая женская профессия на шахте, ламповщицы выдают горнякам перед рабочей сменой головные светильники, те самые «коногонки», которые крепятся на каску. И самоспасатели – аварийные дыхательные устройства замкнутого цикла, которые носят с собой под землей абсолютно все, – пояснил гранатометчик.
– А ты в шахте был?
– Да, нас водили на экскурсию в 10-м классе, как раз на добычной участок, где батя работал.
– Интересно, наверное…
– Да, интересно. Когда мы все, школьники, зашли в клеть вместе с начальником участка и учительницей биологии, спуск начался очень быстро. Прозвучал предупредительный звонок, и мы рухнули вниз! Помню перед клетью в непроглядной тьме под лучом «коногонки» на каске мелькали массивные металлические балки, вниз уходили трубы различного диаметра… Но мы опускались не просто в вентиляционный ствол шахты. Как рассказала нам потом биологичка, мы пронеслись вниз сквозь сотни миллионов лет эволюции! Кайнозойский геологический период – приблизительно 20 миллионов лет назад: тогда здесь властвовали мамонты и саблезубые тигры. Меловой период мезозойской эры – период великого вымирания динозавров, гигантских рептилий, которые правили землей около 120 миллионов лет. Но мы спустились еще ниже. Во времена, когда первые позвоночные земноводные только, неуклюже переваливаясь, вышли на сушу. Тогда во влажных лесах из гигантских хвощей и папоротников летали гигантские стрекозы с размахом крыльев более метра… Именно этот период в истории планеты Земля и называется каменноугольным – приблизительно 300–350 миллионов лет тому назад. Почему он так назван, вероятно, объяснять не нужно…
– Интересно! – восхитился Димка. – А что в шахте самое удивительное тебе запомнилось?
– Сверчки, – коротко ответил гранатометчик.
– Не понял… – недоверчиво протянул напарник.
– Вот и я сначала не понял, думал, все – слуховая галлюцинация! Мало ли, перепад давления, глубина отнюдь не маленькая, около километра… Но в шахте, среди нагромождения металлоконструкций, трубопроводов и кабелей, рядом с вагонетками, в темноте, рассеиваемой только светом «коногонок», пели сверчки! Начальник участка, который спустился с нами, пояснил, что сверчки приезжают сюда вместе с лесом для крепи угольной лавы, вот и поют.
– Охренеть – санаторий «Хвойная роща»! – Димка хоть и вырос в интеллигентной семье, но общение в десанте особого выбора выражений не предполагает.
– Вот именно, – кивнул Трошин.
– Ну и как там вообще? Каково это – работать в шахте? – продолжал допытываться Димка.
– Тяжело. Я ведь и в очистном забое тогда впервые побывал – это там, где комбайн непосредственно вгрызается в угольный пласт. И весь этот забой, все 250 метров его длины я прополз. Ведь там нельзя даже сидеть нормально. Представь, что ты залез под кровать и там работаешь шесть часов подряд. Так вот в лаве, где добывают уголь, места гораздо меньше, чем под кроватью!.. Но дело не только в этом. Знаешь, сравнение шахты с подземным городом довольно избитое. Важно другое: для работы под землей от горняков требуется не только физическая сила, выносливость, трудовая смекалка, но и глубочайшие технические знания вместе с огромным опытом эксплуатации сложнейших механизмов. По сути дела, без всех этих приводов, электрических, гидравлических и прочих машин не то что работа – просто нахождение в шахте, а тем более на глубине более километра, просто невозможна. Ошибаются те, кто представляет шахтеров грубыми и даже ограниченными. Да, труд горняков – совсем не парадный, он далек от сверкающего паркета и интеллигентной утонченности. Но здесь сама жизнь заставляет учиться каждый день. Учитывать множество факторов геологии, разных инженерно-технических дисциплин. Опыт здесь – в тесноте и первородном мраке горных выработок нарабатывается потом, и не только… Именно поэтому горняки как никто другой знают себе цену.
Димка, замолчав, потрясенно слушал рассказ Трошина. А Юру, как говорится, несло.
– Ты наверняка знаешь, Дима, что уголь и алмаз – это одно и то же. Только алмаз как бы спрессован давлением земных пластов до абсолютной твердости. Так в горных выработках трансформируется и сама суть человека. Путь лица шахтеров черны от угольной пыли, но их сердца – это сверкающие алмазы самого высшего сорта!
– А горнорабочий очистного забоя – это ГРОЗ сокращенно? – догадался Дима.
– Да, у меня батя ГРОЗом в угольном забое работал. Их еще сами шахтеры метко и с юмором прозывают «четвероногими» или «горбатыми». Шахтеры шутят, если ГРОЗу, проработавшему несколько лет в лаве высотой меньше метра, необходимо на поверхности перекидать кучу угля, например, он становится на колени и орудует лопатой именно в этом положении. А некоторые ГРОЗы даже огород вскапывают, стоя на коленях!
– В самом деле, а почему так? – заинтересовался Дима.
– С колен, как говорят опытные горняки – а иных в ГРОЗы не берут, можно очень быстро вскочить и выбраться из лавы при особых случаях. Сидя на заднице, так не среагируешь, – объяснил гранатометчик. – Но все же эта подземная профессия – одна из самых уважаемых в шахтерской среде. Ведь ГРОЗ, можно сказать, кормилец, непосредственно добывающий уголь в очистном забое.
Напарники немного помолчали, негромко шипела рация на столе, в чашках исходил паром крепкий и сладкий горячий чай. Собака Гильза со щенятами грелись в своей конуре. Чернильно-черное морозное небо переливалось яркими, словно бриллианты, звездами, сплетающимися в причудливый узор созвездий. Хоть астрономию изучай! Снег лежал на крышах боксов для техники пушистым белым покрывалом.
– Вот так и жили… Неплохо жили, как раз закончились эти проклятые «лихие девяностые». Металлургия, а вместе с ней и угольные шахты Донбасса постепенно развивались.
– А что потом?
– А потом началась война, и моего отца убили украинские националисты.
Война ворвалась в жизнь людей Донбасса отнюдь не внезапно. С января смотрели по телевизору, как беснуется в центре Киева толпа украинских националистов. Как чубатые выродки жгут «коктейлями Молотова» украинских милиционеров и спецназовцев «Беркута». Весной уже началось вооруженное противостояние в Славянске, опоясались баррикадами областные госадминистрации в Донецке, Луганске, Харькове. Сначала с украинскими подразделениями – не с отмороженными националистами, даже воевать пытались по-джентльменски… А потом уже заварилась кровавая каша: Саур-Могила, Донецкий аэропорт, Харцызск, Иловайск, Еленовка…
Отец сидел перед телевизором и тихо матерился перед телевизором, наливаясь черной решимостью и злостью. А на экране охреневшие в край от безнаказанности украинские националистические ублюдки в форме образца НАТО уже перешли от угроз к открытому террору населения Донбасса. Мама в последнее время ходила по дому испуганной мышкой, предчувствуя близкую беду.
В один из дней он молча поднялся с дивана, выключил телевизор и пошел одеваться.
– Не пущу, – тихо, но со страшной решимостью сказала мама.
– Отойди, Света… Я должен остановить их. Не один, мы с мужиками с шахты уже договорились – создадим свою добровольческую роту. В армии все служили, те, кто постарше, еще при Союзе… Созвонились с нужными людьми, они нам «железо» достанут. Все нормально будет: прогоним эту бандеровскую мразоту с нашей земли и заживем, как прежде. Все будет хорошо.
Шахтер – один из тысячи таких же настоящих мужчин, обнял сына-старшеклассника, поцеловал жену и вышел за порог. Навстречу необъявленной, но уже свершившейся по черной воле Киева гражданской войне.
Мать Юры проводила мужа с сухими глазами, а когда мелькнула его широкая спина у калитки, разрыдалась, давясь горькими слезами… Так в Донбассе и уходили в бой: целыми бригадами, цехами, производственными участками. Крепкие мужчины – металлурги и шахтеры – становой хребет промышленности, они привыкли к каждодневному риску в своем тяжелом труде. И войну восприняли как тяжелую, грязную, кровавую и опасную работу, которую, тем не менее, за них никто не сделает. Они воевали с тем страшным упорством и расчетливостью, которая пугала их врагов. Ну что, националисты, хотели «москаляку на гіляку»?!! Теперь сами не говорите: «А нас за що?!».
Отец Юры погиб примерно через месяц боев. Сослуживцы позднее рассказали, как это произошло.
На их блокпост выходила бронегруппа «Правого сектора»[3]. Отцу Юры Трошина, как отслужившему в армии, отдали реактивный противотанковый гранатомет РПГ-7 и три кумулятивных заряда к нему, больше не было. Он успел сжечь два бронетранспортера бандеровцев, прежде чем его позицию накрыли ответным огнем…
Сослуживец передал – теперь уже вдове – Георгиевский крест и немного денег. Сказал, когда будут похороны. Тогда скорбные шествия и новые могилы появлялись в ДНР и ЛНР чуть ли не каждый день. Бросая пригоршню сухой земли на крышку отцовского гроба, Юра Трошин поклялся довершить дело отца – освободить родной Донбасс от бандеровской мрази, посягнувшей на самое святое.
Зимой 2014 года в их с мамой дом попал украинский снаряд. Им самим повезло – во время обстрела прятались в подвале. Обычная история для Донбасса… Весной 2015-го Юра Трошин окончил школу – друзья и знакомые вместе с волонтерами помогали с переездом в Россию.
В большой стране было поначалу трудно. Пришлось столкнуться с откровенной тупостью и косностью чиновников, но были и те русские, которые искренне переживали за переселенцев из Донбасса. Среди них были и те же чиновники, и коммерсанты, и простые русские люди. Вот их стараниями Трошины и получили свой угол, крышу над головой, положенные по закону социальные выплаты. Мама устроилась на работу диспетчером в троллейбусное депо. Лишняя копейка позволяла более-менее сводить концы с концами.
– Мама, я ухожу в армию, – тихо, но твердо заявил Юра. – Я отцу поклялся.
Мать ничего не ответила, не заплакала, не запричитала. Только молча перекрестила и поцеловала в лоб рано повзрослевшего от нужды и войны сына.
Потом – военкомат, медкомиссия, распределение, десантная учебка, первый прыжок с парашютом, совершенный еще до присяги. Сама присяга, на которую мама приехала с Георгиевским крестом отца на жакете.
Так Юра Трошин стал гранатометчиком с позывным Гроз. Когда за ним уже в гвардейской десантно-штурмовой бригаде закрепили вместо высокоточного и самого современного оружия десантный вариант простого, но надежного РПГ-7, молодой десантник воспринял это как знак судьбы. Будто бы отец сам из рук в руки передал сыну гранатомет, с которым пошел в свой последний бой – погиб, но не сдался.