– Алекс! Алекс, я так больше не могу! – Тонкие крылья ее точеного носика, за который он выложил безумные бабки, нервно затрепетали. – Так больше продолжаться не может!
– Как так?
Он глубоко и с удовольствием затянулся и выпустил дым прямо в ее сторону. Нарочно. Чтобы она, наглотавшись дыма, поперхнулась, наконец, своими претензиями и перестала называть его Алексом.
Ага, не тут-то было. Она даже не заметила. Просто чуть отползла в сторону, чтобы лучше видеть его лицо, – как большая гладкая ящерица светло-шоколадного цвета. Уставилась на него карими своими глазищами. Прямо в его переносицу уставилась, хотя прекрасно знала, как это его нервирует.
– Алекс, – протянула она, разгоняя дым рукой, потому что он снова им занавесился, – что ты молчишь?
– Что я должен сказать, малыш?
Честно? Ему вообще сейчас не хотелось говорить. После бешеного часового секса он был сыт и расслаблен. Не хотелось не то что отвечать на ее вопросы – лень было даже моргать. Он бы с удовольствием сейчас прикрыл глаза и подремал с полчасика, а потом бы занялся делами.
Но эта чертова баба сводила его с ума не только в постели. Она уже полгода вытрясала из него душу, требуя, чтобы он развелся с женой. Поначалу его это забавляло, потом раздражало и приводило в бешенство. Теперь стало просто скучно.
Он бы давно избавился от этой девки, если бы не определенные удобства, с ней связанные. Плюс он много вложил в эти лицо, грудь, фигуру и ноги, чтобы позволить кому-то после себя пользоваться всем этим добром.
– Когда, Алекс? Когда ты с ней разведешься?
Она еще сдвинулась на кровати и чуть приподнялась. Тяжелая грудь, стоившая много больше ее точеного носика, колыхнулась, уперлась сосками в шелковую простыню. Хватит его еще на один раз или нет? Он засмотрелся, отвлекся и совсем пропустил ее следующие слова. Эхом догнало имя Стаса Бушина, его приятеля.
– Что ты только что сказала, детка?
Он повернулся на бок и глянул на ее рот с интересом. В меру пухлый, в меру сочный. Именно тот самый рот, какой он лично одобрил, когда явился с ней на прием к пластическому хирургу.
– Я сказала, что Стас Бушин, – кончик ее языка прошелся по силикону, обтянутому тонкой родной плотью губ, – разводится с женой и съезжается с Жанной.
– Да ладно! – Он недоверчиво хохотнул и тронул большим пальцем ее нижнюю губу, чуть ее комкая. – Не верю.
– Алекс, да погоди! – взвизгнула она и вскочила с кровати. – Я с тобой о серьезных вещах, а ты…
Она встала возле кровати, нервно переступая ногами, кусая губы и подергивая плечами, чтобы грудь соблазнительно колыхалась. Он засмотрелся, потом задумался.
Метр семьдесят девять отретушированного пластикой шикарного тела. Высокие скулы, пухлый рот, новый носик, ни единой складки на лице и шее. Все безупречно.
Но что же, мать твою, так скучно? От ее требований, от пустой болтовни или от мысли, что в ней нет ничего настоящего? В том числе, кстати, и мозгов. Их у нее, как он полагал, вообще нет, и это уже никакой хирург не исправит.
– Я тут подумал, – и грудь его дрогнула от еле сдерживаемого смеха, – подумал, детка, что наши с тобой дети могут родиться с твоим носом! Представляешь? Ты еще помнишь свой родной нос? Он же у тебя уточкой! Представляешь пацана с такой пипкой на лице? Вот умора, да?
И он заржал. Громко, с удовольствием. Его девушка, которой было слегка за двадцать пять и которая вполне могла быть его дочерью, оцепенела. Она даже рот приоткрыла, мысленно повторяя его слова. А потом рассвирепела.
– Ты! – прошипела она. – Ты сволочь, Алекс! Дети? Детей хочешь? А чего же твоя толстозадая женушка их тебе не нарожала, а?
Она так сильно орала и так сильно открывала рот, выплескивая на него обиду, что он даже перепугался. А ну как губки лопнут, и силикон потечет прямо по подбородку? Прямо на ее силиконовую грудь, которая нервно подергивалась сейчас прямо перед его глазами.
Он знал, что будет дальше. В какой-то момент ему надоест ее слушать, он рявкнет, может даже, засадит ей по щеке. Она забьется в угол и зарыдает. И так и просидит там бог знает сколько, поскуливая. Он однажды специально засекал: Вероника прорыдала без остановки полтора часа. У него даже виски заломило от ее воя.
Скучища.
И вот зачем ему все это? Секс с Вероникой хорош, конечно, кто спорит, но не слишком ли дорого он платит? Во всех смыслах. Разве он не устал от этой девки, которая всеми правдами и неправдами собирается дотащить его до алтаря? Устал, давно устал.
Даже Симка, его верная жена и подруга, с которой они прожили двадцать лет, не выдержала и ушла от него пару месяцев назад. Сказала, что он ей надоел вместе с его перекачанной силиконом шалавой. Так и сказала. Врала, конечно, наполовину.
Нет, надоесть он, может, ей и надоел. Он ведь не особо прятался с Вероникой, таскался с ней по всяким людным местам и важным мероприятиям. Симе об этом, конечно же, было известно. Но это не вся правда. А вся заключалась в том, что Сима, его верная жена и подруга, влюбилась. Так бывает, да. И ушла от мужа к своему возлюбленному, и улетели они куда-то в теплые страны на ПМЖ, и велели их не искать и не беспокоить.
А ему что? Ему, честно, даже обидно не было. Отпустил. Само собой, никаких великодушных жестов в виде солидного денежного выходного пособия. Решила уйти к любимому – уходи, в чем пришла, никаких тебе золотых парашютов, дорогая. Она и ушла с небольшим чемоданчиком.
Об этом мало кто знал, кстати. Пару человек из его окружения – водитель и охранник, Симкина родня. И все, даже Стас Бушин не знал. Он бы тут же растрепал своей шалаве Жанке, а та – Веронике. И тогда только держись, Гнедых Александр Геннадьевич, покоя тебе не будет. Будет мозг выедать после каждого оргазма эта красота, слепленная вся сплошь на его бабки.
– Ты ответь мне, ответь! – никак не унималась Вероника и нервно выплясывала перед кроватью в чем мать родила. – Ответь, Алекс, сколько мне еще ждать? Я устала!
На последнем слоге ее голос взвился так высоко и зазвучал до того фальшиво и неприятно, что внутри у него что-то лопнуло. Какая-то долго сдерживаемая пружина сорвалась с крепежей и пошла раскручиваться с угрожающим повизгиванием.
– А ну заткнись, Вероничка.
Голос его прозвучал тихо и страшно. Он точно знал, что, когда он так говорит, его все боятся. Даже верная Симка, которая прошла с ним огонь, воду и медные трубы и которая могла пойти с ним врукопашную, затихала, когда он начинал так говорить.
– Как будто гремучая змея по траве ползет, Сашка! – признавалась она и боязливо дергала плечами. – Страшный ты все же человек, Сашка!..
Вероника захлебнулась гневом, как кипятком. Застыла с покрасневшим мгновенно лицом, глазки вытаращила, пухлые губки плотно сжала.
– В общем, так, Вероничка…
Саша скинул с себя теплое воздушное одеяло, затянутое в дорогой шелк. Свесил с кровати сначала одну ногу, потом другую, одним движением поднялся с кровати и застыл – голый, сильный, по-мужски красивый. Только невероятно холодный сейчас и опасный, это даже она понимала.
– Саша, ты чего? – Она неуверенно улыбнулась. – Прости меня. Сама не знаю, что я так разошлась. Жанка, наверное, подогрела. Все хвасталась и хвасталась с утра, весь мозг мне проела.
– Я сказал, заткнись, – так же тихо повторил он и сощурил глаза. Еще один страшный признак, стоивший многим здоровья.
– Ага, – качнула она головой, – я заткнусь. А что делать, Саш, после того как заткнусь?
– Собираться и валить, Вероничка.
Он взглядом прошелся по ее вещам, разбросанным по спальне. Он сам их разбросал каких-то пару часов назад: любил неистовство в прелюдии. Неистовство и даже грубость.
– Валить? – Она недоуменно поморгала, кивнула согласно. – Поняла, валить. А потом? Потом, Алекс?
– Я много раз просил тебя не называть меня Алексом, – почти ласково проговорил он и сделал неуверенный шаг в ее сторону. – Я ведь просил, Вероничка.
Видимо, дошло. Поняла своим куриным мозгом. Бросилась собирать вещи. Хватала с ковра трусы, чулки, платье, а сама опасливо на него косилась. И правильно делала. Спиной к нему в такую минуту поворачиваться не стоило. Никогда.
– Значит, все, да? – заорала она от входной двери. Уже открыла ее, чтобы успеть удрать, если что-то пойдет не так. – Все?
– Да, – ответил он, не повышая голоса.
Но она услышала. Громко всхлипнула.
– Психопат!
И хлопнула дверью.
Догонять он не стал.
Во-первых, голый. Был бы на своей загородной даче, а не в многоквартирном доме, может, и бросился бы за ней. Поймал бы за космы и повозил по земле как следует, чтобы неповадно было пасть открывать. Но здесь так распускаться нельзя. Жилье элитное, престижный район. Многоэтажку населяют не простые смертные. В какую дверь ни пни – всюду чин, да какой.
Потому и сдержался, не бросился догонять нахалку. Но это не означало, что он ее простил. Наказание последует. Пока он не знает какое, но придумает что-нибудь.
Саша зажмурился и глубоко подышал с минуту. Обычно это помогало справиться с бешенством, разрывающим грудь, но сейчас помогло не очень. Что-то все равно теснилось внутри, нарастало, требовало выхода. Он точно знал, что не в Вероничке дело, что-то было еще. Что он упустил? Попробовал вспомнить последние события, мысленно отматывая день за днем всю неделю. Да нет, вроде все в порядке. И в бизнесе, и с друзьями. Что тогда? Чего его так ломает?
Может, он просто стареет? Теперь что, так и будет – его запросто сможет вывести из себя любая пустоголовая девка? И не просто вывести из себя, а довести до того страшного состояния, в котором он способен…
– Да пошло оно все, – буркнул Саша и двинулся в ванную.
Долго стоял под душем. Потом попытался побриться перед чертовым зеркалом, которое снова запотело. Он его трет полотенцем, а оно все равно мокрое! Что за вытяжку ему сделали в ванной, уроды!
Он еле остановил собственный кулак, который летел в самую середину проклятого зеркала. Тут же уставился в него с недоумением. Нет, что-то все же было не так. Что-то заставляло его психовать. Это нездоровый признак. Нехороший.
Он надел шелковый длинный халат – ткань липла к плохо вытертому телу. Попытался натянуть резиновые шлепки, но все попадал мимо пальцев. Плюнул и пошел босой.
Заглянул в кухню, где запросто поместился бы первый «А», в котором его Сима много лет назад начинала свою педагогическую деятельность. И чего вдруг вспомнил? Он недоуменно огляделся.
Надо же, первый «А». Сколько лет прошло! Все те первоклашки выросли давно, может, кого и в живых нет. И Симы самой у него нет. Уехала Сима, сбежала с любовником. А он отпустил, безропотно, как лох какой-нибудь. Надо было наказать ее хахаля. Хотя бы пару пальцев на левой руке сломать. А он отпустил, рогоносец чертов.
– Твою мать! – выругался Александр и поддел босой ногой попавшуюся на пути тяжелую модную табуретку.
И тут же взревел – от боли потемнело в глазах. Доковылял до дивана под окном, завалился на него. Подтянул ногу и минут пять массировал ушибленные пальцы. Не ругал себя за беспечность, нет. Его ушиб был следствием. Следствием странного состояния, которое однажды появившийся у него психоаналитик назвал состоянием зарождающейся агрессии. Неконтролируемой беспричинной агрессии.
– Санек, может, ты просто психопат? – потешалась тогда Симка. – Самый обыкновенный психопат и бандит?
– Может быть, – ответил он ей с осторожным смешком. – Но и этому должно быть объяснение. Я же мальчик из хорошей семьи. В этой среде такими просто так не становятся.
Как же давно это было! И психоаналитик этот дурацкий, которого он чуть не прибил за то, что тот умничал без меры и деньги с него тянул. И Симка, которую он ни разу в жизни пальцем не тронул. А стоило бы. Боялась бы его, как все, – глядишь, и не улетела бы с любовником в теплые страны. Продолжала бы жить с ним, наставлять, заботиться и за него бояться.
Это сейчас он немного притих, а раньше всегда ходил по краю. Невзирая на блестящее образование и хорошие манеры, он, Гнедых Александр Геннадьевич, все время ходил по краю.
Где-то в недрах его огромной квартиры, занимавшей весь четвертый этаж третьего подъезда, зазвонил мобильный. Наверняка в спальне. Доковыляет, нет? Успеет, пока на том конце не устанут ждать?
Успел. Звонил Стас Бушин – друг с пеленок, партнер по бизнесу, родной брат по пониманию жизни.
– С Вероничкой, что ли, кувыркаешься? Чего так долго не отвечал?
Сашка сразу насторожился. Вот такой тихий голос и деланое безразличие у Стаса всегда предвещали грозу.
– А тебе чего?
Он вернулся в кухню и полез в холодильник – чего-нибудь пожрать. После секса с Вероничкой он мог барана сожрать целиком и все было бы мало.
– Да так, воскресенье. Дай, думаю, позвоню.
– Позвонил?
– Вроде как.
– Пошел тогда к черту, – беззлобно сказал Сашка и вытащил вареную телятину, завернутую в фольгу.
Швырнул ее на разделочную доску. Зажал телефон между плечом и щекой и зашуршал блестящей упаковкой. Тут же оторвал кусок холодного нежного мяса и сунул в рот.
– Жрешь, что ли? – спросил Стас снова лениво и безразлично.
– И что? Жру! – пробубнил Сашка с набитым ртом.
– Понятно. Значит, свидание с Вероничкой удалось. – Он хихикнул. – А чего тогда выгнал ее, дружище? Если все шоколадно, а?
– О как. Уже настучала.
– А то. Она до первого этажа не доехала, уже Жанке звонила. – Стас посмеивался после каждого слова. – Рыдала. Обзывала тебя, между прочим.
– За это она еще ответит, – пообещал Сашка. Отрывал мясо пальцами и отправлял в рот кусок за куском.
Зачем, спрашивается? Ножи стояли перед ним, целый ряд сверкающих ручками ножей. А он рвал мясо пальцами и получал от этого кайф. Нет, точно с ним что-то не так.
– Не сомневаюсь, что ответит, – посерьезнел друг. – Прости одну дуру, вторая на шею тут же сядет. Правильно я говорю?
Сашка замер. Это что еще такое? Он на что намекает? На то, что он Симку отпустил без боя? Так голой отпустил, без копейки! Пусть, мать их, любовью завтракают и ужинают в своих теплых странах!
Но Стас-то откуда узнал?
– А ты думал, я не знаю?
В голосе друга послышалась обида.
– Откуда узнал?
Гнедых сощурился, попытался представить Симу, мило треплющуюся со Стасом и выбалтывающую ему свои женские секреты. Быть такого не могло. Эти двое друг друга, мягко говоря, недолюбливали.
Кто еще? Охранники? Водитель?
Тоже вряд ли. Ребята дорожат и работой, и здоровьем, против босса не пойдут. Родня Симы? Скорее всего.
– Не гадай, не гадай, дружище, – фыркнул Стас прямо в ухо. – Информация просочилась со стороны возлюбленного твоей Симули.
Имя бывшей жены друга Стас произнес с зубовным скрипом.
– Тебе, что ли, рассказал ее возлюбленный? – недоверчиво хмыкнул Гнедых. Доел мясо, потянулся за бумажным полотенцем.
– Не мне. Своей сестре. Та своей подруге, подруга еще одной подруге. Так вот инфа и докатилась до меня. Странно, брат.
– Что? Что тебе об этом не рассказал?
– Да нет, здесь все как раз понятно. Я мог сболтнуть Жанке, та непременно доложила бы Веронике. А она и так тебе весь мозг выела!
Все-таки как они друг друга чувствуют, а! Просто близнецы! Может, агрессия, проснувшаяся в нем, – следствие какой-то неразберихи в душе у Стаса? С чего он тогда разговор какой-то левый завел?
Что-то не так. Что-то точно не так.
– Так что странного-то, Стас?
– А то, что ты этого художника запросто так простил и отпустил. Я, конечно, все понимаю: ты человек на виду, цивилизованный, давно уже ничем таким не занимаешься. Но понимаешь, брат…
– Давай договаривай! – Сашка выхватил из шкафа початую бутылку виски и снова завалился на длинный широкий диван. – Братва не поймет, это ты хочешь сказать?
– Кодекс чести, брат! Его ведь никто не отменял, понимаешь? Если ты позволил какому-то лоху увести у тебя жену, так ведь у тебя можно и бизнес отнять, так?
– Не так. Это разные вещи.
Сделал глоток, обжег, опалил каждый нерв. Вдруг Сашка понял, что Стас прав, то, как он поступил с Симой и ее хахалем, – это слабость. Он точно стареет.
– Уважаемые люди не поняли бы, отпусти ты голубков безнаказанными, – закончил со вздохом друг.
– Та-ак. Это что значит? – Следующий глоток пошел веселее, он даже позволил себе рассмеяться. – Ты что натворил, гад? Отравил возлюбленным медовый месяц? Ты что, Симу?..
– Нет, Симу не посмел, – перебил Стас. – Твоя жена, даже бывшая, – это святое. А вот художнику персты да, слегка попортил, друг. Теперь он долго не сможет свои картинки художничать.
– Картины пишут, Стас, а не художничают. На какой руке, говоришь, пальцы поломал?
– На правой, конечно.
– Блин, а я на левой хотел, – признался Сашка.
Они ржали минут пять без остановки. Потом, когда уже виски оставалось на самом дне, он спохватился.
– Слушай, а ты ведь не из-за этого мне звонил, дружище. Что тебя так завело?
– С чего ты решил? – пробормотал Стас.
– Так бешусь не пойми чего уже час, не меньше. Не из-за Веронички, это точно.
– Нашел причину, – фыркнул Стас.
– Вот-вот, я о том же. А что-то кипит в груди, не пойму. Знаешь, я чуть зеркало в ванной не разбил.
– Зеркало за что?
– А запотело!
– А, это причина.
И вдруг спросил совершенно не уместную, на его, Сашкин, взгляд, штуку.
– Чего? – не понял он вопрос.
– Ты помнишь девчонку глазастенькую такую, с косичками, из первого «А» твоей Симки?
– Очумел, дружище?
Гнедых поставил на пол у диванной ножки почти опустевшую бутылку, вытаращился на дверной проем.
Какая девчонка? Из первого «А», в котором начинала работать его бывшая жена? Да это когда было! Он ту девчонку, которая без трусов от него час назад сбежала, почти не помнит. А тут первоклашка, которой теперь сколько? Правильно, двадцать семь лет. Так откуда, спрашивается?
– Ты обкурился, что ли, Стас?
– Знаешь, что не употребляю, – не обиделся друг. – А девчонку ты не забыл. Просто не думал о ней.
– А зачем мне? Ты скажи зачем, может, и вспомню.
– Красивая такая девочка. – Стас его как будто не слышал. – На первой парте перед учительницей твоей сидела всегда. Глаза здоровые, зеленые, как у ведьмы. Косы длинные, толстые. Смышленая такая девчонка была. Сразу сообразила, что ты муж училки. Все время тебе улыбалась и приглашала войти, когда ты в класс врывался.
Стоп.
В голове как будто лампочка взорвалась. Но не от виски, точно нет. Он вдруг мгновенно, как от вспышки, вспомнил события тех давних лет.
Вот он берет девочку на руки, сажает на колени, а Стас их фотографирует. Фотография вышла очень удачной. Сима грустно пошутила тогда, что он был бы хорошим отцом этой девочке, если бы она стала их родной дочерью. Потом, уже через пару четвертей, когда выяснилось, что у Симы не может быть детей, она не раз со слезами восклицала, что, если бы у Оленьки не было родителей, они бы могли ее удочерить.
– Оля! – крикнул он в трубку. – Ее звали Оля!
– Точно, – хмыкнул друг, – Оля Волгина. Умница-красавица, могла бы окончить школу с золотой медалью.
– А чего не окончила?
– Мать у нее умерла, когда ей пятнадцать было.
– А ты чего эту Олю вспомнил, а? Решил меня укорить, что не удочерил, когда осиротела?
– Так не осиротела она, брат. Бабка у нее была. И отец. – Отвратительным голосом Стас все это проговорил. – Никто бы тебе девочку не отдал, тем более папаша. Он хотя и не принимал активного участия в жизни дочери и не афишировал их родство, ничего бы тебе сделать не позволил. Хотя сам появился в жизни дочери, когда той уже четвертак стукнул.
– И?
В груди у Сашки снова закипал гнев. Заворочался там, заныл, заставил больно покусывать губы.
– Папаша никогда не упускал ее из виду, так говорят. Контролировал каждый ее шаг. А она, прикинь, об этом даже не знала.
– И что дальше? Конец у твоей замечательной истории будет?
Он сощурился, разозлился. Ясно, что финал, самый отвратительный финал, в предчувствии которого у него и ныла душа, еще впереди. И Стас не то чтобы его смакует, он просто не знает, как сказать. Потому что как пить дать это проблемный финал.
А проблем они не любили. Ни он, ни Стас.
– А конец такой, брат. Девочка, понимаешь, снова осиротела, полгода как. Теперь уже ни матери, ни бабки, ни отца. Так что можешь смело ее удочерять.
– Чокнулся, что ли? – Гнедых попытался грязно пошутить, потом выдохнул: – Не стану я никого удочерять, брат.
– А придется. Выбора у тебя нет. Как и у меня, Сашок.
– Чего так?
– Знаешь, как фамилия девчонки?
– Волгина?
– Нет, брат, это по матери. А фамилия ее отца – Деревнин. Витек Деревнин.
– Твою мать! – Он похолодел. – Витек? Он что, помер?
– Ага, полгода как, говорю же. Но, понимаешь, странно помер – на улице. Эксперты говорят: от переохлаждения.
– Летом?
– Вот и я о том же. Но сам догадываешься, где и как летом можно переохладиться.
Они помолчали, вспоминая один случай из их нехорошего прошлого.
– Дальше что? Помер Витек, одним звеном меньше. Нам же лучше!
– Как бы не так, Сашок. – Стас сделал нехорошую паузу. – Витек помер. А дочь его осталась.
– И что?
– А то, что ухажеры у нее стали появляться. Странные, скажу тебе, ухажеры. Вот после знакомства с ними Витек и помер.
– Ее проблемы, – буркнул Гнедых.
А внутри все заныло: да нет же, это их со Стасом проблемы тоже.
– Пускай так, – не стал спорить Стас. – Только неделю назад этот ухажер от нашей Оли ушел. А сегодня, прикинь, его находят мертвым. С пробитой на хрен башкой.
– Где находят? Когда?
– Ночью находят, Сашок. Где-то на улице. Мертвенький, холодненький.
– Она отомстила?
– Не мели чушь, брат. Хотя, если принять во внимание гены… Нет, глупости. Она не могла. По имеющейся у меня информации, саданули по башке сильно.
И снова молчание в телефонной трубке показалось невыносимо долгим. Как будто ему вот-вот должны зачитать приговор или поставить страшный диагноз.
– Что? Что ты сказал?
– Что слышал! – огрызнулся беззлобно Стас. – Фамилия ее ухажера – Синев. Была…
– Может, однофамильцы?
Он сам не верил, что так бывает. Вдруг показалось, что в темноте прихожей кто-то есть. Он точно заметил какое-то движение, без звуков и шорохов, как если бы сквозили чьи-то тени. Сделалось жутковато.
– Синев Вадим Игоревич, – пригвоздил Стас. – Это его сын, брат. Но и это не самое страшное.
– А что?
– А то, что сегодня днем, после того, как от Оли Волгиной убрался оперативник, к ней пожаловал гость. Как думаешь, кто?
– Галкин, – догадался он, – Галкин Иван Андреевич. Неужели жив еще, не подох?
– Думаю, и не собирается. Он живее всех живых, Сашок. – Стас протяжно вздохнул, потом замысловато выругался и закончил: – Пробыл у нее час, вышел с невероятно довольной рожей. Подвожу итог, Сашок. Чем довольнее будет у него рожа, тем скучнее она будет у нас с тобой. Так что девчонку тебе придется если не удочерить, то навестить непременно, Сашок. И как-то развлечь, еще лучше – отвлечь. А еще лучше – увлечь. Влюбленные дурочки, сам знаешь, такие доверчивые. Откровенные такие!..