Наше время.
Смотря сейчас на свое отражение, я всё меньше вижу ту девочку десяти лет. Цвет моих волос изменился за это время, как и я сама. Единственное, что осталось прежним – глаза, вернее их оттенок. Словно в них сплелись цвета всех лесов нашего мира. Они не темно-зеленые, но и не болотные, однако достаточно яркие.
Ведьма. Вот, как зовет меня Вэйл. И это не только из-за цвета глаз, но и того, что я устроила тогда пожар. Подруга хранит этот секрет и по сей день.
В прошлый раз так точно и не выяснили из-за чего случилось возгорание и как всё переросло в такие масштабы, никаких улик не нашли. Поэтому и сделали предположение, что миссис Леклер так и не потушила свою сигару, что стало источником. Сама того не зная, маленькая я успешно подставила её, но никакого наказания женщина за это не понесла.
На данный момент нашу школу в виде величественного замка полностью восстановили и скрыли следы о том, что ещё несколько лет назад здесь произошло.
Я опустила взгляд, разрывая зрительный контакт с собственным отражением, и после уже посмотрела за окно, видя привычную картину.
Наш замок находится в окружении леса, поэтому мне виден лишь он и его высокие башни, возвышающиеся над зелеными деревьями. Вечером, когда солнце заходит за горизонт, замок приобретает особенно загадочный вид, словно он оживает и начинает жить своей собственной жизнью. Крыши острые, как и арки, а все окна решетчатые. Весь он создан в готическом стиле, что немного угнетает, а не только восхищает.
Моя спальня так и не изменилась с момента, как меня привезли сюда.
Серые стены, которые нам запрещено чем-либо украшать, односпальная металлическая кровать с особым изголовьем, напоминающим наконечники стрелы. Шкаф с тем небольшим количеством одежды, что у меня есть, зеркало и письменный стол с лампой. Хорошо, что здесь есть электричество и нас не заставляют учиться за свечами. Однако, бывает, что мы ими пользуемся, когда из-за непогоды (она здесь бывает достаточно часто) вырубают электричество. Поэтому есть ещё небольшой встроенный ящик в столе, где я храню те самые свечи и мобильный телефон. Нам не запрещено пользоваться последним, как и вести социальные сети, что на мой взгляд бессмысленно, но есть ограничения по времени. Полтора часа в день. Если ты превышаешь лимит, то телефон сам отключается и его возможно включить только на следующий день.
Я поправила на себе привычную темно-синюю форму, состоящую у девушек из юбки, длиною до колена, белой рубашки и жилетки без рукавов того же цвета, что и юбка. На ногах у меня – темно-серого оттенка гольфы и балетки. Выйдя из комнаты, закрыла тяжелую резную дверь и направилась по коридору в сторону выхода из этого крыла.
Девушки находятся на этаж выше, чем парни, поэтому здесь я встречаю только женскую половину. Все лица мне знакомы, потому что с момента, как я оказалась здесь, то никто новенький к нам не прибавился, а исключить или перевести кого-то… об этом и речи быть не может. Однако, несмотря на то, что я знаю на лицо людей, но не помню их точные имена и общаюсь лишь с малым количеством, если быть точной, то только с одним человеком. Вэйл. И это не потому что, я стесняюсь, боюсь их или испытываю какое-то подобное чувство, нет, скорее, потому что сторонятся меня. Наверное, это из-за того, что я творила раньше, а именно до тринадцати лет, пока нас с Доусоном не отправили к родителям впервые за три года.
Пожар, это было не последнее, но более таких масштабных вещей мне совершить не удалось. Я пыталась бежать, позволяла себе нахамить мистеру Абрамсу, изживала миссис Леклер, вредила другим и многое другое, но всё, что мне могли сделать – посадить в карцер. Максимально я там провела – четыре дня, и мне давали только воду. Не могу сказать, что это было так страшно. Я просто лежала на холодном бетоне и смотрела в серый потолок, зная, что если заболею, то будет хоть какой-то шанс покинуть это место. Но тогда я не знала всей правды…
Стала спускаться по широкой лестнице, наблюдая за такими же, как я, и видя то, что появилось в их глазах по тому, как нас всех вернули обратно после первой встречи с родными. То время всё изменило.
Надменность. Вот, что появилось в глазах других детей, которым было от девяти до тринадцати лет. Я не знала, но всех нас на тот момент доставили в это место с разницей в несколько месяцев. Мы с Доусоном были почти самые последние. Повторюсь, первые три года я пыталась бороться, и вот, когда настал момент, чтобы вернуться обратно, то я ждала его с нетерпением, всё ещё испытывая злость на родителей и требуя объяснений. И я их получила. Все мы получили их, когда школа впервые на неделю опустела ото всех учеников. Двести девяносто семь человек узнали, кто они такие на самом деле и почувствовали себя божеством.
Сейчас мне хочется морщиться, вспоминая тот разговор с мамой и папой, а тогда хотелось смеяться.
– Нам нужно кое-что вам рассказать, – кроме нас с родителями и братом в гигантской гостиной, в которой могли бы спокойно жить две полноценные семьи, никого не оказалось. Всё в этом доме буквально кричит о том, что его хозяева неимоверно богаты.
– Да, мы не могли сделать этого раньше, потому что вы обязаны были сначала три года прожить в специально-подготовленной школе, – продолжила мама.
Тринадцатилетняя я нахмурилась, не понимая, что всё это значит.
– Доусон, Леонора, вы… наверняка замечали, что всегда отличались от других детей, – я перевела взгляд на отца, а после пересеклась с братом на доли секунд. Хоть сейчас мы с ним и не так близки, как раньше, а всё потому что он стал всё больше общаться с этим мальчишкой Рованом, но старые привычки остались. – Так вот… Вы особенные. Сначала вы родились обычными, но после вас сделали особенными. И те другие дети, с которыми вы учитесь – все они такие же. Помните, когда другие дети болели или когда ваша мама заболевала, то вы спрашивали, что это такое? Болеть? – Доусон медленно кивнул, а я продолжила следить за каждым словом отца. – Вы никогда не болели, поэтому не знаете, что это такое. Вы и не заболеете в будущем.
– То есть мы как герои из комиксов? – уточнил брат.
– Что-то вроде того, – с улыбкой ответила мама, а морщинки вокруг её глаз стали более отчетливо видны.
– Героев не бывает. Это миф, – это уже произнесла я.
– Сейчас вы всё поймете, – продолжил отец. – Как вы знаете, то наша семья очень богата, как и семьи тех, с кем вы учитесь. Ещё до вашего рождения, нам с вашей мамой было предложено поучаствовать в одном эксперименте, – мне не понравилось это слово. Эксперимент. – Суть его заключалась в том, что только родившимся детям вводят специально-разработанную сыворотку, которая поможет им выработать нужный иммунитет ко всем существующим болезням и… обрести своего рода бессмертие.
Здесь я не сдержалась и засмеялась. Только я и больше никто.
– Бессмертие? Серьезно? Я не бессмертна, вы сами видели, как у меня или Доусона течет кровь при ранениях.
– Леонора, мы дойдем до этого момента, – серьезным голосом произнесла мама, и я кивнула, сдерживая улыбку.
– Я говорю правду, Леонора, вы действительно бессмертны. Ранее ты должна была заметить не только то, что ты с братом не болеешь, но и то, как у вас обоих достаточно быстро заживают все раны.
– Я полагала, что это лишь хороший иммунитет и такая же регенерация. Согласись, пап, что это звучит более правдоподобно, чем твоя версия?
Родитель встал и отошел, вернувшись через десять минут с тонкой папкой в руках.
Он отдал её мне в руки и сказал почитать, что там написано. Доусон тут же придвинулся ко мне, и мы вместе стали изучать информацию.
– Это всё ещё выглядит, как плохая шутка, – спустя время, сказала я, – плохая.
– Это правда, Леонора. Вы не можете умереть от болезни или старости, но вас можно убить, взорвав, выстрелив или перерезав горло, вы можете умереть и от потери крови, но не того, что я сказал ранее.
– Остальные такие же? – спросил Доусон.
– Да. Все вы часть того самого эксперимента, – ответила мама, а я взглянула на них с отвращением, какое прежде не испытывала.
Если предположить, просто предположить на секунду, что весь тот бред, который они говорят, правда, то какими родителями нужно быть, чтобы всё это сделать с собственными детьми?
– Не смотри так, Нора, – мама покачала головой, – будто мы сделали что-то плохое.
– А разве не так? Вы отдали своих детей в руки неизвестным людям, которые ввели нам какую-то хрень.
– Не выражайся. И это называется не так, как ты сказала, а специальный препарат. Мы подарили вам возможность на вечную жизнь, Нора, то, что недоступно обычным людям.
– Бедным ты хотела сказать? – исправила её, приподняв правую бровь.
– Не только. Для этого эксперимента было недостаточно родиться богатым, но было и множество других факторов. Ваша кровь, днк, родословная, всё это играло немаловажную роль. Вы должны были быть подходящими вариантами по всем критериям, и нам повезло, что вы оба получили такую возможность. Потому что когда нас не станет, вы всё ещё будете друг у друга.
Боковым зрением, я ощутила, что Доусон взглянул на меня, но сдержала порыв посмотреть на него.
– А может, мы вообще не ваши дети тогда? Потому что у тебя, мама, материнский инстинкт напрочь отсутствует.
– Что ты такое говоришь? Конечно, наши.
Да, я знаю, что она права, но сейчас очень зла, чтобы сказать нечто другое. Только слепой не увидит, что я и Доусон внешние копии наших родителей. Только если я больше пошла в отца, оттенок глаз достался именно его, то брат, наоборот пошел в маму.
– Я родила вас обоих, но после вас на некоторое время, год, если быть точной забрали, чтобы всё проходило под контролем. Мы продолжали вас видеть и то, как вы росли.
– Да, перед этим были соблюдены все условия. Мы не могли рассказать вам всего до тех пор, пока вас не заберут в специальную школу, и вы не вернетесь оттуда через три года.
– Почему именно три? – задал вопрос брат.
– Это нам неизвестно.
– В чем заключается этот эксперимент? – тошно от этого слова. – Ну наделили нас «бессмертием», для чего? – я задала эти вопросы, потому что мне ещё с трудом верится.
Представьте, что вам будут говорить о том, что земля всё-таки плоская, хотя вы уверены в обратном. И знаете, что правы. Также и с бессмертием.
– Дальше, всё как говорила миссис Леклер. Когда каждый из вас отучится, то все вы будете разбросаны по разным точкам мира и будете занимать сначала более низкую позицию в правительстве, начинающую, после всё выше и выше, как наберетесь опыта. Кому-то даже удастся стать во главе стран.
Смеяться всё хочется меньше.
Двадцать лет назад в нашем мире стран стало в разы меньше, чем было до этого. Если быть точной, то их осталось двадцать семь. Большие поглотили более маленькие, кто-то сам решил присоединиться к кому-то. Сделалось это для того, что в основном более маленькие и так зависели от больших. Тем более, так легче управлять.
– Сейчас ещё возможны войны, так как правители меняются – они умирают, а на их место становятся новые люди, опытные или не такие опытные. От них никогда не знаешь, чего ожидать, поэтому и было найдено такое решение на общем совете всех стран.
– То есть в курсе и другие? – уточнила я.
– Да, – мама выдала кивок. – Вы специально обучаетесь всем нужным наукам, позже у вас будет достаточное количество времени, чтобы изнутри понять всю систему. Не стоит переживать, что вы заболеете и умрете или… случится что-то подобное. Тем более, когда во главе находится только один человек, который не меняется, то это благотворно на всех сказывается.
– У вас будет то, чего нет у других, – голос отца прозвучал гордо, – время. Возможно, ты, Доусон, или ты, Нора, будете руководить целой страной. Разве это не замечательно?
– Нет, – ответила только я, видя, что брат задумался. – Доусон?
– В том, что нам только что сказали есть смысл, Нора.
– Нет! В этом нет никакого смысла! Мы с тобой лишь удачный эксперимент. Не более. Кстати, если об этом речь, то сколько было неудачных экспериментов до нас?
Ни мама, ни папа не ответили на этот вопрос, но он и не потребовался. Много. Очень и очень много.
– Нора, не будь так категорична. Ты пока не понимаешь, какой это шанс. Но со временем поймешь и будешь благодарна за эту возможность.
– Да не нужно мне это ваше бессмертие! – с этими словами я встала с дивана и выбежала из гостиной, направившись в собственную комнату на третьем этаже, где остановилась, тяжело задышав и ощущая, как сдавливает грудь.
Смешанные чувства терзали меня – гнев, обида и страх. Я без понятия, что делать, как реагировать на всё это. Моё сердце заболело от предательства и лжи.
Мой взгляд зацепился за фотографии, развешанные на специальном стенде. На одной из них я с родителями счастливая ем сладкую вату, на другом сижу верхом на Доусоне, представляя его своей лошадью. Мне тогда было пять, а ему шесть. На третьем фото я стою одна на фоне океана позади и вижу в своих глазах страх от того, что не знаю, когда придет следующая волна. Меня может смыть в любой момент.
Вот и сейчас, будто волна сбила меня с ног, и я оказалась под водой, не в силах сделать вдох.
Всё ложь. Они нам врали.
Особенные! Я начинаю истерически смеяться из-за этого слова. Кто спросил меня о том, хочу ли я быть этой особенной? Не нужна мне эта особенность! И не нужно бессмертие! Я хочу быть обычной…
Тогда я начала громить комнату, чтобы вымести свою злобу. Это был единственный порыв и проявление слабости, которую я себе позволила. После я не спала до утра, обдумывая слова родителей ещё раз и вспоминая слова миссис Леклер. Оказывается, я узнала об этом раньше всех, когда женщина в тот раз в кабинете случайно обмолвилась об этом. Позже я рассказала Вэйл, и мы вместе старались найти какую-нибудь информацию, но нам ничего не удалось.
По возвращению в школу, я увидела в глазах остальных то, что и боялась. Высокомерие, которое и так присутствовало у большинства, надменность по отношению к учителям и остальным людям, работающих в учебном заведении, и радость. Да, в их глазах была радость, даже у вечно хмурого Рована я впервые увидела улыбку на лице. Кажется, только я была недовольной из-за полученной информации. Вэйл же была… ошарашена. Помню, её округлившееся глаза и то, как она обняла меня, сказав, что она в шоке.
Именно тогда мы окончательно отдалились с Доусоном, потому что наши дальнейшие взгляды на жизнь были разные.
Именно тогда я и поняла, что мне не получится сбежать, как бы не пыталась. Родители не заберут обратно. Я останусь здесь до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один, то есть ещё два года, а дальше… дальше всех нас распределят. И уверяю вас, что мне уготовано далеко не первое место среди всех, если только с конца, потому что миссис Леклер не позволит. Да и не стремлюсь я.
Это было шесть лет назад, и я надеялась, что время исправит, образумит хотя бы большинство, но ничего не изменилось.
Я спустилась на первый этаж и перешла из этого крыла здания в западное, потому что первый урок уже начнется через десять минут. Несмотря на мой буйный характер в детстве, я никогда не имела привычку опаздывать.
«Опоздание – это дурной тон, Нора. Даже если ты заставишь собеседника ждать лишнюю минуту, его дальнейшее впечатление о тебе может испортится», – вот, что говорила мне мама, поэтому я никогда и никуда не опаздывала.
Коридоры нашей школы действительно впечатляют. Первое время я забывалась и отвлеклась таким образом от плохих мыслей, просто гуляя по ним и чувствуя, как в душе зарождается спокойствие.
Плитка на полу давно отреставрирована, поэтому видны потертости и шероховатости. Потолки такие высокие, что мне пришлось бы полностью задрать голову к верху, чтобы взглянуть на величественные фрески. Они есть не везде, но где присутствуют, то каждый раз вызывают во мне сумбурные чувства. Массивные колонны украшают вход в кабинеты, а гигантские картины на стенах напоминают о том, насколько бывают бесчеловечными люди, потому что в основном на них изображены только сражения, насилие и смерть.
Я зашла в кабинет, который уже наполовину заполнен людьми и заметила Вэйл, сидящую на своем обычном месте, поэтому направилась прямиком к ней.
Ещё пять минут до начала. Отлично.
– Привет, – поздоровались мы с ней в унисон, и это вызвало у меня короткую и едва уловимую улыбку. Так происходит достаточно часто.
Я присела и достала из темно-коричневой наплечной сумки тетрадь и ручку со своими инициалами.
– Что сегодня будешь делать после всех занятий? Не хочешь сходить на вечеринку к озеру?
– Ты знаешь, Вэйл, что я такое не люблю.
Тем более к озеру. Она продолжает меня туда звать.
Так как подросткам нужно как-то развлекаться и отвлекаться от учебы, то вечеринки разрешены. Когда руководство уверено, что с детьми не случится ничего страшного, а максимум – будет похмелье с утра, то дела обстоят с этим намного проще, чем в других учебных заведениях. Наверное. Откуда мне знать, если я до этого училась только на дому?
– Возможно, ты решила изменить свое мнение и сходишь хоть раз, Нора.
– Я там уже была единожды. Помнишь?
Подруга поджала губы и выдала кивок, а я отмахнулась от тех воспоминаний. Не хочу об этом думать.
– Если передумаешь, то я буду у себя в комнате до половины девятого.
Я взглянула на неё и выдала кивок.
Вэйл на год старше меня, то есть ровесница брата. Несмотря на то, что возраст всех здесь отличается с разницей в четыре года, то мы учимся в одних и тех же классах, только их несколько. Почему так сделано? На это есть несколько причин.
Первая, чтобы программа у всех была одинаковая и не получилось так, что одни это проходили три года назад, а другие только начали.
Вторая, всем нам специально выделят места, чтобы в первые четырнадцать лет после окончания школы у людей не было никаких подозрений, что все мы одного возраста. Почему четырнадцать? Об этом позже.
Третья, мы должны отличаться. Не знаю, что это до конца значит, но именно так нам и объясняли.
Если бы тогда Вэйл не отдала мне браслет, то, наверное, мы бы с ней никогда не подружились. Она не то, что противоположность мне, скорее, мы даже похожи, но наши круги общения отличались. Она – общалась с другими и общается, а я же… не считая Доусона, я всегда была сама по себе. Сначала брат был моей соединяющей нитью с внешним миром, после ей стала Вэйл. Нет, я не замкнутая, но просто не вижу смысла в общении с другими…
Вэйл – красивая. Если в детстве она и была гадким утенком, то после шестнадцати лет девушка превратилась в прекрасного лебедя. У неё длинные черные, блестящие на солнце, волосы. Шоколадного оттенка глаза, которые также меняют свой цвет в зависимости от освещения. Раньше она была пухленькой, но за то лето сбросила лишние килограммы и сейчас её тело выглядит, как у одной из модели, которая рекламирует купальники. Внешность не единственное её достоинство, помимо этого она очень умна. И нет, девушка не сидит часами над книгами. Просто учеба и новая информация дается ей достаточно легко. Я вижу, как парни смотрят на неё, как некоторым из них хватает наглости глазами раздевать её, но Вэйл не обращает на это никакого внимания. Она не испытывает стеснения, не впадает в ступор от комплиментов, ей просто… всё равно. Эта одна из многих черт, которая у нас с ней совпадает. У девушки были отношения с двумя парнями по имени Риз и Тео, но в обоих случаях они расстались по обоюдному согласию.
За минуту до появления учителя, я услышала знакомый смех и сцепила пальцы рук в замок, ожидая, когда в дверях появится Доусон. Раньше, до его знакомства с Рованом и его компанией, брат всегда ходил со мной и приходил на все занятия заранее, а не опаздывал или заходил в ногу с учителем. Теперь Доусон является обладателем тех самых дурных манер и плохого тона.
Сначала в классе появилась светловолосая и слегка кучерявая макушка брата. И это наше с ним единственное сильное внешнее отличие, не считая цвета глаз. Если у Доусона волосы белого оттенка, как у мамы, то у меня темно-каштанового, как у папы, и почти прямые до лопаток.
Доусон четко отыскал меня в толпе и выдал кивок, как это делает и всегда, когда видит меня в новый день. Я не отвечаю с момента, как мы вернулись шесть лет назад, просто сижу и продолжаю наблюдать. Хотите, называйте это высокомерием или ещё как-то, но это не так.
У него прямой нос, красивый контур губ, который очерчен, что у мужчин бывает реже, нежели у женщин, высокие скулы и добрые, всегда улыбающиеся глаза. Он выглядит мило, и это не детская милость, а та, которая привлекает большую половину женской части.
Следом за братом зашел Рован и Николас. Последний самый адекватный из всех их, не считая Доусона. Обычно в их компании присутствуют ещё двое, но сегодня они отсутствует по неизвестной мне причине. Если первый вызывает во мне хоть какие-то чувства, то на второго мне всё равно.
Рован – человек, который олицетворяет для меня почти всё самое плохое, не считая тех людей, которые вкололи мне тот препарат. Их я всё-таки ненавижу больше его.
Когда нас только привезли сюда, то мне, как и сейчас, не было ни до кого дела, как и до тринадцатилетнего мальчишки. В первый месяц я была весьма изобретательна и до пожара устроила многое, но иногда почему-то думали не на меня, а на него. На тот момент я не знала этого, но Рован бывал в кабинете директора немногим меньше меня. Как я узнала позже, то его наказали целых четыре раза за все мои проделки. Наверное, тогда мальчишка и возненавидел меня, и это было полностью взаимно.
После пожара мои ставки перешли на новый уровень, и хоть я больше не действовала в таких масштабах, но всё же была весьма эффективна. Тогда Рован впервые и перешел мне дорогу. Мы начали с ним воевать, и я даже в душе тайно надеялась, что меня за это исключат, ведь не по правилам это – юной леди драться до крови с джентльменом, как говорила одна из моих нянь. О… Ровану было мало что известно о чести и его не волновало, кто перед ним – девочка или мальчик. Мы действовали не только на физическом уровне, это, скорее… если совсем в голову ничего не приходило. Так продолжалось до тринадцати лет, а после моего возвращения я перестала давать ему сдачу, мне стало всё равно. И он быстро остыл, перегорел, а возможно, поумнел, в чем я сомневаюсь.
Сейчас ему двадцать два и в его внешности не осталось ничего от того тринадцатилетнего хилого мальчишки.
Он стал высоким, как и мой брат. Его рост достигает почти метра девяносто, и это, пожалуй, самый высокий человек в нашей школе. Обычно высокие люди – худые или близки к этому, но Рована это правило обошло стороной. Он не только широк в плечах, но и сам по себе крупный. Как однажды назвала его Вэйл – гора с мышцами. Если в детстве его внешность даже однажды показалась мне милой (возможно, в тот день у меня было что-то со зрением), то сейчас вся милость испарилась. Нос не такой прямой, возможно, из-за того, что я в детстве однажды постаралась и случайно или специально его сломала, но, к сожалению, внешность этого говнюка не портит, судя по количеству девушек, которые мечтают побывать в его постели. Глаза голубого оттенка, а волосы черные и коротко-стриженные. Когда я пересекаюсь с ним взглядами, то вижу в них только недовольство и злость, поэтому его зрачки в большинстве случаев расширены, словно он готов броситься на меня и сломать своей ручищей шею. Поначалу было сложно привыкнуть к этому его взгляду, который появился года два назад, до этого он словно и вовсе забыл о моем существовании, но сейчас у меня выработался иммунитет, поэтому мне всё равно.
Вот и сейчас Рован прослеживает за взглядом Доусона и натыкается на меня.
Мы упираемся друг в друга глазами, и я вижу вновь ту бурю, которую не понимаю.
С чего он вдруг резко воспылал ненавистью? Я полагала, что Рован потерял интерес, когда понял, что я перестала отвечать на его выпады. Два года назад я не совершала ничего такого, что могло бы его разозлить… не поджигала его комнату, не подсыпала ему в еду нечто такое, от чего его поносило бы в следующие несколько дней, не разбивала одну из его машин… ничего такого не было. Я не делала абсолютно ничего. Видимо, в его голове просто что-то замкнулось. Однако, я не испытываю страха, и Рован не старается мне сделать подлянку, как раньше. Просто кажется таким, что вот-вот взорвется.
Зрительный контакт прерывается, потому что на его шеи повисает Кейли. Его девушка, с которой он встречается около двух лет.
Ему приходится сильно опустить голову и наклониться, чтобы поцеловать её, и я отвожу взгляд, не собираясь за этим наблюдать.
Есть одна вещь, о которой я задумывалась на короткие мгновения, когда видела их вместе. Их отношения. Несмотря на то, что по Ровану сохнет большая часть девушек, учащихся здесь, и, как я упоминала выше, многие просто желают оказаться в его постели (до чего там только не доходило), но Рован не обращает на них никакого внимания. Его отношения с Кейли настолько же стабильны, как и наша учеба здесь. Я неоднократно замечала, как он проявляет заботу по отношению к ней, и это так резонирует с тем, что с ним переживала я.
Мотнула головой, чтобы больше не думать об этом.
Следом за ними зашел мистер Барлоу, наш преподаватель по политике и праву.
Это один из немногих преподавателей, который может осечь любого из нас. И за это я его уважаю, полагаю, не только я. У него иммунитет к надменным взглядам и высокомерию здешних учащихся.
Мистер Барлоу закрыл за собой дверь и подошел к своему столу, положив на него стопку бумаг. В аудитории наступила тишина, и мужчина после того, как разложил нужную информацию, обвел каждого из нас взглядом, задерживаясь на некоторых чуть дольше.
– Итак, всем доброе утро, – его голос тихий, но так как акустика здесь хорошая, то слышно отлично. Мистер Барлоу увлекается курением, что отразилось на его голосе, – сегодня будет небольшой тест. Через несколько месяцев вы заканчиваете этот класс, поэтому не ждите, что итоговый экзамен будет легким. С каждым годом программа все больше усложняется, – да, это я заметила, – поэтому считайте это проверочной. Линдси, раздай, – мистер Барлоу подозвал к себе одну из учениц и вручил те бумаги, которые недавно покоились на его столе, – на всё у вас отведено сорок минут. Если закончите раньше, то можете подойти ко мне и взять одно из заданий к следующей теме. Это дополнительный материал поможет вам в будущем.
Когда Линдси отдала нам с Вэйл наши задания, то мы их, как и обычно, сравнили. Отличаются. Мистер Барлоу никогда не дает одинаковых тестов, чтобы проверить знание каждого из нас. Он ведет у нас с… момента, как мне стукнуло двенадцать. На некоторых его занятиях в то время я писала на листе один и тот же ответ на все вопросы: «Похер». Меня вызывали к директору три раза и три раза после этого я отсиживалась в карцере.
Я взяла ручку и прокрутила её в руках, вчитываясь в вопросы.
Хочется закрыть глаза от таких вопросов. Здесь нет неправильных или правильных ответов. Мне до сих пор неизвестно, какими критериями они руководствуются, чтобы оценить нас по нашим ответам. Но предполагаю, что именно из-за ответов по всем подобным тестам и будет определено, куда именно нас определят.
Вы поддерживаете увеличение налогов для богатых, чтобы уменьшить процентные ставки по студенческим кредитам?
Конечно, я отвечу, что да, поддерживаю. Но этот ответ нежелателен, они захотят другую точку зрения с объяснением, почему не стоит увеличивать процентную ставку. Потому что правительство спонсируют богачи, такие, как мои родители. На них держится огромное количество всего того, о чем простые люди даже не подозревают. Фонды, благотворительность… всё это прикрытие и лицемерие. Нет, я не уверяю вас в том, что это затрагивает все структуры, но примерно около восьмидесяти процентов. Даже наша армия… в неё вливается бешеное количество денег и пожертвования.
Можно ли разрешить полицейским управлениям использовать военное оборудование?
Нет.
Но знаю, что я должна была выбрать ответ «да», потому что этого, как и с предыдущим ответом, хотели бы.
Должны ли осужденные обладать правом на участие в выборах?
Да.
Должно ли правительство ужесточить экологические нормы, чтобы предотвратить изменения климата?
Да. Пожалуй, это единственный вопрос, на который я отвечаю так, как от меня этого хотели бы, потому что здесь действительно согласна с ними.
Вы поддерживаете использование атомной энергии?
Нет.
Следует ли разрешать бездомным, отказавшимся от жилья, ночевать на общественной территории?
Да.
Это один из тестов, который нацелен на то, чтобы не проверить наши знания, а выяснить наше мышление. Ненавижу. Мне не нравится, когда кто-то будет пытаться попасть мне в голову и анализировать мои ответы, тем самым изучая меня. Иногда я отвечаю на подобные вопросы не глядя, просто ставя галочку в первом попавшемся окошке, чтобы они не смогли понять, о чем я думаю. Но увы и это не работает. Они как-то всё равно догадываются, что я отвечаю наугад.
Закончила через тридцать минут, поэтому спустилась к мистеру Барлоу седьмой по счету и отдала лист с ответами. Мужчина взял его и взглянул с легким прищуром, изучая, не вернулась ли я к прежней Леоноре.
Нет. Он мог бы уже давно расслабиться.
– Задание, – напомнила ему, своим обычным спокойным голосом. Получился, как приказ, но мы оба знаем, что это не так.
Я вышла после того, как получила задание и убрала к себе в сумку, оказываясь в пустом коридоре.
Мистер Барлоу всегда отпускает раньше, если всё выполнено.
Стук от моей обуви стал эхом отзываться в стенах коридора.
С Вэйл мы всегда встречаемся на улице за нашим столиком, расположенным среди других, за которыми некоторые перекусывают.
Сейчас здесь тоже пусто, поэтому я позволила себе опуститься на лавку и насладиться окружающей тишиной и пением птиц.
Некоторым не нравится одиночество. Оно их пугает, вселяет чувство беспокойства. Они боятся быть оставленными сами с собой, со своими мыслями и эмоциями. Одиночество может вызывать у них тревогу и депрессию. Они чувствуют себя уязвимыми и беспомощными, но во мне это вызывает совершенно другие чувства. Я люблю быть одна. Именно одиночество позволяет полностью погрузиться в свои мысли и насладиться моментом покоя.
Да, я определено люблю быть одна.