Ее душа не могла любить. Никого. Никого даже на день. Даже на час. Ни разу в ней не вспыхивало той загадочной икры, неизвестно откуда берущейся, от которой занимается пожар сладостного безумья. Не в смысле секса. А платонического чувства, которое в большинстве случаев себе же и во вред. Если это, конечно, любовь, а не самообман себялюбивого рассудка. А любовь – это когда душа на ухо нашептывает.
Хотя какая тут к черту душа?! Какая возвышенность?! В лучшем случае гормональное. В худшем – нарушение адекватного восприятия действительности. То есть опять же мозговое. А мозговое – это то же гормональное.
Когда завравшееся сознание пририсовывает к серенькой сутулой фигурке цветными японскими фломастерами всякие радужные перья, всякие несуществующие достоинства. И даже запах изо рта как бы не существует. Его нет и быть не может, потому что гормоны…
К пятидесяти с этим толкованием природы легко соглашаются. Точнее – смиряются. Потому что все возможные способы гормонального обмана уже исчерпаны. Нету у природы в запасе больше ничего. И эти биохимические слова, выдуманные в часы трагичного рассматривания зеркала, как бальзам на душу. Один идеализм – про любовь – изжит. Другой – про загробную жизнь – пока еще не нужен.
Но Елене-то было вдвое меньше. Даже больше чем вдвое. Двадцать. А сердце ни разу в жизни не затрепыхалось в груди при виде одного единственного, вобравшего в себя все достоинства мира. Не было такого единственного, все были примерно на одно лицо – серенькое, без радужных перьев.
Жить и не любить – это ей было непереносимо. Словно врачебный приговор скорой кончины. Хоть безответно, но полюбить. Хоть с муками или даже унижениями, но ощутить в себе нормальность, которая выделяет человека из мира животных. Полюбить все равно какого!
И вдруг Елена делает открытие. Не ахти какое, с точки зрения пожившего человека. Алкоголь. Свойства его прекрасно изучены. Последствия хорошо известны, поскольку проиллюстрированы множеством непутевых судеб.
Елена поняла, что ей способен помочь лишь алкоголь. Вернее, вначале испытала на опыте, а потом уже поняла.
Ну и что, что такая любовь рукотворна? Ну и что? Разве она не настоящая?
Механизм прост (опять же с пятидесятилетней точки зрения): вино, как и любовь, великий обманщик. Гормоны активизируются, область скепсиса блокируется, по жилам бежит горячая кровь…
Но ей-то не все ли равно?!
В ее двадцать лет.
Стоит выпить, и все вокруг становится розовым, искрящимся. Краски ярче, люди милее, небо выше.
Парни становятся вкрадчивыми. Нет, не точно. Парни становятся интересными. И всегда в компании оказывается такой, который особенный. Который рожден для нее. А она, Елена, рождена для него. Это ясно без слова «люблю», которое надо беречь. Чтобы не спугнуть. Чтобы не упорхнуло в раскрытое окно, навстречу наливному закату…
Однако утром все вновь возвращается к своим прежним границам. И вновь надо искать новую любовь, которой ее обворожат вино и другой парень.
Но вчера – это же была любовь? Конечно, любовь.
И со временем Елена поняла, что нельзя отпускать ее от себя и утром. Такую хрупкую, летучую, нежную – сжала посильней кулачок, а на ладони лишь одни перышки, в крови измазанные. Поэтому стала пить и по утрам. С нежностью вспоминая о своем единственном, прекрасном, желанном. Вспоминать вдвоем с вином…
А что аборт? Ну, аборт. Но ведь рано же еще. Ведь как же без любви замуж? Как, если она исчезла и грядет новая? Как?
Конечно, вначале сладкие вина, долгие взгляды, праздные прогулки за опавшими листьями или под роняющими на голову снег высокими соснами.
Так и не выбрав к тридцати ту единственную любовь, которую окольцевать, а потом глумиться над ней вдвоем. Без вина. Потому что все такими ревнивцами оказывались: жить вдвоем, без вина.
А как без вина, если без него от женихов козлом воняет, волосы из носа растут и ум – словно снятое молоко.
Ну а потом, после тридцати, горькая водка, быстрые руки, длинные ноги.
Однако тоже любовь. Только пить надо больше, поскольку лишь водка способна отдраить с единственных, для нее одной рожденных всякую ржавчину, отбить всякий запах. Чтобы лицо возлюбленного туманом было подернуто. Когда розовым, когда голубым.
И это тоже любовь?
Да, и это любовь. С полным набором свойственных ей иллюзий. С той же самой биохимией.
И о замужестве уже вроде бы вопроса не стояло. Уже к пятидесяти приближалось. Точнее к сорока, но такая любовь – это год за три. Такое безоглядное расходование себя. Такая жизнь с постоянно колотящимся в груди сердцем: когда посмотрит не так, и когда посмотрит именно так, как в первый раз, когда посмотрит на другую, когда исчезнет, а потом вернется, когда не поймет, что для него старалась…
А в сорок всё кончилось. Любовь кончилась. Потому что уже на самом деле пятьдесят было. Гормоны кончились. Жизнь кончилась.
Жизнь кончилась, потому что кончилась любовь.
Любовь кончилась, потому что кончились гормоны.
Гормоны кончились, потому что кончилась водка.
Водка кончилась, потому что к власти пришел Горбачев.
К власти пришел Горбачев, потому что кончился социализм.
Социализм кончился, потому что люди устали любить по-старому.
Однако,
если бы люди были способны любить беспрерывно, как это удалось Елене, любить беспрерывно без вина, к сорока годам они представляли бы собой не менее печальное зрелище. Любовь и вино сжигают человека изнутри одинаково безжалостно.