На экзамен она в понедельник не является. Зато в своем почтовом ящике он обнаруживает официальный бланк с отказом от слушания курса: «Студентка 7710101САМ мисс М. Исаакс отказывается от посещения курса КОМ 312. Отказ вступает в силу незамедлительно».
От силы через час в его кабинете звонит телефон.
– Профессор Лури? У вас найдется минута для разговора? Моя фамилия Исаакс, я звоню из Джорджа. Моя дочь слушала ваши лекции, вы знаете, Мелани.
– Да.
– Профессор, я вот подумал, возможно, вы могли бы нам помочь. Мелани была такой хорошей студенткой, а теперь она говорит, что хочет все бросить. Для нас это большое потрясение.
– Не уверен, что понял вас.
– Она хочет оставить учебу и найти себе работу. Разве это не расточительство – провести три года в университете, хорошо учиться и вдруг перед самым концом бросить все? Вот я и подумал, не могу ли я попросить вас, профессор, переговорить с ней, привести ее в чувство?
– А сами вы с Мелани не говорили? Вам известно, что стоит за ее решением?
– Мы, ее мать и я, все выходные проговорили с ней по телефону, но никакого толку от нее не добились. Она очень увлечена пьесой, в которой играет, так что, может быть, она, ну, знаете, перетрудилась, перенапряглась. Она все принимает очень близко к сердцу, профессор, такая уж она по натуре, очень увлекающаяся. Но если вы поговорите с ней, может быть, вам удастся убедить ее еще раз все обдумать. Она вас так уважает. Не хочется, чтобы все эти годы оказались потраченными впустую.
Итак, Мелани-Melani с ее восточными побрякушками и глухотой к Вордсворту все принимает близко к сердцу? А он и не догадывался. Каких еще ее качеств он не угадал?
– Не знаю, мистер Исаакс, насколько я гожусь для разговора с Мелани.
– Годитесь, профессор, конечно годитесь! Мелани вас так уважает!
«Уважает? Ваши сведения устарели, мистер Исаакс. Ваша дочь вот уж несколько недель как утратила всякое уважение ко мне. И имеет на то основания». Вот что ему следует сказать. Взамен он говорит:
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать.
«Ничего у тебя не получится, – говорит он себе, положив трубку. – Папаша Исаакс из далекого Джорджа не забудет этого разговора со всеми твоими увертками и враньем». «Я посмотрю, что можно сделать». Почему было не признаться во всем? «Я тот самый червяк, который прогрыз ваше яблочко, – следовало бы сказать ему. – Как я могу помочь вам, когда я-то и есть причина вашей беды?»
Он звонит ей домой и попадает на кузину Полин.
– Мелани недоступна, – ледяным голосом сообщает Полин.
– Что значит «недоступна»?
– Это значит, что она не хочет с вами разговаривать.
– Передайте ей, – говорит он, – что я звонил по поводу ее решения бросить учебу. Объясните, что оно опрометчиво.
В среду занятия складываются из рук вон плохо, в пятницу и того хуже. Студентов мало, только посредственные, пассивные, со всем соглашающиеся. Объяснение этому может быть лишь одно. Все вышло наружу. Он находится в деканате, когда кто-то произносит за его спиной:
– Где я могу найти профессора Лури?
– Это я, – не успев подумать, отвечает он.
Мужчина, задавший вопрос, невысок, тощ, сутуловат. На нем великоватый ему синий костюм, источающий запах сигаретного дыма.
– Профессор Лури? Мы с вами разговаривали по телефону. Исаакс.
– Да. Здравствуйте. Может быть, пройдем в мой кабинет?
– В этом нет необходимости.
Мужчина некоторое время молчит, собираясь с духом, потом набирает побольше воздуха в грудь.
– Профессор, – говорит он, сильно нажимая на это слово, – возможно, вы человек очень образованный и так далее, но то, что вы сделали, – дурно. – Он замолкает, качает головой. – Дурно.
Две секретарши даже не пытаются скрыть любопытство. В деканате присутствуют и студенты, когда посетитель повышает голос, все они замолкают.
– Мы отдали нашу дочь в руки подобных вам, полагая, что вам можно доверять. Если не доверять университету, то тогда кому же? Нам и в голову не приходило, что мы посылаем дочь в гадюшник. Вы, может быть, и занимаете высокое положение, и степени у вас есть и такие и сякие, но мне на вашем месте было бы очень стыдно за себя, и да поможет мне Бог! Если я что-то не так понял, вам самое время сказать об этом, да только сомневаюсь, что я не прав, вон у вас и на лице все написано.
Действительно, самое время. Имеющий что сказать да скажет. Но он стоит, лишившись дара речи, кровь гулко ухает в ушах. Гадюка. Что тут отрицать?
– Простите, – бормочет он, – у меня дела. – И, повернувшись, точно деревянный, уходит.
Исаакс следует за ним по заполненному людьми коридору.
– Профессор! Профессор Лури! – восклицает он. – Вам не удастся так просто уйти! Вы еще не слышали главного, я вам сейчас скажу!
Так все и начинается. На следующее утро – редкостная распорядительность – он получает из офиса вице-ректора (работа со студентами) письмо с извещением, что на него подана жалоба, подпадающая под статью 3.1 университетского Кодекса поведения. Его просят при первой же возможности связаться с офисом.
Извещение, пришедшее в конверте с пометкой «Конфиденциально», сопровождается копией упомянутого кодекса. Статья 3 трактует о домогательствах или преследованиях по расовым, этническим и религиозным мотивам, на основании половых различий, сексуальных предпочтений или физической немощи. Статья 3.1 посвящена преследованию студентов преподавателями и соответствующим домогательствам.
Еще в одном документе описывается структура и правомочность дисциплинарного комитета. Пока он читает, сердце неприятно колотится. К середине документа внимание его начинает рассеиваться. Он запирает дверь кабинета и сидит с листком бумаги в руке, пытаясь представить себе, что же произошло.
Он уверен, сама Мелани такого шага не сделала бы. Она слишком простодушна, слишком не осведомлена о своих возможностях. За всем этим наверняка стоит тот человечек в плохо сидящем костюме, он и кузина Полин, дурнушка, дуэнья. Должно быть, они уговорили ее, измотали и в конце концов свели в ректорат.
– Мы хотим подать жалобу, – надо думать, сказали они.
– Подать жалобу? Какого рода жалобу?
– Жалобу личного характера.
– Насчет домогательств, – вероятно, вставила кузина Полин, Мелани так и стояла сконфуженная, – жалобу на профессора.
– Пройдите в комнату номер такой-то.
В комнате номер такой-то он, Исаакс, осмелел:
– Мы хотим подать жалобу на одного из ваших профессоров.
– Вы хорошо все обдумали? И действительно этого хотите? – следуя заведенному порядку, спросили у него.
– Да, мы действительно этого хотим, – ответил он, глядя на дочь, предоставляя ей возможность возразить.
Нужно заполнить бланк. Перед ними кладут бланк и перо. Рука берет перо, рука, которую он целовал, рука, знающая его очень близко. Сначала имя жалобщика: Мелани Исаакс, аккуратными печатными буквами. Рука колеблется над столбиком квадратов, выбирая, какой пометить. «Вот тут», – указывает желтый от никотина палец отца. Колебания затухают, рука опускается, ставит X, этот крест праведников: «J’accuse»[15]. Теперь графа, отведенная для имени обвиняемого.
Дэвид Лури, пишет рука, профессор.
И наконец, в самом низу листа, дата и подпись: арабеска «М», «е» с четкой петелькой, завитушка последней «с».
Дело сделано. Два имени на листке бумаги, его и ее, бок о бок. Двое в постели, уже не любовники, но враги.
Он звонит в офис вице-ректора, ему велят прийти туда к пяти, по окончании рабочего дня.
В пять он ждет в коридоре. Появляется Арам Хаким, молодой, элегантный, приглашает его войти. В комнате еще двое: Элайн Винтер, заведующая его кафедрой, и Фародиа Рассул с факультета социологии, председатель университетского комитета по дискриминации.
– Время уже позднее, Дэвид, причина, по которой мы собрались, известна, – говорит Хаким, – поэтому давайте сразу перейдем к сути дела. Какой подход к нему будет наилучшим?
– Для начала расскажите мне, в чем состоит жалоба.
– Очень хорошо. Речь идет о жалобе, поданной мисс Мелани Исаакс. А также, – он оглядывается на Элайн Винтер, – о некоторых имевших ранее место нарушениях, по-видимому, связанных с мисс Исаакс. Элайн?
Инициатива переходит к Элайн Винтер. Ей он никогда не нравился, она считает его пережитком прошлого, от которого чем быстрее избавишься, тем и лучше.
– У нас есть вопросы относительно посещения занятий мисс Исаакс, Дэвид. По ее словам, – я разговаривала с ней по телефону, – за последний месяц она присутствовала на занятиях всего два раза. Если это так, вам следовало доложить об этом. Она утверждает также, что пропустила экзамен. Между тем, – Элайн заглядывает в лежащую перед ней папку, – согласно представленным вами ведомостям, посещаемость у нее безупречная, а за экзамен она получила семьдесят баллов. – Элайн недоуменно глядит на него. – Стало быть, если только у нас не имеется двух Мелани Исаакс…
– Имеется только одна, – говорит он. – Мне нечего сказать в свое оправдание.
Плавно вступает Хаким:
– Друзья, сейчас не время и не место для решения серьезных вопросов. Единственное, что нам следует сделать, – он окидывает взглядом двух других, – это уточнить процедуру. Вряд ли я должен говорить вам, Дэвид, что все будет происходить на строго конфиденциальной основе, могу вас в этом заверить. Ваше доброе имя не пострадает, как и имя мисс Исаакс. Будет образована комиссия. Ее задача – установить, имеются ли основания для дисциплинарных мер. Вы или ваш поверенный получат возможность оспорить состав комиссии. Слушания будут проходить при закрытых дверях. Тем временем, пока комиссия не выработает рекомендаций для ректора, а ректор не примет соответствующих мер, все будет идти по-прежнему. Мисс Исаакс официально отказалась от посещения проводимых вами занятий, от вас же ожидается, что вы воздержитесь от каких-либо контактов с ней. Я ничего не пропустил? Фародиа, Элайн?
Доктор Рассул, поджав губы, качает головой.
– Дела о домогательстве всегда сложны, Дэвид, сложны и неприятны, но мы считаем принятые нами процедуры достойными и справедливыми, так что мы просто выполним их шаг за шагом, как положено. Я же посоветовала бы вам ознакомиться с ними и, может быть, проконсультироваться с юристом.
Он хочет ответить, но Хаким предостерегающе поднимает руку:
– Не принимайте пока никаких решений.
Ну, хватит!
– Не указывайте мне, что делать, я не ребенок.
И он в бешенстве покидает комнату. Однако здание заперто, привратник ушел домой. Заперт и задний выход. Приходится просить Хакима, чтобы тот его выпустил.
Льет дождь.
– Давайте-ка ко мне под зонт, – говорит Хаким и потом, уже у машины: – Между нами, Дэвид, хочу сказать, что очень вам сочувствую. Правда. Эти вещи бывают чертовски неприятными.
Он знаком с Хакимом многие годы, они вместе играли в теннис – когда он еще играл в теннис, – но сейчас он не в том настроении, чтобы вести дружескую мужскую беседу. Сердито пожав плечами, он забирается в машину.
Разумеется, никакой конфиденциальностью и не пахнет, разумеется, уже пошли толки. Иначе почему, когда он входит в профессорскую, все разговоры обрываются и повисает тишина, почему молодая коллега, с которой он до сих пор пребывал в самых сердечных отношениях, ставит чайную чашку на стол и, глядя сквозь него, покидает комнату? Почему на первое занятие по Бодлеру приходят всего двое студентов?
Мельница слухов, думает он, вертится день и ночь, перемалывая репутации. Сообщество праведников, совещающихся по углам, перезванивающихся, закрыв предварительно двери. Ликующий шепот. Schadenfreude[16]. Сначала приговор, а там уж и суд.
Он берет себе за правило, проходя по коридорам факультета, держать голову высоко.
Он встречается с адвокатом, который занимался его разводом.
– Давайте первым делом выясним, – говорит адвокат, – насколько правдивы обвинения.
– Достаточно правдивы. У меня был роман с девушкой.
– Серьезный?
– А что, его серьезность способна улучшить или ухудшить мое положение? По наступлении определенного возраста все романы серьезны. Как и сердечные приступы.
– Ну что же, исходя из стратегических соображений, я посоветовал бы вам подрядить в качестве вашего представителя женщину, – он называет два имени, – и постараться уладить все частным порядком. Вы принимаете на себя определенные обязательства, возможно, на время уходите в отпуск, в обмен университет уговаривает девушку или ее родню снять обвинения. Это лучшее, на что вы можете рассчитывать. Вам показывают желтую карточку, вы не спорите. Сведите ущерб до минимума и подождите, пока не утихнет скандал.
– Какого рода обязательства?
– Групповая психотерапия. Безвозмездная работа на благо университетской общины. Лечение у аналитика. Это уж как вы с ними сторгуетесь.
– Лечение? Я что, нуждаюсь в лечении?
– Поймите меня правильно. Я лишь говорю, что одним из предложенных вам вариантов может оказаться лечение у аналитика.
– Дабы привести меня в порядок? Исцелить? Избавить от непотребных желаний?
Адвокат пожимает плечами:
– Все что угодно.
В университетском городке проводится Неделя распространения информации об изнасилованиях. Союз «Женщины против насильников», ЖПН, объявляет двадцатичетырехчасовое бдение в знак солидарности с «недавними жертвами». Ему под дверь подсовывают брошюрку «ЖЕНЩИНЫ РАССКАЗЫВАЮТ». Внизу обложки карандашом накорябано:
«Твои дни сочтены, Казанова».
Он обедает с Розалиндой, своей последней женой. Они расстались восемь лет назад и медленно, опасливо снова сумели стать друзьями, в своем роде. Ветераны войны. Его радует то, что она все еще живет поблизости, возможно, и она испытывает по отношению к нему то же чувство. По крайней мере, есть человек, на которого можно будет положиться, когда случится худшее: падение в ванной, кровь в стуле.
Они разговаривают о единственном плоде его первого брака, о Люси, живущей теперь в Восточном Кейпе.
– Возможно, я скоро увижусь с ней, – говорит он. – Я собираюсь попутешествовать.
– В разгар семестра?
– Семестр почти закончился. Осталось две недели – потом все.
– Это как-то связано с твоими проблемами? Я слышала, у тебя проблемы.
– Где ты это слышала?
– Да ходят разговоры, Дэвид. Всем известно о твоем последнем романе, причем в самых смачных подробностях. И нет человека, которому хотелось бы заткнуть болтунам рот, – кроме тебя, разумеется. Позволено мне будет сказать, какого дурака ты свалял?
– Нет, позволено не будет.
– Я так и так скажу. Все это глупо и некрасиво в придачу. Не знаю, как ты управляешься по части секса, да, собственно, и знать не хочу, но этот способ определенно не годится. Тебе сколько – пятьдесят два? И ты думаешь, молодая девица может испытывать хоть какое-то удовольствие, ложась в постель с мужчиной твоего возраста? Думаешь, ей приятно любоваться тобой в разгар твоей… Ты хоть раз об этом подумал?
Он молчит.
– Не жди от меня сочувствия, Дэвид, и ни от кого другого тоже не жди. Ни сочувствия, ни снисхождения – не в наши дни и не в твоем возрасте. Все набросятся на тебя, и правильно сделают. Нет, ну скажи, как ты мог?
Знакомый тон, тон последних лет их супружеской жизни, тон страстных взаимных упреков. Даже Розалинда, надо полагать, сознает это. И возможно, она права. Возможно, у молодых есть право на то, чтобы их защищали от необходимости созерцать стариков, содрогающихся в корчах страсти. В конце концов, для того и существуют шлюхи: чтобы сносить экстатические конвульсии малоприятных самцов.
– Ну хорошо, – продолжает Розалинда, – так ты говоришь, что собираешься повидаться с Люси?
– Да, я думаю уехать, когда закончится разбирательство, и провести с ней какое-то время.
– Разбирательство?
– На следующей неделе начинает заседать дисциплинарный комитет.
– Быстро они. Ладно, повидаешься ты с Люси, а что потом?
– Не знаю. Не уверен, что мне разрешат вернуться в университет. Собственно, я не уверен и в том, что захочу вернуться.
Розалинда качает головой:
– Бесславный конец карьеры, тебе не кажется? Я не спрашиваю, стоила ли того девушка. Но ты-то что будешь делать? И как насчет пенсии?
– Придется как-то договориться с ними. Не могут же они оставить меня без гроша.
– Не могут? Не будь так наивен. Сколько ей лет – твоей прелестнице?
– Двадцать. Совершеннолетняя. Достаточно взрослая, чтобы знать, чего она хочет.
– Уверяют, будто она наглоталась снотворного. Это правда?
– Насчет снотворного сведений не имею. По-моему, вранье. Кто тебе это сказал?
Розалинда пропускает вопрос мимо ушей.
– Она была в тебя влюблена? Ты ей изменял?
– Нет. Никогда.
– Почему же она подала жалобу?
– Откуда мне знать? Она мне душу не раскрывала. Там, за сценой, происходили какие-то битвы, в подробности которых меня не посвятили. Имеется ревнивый молодой человек. Разгневанные родители. Должно быть, она в конце концов сдалась. Для меня все было полной неожиданностью.
– Думать надо было, Дэвид. Ты слишком стар, чтобы путаться с чьими-то детьми. Тебе следовало ожидать худшего. Как бы там ни было, все это очень унизительно. Честное слово.
– Ты не спросила, любил ли я ее. Может, спросишь заодно и об этом?
– Ладно. Любил ли ты молодую женщину, извалявшую твое имя в грязи?
– Она не несет за это ответственности. Не стоит ее винить.
– Не стоит ее винить! Ты, собственно, на чьей стороне? Конечно, я ее виню! И ее, и тебя. Вся эта история постыдна от начала и до конца! Постыдна и вульгарна. И я не стану извиняться за эти слова.
В прежние времена он тут бы и взвился. Но не сегодня. Они с Розалиндой отрастили, чтобы защищаться друг от дружки, по толстой шкуре.
Назавтра Розалинда звонит ему по телефону.
– Дэвид, ты заглядывал в сегодняшний «Аргус»?
– Нет.
– Ну так крепись. Там статья о тебе.
– И что в ней сказано?
– Это ты уж сам прочитай.
Статью он находит на третьей странице. «Профессор обвиняется в сексе» – так она озаглавлена. Он пробегает первые строки: «…должен предстать перед дисциплинарным комитетом по обвинению в сексуальном домогательстве. ТУК старательно замалчивает самое последнее в череде скандальных событий, включающей мошенничества с выплатой стипендий и наличие, как утверждают, целой сети, которая занимается предоставлением услуг сексуального характера и базируется в студенческих общежитиях. Получить какие-либо комментарии у Лури (53 г.), автора книги об английском певце природы Уильяме Вордсворте, нам не удалось».
Уильям Вордсворт (1770–1850), певец природы. Дэвид Лури (1945–?), обесчещенный ученик и комментатор названного Уильяма Вордсворта. Благословен, младенец, будь. Нет, не изгнанник он. Благословенно будь, дитя.