Асгард Ирийский, столица Беловодья.
Лето 7038-е от сотворения мира в звёздном храме (1530 год)
В сердце большого красивого града, что стоял на слиянии священных рек Ирия Тишайшего и Оми, на вершине их правобережного увала, простираясь до Сварги Пречистой1, дыбился над землёй лазурный каменный дворец Священного Первородного Огня – Великое Капище Инглии. Был сей храм сказочно красив, величествен и необъятен, как сами небеса. И проходили в том храме ритуалы и свадьбы, славили в его святилищах Светлых Богов и Прародителей святомудрых, чьи гигантские кумиры и образа обласканы были и согреты пламенем огненных жертвенников, на которые приносили бескровные жертвы, дары и требы. И далеко за пределами града были слышны отголоски дивных тех песнопений, прославляющих богов, утешающих душу и дающих силу.
Главной святыней храма являлся многогранный кристалл – магический талисман, дарованный богами, поддерживающий постоянную связь земли с космосом. Особая неземная энергетика этого кристалла создавала по периметру града незримое защитное поле, и не было хода в Асгард ни ордам захватчиков поганых, ни человеку пришлому с помыслами злыми, лукавыми да развратными.
Тысячелетиями рос и процветал Асгард, не ведая нужды и бед, свято оберегая знания о великом прошлом земной цивилизации.
Но пришло великое похолодание. Суровый климат значительно опустошил земли на севере Беловодья. Много людей ушло тогда на юг и на запад, за Рипейские горы, образовав там отдельные княжества. Прошли века, и оборвалась связь этих княжеств с Беловодьем, произошли необратимые изменения как в культурном облике народов, так и в духовном плане. А наступившая Ночь Сварога2 лишь усилила разобщение родов, ослабив энергетическую защиту Асгарда и его незримую связь с космосом. Много людей отвернулось тогда от ведичества, и забыли они, что Беловодье их прародина. И когда начались бесконечные, кровопролитные набеги кочевых племён на земли Беловодья (что простирались от Рипейских гор до х’Арийского моря3 и были благодатным краем древнейшей державы белых людей – Великой Тартарии), силы его защитников были уже не те и о помощи взывать было не к кому.
Вот уже которую ночь кряду жители града с тревогой вглядывались в даль. Там, в дальних перелесках, протянувшихся вдоль юго-восточного окоёма, множились вежи сосредотачивающегося войска кочевников, горели тысячи костров, озаряя ночное небо. И горожане от мала до велика готовились к осаде. В кузнях неустанно ревели дующие меха, раздувая жаркий огонь; без умолку стучали кузнечные молоты, под ударами которых раскалённые докрасна заготовки мечей, наконечников стрел и копий щедро рассыпали во все стороны золотые брызги, приобретая нужный вид. Да и на улицах кипела работа: свистели пилы, тюкали топоры, горожане укрепляли врата и стены, перекрывали заплотами и завалами улицы. В ближних перелесках валили деревья, и кто волоком, кто на телегах тащил или вёз их на выпас, где суждено быть сече. Там под покровом ночи возводилась засечная черта4, усиленная поворотными щитами с прозорами для защиты лучников и пушкарей. Старики же и женщины с малыми ребятишками шли к стенам храма, ища спасение, неся на себе скарб и съестные припасы.
Супротив растворенных врат храма, сжимая дланью литиус5 – длинный узловатый посох причудливого вида, испещрённый вычурной резьбой и увешанный оберегами, стоял крепкий, широкий в плечах старик в светлой льняной рубахе ниже колен, расшитой по вороту, подолу и рукавам, как и пояс, обережными символами. Седые волосы старца, перетянутые в обхват лба плетёным кожаным очельем, а сзади собранные в пучок и перехваченные тесьмой, как и седую бороду с усами, шевелил ласковый ночной ветерок с Ирия, неспешные воды которого текли на север тёмной гладью, рябью ловя блики лунного света. Старец был мрачен ликом, ибо ведал, что наступившая ночь будет последней ночью Асгарда. Оттого тревожно и тягостно было на душе у него.
Звали его Всеволод. Входил он в совет двенадцати Верховных жрецов Капища Инглии. Был он мудр, силён, обладал поистине великими знаниями и силой невероятной: понимал язык зверей и птиц, мог управлять животным миром и стихиями, лечить и ворожить, ведал будущее, а также умел оборачиваться зверем али птицей, меняя материю своего бытия. И был он одним из немногих, кто не утратил связь с богами, с дарованной ими силой и потоком энергии, что сокрыты были ими в текстах молитвенных и в заклинаниях. Но даже эти его знания и сила не могли оградить стены и жителей града от надвигающейся беды.
– Вящий отче6, – голос юного волхва, вышедшего из храма, вывел старца из состояния лёгкой задумчивости, – твоё изволение исполнено.
Юноша был красив ликом и крепок телом. Лицо его, открытое, ещё не тронутое растительностью, выражало послушание и преданность, но голубые глаза стыдливо смотрели в землю. Был он в светлой льняной рубахе из грубой ткани, также расшитой обережными символами, поверх которой были надеты кожаные наручи и колонтарь, подпоясанный широким кожаным ремнём с полуторным мечом и коротким кинжалом в диарах.
– Почто очи от мя воротишь, унучек? – Всеволод подошёл к юноше и положил руку ему на плечо.
– Тако же на верную погибель обрекаем мы дом наш, утаив кристалл.
– То, что ты за дом свой крепко стоишь, сие зело уважения достойно. Но град обречён, с кристаллом або без него. То тебе ведомо не меньше моего. Асгард наш дом, то истинная правда, но он ещё и последнее святилище, и коли нам суждено сложити здесь головы, то сделаем мы сие во славу Светлым Богам и Прародителям нашим, в полном сиянии православия.
Внук разомкнул было уста, дабы возразить деду, но тот жестом руки осадил его.
– Горестью затмило разум твой, Любомир, аки тучами солнышко. Не пристало воям зайцу подобно по лесам трусливо хорониться от ворога лютого. От смерти бежати, ради живота душу губити – то не наша стезя! В подземных галереях вы схороните до срока наши сокровенные знания, наш божественный свет, нашу тайну и людей – вот истинная ценность. Выждав время, уходите ходами потаёнными на левый берег Ирия и далее на север. Мы же встанем ликом к лику с войском басурманским, и быть сече славной насмерть, дабы на века отбить у аспидов сих охоту досаждать земле родной. Не кручинься, с падением Асгарда православие не сгинет со свету. Веками оно будет тлеть незримым огоньком во сердцах людей. Когда же наступит эпоха возрождения, эпоха света и добра, сокрытый вами огонёк веры разгорится, явив миру истину, поможет возвернуть его к высокой духовной чистоте и нравственности. Разумей сие да богам молись, нас словом добрым поминая. И полно о сём. Проводи мя. Хочу напоследок глянути на него.
Любомир сопроводил деда в подземную часть храма – в Остовницу. Внутреннее пространство алтаря было наполнено приятным переливающимся бледно-бирюзовым светом, притягивающим к себе магической красотой и мощнейшей энергетикой. Источник необычного света – многогранный кристалл, в длину чуть больше метра и до полуметра в ширину, покоился на деревянной волокуше перед огневищем жертвенника. Подойдя к кристаллу, жрец отвязал от посоха кожаную тесёмку с двумя медвежьими когтями на ней и, бурча под нос заклинание, медленно провёл рукой над кристаллом. Когти под изумлённые взоры Любомира и четверых витязей, вобрав в себя часть его энергии, на мгновение вспыхнули изнутри бирюзовым светом. Произнеся заклинание, жрец подошёл к внуку, вложил ему в ладонь тесёмку с когтями, крепко обнял и тихо прошептал на ухо:
– Вручаю тебе судьбу рода нашего. Дальше ты творить её будешь. Когти сии дар самого Велеса. Храните их паче живота своего, передавая от отца к сыну. Но на излёте Ночи Сварога должны попасть оне в руки отроку светлому с сердцем любящим. Учинивши из них амулеты да слезами горькими окропивши, один он сам носить будет, другой повяжет на выю7 той, что на роду писано ведуньей быти славной, а ему женою верной. Детям же их и унукам писано утвердить счастье и жизнь праведную на просторах Святой земли Расы Великой. И познают тогда потомки Рода небесного свет древней мудрости, что доселе хранили мы, жрецы Великого Капища Инглии, а с падением Асгарда вы, жрецы-хранители, свято блюсти станете. То не моё изволение, Любомир, тако Правь решила. Бремя сие многотрудно, но зело почётно, помните о сём. Уразумел ли мя?
– Уразумел, вящий отче, аки не уразуметь, – ответил дрогнувшим голосом Любомир, смахнув с глаз предательски выступившие слёзы, что не осталось не замечено дедом.
– Крепись, человече. Боги вознаградят тя за слёзы сии. Матушке с батюшкой от мя земно кланяйся – ладного сына взрастили оне. А теперь ступайте. Сварог с вами…
Едва денница заалела тоненькой полосой над дальними перелесками, а природа вокруг стала оживать причудливыми предрассветными красками, под синхронный грохот больших барабанов и рёв медных труб семь туменов8 войска басурманского пришли в движение. Путь безудержной лавине всадников преграждал пеший строй защитников Асгарда, ощетинившийся копьями и мечами за засечной чертой. И было тех храбрых витязей, готовых шагнуть в нетление, немногим меньше двух тысяч.
Таёжная деревенька. Южный Урал. 1979 год
Иван Данилович пристрастился к охоте, будучи семилетним пацаном. По первости ловил куропаток в силки, ставил петли на зайцев, а как подрос, окреп телом и духом, отец подарил ему свою двустволку, тульскую «курковку», и наказал: бить на охоте столько дичи, сколько нужно для пропитания, не больше. С тех пор наказ отца им ни разу не был нарушен.
Охотился всегда один, не признавал в этом деле шумных компаний и всяких там помощников, даже собаку не брал, потому как не было её у него, да и помощников тоже. Снимет с гвоздика свою безотказную «тулочку», наденет выгоревший на солнце брезентовый плащ с капюшоном, закинет за спину вещмешок с нехитрой снедью – и айда в тайгу. Дольше двух суток не хаживал, домой тянуло: сначала к жене с дочкой, теперь вот к внуку.
Вернётся, всучит сердобольной соседке Зинаиде пару-тройку глухарей или зайцев, заберёт своего Алёшку (хватит, погостил) и ведёт домой. Посадит супротив себя на стул, разложит на столе трофеи разные и давай их потрошить да возле печи суетиться. Руки знай своё дело делают, ножом да ухватом попеременно орудуя, а у самого рот не закрывается – язык-то без костей, рукам не мешает. А рассказчиком Иван Данилович слыл отменным, особливо когда перед ним ребятёнок сидит, в ожидании сказки рот разинувши. Послушать, так чего только не пережил, кто только не повстречался ему во время странствий по лесу: лесавки, коловерши9, домовые и леший – все друзья его закадычные и первейшие помощники в неравной схватке добра с силами тёмными и нежитью страшной.
А что же Алёшка? Уши развесит, глазёнки вытаращит, сердечко в груди колотится (то ли от переживаний всяческих, то ли от гордости за деда), того и гляди выскочит, а всё одно – слушает и уплетает тушёную в чугунке картошечку с мясом, вкуса и запаха бесподобного, у самого аж за ушами трещит от удовольствия. Наестся от пуза, глядь – глазёнками заморгал да носом клевать принялся. Подхватит его Иван Данилович, положит бережно на кровать, дабы сон не спугнуть, накроет покрывалом или тулупом овчинным: «Спи, кровиночка моя ненаглядная», свет в избе притушит, а сам продолжит хлопотать по хозяйству в гордом одиночестве, коль единственный помощник умаялся.
Когда-то и в этом доме жило счастье безграничное. Да, видно, сглазил кто. Едва Алёше исполнился годик, трагически погибли его родители, а через год преставилась и супруга Ивана Даниловича. Но не будем о грустном.
Шли месяцы, годы, Алёша рос, набирался ума-разума, и вот ему уже восьмой годок пошёл. Уже и школьная форма куплена да ранец с тетрадками и прочей там канцелярией собран. Радоваться бы Ивану Даниловичу за мальчонку: как-никак во взрослую жизнь очередной шажочек делает, только чем меньше времени до первого сентября оставалось, тем сильнее сжималось сердце старика в преддверии разлуки неминуемой. Школы-то в деревне не было, даже начальной. Хошь не хошь, а безутешные родители были вынуждены пристраивать своё чадо в интернат при районной школе, что в пятнадцати километрах от деревеньки. Не миновать сей участи и ему. Потому-то и решил оставшийся месяц с ещё большим усердием и вниманием посвятить внуку.
Однажды утром, едва первые лучи восходящего солнца лизнули макушки деревьев, дед с внуком ушли в тайгу. Ушли, можно сказать, налегке, уложив в вещевые мешки только самое необходимое в походе. Погода благоволила к длительному переходу по нехоженым красивейшим местам под шум тёплого ветра в кронах деревьев и пение птиц. В этакую-то пору бродить по лесу – это ж одно удовольствие. Но не ради праздного любования природой затевался поход. Не впервой малóму по лесу хаживать, грибы да ягоды собираючи. Решил дед, что пора передать внуку все те знания, все те практические навыки, которыми его щедро одарила жизнь, пока у мальчонки не потух блеск в глазах, пока ему интересно. Усвоит на всю жизнь, что в лесных дебрях свои хозяева властвуют, а человек там – гость незваный; научится слушать и слышать тайгу, чувствовать её – стало быть, научится выживать в тесном взаимодействии с её обитателями, как следствие, не потеряется в джунглях большого города, в обществе себе подобных.
«Бог даст, за десять годков управимся, хватило бы сил и здоровья», – настраивал себя старик на долгую кропотливую работу.
К полудню они углубились в тайгу километров на семь.
– Деда, а мы ночевать в лесу будем или к дяде Саше пойдём?
– А тебе как бы хотелось? – Иван Данилович не подал и виду, что догадался, куда клонит внук, ведь у того в лесоохотничьем хозяйстве подружка закадычная имелась – дочь егеря, девчонка-сорвиголова.
Алёша призадумался. Дед говорил, что, в первый раз ночуя в тайге, даже самый храбрый человек волей-неволей страх испытывает: то где-то рядом ветка неожиданно хрустнет, то причудятся чьи-то шаги или звуки непонятные. Переборешь свои страхи, тогда все последующие разы ночь коротать будешь настороже, но без опаски. Бывалому же таёжнику под каждой раскидистой елью дом уготован, главное – правильно место выбрать и до наступления ночи успеть шалаш соорудить. Он и от палящего солнца, и от холода защитит, укроет от сильного дождя и ветра. Соорудил жилище – разжигай нодью и коротай себе ночь, сил набирайся да одежду суши, если надо. Алёше ещё ни разу не доводилось в лесу ночевать, и в данном случае неизвестность больше пугала, чем манила. Опять же, у дяди Саши (у егеря, значит) со дня рождения Риты в гостях не были. Так что, если сказать деду о том, что соскучился, может быть, не сочтёт за труса.
– Давай у дяди Саши переночуем. А то когда ещё погостить доведётся? – грустно ответил Алёша, потупив глаза.
– И то правда. – Дед приобнял внука, почувствовав, как заходится сердце в груди (действительно, когда ещё доведётся – два месяца учебной четверти впереди). – А я рассказывал тебе, что, когда давеча на пяток минут к Антиповым заглянул, Рита на меня разобиделась? «Почему, – спрашивает, – один пришёл? Ежели ты, дядя Ваня, ещё раз без Алёшки заявишься – на порог не пущу!» Представляешь? Так и сказала! Ай да девчонка! А вы дружите, ничего постыдного в этом нет. А там, глядишь, дружба ваша в любовь перерастёт.
– Деда!
– А чего?! Всякое в жизни бывает. Вот мы с бабушкой твоей до свадьбы почитай сызмальства знались и потом ещё четверть века душа в душу прожили. И ничего.
Дойдя до звонко журчащего ручейка, решили устроить привал с обедом. Упитанный вяхирь10, подстреленный полчаса назад Алёшей, так и просился в котелок. И пока внук собирал хворост, Иван Данилович решил незаметно осмотреться. Чутьё фронтового разведчика и бывалого охотника подсказывало, что за ними кто-то идёт. Идёт осторожно, крадучись, не проявляя агрессии. До поры с этим можно мириться. Но лучше упредить нападение зверя, чем, будучи застигнутым врасплох, от него отбиваться. Не за себя – за ребёнка боязно. Если это медведь (не приведи господи), то стоит избегать встречи с ним. Обозначив своё присутствие, хозяин тайги намекает человеку о том, что тот должен уйти с его территории. Дурак останется, умный уйдёт.
– Алёша, пойдём-ка вон под теми деревьями грибов пошукаем. – Мужчина, беззвучно зарядив ружьё патронами, снаряжёнными пулей Бреннеке, и взведя курки, взял внука за руку, с опаской озираясь по сторонам.
Не сделав и пары шагов, они услышали душераздирающий визг маленького зверька, полный нестерпимой боли и отчаяния.
«Не косолапый, и то ладно!» – с облегчением выдохнул Иван Данилович.
– Деда, это волчонок? – Алёша кинулся было на вой, но рука деда стиснула его ладонь ещё сильнее.
– Никогда, слышишь, никогда не вздумай подбегать сломя голову к волчонку. Попал ли он в беду, или тебе просто захотелось его потискать, что бы ни случилось – стой, где стоишь. А лучше развернись и уйди. Ты понял меня? – Дед говорил вкрадчиво, глядя в широко раскрытые глаза внука. – Рядом с ним может оказаться мать. И горе тому, кто посмеет приблизиться к её малышу. Ей не объяснишь, что ты хороший мальчик и не собираешься обижать её кроху.
– Ему же больно! – Глаза ребёнка налились слезами. – Что, если ему нужна помощь?
«Нет, ну что ты с ним будешь делать, а? – выругался в сердцах дед, посмотрев сначала на внука, потом вдаль, понимая, что ребёнок прав. – Выходит, что не я ему, а он мне преподал урок сострадания к братьям нашим меньшим».
Сам что, пожил на белом свете, а вот рисковать жизнью мальчишки ради спасения зверя он не хотел. Права на это не имел! Но и животинку, чего греха таить, ему было жаль. Вот ведь закавыка какая. Ничего не поделаешь, придётся разведать обстановку.
Метров через тридцать они увидели бьющееся в капкане животное.
– Я же говорил! – Алёша с укоризной посмотрел на деда.
– А ну, полезай-ка вот на это дерево.
– Зачем?
– Мне так спокойнее будет. И не вздумай слезать, пока не разрешу! И по сторонам в оба глаза гляди.
Подсадив внука и выждав, пока тот залезет повыше, Иван Данилович начал сближаться с волчонком.
«Старый дурак, – корил он себя, озираясь по сторонам и держа наготове ружьё, – на что ты рассчитываешь? На быстроту своей реакции? Так ведь волчица в разы быстрее и сильнее тебя. Если не попадёшь в неё с первого выстрела, второго шанса у тебя уже не будет. И потом, какой смысл спасать дитя, если при этом потребуется убить его мать?»
Волчонок, завидев приближающегося человека, не зарычал, оскалившись, не стал биться в капкане, как это обычно бывает, наоборот, он вжался в землю, прижав ушки и жалобно поскуливая, завилял хвостом, будто перед ним давний знакомый. Старику даже показалось, что зверёк плачет. Нет, действительно, из широко раскрытых серо-зелёных глаз текли слёзы.
– Малыш, как же тебя одного-то в лес отпустили? – Иван Данилович опустился на колени, продолжая озираться.
Зубья капкана вонзились в плоть задней правой лапки волчонка, а ведь могли спокойно перерубить кость. Тогда всё – пиши пропало, вон сколько крови потеряла животинка. С такой раной, да в капкане, зверь долго не протянет. Это уж как пить дать.
– Сейчас будет немножечко больно, потерпи.
Едва стальные челюсти капкана раскрылись, волчонок взвизгнул и прижался к человеку.
– Ах ты ж, горемыка, – старик аккуратно погладил маленького зверя за ушками. – Угораздило тебя.
Вытащив нож из ножен, снял их с ремня и, используя в качестве шины, прибинтовал к ним лапку (волчонок стоически терпел манипуляции с ней, не кусался, лишь жалобно скулил). Сунув нож за голенище сапога, закинув ружьё за спину и бережно взяв на руки дрожащего зверя, ещё раз осмотревшись по сторонам, разрешил внуку слезть с дерева.
– Деда, а можно я понесу? – мальчонка вился вокруг как юла.
– Дорога домой дальняя – успеешь ещё.
– Так мы не пойдём к дяде Саше?
– Даже если бы мы пошли до дяди Саши, который в медицине ничегошеньки не петрит, нам всё равно пришлось бы везти волчонка к ветеринару, а это лишняя трата времени. Нет, если ты настаиваешь… давай оставим подранка здесь, а сами…
– Нет, пойдём скорее домой!
Они прошли с полкилометра, и Иван Данилович вновь почувствовал присутствие кого-то чужого, идущего по следу. Но этот кто-то держался всю дорогу на почтительном расстоянии и в деревню не посмел сунуться.
До ветеринара далеко ходить не пришлось. По счастливой случайности он жил по соседству. Пропойца со стажем, но, нужно отдать ему должное, дело своё знал и делал отлично, особенно за магарыч. Встречать гостей он вышел в семейных трусах до колена, начёсывая ягодицу, лицо опухшее, немытые волосы всклокочены. Закурив, пробурчал раздражённо: «На кой чёрт ты его припёр?», имея в виду волчонка, и уставился на старика. Выслушав и с трудом уяснив суть проблемы, клятвенно заверил, что всё будет сделано в наилучшем виде, после чего умылся холодной водой из кадки, сопровождая водные процедуры шумным фырканьем (да так, что брызги воды летели во все стороны). Растерев полотенцем лицо, побрёл в дом, махнув с порога: «Заноси…»
– Держите, – спустя полчаса он вынес спящего волчонка и передал Алёше. – Девчушка здоровая, месяцев шесть-семь от роду. Ухоженная.
– В каком смысле ухоженная? – Глаза Ивана Даниловича округлились.
– В прямом. Животина домашняя. Шерсть чистая, без всяких там мандавошек, и псиной не воняет, что странно. Не знал я, Иван, что ты волка решил приручить.
– Чего несёшь-то? Мы её в полдень в лесу из капкана вынули.
– Говорю, что вижу. Я хоть и с похмела, а глазам своим верю. Домашняя она. Вот те крест. – Ветеринар перекрестился. – И это, давайте топайте отседова. Без вас голова гудит.
– Я своим глазам тоже верю. Ладно, чего попусту языком молоть, спасибо тебе. Пошли, Алёша.
– Деда, ты же говорил, что волка нельзя приручить. Как она может быть домашней?
– Слушай ты его больше. Сам же видишь – с бодуна человек, вот и несёт чёрт знает что!
С той самой минуты, как маленькую волчицу принесли домой, Алёша не отходил от неё ни на шаг. Даже спать улёгся на полу, рядом с ней, стащив с печи тяжёлый овчинный тулуп.
Как стемнело, дед, расположившись в сенях, разобрал ружьё и не торопясь принялся его чистить, оставив дверь в кухню открытой. Алёша мирно сопел на полу, обняв пациентку, жалобное поскуливание которой то и дело нарушало тишину ночи.
«А ведь сосед прав, – подумалось вдруг мужчине, убелённому сединами, украдкой приглядывающему за спящими детьми, – необычного волчонка мы приютили: шёрстка у неё действительно ухоженная и цвет глаз не жёлто-коричневый, как у её сородичей, а серо-зелёный. Чертовщина какая-то».
За входной дверью едва слышно скрипнули ступеньки широкой лестницы, ведущей на крыльцо. Старик напрягся и замер. Не показалось. Кто-то крадучись подошёл к двери. Остановился. Незваному гостю ничто не мешало толкнуть незапертую дверь и беспрепятственно войти в сени, но он не стал этого делать – наверное, выжидал, прислушиваясь к звукам внутри дома. Будучи не робкого десятка, Иван Данилович беззвучно скользнул к двери и, вместо того чтобы задвинуть засов, рывком открыл её. Никого. Вышел на крыльцо. Ни души. Нарождающаяся луна, висевшая в небе холодным блином, надкушенным с левого бока, освещала двор не хуже фонаря, и если бы незнакомцу удалось каким-то невероятным образом ретироваться с крыльца, услышав шевеление хозяина дома за дверью, то лунный свет высветил бы его спину по пути к калитке. Но дорожка к ней также была пуста. Засов калитки был заперт, что совершенно невозможно сделать снаружи без ключа.
«Чертовщина какая-то, – второй раз за вечер подумалось Ивану Даниловичу. – Не могло же мне почудиться».
Неспешно спускаясь по лестнице, он задержался на нижних двух половицах ступеней, которые, как обычно, послушно отозвались знакомым скрипом, приняв на себя вес человека. Подошёл к калитке, потрогал засов – заперт. Пожав плечами и почесав затылок, развернулся – и чуть не вскрикнул, испугавшись увиденного. Вдоль спины пробежал неприятный холодок. Попятившись, старик упёрся спиной в ворота и, не в силах пошевелиться (ноги словно отнялись), уставился на существо, стоявшее возле крыльца. Это был огромный, матёрый волк, размером с телёнка, килограммов сто живого веса, а может, и больше. В холодном лунном свете его густая тёмно-серая шерсть едва заметно лучилась, отливая серебром, а от притягательного свечения бирюзовых глаз невозможно было отвести взгляд, настолько оно было бездонным и завораживающим.
«А ведь луна светит сбоку, и её свет не может вызвать свечение глазного дна», – промелькнула мысль в голове мужчины.
Мягко ступая мощными лапами, волк приближался, хотя при его размерах он мог не утруждать себя излишними движениями: один прыжок – и всё кончено. Сократив дистанцию до полутора метров, остановился, сел на задние лапы и, дёрнув головой вверх, издал требовательный рык и многозначительно посмотрел хозяину дома в глаза. Во взгляде этом не было агрессии, что успокаивало.
– Т-твоя дочь п-попала в капкан. Мы её спасли и оказали помощь, – с трудом разлепив пересохшие губы, не своим голосом прохрипел старик, надеясь, что зверь его понимает. – Сейчас она спит после операции. Кости и сухожилия целы, просто сильный ушиб и шкурка поранена. Не переживай, никто твоё дитя не обидит. Слово даю! Недельки через три мы вернём её на то место, где нашли.
Волк встал. Мотнув головой в сторону: «Отойди», терпеливо ждал, пока хозяин дома нащупает трясущейся рукой засов, с трудом сдвинет его и, распахнув калитку, услужливо посторонится. Под испуганно-удивлённым взглядом хозяина дома он, степенно ступая, прошёл мимо.
Затворив калитку, мужчина задрожал всем телом, колени предательски подогнулись, и опустился на землю. Кровь стучала в висках большими барабанами – с каждым ударом всё сильнее и сильнее.
«Рассказывал внуку про всякую там нечисть, и вот вам пожалуйста, с оборотнем повстречался. Так и до сердечного приступа недалеко».
Подождав, пока успокоится рвущееся из груди сердце, и переведя дух, поднялся и, с трудом переставляя ватные ноги, добрался до крыльца. Прямо перед дверью лежала тушка молодого кабанчика. Значит, отец-волк с самого начала не собирался причинять вред человеку, приютившему его дитя.
– Так какого ж рожна?.. – Иван Данилович воинственно погрозил кулаком в пустоту ночи, снял с гвоздика в сенях ковшик, зачерпнул им воду из сорокалитрового бидона и с жадностью выпил всю до капли.
Вытерев губы ладонью, старик улыбнулся, взглянув на ситуацию со стороны, но улыбка тут же исчезла, едва увидел два бирюзовых огонька маленьких глаз, смотревших на него из кухни. Осмысленный взгляд малышки, полный мольбы и печали, проникал в душу, а грустно приподнятые бровки и прижатые ушки выражали не то вопрос, не то ожидание чего-то.
– Чего вскинулась? Родитель твой приходил. Переживает. – Иван Данилович опустился на корточки рядом с волчонком и погладил без опаски. – Не грусти, девочка моя, всё будет хорошо. Оглянуться не успеешь, как домой воротишься. Спи.
И ведь поняла, послушалась. Печально вздохнув, заползла под руку крепко спящего Алёшки, прижалась к нему и затихла.
На следующее утро она проснулась ни свет ни заря, и стало понятно, что спокойная жизнь в доме закончилась. С раннего утра и до самой ночи Алёшка с волчицей бегали друг за другом во дворе и по огороду (поначалу она ковыляла на трёх лапах, поджав травмированную), кувыркались в траве и, не обращая внимания на нравоучения деда, ели из одной миски. На глазах деда и под его неусыпным контролем зарождалась крепкая дружба двух таких разных и в то же время таких похожих друг на друга существ. Оценив по достоинству заботу мальчишки, маленькая волчица с радостью открыла перед ним двери своего мира и не задумываясь впустила внутрь.
Волк-отец вновь наведался в гости к исходу четвёртых суток, когда дети уже спали. Не таясь, он тихонько поскрёб когтем входную дверь, вызывая хозяина дома во двор. Иван Данилович вышел, подошёл к нему, не зная, что делать дальше.
– Здравствуй, Иван Данилович! Как дела?
Старик вздрогнул, услышав мужской голос, оглянулся. Никого, только он и волк, и у того пасть не открывается.
– Да не вертись, ты слышишь мой голос у себя в голове.
– А как… вот это вот… у тебя…
– Потом расскажу. Привыкай, теперь мы будем часто видеться. Что нового?
– Да всё в порядке, не переживай, бегает уже твоя кровиночка. И аппетит… дай бог каждому!
– Её зовут Марго.
– Красивое имя.
– Я вам гостинец принёс, у крыльца лежит. Два часа назад он ещё бегал.
– За гостинец спасибо! Да только ни к чему это. Нешто я ребятишек не прокормлю?
– Тебе сейчас некогда по тайге шастать – детей полон дом, да и погоды нынче промозглые стоят. Поберечься тебе нужно.
– Поберечься… – задумчиво пробурчал старик, почесав за ухом. – Слушай…
– Ладно, пойду я. – Видимо, волк догадался, о чём собирается спросить мужчина, и, не желая продолжать разговор, встал и подошёл к калитке.
Иван Данилович медлил, положив руку на засов.
– Вчера в лесу нашли труп мужика из соседней деревни. Говорят, тело по частям собирали. Старики бают, дескать, это хозяин тайги его за браконьерство наказал. Не знаешь, чьих рук дело? Вернее, клыков.
– Знаю, отчего ж не знать. В капкане, что он установил, пострадала моя дочь, а он – он получил по заслугам.
– Не великовата цена?
– Великовата, тут ты прав, но он не оставил мне выбора.
Ухмыльнувшись, старик распахнул калитку и посторонился, пропуская волка.
Волк продолжал наведываться раз в четыре дня, ближе к полуночи, заглядывал в окна и, убедившись, что с его детёнышем всё в порядке, оставлял на крыльце очередной гостинец, избегая контактов.
Три недели лечения пролетели как один день. Как и было обещано, дед с внуком вернулись на поляну в сопровождении исцелившейся и даже немного подросшей Марго, которая всю дорогу бегала и скакала вокруг Алёши, пытаясь отвлечь его от дурных мыслей и подбодрить. А у мальчишки в преддверии скорой неминуемой разлуки настроение было так себе. Да чего там – паршивое оно было. Он даже повздорил с дедом, который твёрдо стоял на своём и не соглашался оставить её дома. Всю дорогу внук воротил от деда лицо, пряча глаза, полные слёз. Чем дальше они углублялись в тайгу, тем стремительнее таяла надежда мальчишки на то, что дед передумает.
Едва они ступили на поляну, им навстречу вышел волк-отец. Алёша, вытаращив от испуга глаза, вжался в деда.
– Не бойся, он не тронет.
Марго бросилась к отцу. Радостно скуля и повизгивая, она тёрлась о его ноги, прыгала на него, а когда он, повинуясь отцовским чувствам, подыграл ей, позволив свалить себя в траву, запрыгнула на него и, обхватив лапами шею любящего родителя, затихла, утонув в его шерсти, слившись с ним воедино.
– Видишь, у неё есть семья. Как же можно их разлучать? А ты обиделся на меня. Пойдём домой.
– Подожди… Марго! – Алёша вышел в центр поляны и опустился на колени.
Марго подбежала к нему и, встав на задние лапы, положила передние ему на плечи. Алёша достал из кармана куртки и надел себе на шею кожаную тесёмку с амулетом, точно такую же повязал вокруг шеи Марго и крепко обнял, зарывшись носом в её густую шерсть, приятно пахнущую домом.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
Марго в ответ несколько раз лизнула его в лицо. Вот зачем она это сделала? Слёзы в два ручья хлынули из глаз мальчишки. Ещё раз крепко обняв её, встал и, не разбирая дороги, побежал прочь от этого злосчастного места.
Махнув на прощание мохнатому семейству рукой, Иван Данилович развернулся и, смахнув скупую мужскую слезу, не оглядываясь, пошёл догонять внука.
– Так вот что ты вчера мастерил в сарае. – (На кожаной тесёмочке у Алёши на шее висел амулет – медвежий коготь, точно такой же он повязал на шею Марго.) – Красиво. Это те когти, что ты нашёл возле древнего вогульского капища?
– Угу, – размазывая рукавом куртки слёзы по щекам, буркнул Алёша. – Деда, я её ещё увижу?
– Обязательно увидишь! Надо только верить и ждать. Не плачь. Ты вступаешь во взрослую жизнь, и таких вот встреч и расставаний у тебя будет несметное множество. В лице этой волчицы ты приобрёл настоящего, преданного друга. Так сохрани эту дружбу в своём сердце и пронеси её через года. Когда-нибудь, я уверен в этом, ты поймёшь, что эта нежданная встреча, а затем и разлука, эти горькие слёзы – всё было не напрасно. Бог не даёт человеку больше испытаний, чем тот может перенести. Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.
– Деда, прости меня.
– За что?
– За то, что злился на тебя.
– Как можно обижаться на сильного мужчину?
Внук поднял на деда удивлённые, заплаканные глаза. Иван Данилович оглянулся, как бы убеждаясь, что их разговор никто не подслушивает, опустился перед внуком на одно колено и, сощурив глаза, заговорщически прошептал:
– Запомни: мужчина плачет только тогда, когда его сердце уже не в силах сдержать боль утраты. А показав свои слёзы любимой женщине, ты показал ей свою душу, впустил её в своё сердце.
– Какая она женщина?
– Много ты понимаешь! А знаешь, – в голосе деда зазвучали едва уловимые нотки загадочности, – что-то подсказывает мне, что на этом чудеса не закончились. Всё ещё только начинается.
– Какие чудеса?
– Всему своё время, малыш. Всему своё время…
Шатойский район Чечни. Май, 2000 год
Заброшенный аул в сорока пяти километрах от границы с Грузией, отрезанный от цивилизации и путей сообщения лесистыми горами, спал, раскинувшись вдоль левого берега речушки, мерно бурлящий поток которой не нарушал тишину ночи. Несколько пригодных для проживания домов были заняты боевиками, и над покатыми крышами этих домов ещё приветливо курились дымками печные трубы.
Близился рассвет. Медленно гасли звёзды, светясь неровным, мерцающим блеском, и едва ночное небо на востоке окрасилось серым цветом, шестеро спецназовцев, не издав ни звука, рассредоточились вдоль обломков невысокого плитняка.
– Бродяга – Койоту! Группа захвата на позиции.
– Принял Койот. Внимание всем, начали!
Двое спецназовцев бесшумными тенями скользнули к боевикам, нёсшим караульную службу на пятачке перед двором одного из домов. Отработав их ножами, они скользнули к пролому в плитняке и затаились. Со склона горы бесшумно хлопнул «Винторез»11, и часовой, гуляющий взад и вперёд во дворе дома, дёрнув головой и пораскинув мозгами, с гулким стуком повалился на землю. Миновав пролом в плитняке, четверо спецназовцев с приборами ночного видения на голове застыли на ступенях лестницы, держа на прицеле входную дверь и окна дома. В доме и в ауле было тихо.
– Вперёд! – шёпотом скомандовал старший группы захвата и дёрнул входную дверь на себя, и сразу же в доме раздались тихие хлопки бесшумного оружия.
Через несколько минут спецназовцы выволокли из дома тело человека с мешком на голове и со связанными за спиной руками.
– Бродяга – Койоту! Туриста и багаж взяли. Выходим на точку сбора.
– Принял Койот. Внимание, группа, общий отход!
Подхватив пленника под руки и ноги, рывком преодолев с два десятка метров открытого пространства, спецназовцы растворились в предрассветных сумерках. Когда последний разведчик из группы скрылся в «зелёнке», командир тряхнул головой, прогоняя тревогу, внезапным толчком ударившую в сердце, покинул свою позицию и двинул вверх по склону на точку сбора. Но тревожное беспокойство всё настойчивее вторгалось в его душу…
Штаб объединённой группировки федеральных сил в Чечне.
Военная база. Ханкала. Спустя двое суток
У старшего следователя военной прокуратуры майора Павлова день не задался с самого утра. Сначала к себе вызвал непосредственный начальник и на ровном месте устроил взбучку. Прочистив горло и размяв голосовые связки, он как бы между прочим сообщил:
– Так вот, сегодня, ближе к полудню, к тебе наведается какой-то высокий чин из ГРУ. Хочет переговорить с твоим давешним «сказочником». Так ты, Павлов, смотри мне, не запятнай грязь лицом, не посрами чести ведомства, посодействуй. Ублажи товарища. Да чтоб в наилучшем виде. – Начальник погрозил пальцем. – Свободен!
Вышел Павлов в коридор, пожал плечами, почесал тыковку, а всё одно не мог взять в толк: с чего вдруг такая буря, да спозаранку?
И вот в указанное время открывается дверь и в кабинет входят двое. Тот, что постарше, – высокий, статный военный в брезентовой «горке» без знаков отличия. Уверенная осанка, твёрдый и проницательный взгляд голубых глаз, спокойствие и мужественное хладнокровие – всё говорило о его власти и уверенности в себе.
Второй, в выцветшей «мабуте» (также не предполагающей наличие погон), – среднего роста, атлетически сложён, с острым живым взглядом, с обезоруживающей улыбкой на лице.
– Разрешите представиться, – пророкотал тот, что постарше, протягивая руку Павлову. – Подполковник Замятин, командир отдельного отряда специального назначения Главного разведуправления Генерального штаба. А это мой коллега из Следственного управления Федеральной службы безопасности, майор Скворцов. Вас должны были предупредить о нашем визите.
– Майор Павлов, – представился хозяин кабинета и, указав рукой на стулья, добавил: – Присаживайтесь. Правда, меня предупреждали, что вы, товарищ подполковник, будете один.
Пропустив мимо ушей замечание хозяина кабинета, гости расположились у противоположной стены, слева и справа от стоявшей там же тумбочки, и, не сговариваясь, обвели кабинет оценивающим взглядом. И глаза-то у них такие добрые, а взгляд такой открытый и доброжелательный, если бы не одно но: устремлён он не на собеседника, коим является хозяин кабинета, а сквозь него.
И осенила вдруг майора Павлова догадка, что вся эта показная лёгкость и открытость в поведении гостей, с долей здорового пофигизма, лишь ширма, за которую лучше не соваться. Потому как отпор с их стороны будет молниеносным и беспощадным. Отсюда мораль: с такими дядьками лучше дружить. На расстоянии. А познакомившись, лучше сразу забыть, как их звать-величать и как они выглядят. От греха подальше.
– Товарищи офицеры, вам чаю налить? Пока суд да дело, – заметно нервничая, предложил Павлов.
– А давай! – махнув рукой, ответил разведчик за себя и за товарища.
Следователь налил в кружки кипяток, опустил в каждую пакетик чая, поставил кружки на тумбочку возле визитёров и, заняв своё место, выжидаючи уставился на них в готовности ответить на интересующие их вопросы.
– Вас как звать-величать? – сделав пару глотков, заговорил подполковник, обратившись к Павлову.
– Михаил.
– А по батюшке?
– Анатольевич.
– Вот что, Михаил Анатольевич, расскажите-ка нам, что за фрукт предстанет сейчас во всей своей красе пред нашими ясными очами?
– Гайни Куркаев, – Павлов открыл папку, – шестьдесят седьмого года рождения. Уроженец села Старые Атаги. Активный участник первой чеченской. В федеральном розыске с января девяносто шестого года. Участвовал в атаке на Кизляр. В бою за село Первомайское был тяжело ранен, но остался в строю. Вместе с Салманом Радуевым ему удалось вырваться из окружённого села. В межвоенный период занимался наркоторговлей и похищением людей с целью выкупа. В прошлом году участвовал в рейде Басаева в Дагестан, после чего продолжил воевать против федеральных сил в отряде полевого командира Исраилова Артура.
– Исраилов Артур? – Разведчик наморщил лоб. – Он же Вахид. Один из самых непримиримых полевых командиров. Вот, значит, где он всплыл.
Павлов удивлённо хмыкнул.
– Разрешите продолжить?
Замятин утвердительно кивнул.
– Два дня назад…
– С этого момента поподробнее, пожалуйста.
– Два дня назад Куркаев подъехал на машине к блокпосту на въезде в Шали, сказал омоновцам, что в ней лежит наш раненый офицер. Омоновцы отмечают, что Куркаев при этом был сильно напуган: вздрагивал от каждого шороха и всё время косился в сторону своей машины. Категорически отказался подходить к ней, сославшись на то, что в ней сидит огромная волчица, которая приказала ему доставить раненого к русским и сдаться в плен. В общем, бред полнейший. Да вы сейчас сами всё увидите и услышите.
– Когда омоновцы осмотрели машину, в ней, кроме раненого, никакой волчицы не оказалось?
– Конечно.
– Медики его осматривали?
– Куркаева? Да. Предварительный диагноз – лёгкое психическое расстройство.
В дверь кабинета постучали.
– Заводите! – крикнул Павлов.
В кабинет завели мужчину средних лет. На табурет сел сгорбившись. Глядит исподлобья и с опаской. Вздрагивает от малейшего резкого движения или шума. Как говорится, картина маслом – мужик действительно немного не в себе.
– Гайни, – заговорил Скворцов, едва закрылась дверь за конвоиром, – нам нужно задать тебе несколько вопросов. Ты в состоянии отвечать?
– У меня есть выбор?
– Выбор есть всегда. Так ты будешь отвечать или мы напрасно тратим время?
– Спрашивай.
– Два дня назад в одиннадцати километрах юго-западнее Шали ты и твои подельники сбили вертолёт федеральных сил. Нас интересует личность эмиссара, который был в этом вертолёте: кто он, откуда, цель его заброски на территорию республики?
Куркаев поднял глаза и презрительно посмотрел на собеседника.
– Я маленький человек, честно делаю то, что мне поручают. Нам была поставлена конкретная задача, и мы её выполнили. Мне нет никакого дела до эмиссара. Главное, что он не достался вам, да благословит Аллах его душу.
– Когда вертолёт упал, вы забрали тело эмиссара и добили наших раненых ребят! Так? – повысив голос, спросил Замятин, сжав кулаки до хруста костяшек.
– Вас сюда никто не звал.
– Старая песня! – махнул рукой Замятин.
– А мне плевать! – Куркаев сардонически ухмыльнулся.
– А груз, что был с эмиссаром, вы его нашли? – поинтересовался майор Скворцов.
– Нет. Возле вертолёта мы обнаружили след волочения. Предположив, что одному из ваших посчастливилось выжить и уползти, я решил взять одного из братьев в помощь и пойти вместе с ним по этому следу. Остальных отправил прочесать местность вверх по склону. – Куркаев закрыл лицо трясущимися руками, его голос дрогнул. – Ч-через пятьдесят м-метров мы подошли к зарослям т-терновника… я не видел… сильный удар в грудь. Она сбила м-меня с ног и вцепилась в горло напарнику.
– Кто «она»? – Замятин переглянулся со Скворцовым и со следователем. («Я же вам говорил», – прошептал последний.)
– Б-большая волчица. Я т-таких огромных в-волков в жизни не видел.
– Ты можешь описать, как она выглядела?
Услышав вопрос Замятина, Павлов страдальчески закатил глаза: и этот туда же!
– Размером с телёнка, мощные сильные лапы, большие острые клыки. Шерсть в крови. А ещё глаза… они светились холодным зелёным огнём.
– Всё? Или ещё что-то запомнилось?
– У неё на шее висел амулет – м-медвежий коготь.
– Как ты определил, что это волчица? Она дала у себя под хвостом посмотреть? – с издёвкой в голосе поинтересовался Павлов, но тотчас осёкся, встретив недовольный взгляд разведчика.
– Разодрав г-горло напарнику, она подошла ко мне… а я… как парализованный, ничего не мог сделать.
– Ты не ответил на вопрос! – рявкнул Замятин.
– Она приказала встать и идти вперёд.
– Как она это сделала?
– Я услышал её голос у себя в голове.
Разведчик взял с тумбочки свою кожаную папку для документов, достал из неё фотографию. Закрыв указательным пальцем лицо человека, запечатлённого на снимке, встал, подошёл к Куркаеву и показал ему фотографию.
– Эту волчицу ты видел?
Едва взглянув на фото, Куркаев, сделавшись белее мела, вскочил на ноги и бросился было к двери, но, встретив на своём пути преграду в виде увесистого кулака разведчика, кубарем укатился к окну и, обхватив голову руками, по-собачьи завыл, повторяя: «Это шайтан, шайтан!» Услышав шум, в кабинет вломились конвоиры, скрутили бьющегося в припадке Куркаева и выволокли в коридор.
– Он реально до смерти напуган, – Замятин с довольным видом потёр руки (ему всё же удалось отвести душу), – а вы его в умалишённые записали. Не сам же он решил вытащить нашего офицера и сдаться в плен. Его явно кто-то принудил.
– Разрешите? – Рука Павлова самопроизвольно потянулась к фотографии.
– Да ради бога! – Не открывая лицо человека, разведчик показал снимок следователю. – Фотографию мы нашли в личных вещах этого парня. Он был лучшим из лучших. Ладно, того, что было, уже не вернёшь. А жаль.
– Он умер?
– Типун тебе на язык! В тяжёлом состоянии, врачи борются за его жизнь. А вот ребят не вернёшь – вот трагедия. И это за неделю до замены.
– Соболезную. А где сделана эта фотография?
– А вот это вам знать не обязательно! Ясно? – не понравилась Замятину излишняя любознательность следователя, а ведь казался не глупым.
– Я в том смысле, что очень уж похоже на фотомонтаж. Ну право же, таких огромных волков не бывает.
– А ты Куркаева ещё разок поспрошай, ежели своим глазам не веришь. Ладно, всё, что было нужно, мы узнали. Спасибо за содействие. Появится что-то новенькое – маякни. Куркаева и все материалы по делу заберёт майор Скворцов. Вопрос с вашим ведомством уже согласован.
– Да, и наш тебе совет, майор: забудь про то, что здесь услышал и увидел, – Скворцов подошёл к столу и властно уставился на следователя, – от греха подальше. Вопросы?!
– Нет вопросов!
Попрощавшись с гостями, Павлов закрыл за ними дверь, подошёл к окну, открыл настежь форточку. Прохладный свежий воздух ворвался в кабинет. Павлов с наслаждением вдохнул его полной грудью, и его лицо исказилось довольной ухмылкой.