Автобус в «Икею», поновее прочих, свежелакированный, но снаружи такой же красный, как все. Разве что бегущая строка над лобовым стеклом вместо района-маршрута (часто непонятного, Ане приходится сверяться со специальным приложением) сообщала коротко и ясно «IKEA». И кочки проходил плавно: подвеска получше.
Дорога вела из Нового Белграда в район Вра́чар. Ане казалось, что в торговый центр едет только она, остальные заскочили на попутку. Одышливый дед с засаленной матерчатой сумкой потеснил Аню, потом и вовсе прижал к окну, развернув свою газету, огромную, как скатерть. Цветные фотографии, сенсации, политика. По большей части лица артистов были Ане незнакомы. Дед, обнаружив на развороте певицу в щедром декольте, закряхтел особенно злобно.
На мосту над трассой мелькнуло «КОСОВО JЕ СРБИJА», написанное красным, размашисто, с подтеками.
В сумке у Ани завибрировал телефон. Звонила мать, которой она за пару недель в Белграде так и не набрала. Полились серпуховские дела: цены на рынке, в поликлинике бардак, давление шарашит, и погода такая, что на кладбище к бабке – еле добралась.
– …теть Наташа, ты в курсе, замуж выскочила за этого своего серба – и вместе укатили, тоже в Белград, не встречала ее там? В этом году все как с ума посходили, – связь на полминуты прервалась; скорее всего, мама успела добавить что-то еще про теть Наташу, потому что дальше заговорила уж вовсе взвинченно: – …стерва старая, лучше бы с внуком сидела! Или Каринка там уже?
Мама любит собрать вокруг себя людей, и чтобы все ее слушали. Аня заверила, что нет, Карина в Москве, работает. Вотсап мама освоила, но считает его таким же телефоном, камерой не пользуется. Потому у Ани – свобода мимики. Она скривилась, гадая, что́ на самом деле мать хочет от нее услышать. Дед повозился на сидении, сложил, наконец, газету вдвое, и Ане открылся вид на реку.
– Тут красивые мосты, – брякнула она.
Сама не зная, чего это ее понесло, рассказала матери, как стояла на Бранковом мосту: шестиполосное движение, под ногами всё ходуном ходит от транспорта. Зато видны и река, и древняя крепость Калемегдан, и даже собор Святого Саввы. Самый большой на Балканах.
– Красивый? – мама явно придерживала свой главный вопрос.
Аня вспомнила, как приземистые блекло-зеленые купола теснили дома-коробки: казалось, что это и не храм вовсе, а так – ребенок сунул в гору кубиков диковинную игрушку. Зачем-то ответила:
– Очень.
Не давая матери перехватить инициативу, быстро заговорила: …а через Саву, впадающую в Дунай прямо под крепостью Калемегдан, еще мосты перекинуты, все разные, кружевные, и по Старому Савскому до сих пор трамваи ходят – дребезжащие, скрипучие, но там они в тему…
В трубке хмыкало и сопело. Как будто мать возмущалась: подумаешь, стоило ради трамваев уезжать.
– Да ты послушай, мост немцы построили, в сорок втором, потом взорвать хотели, ну, отступая. А учитель, Младан, Милорад, – Аня понизила голос, потому что дед, закрыв газету, уставился на нее. – Забыла имя, черт, в общем, он в окно увидел, что минируют, – и предупредил.
– Почему учитель?
– Да при чем тут профессия? Ну, рядом жил.
– Как он, интересно, отличил минирование от починки?
Аня сдалась. Рассказывать матери, что человек просто любил эту громадину, вот и заподозрил неладное, бесполезно.
– Зачем ты мне всё это? Мост назвали, что ли, в его честь?
– Нет, сначала был Немецкий, потом переименовали в Старый Савский.
– Самая неблагодарная работа учителем.
Аня хотела рассказать матери еще про «Мост на Ади». Вантовый, новенький, серо-голубой. И как стояла на Бранковом, пытаясь его издали сфотографировать, и баржа с углем проплыла прямо под ней, и уголь сверкал как бабкины бусы с черными гранеными камешками. Но мама, женщина практичная, жила настоящим; они с Русланом быстро нашли общий язык. Пока она одаривала Аню серпуховскими сплетнями, автобус проскочил железные ангары, увенчанные логотипом «Lasta» с поднявшей крылья птичкой, – сербский автобусный завод, почтенный, вроде «Икаруса».
– Вы когда назад? – спросила, наконец, мама.
Аня по ней скучала.
Тут «IKEA» промелькнула за окном. И осталась далеко позади.
– Господи, ма, я пропустила остановку!
Аня нажала на «отбой», привстала. Дед, отложив наконец газету, жестом показал, что автобус развернется под мостом и подкатит куда надо. «Хвала́», – выдохнула Аня. Дед не ответил. Сидел со сложенной вчетверо газетой на коленях, прикрыв глаза. Монумент с косматыми бровями. Будто в его жизни было время для всего. И последние пять минут дороги полагается сидеть именно так.
Автобус и правда подъехал прямо к «Икее». Вокруг здания со знакомым логотипом стояли и другие магазины-гиганты, вынесенные за черту города. У сине-желтого входа Аня увидела первую в Белграде елку. В Москве улицы наряжали в ноябре, и к праздникам огоньки успевали осточертеть, – а тут не спешили. Пола́ко. Руслан притащил это словечко с работы, от сербки-администраторши. Той самой Драганы, с которой Аню спутали в офисе. «Не спеши, типа, – пояснил он. – Не переживай». «Еще скажи: угомонись», – хмыкнула Аня. Руслан обещал передать Драгане эту трактовку. Та изучала русский в универе и, если верить Руслану, говорила свободно. Эту Драгану муж хвалил часто: и обеды в офисе она организовала, и перегородки в опенспейсах установила, пояснив: «А то вы друг на друга сопите». Разве это свободный русский, хотела спросить Аня. У нас бы сказали: друг у друга на головах сидите. Сдержалась. Она по-сербски и двух фраз не выстроит. Сейчас до Ани дошло, что и в «спасибо» тому деду она поставила ударение неправильно – надо было: хва́ла.
Шары на икеевской елке были с человеческую голову. Ближайший растянул отражение Ани в дурацкой ухмылке. Протерла пластик, на перчатке остались копоть и пыль. Потянула носом. Нет, гарью не пахнет. Вздрогнула от гудка автобуса. Обернулась – он, вобрав людей с сумками и коробками, отъезжал от остановки.
В «Икее» прихватила себе синюю сумку размером с хороший чемодан, поднялась на второй этаж. Пахну́ло фрикадельками и жареной картошкой. Аня ускорила шаг: может, если всё купит быстро, тут и пообедает. Есть одна в кафе она не любила. Смотреть строго в свою тарелку или в книгу считала ущербным. Но тут – другое дело. Просто устала, села перекусить, вот у нее и сумка набитая с собой… Никто не осудит.
Вдоль проходов тянулись интерьеры: ванная, спальня, кухня, детская. Аню нагоняли и огибали пары всех возрастов. Были и пожилые: женщина с пухлыми ручками, в морщинах таких мелких, словно надела перчатки жатого шелка, всё трогала, всё хвалила. Ее муж коротким карандашиком, что были выложены повсюду для покупателей, записывал в тетрадку артикулы, тыкал пальцем в ценники. Особенно долго они простояли у кроватей. Женщина прямо в пальто плюхнулась на матрас, смеялась, дрыгала ногами в дутиках на липучке. Он оглядывался по сторонам и втягивал щёки так, будто в зубах что-то застряло.
Встречались Ане в основном парочки, часто – русские. Они тщательно выбирали миски, кружки, тарелки. Аня уловила реплику: мол, сейчас в моде посуда «рвотных цветов». И правда: наборы были сплошь бледно-зеленые, светло-горчичные и серые настолько, будто глину для них и не обжигали вовсе. Парочка та вздыхала, переглядывалась, и тем не менее набрала целую сумку серой посуды.
Аня остановилась на простых белых тарелках с черной тонкой каймой и таких же черно-белых, крапчатых пиалах. Только в следующем зале обнаружила, что они идут по двойной цене с пометкой «ручная работа». Возвращаться уже не стала. Руслан сказал купить всё, что ей надо, и сам пихнул карточку в карман: «Обставляйся. Деньги есть». Аня взяла кофемашину, едва поместившуюся в сумку, и капсулы к ней.
В детских интерьерах бродили целыми кланами: видимо, бабушек привезли сюда присматривать за детьми, пока родители выбирают обстановку. Дети кидались подушками, один мальчик щелкал и щелкал по клавишам настольных ламп, отчего весь зал подмигивал, пританцовывал. Мальчик обернулся: белобрысый, с лицом красно-черным, размалеванным под человека-паука.
Ане понравился светильник в виде луны. Луны в августе. Желтый тусклый шар терялся за пластиковыми изгибами других, более вычурных ламп. Скорее прошла дальше, едва не разбив руки очередной пары. Девушка, заметно беременная, вела мужа выбирать кроватку. Аня неловко и долго извинялась. Они просто кивнули в ответ.
Сумка тянула плечо: посуда и кофемашина весили прилично. В последних залах Аня швыряла в сумку мелочи, не разбирая, не раздумывая: бокалы, свечи, коврик ко входной двери – кучерявый, из валяной грубой шерсти. Пришей к нему пару белых пуговиц и еще одну, пузатую, черную, обозначить нос, – выйдет старый мишка ее мамы. Надо было его выпросить на прощанье.
Аня не знала, как надолго они едут, да и к матери тогда сильно опоздала, потому лишь подтвердила, что у Руслана длинная командировка.
Ради этого мишки-коврика и утюга с отпаривателем пришлось взять на кассе еще сумку. Пока лента продвигала вперед ее покупки, Аня задумалась, не нахватала ли лишнего.
Карта не проходила. Долго ждали администратора, за которым убежал кассир, не говоривший по-английски. Выяснилось, что денег на карте не хватает. Пробивали заново, Аня, готовая провалиться со стыда под взглядами очереди, теперь оплачивала поштучно. Кофемашина прошла, утюг прошел, свечи и тарелки прошли, а вот на коврике-мишке кассовый аппарат запищал. Переигрывать снова, менять посуду на коврик, Аня не решилась. Тем более в очереди стояла та беременная из детского отдела.
Кассир сбросил кучерявый рулон куда-то под сиденье, чтобы в конце дня отнести «мишку» на склад или назад, на полку.
Так, с двумя баулами, громыхая посудой, Аня потащилась к остановке. Встала у елки перевести дух, прищурилась: нет ли автобуса?
– Извините, мой русский плохой, но я… – заговорил кто-то у нее над ухом.
Ане показалось, что сейчас будут клянчить денег, или, того хуже, скажут, что все-таки и остальные покупки не прошли. Обернулась.
– Я еду во Врачар, могу подвэзти, – поспешно добавил мужчина.
Он был невысокий, чуть выше Ани, за очками – темные глаза, стрижка ровная, опрятный пиджак. В руках какая-то длинная рейка – и всё. Ане стало неудобно за свои баулы – нахватала, как беженка. Потом вспомнила пустую квартиру, в которой, словно по неизвестному ей правилу, было всего по два-три предмета мебели на комнату. Снова пожалела коврик, оставленный на кассе. Прихожая была вовсе пустая.
У серба оказалась просторная машина, семейный такой аутлендер, довольно новый для Белграда. Когда гуляли, Руслан бурчал, что в основном тут ездят на старье – чистеньком, ухоженном, но ползающем неторопливо. Аня редко садилась за руль, последний год и вовсе ни разу.
У машины Аня оглянулась на остановку – никакого автобуса.
Серб загрузил ее сумки в багажник, открыл переднюю пассажирскую дверь. Аня чуть успокоилась, заметив у него обручальное кольцо. Пожалела, что ее безымянный так и остался голым. Поспешила ввернуть, что замужем, у мужа хорошая работа в Белграде. Серб сказал, что у него дети большие, школу заканчивают.
– Аня, а ты откуда? – спросил, когда выбрались с икеевской парковки. – Я учился в России, Петербург, но давно.
– Москва, – быстро ответила Аня.
Вдруг она сообразила, что не знает ни имени серба, ни номера машины. В Серпухове, лет десять назад, было принято номер такси, в которое села, отправлять смской маме, мужу или подруге. Мало ли что. Теперь в приложениях всё сохраняется автоматически, а тут…
Серб продолжал говорить о себе, то и дело поворачиваясь к ней, всегда начиная с «Аня, знаешь…». Машина, хоть и на механике, шла плавно. Аня не узнавала поселков, которые проезжала по дороге в «Икею», лишь указатели, на которых расстояние до Белграда сокращалось, заставляли ее выдыхать. Она кивала водителю, улыбалась, прикидывая, как ей спасаться, если что. Жаль, сумки придется бросить в багажнике: кофемашину купила – и вот…
Вдруг поняла, что серб рассказывает что-то интересное. О том, как строил новый мост, тот, вантовый, светло-голубой. Проект масштабный, международный, а он среди местной команды архитекторов распоряжался на объекте. Стройка долгая, боялись, не успеют к Новому году. Да и зима тогда выдалась снежная.
– Разве тут бывает снег?
Аня огляделась по сторонам: фары выхватывали пучки зеленой травы по обочинам – и это в конце декабря.
– Бывает. Лучше бы не было, но есть, – серб говорил «э» вместо «е». – Дунай замерзает в десять лет раз.
– Замерз, пока строили?
– Нет, мы тепло одеты были все. А-а-а, Аня, ты про Дунай, – улыбка у него была несмелая и некрасивая. – Нет, хва́ла богу, лед не был.
Вдали мост уже парил над Белградом, его вантовые тросы тянулись струнами сквозь ночь. Подсветка снизу розовая, а на струнах – бледная, цвета сливочного масла.
– Мост на Ади. Это переводится как мост на остров, – сербу явно нравилась его работа. – Хотели эти берега соединять еще сто лет назад, но не до того было. Аня, знаешь, там основа, пилон, не понимали, как ставить. Воду не повредить. Езеро. Была там?
Аня покачала головой, но серб не заметил: следил за дорогой.
– Куда тебя подбросить? У меня этот поворот, а Новый Белград – туда.
– А что там, на озере?
Он запарковался на обочине, повернулся к Ане.
– Там пляж, как на море.
Помолчали.
– Какой у тебя автобус до дома?
– Восемьдесят четвертый вроде.
Серб побарабанил пальцами по рулю, подумал, завел машину. Развернулся, куда-то съезжал, обгонял, пропускал. Некоторые здания казались Ане знакомыми, она пару раз просила остановить «прямо тут», но он подвез ее к остановке, у которой и впрямь тормозили друг за другом красные «84-е».
– Не торопишься? – спросил серб.
Начинается. Не будет же он приставать к ней теперь, соображала Аня, когда была масса возможностей на пустынной дороге. Но серб протянул ей свой телефон: на экране – фотография солнечного дня над рекой. Даже рябь на воде была желтая.
– Полистай. Это вид из квартиры, моя семья сдает. Может, твоим друзьям надо?
Аня листала. Домик кремового цвета, вокруг цветут не то сливы, не то вишни. Внутри – старая деревянная мебель, буфет (похоже, самодельный) с безделушками за стеклом, печка с изразцами…
– Дом двухэтажный. В Земуне все такие, – вздохнул серб. – Квартира на первом этаже со входом.
– А это зачем?
На снимке окна дома были заклеены изнутри газетами. Серб пояснил, что дом старый, нормальные жалюзи не установили, а летом так жарит, что вся мебель выгорит, если некому шторы задергивать.
Аня представила, как бесшумно расходятся тяжелые портьеры, за ними – река…
Дальше на экране был письменный стол с зеленой лампой, пестрое покрывало на кровати. Кухня. Квадратная, не «вагоном», и потертые шкафчики – блекло-зеленые, как тот Старый Савский мост.
– Ванную меняли всю, – серб поспешно перелистнул снимки и гордо ткнул в экран, указывая на душевую кабину.
Вернулись к той первой фотографии с видом.
– Там лестница рядом, если надо вниз, на набережную. Очень старая лестница, кустом заросла. Но я сделаю скидку. Так и скажи.
Аня неохотно вернула телефон; ей была приятна уютная старина этого дома. Сохранила контакт серба в записной книжке. Так и не вспомнив, как его зовут, напечатала «Квартира». Обещала рассказать друзьям. Не решилась предложить деньги за проезд, да и в кошельке, кроме карты, которую она, похоже, опустошила, лишь две купюры по пятьдесят евро, которые она решила пока не менять.
Серб выгрузил сумки на остановке. Зарядил дождь. Аня с ужасом подумала, что сейчас бы всё еще ждала автобуса возле «Икеи». Она неловко благодарила, он некрасиво улыбался. Уехал. Размазывая дворниками дождь по лобовому стеклу, слепя фарами, подрулил к остановке 84-й.