Франка не могла понять, что у него за выговор. Ей доводилось слышать резковатую речь берлинцев – ее гость говорил похоже, хотя не совсем так. Разницу она не смогла бы объяснить, как не смогла бы растолковать глухонемому, что такое музыка.
«Капитан» сидел на постели, взволнованно глядя на девушку. Его вопросы повисли в воздухе, как дым от сигареты. У Франки в голове пронеслись тысячи мыслей. Она шагнула вперед и подняла ладони, словно пытаясь защититься.
– Я вам не враг.
Он не ответил, видимо, ожидая продолжения.
– Я нашла вас в лесу. Вы были без сознания. Больно вам из-за переломов на ногах.
Он провел руками по самодельным шинам, опять поморщился.
– Меня зовут Франка Гербер. Я привезла вас к себе. Мы здесь вдвоем. Поблизости другого жилья нет.
– А где мы?
– Примерно в семнадцати километрах от Фрайбурга, в горах Шварцвальда.
«Капитан» провел рукой по лбу, собрался с мыслями и заговорил более связно:
– Вы работаете в полиции?
– Нет.
– Имеете какое-нибудь отношение к гестапо или другим службам безопасности?
– Не имею. У меня и телефона нет. Я просто вас нашла и привезла сюда. – Франка с трудом выговаривала слова, и руки у нее дрожали. Она спрятала их за спину.
Незнакомец прищурился.
– Я – Вернер Граф, капитан люфтваффе.
– Я видела вашу форму.
– Зачем вы меня сюда привезли?
– Я нашла вас ночью. До любой больницы было слишком далеко.
– Спасибо, что спасли мне жизнь, фройляйн Гербер. Вы военнослужащая?
– Нет. Я медсестра… была медсестрой.
Он попытался пошевелить ногами, и его лицо исказила мука. Франка сделала еще шаг.
– Не вставайте, герр Граф.
Смешно называть его этим именем, явно ненастоящим.
– Я знаю, что вам очень плохо.
Франка огляделась в поисках пузырька с аспирином. От таблеток толку немного, зато они хотя бы частично облегчат боль и помогут уснуть. Пузырек был на тумбочке, а кровать теперь стояла далеко. «Капитан» проследил за взглядом Франки и увидел вынутые половицы.
– Что здесь происходит? Что вы намерены делать?
– Небольшой ремонт. Вам не о чем беспокоиться. – Она вытряхнула из пузырька три таблетки и протянула ему. «Капитан» посмотрел на них, а потом – Франке в глаза.
– Это аспирин. Не особенно действенное средство, но пригодится, пока я не достану что-нибудь посильнее.
В его глазах была боль, а еще растерянность и страх, которые он изо всех сил пытался скрыть. Франка положила таблетки в его раскрытую ладонь. «Капитан» их проглотил и в мгновение ока опустошил стакан.
– Хотите еще пить?
– Да, пожалуйста.
Франка поспешила в кухню, по дороге оглянувшись на рюкзак в гостиной. Пистолеты так и лежали внутри. А отцовский пистолет – в ящике столика в прихожей.
Когда она вернулась, «капитан» делал отчаянные попытки выбраться из кровати. Лицо у него взмокло и покраснело.
– Пожалуйста, не нужно, – сказала Франка. – Вам нечего бояться. Я вам не сделаю плохого.
Она протянула ему воду. Он и ее выпил так же быстро. И отдал стакан. Потом сложил руки на груди и замер – казалось, ему приходится прилагать усилия, чтобы понять каждое слово.
– Лежите. На дорогах заносы, а у вас сломаны ноги. Мы тут взаперти. Придется как-то доверять друг другу.
– Кто вы? – спросил он, потирая шею.
– Я здесь живу. Выросла во Фрайбурге. Это наш летний домик.
– Вы здесь одна?
– Да, не считая вас. Что вы делали в лесу? Я подобрала и ваш парашют.
– Я не могу отвечать на вопросы. Данная информация засекречена. Если меня схватят союзники, могут пострадать наши дела на фронте.
– Вы в Германии, в безопасности. До союзников сотни километров.
Он кивнул и опустил глаза.
– Вы, наверное, страшно проголодались. Принесу вам поесть.
– Да, пожалуйста.
– Сию минуту, герр Граф.
Франка отступила на кухню. Она стала разогревать последнюю банку супа; руки у нее дрожали. Как теперь себя вести? Пытаться его разоблачить – дело опасное, но нужно же как-то дать ему понять, что ей можно довериться.
– Доверие требует времени, – прошептала она. – Сразу его не завоюешь.
Пока грелся суп, она вернулась в маленькую спальню. «Капитан» вздрогнул.
– Как вы?
– Спасибо, нормально. Только ноги болят.
– Понимаю. И сочувствую. Завтра попробую раздобыть вам болеутоляющее.
Он молчал.
– Ботинки ваши целы, а вот бриджи пришлось разрезать. И рюкзак цел. Я заметила там кое-какую одежду.
Он кивнул, явно не зная, что сказать, но потом нашелся:
– Спасибо вам за заботу.
– Кости я вправила, хотя, боюсь, без гипса они могут сместиться.
– Спасибо, фройляйн Гербер. Поступайте, как сочтете нужным.
Он откинулся на подушки.
– Сейчас приду, – сказала Франка.
Суп нагрелся. Она перелила его в миску и понесла в спальню. Незнакомец лежал на спине, глядя в потолок. Когда она поставила перед ним поднос, сел – и управился с едой быстрее, чем перед этим сама Франка. Она пожалела, что не может дать ему хлеба.
– Теперь отдыхайте.
– У меня к вам еще есть вопросы.
– Вопросы подождут.
– Вы обо мне кому-нибудь рассказывали?
– Я уже много дней ни с кем не разговаривала, кроме вас. Телефона, как я уже сказала, здесь нет. Даже почты поблизости нет. Если бы мне писали письма, пришлось бы ходить за ними в город. Никто не знает, что я здесь, – она подалась вперед, – вот я и взяла вас домой – хотела помочь.
– Я вам благодарен, но лучше бы мне как можно скорее продолжить путь.
– Вы не будете ходить несколько недель. Когда откроются дороги, попробуем переправить вас в город, а до тех пор вы отсюда никуда не денетесь, как и я. Постарайтесь это понять – как и то, что мне можно верить. Я приложу все усилия, чтобы вас вылечить.
– Я вам признателен, фройляйн. – Никакой признательности в его голосе не слышалось. Он словно говорил заученный текст.
– Пустяки. Не могла же я оставить вас умирать на снегу. А теперь вам нужно отдыхать.
Франка тоже говорила неестественным тоном. Будто два скверных актера играли какую-то пьесу.
Незнакомец кивнул и лег. Его явно мучила боль. Франка взяла с тумбочки свечу и затушила ее пальцами. Этот фарс ее утомил. Она тихонько прикрыла дверь и заперла замок, хотя «капитан», наверное, слышал. Впрочем, он не стал возражать.
Огонь в гостиной догорал. Франка подкинула дров и стала смотреть в огонь. Она словно оказалась в клетке с раненым зверем, от которого можно ожидать чего угодно. Единственная гарантия безопасности – его сломанные ноги. Пока он не ходит, ничего ей не сделает, тем более без своих пистолетов. Очень важно, чтобы он понял: хотя Франка не причинит ему вреда, она начеку. Она не пойдет на поводу ни у какого мужлана, будь он нацист или шпион союзников. Просто поможет ему спастись от гестапо. Последний акт неповиновения перед тем, как присоединиться к Гансу и остальным.
У Франки болели все мышцы, ей отчаянно хотелось спать. Она пошла к себе. Обычно она оставляла дверь открытой, чтобы из гостиной шло тепло, но теперь закрыла. Она подошла к окну. Ночь стояла ясная. На черном бархате неба сверкали искорки звезд. Завтра наверняка будет ясный день – очень удачно для похода в город. Лет десять назад такая прогулка была бы ей только в радость. Как же все изменилось! Много с тех пор накопилось душевных ран.
Франка отыскала в чулане грелку, и снова на нее нахлынули воспоминания детства: вот она кутается в одеяло, мама поет колыбельную, и глаза сами собой закрываются.
Она не собиралась здесь оставаться. В этом доме слишком много призраков прошлого. Однако теперь никуда не денешься. Уйти – значит бросить его, позволить гестапо одержать победу. Франка налила в грелку горячей воды. Руки у нее согрелись, и даже на душе потеплело. Прижимая грелку к груди, она пошла в спальню.
А вдруг он все-таки немец? Почему тогда говорил по-английски? Или же все куда проще, чем ей показалось, и, значит, когда очистятся дороги, можно будет отвезти его в больницу? Неужели она неверно расслышала? Английского Франка не знает, а раненый произнес лишь несколько слов. Тогда он действительно капитан люфтваффе Вернер Граф. При мысли, что он вовсе не тот, за кого она его приняла, что он – один из тех, у Франки упало сердце. Летчик люфтваффе? Если верить пропагандистским фильмам, то даже иностранцы порой идут служить немецкому рейху. Правда, верилось с трудом. Если он и вправду служит в люфтваффе, нужно передать его властям при первой же возможности – и точка.
Франка погасила лампу, и в комнате воцарилась темнота.
Нет, все-таки он говорил по-английски. Она ясно слышала его слова. И до сих пор их помнит. Никакой он не капитан люфтваффе. Зачем ему лежать в снегах Черного леса? И пробыл он там недолго, иначе Франка нашла бы труп. Если он шпион или беглый военнопленный, то помощь ему карается смертью. Ну, это не беда. Нацисты уже отняли у нее все. Ничего не осталось.
Франка улеглась поудобней, закуталась в одеяла. Только под кучей одеял и согреешься. Или у камина. А у гостя одеяло лишь одно, да еще из дыры в полу, наверное, сквозит.
Она выбралась из постели, накинула халат, взяла ключ и на цыпочках вышла из комнаты.
В доме стояла тишина. Франка открыла замок и, прежде чем отворить дверь, постучала.
– Эй! – шепотом окликнула она. – Герр Граф, вы спите?
Он лежал с открытыми глазами, и на какой-то ужасный миг ей показалось, что он умер.
– Не сплю, фройляйн.
– Вам не холодно?
– Все нормально, спасибо.
Франка не поверила: здесь было гораздо холодней, чем у нее. Она отдернула занавеску, впустив поток лунного света. Взяла больного за руку – не холодная ли? Он посмотрел ей в глаза.
– Вы совсем замерзли. Почему не попросили еще одно одеяло?
– Не хотел вас лишний раз беспокоить.
– Глупости. Чего ради страдать, когда в доме их полно.
Она достала из шкафа толстое одеяло, укрыла его.
– Сейчас согреетесь.
Он не отводил от нее взгляда.
Франка чуть отступила.
– Завтра я пойду в город. На дорогах – заносы, но нам нужна еда и… У вас, наверное, страшные боли? – Ответа она не дождалась. – Разумеется, вас я туда не возьму, хотя, если хотите, могу сообщить в тамошнее отделение гестапо. – Теперь уже она внимательно смотрела на него.
– Нет необходимости, фройляйн. С местными властями мне говорить не о чем. Как вы уже знаете, я выполняю секретное задание особой важности. Было бы неразумно сообщать кому-либо о моем здесь присутствии.
– Значит, вы хотите, чтобы я никому не говорила? Они могут известить о вас руководство люфтваффе, вашего непосредственного начальника, который отправил вас прыгать.
– Не нужно. Я уйду, как только очистятся дороги. До тех пор я – ваш благодарный гость.
Интересно, подумала Франка, он и вправду не понимает, сколько времени будут срастаться кости, или прикидывается?
– Как угодно. – Она собралась уйти.
– Фройляйн, а каким образом вы меня сюда доставили?
– Привезла на санях.
– Привезли, сами, пока я был без сознания?
Даже в полумраке Франка заметила, как широко у него раскрылись глаза. Он сложил перед собой руки, словно в молитве.
– Вы – удивительная женщина. Я навеки ваш должник.
– Пора спать. Вам что-нибудь принести?
– Какую-нибудь ночную посудину? На всякий случай.
– Конечно.
Франка отыскала в кухне подходящий тазик, отнесла в спальню. Гость улыбнулся и вновь стал благодарить. Франка закрыла дверь и повернула ключ. Она решила больше не произносить имя Вернер Граф. Это унизительно – для них обоих.
Проснулась Франка на рассвете. Давно уже не спала она таким глубоким сном. Присутствие в доме постороннего каким-то образом притупило воспоминания, которые обычно одолевали ее с наступлением темноты. Открыв глаза, она первым делом подумала о раненом. Спит ли, очень ли ему больно? Удерживают ли самодельные шины его кости в правильном положении? Узнает ли она наконец о нем правду?
Ногой Франка нащупала тапочки на ледяном полу. Обулась, подошла к окну, отодвинула занавески. В чистом синем небе вставало зимнее солнце. Снега не прибавилось. У нее вдруг возникли сомнения. Стоит ли идти в город именно сегодня? Или подождать? Еды у них мало, да и нельзя оставлять его без лечения, пока не расчистят дороги. Кто знает, как долго это протянется. Иногда заносы оставались на неделю; правда, так было до того, как нацисты навели свои суровые порядки. Решено: идти сегодня. Пешком до самого Фрайбурга, и там достать все нужное. Прятаться не от кого, никто ее не ищет.
Франка пошла к больному, у дверей остановилась и прислушалась. Из комнаты не доносилось ни звука, и она двинулась в кухню.
Лыжи стояли у стены, где она их и оставила. Больше семнадцати километров на лыжах – ей самой стало смешно, особенно если вспомнить, что в последние годы она на них почти не вставала. Впрочем, до главной дороги во Фрайбург километра три, а там, Франка не сомневалась, ее кто-нибудь да подвезет. Она затопила камины в гостиной и кухне. Конечно, к ее приходу все давно прогорит, но какое-то тепло сохранится.
Во Фрайбурге она была несколько дней назад, а как будто – несколько лет. Теперь она совершенно другой человек. Те дни, проведенные в городе, расплывались в памяти. Франка закрыла глаза и попыталась совсем забыть.
Прежде чем отпереть дверь в спальню, она опять прислушалась. В комнате было темно, занавески задернуты. В полу зияла дыра. Гость спал. Казалось, он с вечера не шевельнулся. Разбудить его? Нет, не стоит. На письменном столе в гостиной Франка взяла бумагу и карандаш.
«Я пошла в город. Вернусь не позднее вечера. Пожалуйста, не вставайте.
Франка Гербер»
Наверное, следовало подписаться «фройляйн Гербер». Однако писать записку заново ей не хотелось.
Гость не просыпался. А вдруг он беглый военнопленный, что тогда? Держать его здесь, пока война не кончится? После высадки союзнических войск в Италии и разгрома под Сталинградом поражение рейха казалось вполне вероятным. Впрочем, до этого еще далеко. Национал-социалисты железной рукой держат за горло всю Европу, не говоря о самой Германии. Удастся ли прятать его несколько месяцев, а то и лет?
«Так, давай-ка по порядку, – велела она себе. – Для начала нужно достать медикаменты и еду, чтобы с голоду не умереть, а потом уж волноваться об остальном».
Она положила записку на тумбочку, поставила туда же стакан воды. Пузырек был пустой – видно, остальные таблетки гость выпил ночью. Теперь, когда проснется, будет терпеть боль во всей ее силе. Сжимая в руке пустой пузырек, Франка прикрыла глаза и выдохнула. Тут уж ничем не поможешь.
Выйдя, она заперла за собой дверь.
Яркое солнце за окном не внушало надежды на теплый день. Франка надела куртку, шапку, перчатки. Нацепила рюкзак, прихватила лыжи и вышла навстречу утру. Благодаря темным очкам солнце не так слепило глаза. Франка встала на лыжи и… словно вернулась в прошлое.
Горизонт был пуст, только укрытые снежным ковром деревья нарушали его линию. Снег лежал идеально гладкий, девственно-чистый, – такой украсит любой пейзаж, что уж говорить о живописном горном крае. Когда она в последний раз видела его по-настоящему? Неужели тьма, которая ее снедает, охватила и все вокруг?.. Набирая скорость, Франка вдруг показалась себе очень легкой, – а она думала, что навсегда утратила это ощущение. Скоро домик скрылся из виду.
Земля несется навстречу, а он ничего не чувствует, кроме стремительного воздушного потока. Хочет раскрыть парашют – а парашюта нет. Потом земля встала как вкопанная и превратилась в лужайку перед родительским домом. Он лежал на траве, наслаждался ее мягкостью, но когда захотел пошевелиться, его пронзила боль. А затем его выдернул из сна звук закрывающейся двери. Он кусал губы, сжимал кулаки, чтобы справиться с нахлынувшей болью, делал глубокие вдохи через нос. Открыл глаза. Через несколько минут на лбу выступила испарина. На тумбочке лежала записка, но вопросы приходили быстрее, чем ответы. Сознание мутилось, сжигаемое болью. Кто же она такая?
Может, это уловка гестапо, чтобы завоевать его доверие, выведать все о задании? По словам девушки, до Фрайбурга больше семнадцати километров. Он пытался сообразить, где находится и как далеко отсюда до цели. Шварцвальд, он приземлился в Шварцвальде… Люди наверняка видели парашют. Девушка – агент гестапо. Разве могла она в одиночку сюда его дотащить? Никак. Ей наверняка кто-то помогал. Как-то не сходятся концы в ее рассказе.
Вспомнилось ее лицо. Красивая – как кинжал с перламутровой рукоятью. Кстати, нет ли у него ран? Болит голова, сломаны ноги, но остальное, кажется, цело.
Девушка наверняка ушла за подмогой. За ним вот-вот придут.
Он ощупал шины на ногах. Тоненькие, с такими не походишь. Наверное, на это и расчет. На нем была пижама, а рюкзак забрали, только форма валялась в углу. Кое-как он сел, попытался разглядеть что-нибудь сквозь щель между занавесками.
Ничего, сплошная белизна.
Нужен план действий. Пункт первый – выбраться из дома. Кровать стоит у стены, до окна шагов пять – в таких обстоятельствах все равно что пятьсот. Перед тем как решиться, он выпил воды. Спустил ноги на пол – и на него обрушилась боль, какой он в жизни не испытывал. Пришлось прижать ладонь ко рту, чтобы заглушить крик. Спина, несмотря на холод, покрылась потом. Он опять лег, отрывисто дыша.
В доме царила тишина.
Часы пробили девять. Звуки вернули его к действительности; он нашел в себе силы опять сесть. Очень осторожно спустил ноги, стараясь удерживать вес тела на руках и глубоко дыша.
– Пересиль боль, – приказал он себе по-немецки. Это было важно. Любой промах мог стать роковым. «Помни о легенде. Ты сможешь».
Ноги беспомощно болтались над полом – теперь он сидел лицом к окну. Взгляд упал на выемку в полу. Что эта девица тут затеяла? Устроить препятствие между кроватью и окном? Он внимательно оглядел комнату. Опереться совершенно не на что. Придется, наверное, ползком.
Он согнулся – и уронил себя на пол. Тело пронзила боль, но он, стиснув зубы, постарался перенести вес на руки. Перебирая руками, дотащил себя до двери. Взялся за ручку. Заперто. Не удивительно. Две минуты, показавшиеся вечностью, он полз к своему кителю. Улыбнулся, нащупав в нагрудном кармане несколько скрепок, которые положил туда после инструктажа.
Через замочную скважину виднелся лишь слабый свет от камина. Вскрывать замки в программу обучения не входило. По этой теме инструктор проводил с ним дополнительные занятия.
Чуть приподнявшись, он сунул в скважину разогнутую скрепку и попытался зацепить запорный механизм. Получилось со второго раза – замок щелкнул, дверь открылась.
В гостиной пылал камин. Рядом лежала кучка дров. На каминной полке стояли какие-то фарфоровые фигурки и радиоприемник. На обоях выделялся прямоугольник более яркого цвета – видно, раньше здесь висела картина. Присмотревшись, он заметил, что таких прямоугольников много. Кресло-качалка у огня, потертая кушетка. Справа – дверь в кухню; оттуда тоже шел мерцающий свет: девушка развела огонь и там. В углу гостиной – его рюкзак. Странно, что она его не спрятала. Хотя, если гестапо уже напало на след, и прятать-то незачем. В доме стояла тишина, только потрескивал в каминах огонь.
Он доволок себя до рюкзака, вынул запасную одежду, карты, фонарик. Пистолетов не обнаружилось, но раздумывать, куда она их дела, он не стал. Сел, прислонившись к стене, и проверил содержимое внутреннего кармана. Бумаги оказались на месте: расчетная книжка, отпускной билет, командировочное удостоверение – со всеми положенными печатями и подписями. А впереди, в нескольких шагах, была входная дверь.
Прошло тридцать прекрасных минут – и Франка добежала до края долины, где проходила дорога в город. Ее уже расчистили, и с обеих сторон высились сугробы.
– Национал-социалистическая дисциплина, – пробормотала Франка.
Минут через пять остановился грузовик. Солдат спрыгнул на снег и сделал приглашающий жест. Франка застыла… выхода не было. Если она не сядет, это покажется подозрительным. Она взяла лыжи под мышку и двинулась к кабине; солдат уже открыл для нее дверь.
– Добрый день, фройляйн, – с улыбкой сказал он. – Прошу вас. Я до самого Фрайбурга еду.
– Отлично, спасибо.
Стараясь улыбаться так же приветливо, Франка уселась и захлопнула дверь.
Солдат был молодой, явно младше ее.
– И зачем вам в такой день понадобилось в город?
– За покупками. Я снегопада не ожидала. Нас совсем замело, а припасы кончаются.
Молодой человек слишком на нее засмотрелся, и грузовик едва не съехал на обочину.
Франка решила не комментировать.
– Сто лет на лыжи не вставала. Хорошо, что вы меня подобрали.
– Рад услужить, фройляйн.
Он тараторил всю дорогу, а Франка поддакивала. О себе ничего не рассказывала, от вопросов уходила. Это умение она оттачивала много лет и достигла в нем немалого искусства.
Показались окружающие город заснеженные холмы, затем – одетые в белое крыши и шпили. Издалека Фрайбург ничем не отличался от любого другого старинного европейского города. Как и все в Германии, под властью национал-социалистов Фрайбург заметно изменился. Бомбардировки не так сильно его разрушили, как Дрезден, Гамбург или Кассель. Авиация союзников провела лишь несколько рейдов, тем больнее казалась Франке потеря отца. Зачем был совершен тот налет в октябре? И думал ли летчик, сбрасывая бомбы, о тех, кого убивает? Понимали ли они вообще, что бомбят гражданское население? Или им все равно? Почему-то Франка в этом сомневалась. Так или иначе им не ведомо, какого доброго и благородного человека у нее отняли.
О смерти отца Франке сообщили письмом, и начальник тюрьмы не дал ей разрешения съездить на похороны: «предателям рейха сочувствия не полагается». Только после освобождения Франка смогла побывать на могиле, сказать отцу последнее «прости».
При виде солдат, дежуривших у въезда в город, мысли Франки вернулись к настоящему. Воспоминания, которым она предавалась в кабине, неуместны. Железная хватка национал-социалистов чувствовалась во всем. Свободное передвижение и дальние поездки остались в прошлом. Франка достала из кармана пачку бумаг, которые следовало иметь при себе и предъявлять иногда по нескольку раз в день. Постовой внимательно изучал документы; Франка молча ждала.
– Аненпасс?
Франка достала «аненпасс» – «паспорт предков», удостоверяющий ее арийское происхождение. Постовой быстро глянул и с кивком вернул ей. Франка улыбнулась. Вспомнилась старая шутка Ганса по поводу «чистоты арийской расы».
– Каков настоящий ариец? – спрашивал он у товарищей.
– Светловолосый – как Гитлер! – отвечали ему.
– Высокий – как Геббельс!
– Стройный и спортивный – как Геринг!
Гитлер – брюнет, Геббельс – коротышка, а Геринг – противный толстый увалень; подобные шуточки могут и до тюрьмы довести. Нацисты чувством юмора не отличаются. Все, что подрывает их авторитет, карается тюрьмой или чем-то похуже – неважно, смешное оно или не очень.
Постовой дал знак проезжать.
Предложение солдата выпить вместе вечерком Франка отклонила, сказала, что у нее жених сражается на русском фронте. В центре города она вышла. Здесь повсюду реяли нацистские флаги. Изображенную на них символику Гитлер объяснял в книге, которую написал, сидя в тюрьме. Книгу эту Франку, как и других детей, заставляли изучать, словно Священное Писание, – эдакий свод жизненных правил. Красный фон символизирует социалистическую доктрину, белый круг – чистоту националистической идеи, а черная свастика – превосходство арийцев над прочими народами. Арийцы – вымышленная раса белокурых сверхчеловеков; к ней, по убеждениям нацистов, принадлежат немцы.
Сама Франка была настоящим образцом арийки – высокая, спортивного сложения, светловолосая, с ярко-голубыми глазами, которых теперь почти стыдилась. Многочисленные комплименты по поводу прекрасной арийской внешности очень льстили – когда она была подростком. А сейчас только раздражали.
Неподалеку шумела рождественская ярмарка, а рядом возвышался фрайбургский собор – средневековое здание в готическом стиле, самое высокое в городе. Этот собор был одним из немногих оставшихся католических храмов – настоящая демонстрация свободы вероисповедания, которую сулил Гитлер, когда пришел к власти. Мессу здесь не служили: священника давно отправили в концлагерь. Протестантские церкви действовали, но несколько лет тому назад, чтобы контролировать еще и религию, их объединили в Протестантскую церковь рейха, и возглавил ее член партии нацистов и истинный ариец. Верующие называли себя «штурмовиками Иисуса» и носили «на груди – свастику, а в сердце – крест». Праздновать Рождество пока еще разрешалось, однако будущее этого праздника было под большим сомнением. Как и во всем, в религии любые отклонения от нацистских канонов могли кончиться плохо.
Франка шла с рюкзаком на спине и лыжами под мышкой, не поднимая глаз от земли. Мимо промаршировали солдаты, они смеялись и шутили. Один при виде девушки присвистнул, но она смотрела только на талый снег под ногами. Ее волновало одно: встретятся ли ей знакомые, слышали ли они о том, что с ней было? Шарахнутся ли от нее, как от предателя?
Франка толкнула дверь аптеки, и сверху звякнул колокольчик. Глядя в пол, она двинулась к витрине с болеутоляющими средствами. В глаза ей бросились крошечные пузырьки с героином, но она нашла морфий и взяла запас на несколько дней вместе со шприцами. Еще взяла аспирин, гипс, марлю, нейлоновые чулки для фиксации повязок и пошла к кассе. Аптекарь, человек средних лет с густыми седыми усами, подозрительно смотрел из-под очков. На белом халате у него красовался нацистский значок.
– Брат у меня, – Франка виновато улыбнулась, – катался с горки и сломал ноги. А тут еще и снегопады.
– Затруднительное положение, – посочувствовал аптекарь. – А гипс вы сами собрались накладывать?
– Я медсестра. Сумею.
– Мальчику повезло.
– Не знаю, можно ли так сказать о человеке со сломанными ногами… но отчасти вы правы.
Аптекарь улыбнулся и протянул коричневый бумажный пакет. Франка попрощалась и, стараясь сохранять непринужденный вид, не спеша вышла. От волнения ее чуть не стошнило.
На улице покрытое испариной лицо овеял прохладный ветерок; пошел легкий снег. Осталось запастись едой. Франка уже соскучилась по тишине лесного домика. Улицы прекрасного Фрайбурга уродовала вездесущая нацистская символика. Нацистская идеология не допускала полноценной жизни, особенно для женщины. Женщине нельзя быть врачом, юристом, судьей, нельзя поступить на государственную службу. Присяжные в суде – только мужчины. Женщина не может принимать важных решений – она слишком подвержена эмоциям. Женщинам нельзя голосовать… хотя какой смысл голосовать, когда осталась одна партия – национал-социалисты? Все прочие объявлены вне закона. Немецким женщинам запрещено пользоваться косметикой, красить волосы или делать перманент. С юного возраста девочкам вдалбливают в головы правило трех К: Kinder, Küche, Kirche – дети, кухня, церковь.
Франка помнила, как в Союзе немецких девушек им внушали, что думать о самоутверждении и карьере глупо. Гораздо важнее сидеть дома и рожать сильных сыновей для службы рейху. Вот какая роль отведена женщине в современной Германии, и многие девушки с ней смирились. Некоторые получили Материнский крест – медаль, присуждаемую матерям пяти или более здоровых арийских детей. Хильда Шпигель, знакомая Франки по Союзу немецких девушек, получила высшую награду – Золотой материнский крест – за то, что к двадцати семи годам родила восемь детей.
Воспоминания о прежней жизни налетели, словно саранча. Каждое здание здесь о чем-то ей напоминало. Место, где раньше стоял дом, в котором последние пять лет жил отец, было совсем недалеко; Франка невольно замедлила шаги. Она вспомнила о том, кто лежал у нее в доме. Он ведь один из них, он служит коалиции, совершившей это преступление. Если бы она могла позволить себе забыть!
Франка подошла к магазину.
Немецкий народ уже почувствовал невзгоды войны. В первые ее дни прилавки в магазинах были столь же полны, как и до начала военных действий, однако весной сорок второго года начали вводить серьезные ограничения, и некоторые товары повседневного спроса стали роскошью.
От запаха свежего хлеба у Франки заурчало в животе. Она запаслась хлебом, сыром, вяленым мясом. На обратном пути предстояло идти в гору, поэтому пришлось обойтись без тяжелых продуктов – например, супа в жестяных банках, который позволил ей так долго протянуть в лесном домике. Набрав столько еды, сколько позволяли продовольственные карточки, Франка подошла к прилавку – расплатиться деньгами, оставшимися от отца.
Ей вспомнилось, как поверенный читал завещание. Он знал, что Франка сидела в тюрьме, и, хотя он ничего об этом не сказал, видимо, знал и почему. В глазах его читалось осуждение.
Когда Франка закончила покупки, было почти два часа. Отправляться в обратный путь на голодный желудок не стоило. У нее в запасе остались карточки, чтобы позавтракать, и как раз неподалеку имелось подходящее место.
В кафе стоял шумный говор и было накурено. В углу несколько солдат пили пиво и веселились. Франка села от них подальше и попросила себе шницель с картошкой и кофе. Минут через пять заказ принесли. Еда была восхитительная, и Франка расправилась с ней на одном дыхании. Из-за соседнего столика встал и ушел посетитель, оставив газету, – теперь было за что спрятаться. Она взяла ее и развернула, загородилась ото всех. Сплошные статьи про великого фюрера и отважных солдат, которые сражаются в России за будущее Германии. Франка скоро бросила читать, просто смотрела в газету. Она задумалась о пути домой, о незнакомце, ждавшем ее там, – и тут раздался голос:
– Франка Гербер?
Внутри у нее похолодело. Она опустила газету. В глаза бросилась черная гестаповская форма, а над ней лицо, которое Франка надеялась никогда больше не видеть. Даниэль Беркель.
Он сложил карты, компас, запасную одежду и документы обратно в рюкзак – все, как было, – и сидел на полу рядом с ним. До передней двери – шагов десять, до задней и того меньше. Из-под нее пробивалось белое снежное свечение дня. Одежда на нем никак не для улицы, а на сломанных ногах далеко не уйти. Правда, которую он с таким упрямством не желал признавать, развернулась во всей красе: не имея оружия, он целиком зависит от милости Франки Гербер или кто она там. Наверное, она говорит правду, и они находятся в горах. Или же нет. Переставляя ладони по полу, он кое-как подтащил себя к двери. Просто выглянуть из дверей можно и в пижаме. Опершись на левую ладонь, правой дотянулся до ручки. Рывком открыл дверь. Белое сияние залило глаза. Холод впился в голую грудь, а в ноги словно всадили ножи. Дверь выходила на площадку с дровами. А за ней густо стояли заснеженные деревья. Проклятие! Ничего больше не видно!
Он закрыл дверь. Прежде чем ползти обратно, перевел дыхание. От огня шел жар, и ему захотелось посидеть у камина.
Даже если город недалеко, это ничего не меняет. Как туда дойти на сломанных ногах? И доберись он туда живым, что до смешного неправдоподобно, его сразу же поместят в больницу. Тут и конец – и ему, и заданию. Только, скорее всего, он замерзнет еще по дороге – что с ним уже и случилось бы, не подбери его эта девица. Возможно, она не лжет, и бояться не нужно. Каковы шансы наткнуться на сочувствующего в стране, полной фанатиков? Доводилось ему смотреть документальные фильмы, где огромные толпы встречали овациями каждое слово Гитлера, махали флагами, били в барабаны. Казалось, всему народу промыли мозги, чтобы он видел в нацизме новую религию. Почему же еще немцы творят на оккупированных землях такие страшные дела? Как иначе смогли бы они создать столь беспощадную организацию, как гестапо? Инструктор в разведшколе говорил: «Не доверяйте никому». Еще говорил, что хороший немец – мертвый немец. Курсанты смеялись, но в его словах не усомнились. Все думали так же.
Увиденное за домом ни о чем не говорит. Следует удостовериться. Часы в прихожей пробили десять. Он двинулся вперед, переставляя руки и не обращая внимания на боль в ногах. Добрался до передней двери, повернул ручку, отполз в сторону, давая ей открыться. Его опять ослепило белое сияние. Неподалеку утопала в снегу машина.
Опираясь на пальцы, он приподнялся как можно выше. Насколько хватало глаз, кругом были одни деревья и снег. Никаких дорог. Никаких звуков. Никаких признаков жизни.
Он закрыл дверь и двинулся в обратный путь. Когда вернется хозяйка, нужно быть на месте. Незачем ей знать, что он вставал, болтался по дому. У столика под часами он помедлил. Скорее наугад, чем осмысленно, потянул на себя ящик. Раздался металлический звук, который ни с чем не спутаешь. Рука нащупала пистолет. Теперь порядок. Пусть приходят – хоть кого-то из них он прихватит с собой.
– Приятно тебя видеть. Стала еще красивей. Сколько лет прошло, Франка?
Она уставилась на череп на его фуражке. Впрочем, Даниэль сразу ее снял и держал под мышкой.
– Спасибо. Много лет, герр Беркель. Четыре?
– Мы не виделись с самого твоего переезда в Мюнхен. Присяду на минутку, не возражаешь?
Он сел напротив.
– Конечно, садись. – Как будто у нее был выбор.
– И, пожалуйста, называй меня по имени. Не нужно официальности, пусть я и при погонах. Мы же с тобой старые друзья, просто хочу узнать, как у тебя дела. Закурить можно?
Он протянул сигарету и Франке. Она уже несколько лет не курила, но взяла. Беркель сначала поднес зажигалку ей, потом закурил сам. Теперь их разделяло светлое облачко дыма. Франка откинулась назад и попыталась успокоиться.
– Что привело тебя во Фрайбург?
– Приехала на могилу отца и ознакомиться с завещанием.
– Да, точно, я видел его имя в списках погибших после последней бомбардировки. Сочувствую. Эти скоты не думают о том, сколько губят мирных граждан. С нетерпением жду дня, когда мы отомстим за смерть твоего отца и сотен тысяч других немцев, убитых союзниками.
Франка начала тихонько дрожать.
– Я тоже, Даниэль.
Беркель, казалось, поверил.
– Очень сожалею о том, что с тобой случилось.
Он затянулся. Франка растерянно молчала.
– Я слышал о мюнхенских событиях.
Она хотела спросить, откуда, но сообразила: он, видимо, здесь все про всех знает.
– Скверно, что ты попала под влияние подлых предателей рейха.
У Франки сжалось сердце. Ганс был настоящий человек, такой, каким Даниэлю и прочим нацистам никогда не стать. Она отчаянно пыталась прогнать страх, казаться спокойной.
– Спасибо за сочувствие, Даниэль.
– К счастью, судья учел, что ты, как женщина, нуждаешься в снисхождении. Из-за своей доверчивости ты легче поддаешься пропаганде и бессовестной лжи подобных ублюдков. Жалею, что тебе пришлось через такое пройти. Ужасно, наверное, было. Не все понимают, но национал-социалисты хотят немецкому народу самой лучшей участи.
Франка молчала. По его серьезному лицу она видела: Даниэль искренне верит в то, что говорит.
– Я рад, что ты не попала на гильотину, как другие предатели. У тебя есть будущее – станешь женой и матерью, станешь рожать сыновей, которые послужат рейху.
Даниэль докурил и воткнул окурок в стоявшую на столе пепельницу. Франка затянулась раза три, не больше.
Он подался вперед.
– Я уверен, ты усвоила урок.
– Конечно, я тогда сглупила. Нужно было сразу на негодяев донести, но я боялась.
Франка сделала глубокий вдох, пытаясь унять боль, вызванную этими словами.
К столику подошла какая-то пожилая женщина. Беркель встал и поздоровался.
– Герр Беркель, рада вас видеть.
– И вас, фрау Гойч. Прекрасно выглядите.
– Я так вам благодарна… – Женщина протянула ему пакет. – Это вам и вашей семье.
– Нет-нет, я не могу…
– Передайте мальчикам. За то, что вы для нас сделали.
Беркель взял пакет.
– Благодарю. Я поздравлю их от вас с Рождеством.
– Благослови вас Господь, герр Беркель, – сказала она и на прощание добавила: – Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, – ответил Беркель, сел и извинился перед Франкой.
– Кто это?
– Старинная знакомая нашей семьи, попала в беду. Я с удовольствием помог. Жаль, что тебе не смог помочь, что ты не пришла ко мне, когда тобой пытались манипулировать предатели.
– Наверное, был бы там, пришла бы.
– Рад слышать. Судья принял правильное решение. Пора тебе жить дальше. Ты уже подумала, как отблагодаришь рейх? Медсестры нужны везде, особенно теперь, когда наши отважные воины в России каждый день получают раны на поле боя.
– Я об этом думала, но я всего три недели как вышла из тюрьмы. Мне нужно время. Вероятно, после Рождества.
– Понимаю. А где будешь встречать Рождество?
– В Мюнхене. Я живу там. Сюда приехала на несколько дней.
– И лыжи с собой взяла? – спросил он, глядя на пол возле стола.
Франка вдруг вспомнила: в рюкзаке у нее морфий, бинты, гипс. Если Беркель это увидит – ей конец.
– Дом, где жил папа, разбомбили. Я остановилась в нашем старом домике в горах. Не думала, что меня там занесет.
– Да уж, погодка – нечто. Говоришь, к Рождеству вернешься в Мюнхен? Осталось всего-то девять дней.
– Не хочу встречать праздник одна в старом домишке. Вернусь как можно скорее.
– Помню я тот домик. Мы там неплохо повеселились.
Франка едва не вздрогнула, вспомнив выходные, которые они проводили вместе. Те времена, когда Даниэль был главой местного отделения гитлерюгенда, словно относились к другой эпохе. Почти все девочки ей завидовали. Что ж, пусть забирают. У него на пальце поблескивало обручальное кольцо.
– Ты женат?
– Уже четыре года. Хельгу Даговер помнишь?
– Конечно.
– У нас два сына – Бастиан и Юрген.
– Мои поздравления.
– Настоящие арийские дети, как раз такие, какие нужны родине. Конечно, когда они вырастут, война кончится, и они будут пожинать плоды наших усилий.
Франка не ответила. Ею овладело такое отчаянное желание бежать, скрыться, что едва хватило сил усидеть на месте.
– Хочешь, фотографию покажу?
– Конечно.
Беркель достал из кармана бумажник, вынул фотографию. Лицо у него потеплело – таким его Франка еще не видела.
– Скажи ведь, красавчики?
– Да.
– Ужасно их люблю. Плохо в моей работе то, что приходится мало бывать с семьей, но они всегда в моем сердце.
Беркель убрал фотографию в бумажник и достал из кармана серебряный портсигар. На нем были какие-то чужие инициалы. Он опять предложил сигарету; Франка отказалась. Уже много лет она не курила, и первая сигарета лишь усилила тошноту, которая то и дело в ней поднималась.
Беркель закурил, откинулся назад. Франка опять вспомнила о человеке в лесном домике.
– А ты так и не вышла замуж?
– Не вышла.
– Тебе сейчас двадцать шесть? У тебя есть все. Ты же не захочешь окончить свои дни старой девой? Время для деторождения уходит. Когда юность отцвела, ее уже не вернуть.
– Я помню, сколько мне лет, Даниэль.
– Я ничего такого не хотел сказать. Не хотел тебя обидеть. Ты даже красивей, чем раньше.
– Да все в порядке, Даниэль, спасибо тебе еще раз. – Франка не могла заставить себя смотреть ему в глаза.
– Ты уже подростком была очень хорошенькая. – Даниэль откинулся назад, завел руки за голову. – Да, как сейчас помню. Мне все мальчишки завидовали. Моя девушка – самая красивая во Фрайбурге. А я – самый счастливый парень. Что же у нас случилось? Ты так и не объяснила. Просто бросила меня.
Я увидела, кто ты на самом деле. Поняла, во что тебя превратили.
Франка не знала – притворяется ли он, хочет проверить ее искренность, или в самом деле не догадывается? До сих пор ничего не понял? Они расстались в тридцать шестом, когда ей было девятнадцать. Даниэль делал попытки ее вернуть, а она, хотя твердо отказалась с ним встречаться, старалась не отталкивать молодого человека слишком резко – боялась его растущей власти и влияния, как сотрудника гестапо.
В 1938 году в Ночь разбитых витрин, когда на улицах Фрайбурга и всех других городов Германии сверкали осколки стекла – от витрин магазинов, принадлежавших евреям, – а в ночном небе вставало зарево горящих синагог, Даниэль был среди погромщиков. В этой бойне государственного масштаба, государством же организованной, погибли тысячи людей, и Беркель оказался в числе вожаков; он и прочие негодяи вышвыривали из домов торговцев-евреев и жестоко их избивали. Та ночь открыла Франке глаза на то, чего добиваются для Германии нацисты. Она пересмотрела свои взгляды. Уехала из Фрайбурга – в основном чтобы не встречаться больше с Даниэлем. Даже с Фреди ради этого рассталась.
– Теперь-то все в прошлом, – сказала она. – А зачем нам цепляться за прошлое, когда у германского народа такое прекрасное будущее?
Беркель улыбался, но взгляд у него потемнел. Он сделал затяжку и продолжил:
– Разве тебе есть что скрывать? Расскажи мне все, и оставим прошлое позади, начнем сначала – как друзья. Если поселишься во Фрайбурге…
– Я не буду жить во Фрайбурге, уеду в Мюнхен, как только очистятся дороги.
Беркель опять затянулся. Подошла официантка, и он заказал пива. Франка уже места себе не находила.
– Ты кого-то встретила?
– Не в том дело. Мы с тобой были почти дети. Потом выросли, изменились.
– Многие из моих коллег – хорошие, верные ребята, преданные нашей стране и делу рейха, – в таком возрасте завели семью. А некоторые и раньше, и уже детей имели.
– Ну а нам иное выпало.
Официантка принесла пиво – за счет заведения, как обычно для гестаповцев. Беркель даже не поблагодарил; он подался вперед, внимательно глядя на Франку.
– А еще я слышал, у тебя была в Мюнхене интрижка с тем, с главным предателем. Вот какого отца ты нашла для своих детей?
Он пачкал память Ганса уже тем, что посмел о нем говорить. Франка с такой силой сжала под столом кулаки, что из-под ногтей чуть не брызнула кровь.
– Эта часть моей жизни позади. – Она едва сдерживала слезы. Не станет она перед ним плакать. Умрет, но не заплачет.
– Тебе повезло. Будь же благодарна агентам гестапо, схватившим его и остальных. И палачам скажи спасибо. Ты получила самый главный дар, какой может дать человеку государство: свободу. Тебя освободили от диких заблуждений, которые проповедовали эти преступники. И еще у судей хватило великодушия пощадить твою жизнь.
Франку ранило каждое слово. Благодарить судью, ее пощадившего? А ей столько раз хотелось умереть.
– Как подумаю, что бывают такие люди, меня прямо тошнит. – Слово «люди» он произнес как ругательство. – Одно утешает: они получили по заслугам и больше не будут манипулировать доверчивыми.
– Они, наверное, хотели как лучше для Германии, – едва слышно промолвила Франка.
Беркель покачал головой и отхлебнул добрый глоток пива.
– Дурачье наивное. Они чего добивались – вернуть массовую безработицу и беспорядки на улицах? Да демократия – самая страшная из бед, выпавших на долю Германии! Фюрер избавил нас от ярма Версальского договора, приструнил пацифистов, из-за которых мы проиграли войну в восемнадцатом году, он вернул нам наше место среди величайших наций мира!
Франка поборола желание спросить, почему же он не идет сражаться на фронт, если разделяет эту идеологию. Гестапо стоит выше любых правил и законов. Беркель запросто может отвести ее сейчас в ближайшее отделение, и все, спрашивать никто не будет. Исчез еще один враг государства. Теперь ее жизнь целиком зависит от прихоти человека, которому она когда-то разбила сердце.
– Ты прав. И я благодарна за избавление. Главари заставляли меня ходить на собрания. Называли это патриотизмом.
– Патриотизм наоборот. Рад слышать, что они не совсем тебя заморочили. К счастью, ты получила шанс исправить свои ошибки.
– Даниэль, было приятно с тобой поболтать, но мне и вправду пора. Нужно дойти до дома засветло.
Прежде чем ответить, Беркель еще раз пристально посмотрел на Франку.
– Конечно. В темноте такая дорога крайне опасна. Не хочу тебя задерживать.
– Именно. Так что извини. – Она поднялась.
Беркель смотрел на нее, не двигаясь.
– Погоди, кругом ведь заносы. Потому-то ты на лыжах.
– Да, и мне лучше поспешить.
– А как же ты доберешься? Семнадцать километров тебе не пройти.
– Все уже продумано.
– Это как? Ты без автомобиля – его, наверное, совсем замело.
– Да…
– Так как ты хотела добраться?
– Меня подвезут.
– Кто? Ты здесь теперь никого не знаешь, да и репутация у тебя после тюрьмы не очень-то.
– Ну, я хотела…
– Поймать попутку? Ерунда. Я тебя сам подвезу.
У Франки сердце ушло в пятки.
– Не хочу тебя затруднять. Потратишь целый час, а ты человек занятой.
– У меня обеденный перерыв. Дела потом наверстаю. – Он буравил ее взглядом.
Франка не решилась спорить. Беркель поднялся.
– Ладно, решено. Машина у меня рядом. Ты готова?
– Нужно заплатить.
– Оставь на столе.
Франка бросила на стол смятые купюры. Беркель, выходя, не сказал ни слова. Он открыл заднюю дверь черного «Мерседеса», и Франка погрузила лыжи и палки. Усевшись спереди, она поставила рюкзак в ногах.
Не болтай лишнего и почаще кивай.
Поговорили про общих знакомых. Франка не могла понять, пытается ли Даниэль что-то выведать или вправду считает, что они старые друзья. Может, и то, и другое – или ни то, ни другое.
На пропускном пункте Франка предъявила документы, а Беркель нарочито небрежно – офицер! – отсалютовал. Когда выехали из города, она попросила:
– Расскажи еще про твоих мальчиков.
– Они замечательные, просто замечательные. Других таких красавцев я не видел. Настоящие молодые арийцы. Мы ими гордимся. Юргену всего три, а он уже поет гимн.
Пока Беркель разливался про сыновей, Франка молчала и переводила дух, но потом он опять завел про величие рейха и гений фюрера. Минуты ползли мучительно медленно. Увидев поворот, где ей нужно было выходить, Франка обрадовалась ему, как оазису в пустыне.
– Даниэль, высади меня здесь; я тебе очень благодарна. Ты такой добрый. Многие никогда не простили бы мне того, что я сделала. Да, я допустила ошибку, теперь же изо всех сил стараюсь жить правильно.
Беркель свернул к обочине и посмотрел на Франку.
– Моя работа – подозревать всех и каждого, – и я подозреваю. Был рад с тобой повидаться, хотя для меня ты не только хорошая знакомая. Ты – осужденный враг государства. На мой взгляд, каждый ариец имеет право на второй шанс, однако твою преданность рейху и нашему великому фюреру еще нужно доказать. Надеюсь, мы никогда не встретимся в официальной обстановке. Знай: я за тобой наблюдаю.
– Я уже сказала, что на днях еду в Мюнхен.
– Если так, желаю тебе удачи. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, – слабо отозвалась Франка. Она надела рюкзак, а Беркель вышел помочь ей с лыжами.
– Приятно было побеседовать. Надеюсь, ты обретешь наконец мир. И смотри получше, с кем связываешься.
Франка кивнула, и он сел в машину. Она долго стояла на месте, провожая «Мерседес» взглядом. Чувствовала она себя отвратительно – оскорбленная, униженная, противная сама себе. Лесной домик в горах – уже не безопасное убежище. Нацисты, которых она теперь презирала сильнее, чем когда-либо, скоро доберутся и сюда.
Приближался вечер, и стоять, размышляя о разговоре с Даниэлем, времени не оставалось; впрочем, Франке это было на руку. Она встала на лыжи и пошла в сторону дома.
Поскольку Беркель думает, что она уедет в Мюнхен, сюда гестапо не явится. Но вдруг они ищут парашютиста?
Подъем с тяжелым рюкзаком на спине был намного труднее спуска, и Франке пришлось остановиться и передохнуть. Дневной свет начинал меркнуть; до домика она добралась уже в сумерках. Плавно опускались снежные хлопья. Окно спальни было темным. Наверное, спит, подумала Франка. Может, теперь, когда она потащилась ради него в город, он ей поверит? Интересно, сколько еще он будет притворяться?
У домика Франка сняла лыжи, отряхнула и прислонила к стене. Дверь открылась с громким скрипом. По гостиной гуляли желтые и оранжевые отблески огня. Как же ему удалось подбросить дров? И тут Франка его увидела: он сидел у окна в кресле-качалке и целился в нее из отцовского пистолета.