После позднего завтрака Алла повела меня на прогулку по городу. Мы шли по шумному проспекту, берущему начало от вокзала. Воздух был наполнен гортанным многоголосием мультикультурной толпы пешеходов. В плоских лужах плавали плевки, окурки и пакеты. Мы свернули на тихую широкую улицу. Мощные раскидистые деревья возвышались над подстриженными кустарниками и ухоженными клумбами разделительной зеленой полосы. По обе стороны стояли виллы посольств с флагами на крышах. Поперечные улицы не разделяли эту улицу на сегменты, а каждый раз огибали её полукругом уютных скверов со скамейками.
На одной из таких скамеек – я сидел и обнимал присмиревшую подругу за плечи – Алла рассказала мне о смерти своего младшего брата. Они выросли в обычной счастливой семье: отец работал инженером, мать – учительницей математики в школе. Семейные несчастья начались с того времени, как в их небольшом городе закрылся завод. Отец потерял работу. Только ранняя смерть – он утонул на рыбалке – помешала ему превратиться в горького пьяницу. Так говорила мать. Вскоре один за другим умерли дедушка и две бабушки. Зарплаты мамы не хватало на жизнь. Во время школьных каникул она вместе с учителями физики и физкультуры летала на самолёте в Турцию. Учитель физкультуры помогал с чемоданами, плотно набитыми дешёвой одеждой. Ее продавали на воскресном рынке. У мамы был слишком тихий голос для торговли на рынке. Она вздыхала от смущения и слишком часто протирала очки. Семья неумолимо скатывалась к черте крайней бедности. Когда брат принес домой газету с объявлением о легальной иммиграции в Европу, мать сопротивлялась недолго. Она продала обручальные кольца трёх семейных поколений и дала детям денег на дорогу. На вокзале плакали все трое. Когда польский автобус привёз Аллу и её брата в Брюссель, ей было восемнадцать, а брату шестнадцать лет. Их поселили в центре по приёму беженцев – бывшей казарме с разбитыми санузлами, где находились еще десять человек. В первую же ночь ребята выпрыгнули из окна и отправились блуждать по городу. Они шли бездумно и бесцельно, следуя указателям. Иммигрантские кварталы – грязные, глухие, заброшенные – сменились центральными улицами. (Алла всхлипнула; она была убеждена, что, если бы они тогда ночевали в казарме, её брат остался бы жив.) Они зашли в первое попавшееся открытое кафе. Там сидели три немолодых грузина, которые пригласили ребят к столику, накормили и предложили ночлег на втором этаже дома, по их словам, населённого мигрантами. Алла смутно помнила фосфоресцирующий блеск черных глаз, плотоядные губы и заверения в отцовской любви одного из грузин. Брат умолял её не соглашаться на ночлег. Но они уже едва переставляли ноги от усталости, и Алла, как старшая, решила принять предложение. Они поднялись вместе с грузинами на второй этаж и зашли в пустую комнату. На полу лежали грязные матрасы. Один из грузин позвал брата в коридор, двое других набросились на Аллу. Она рванулась испуганной ланью, освободилась на несколько секунд от тяжёлых, вяжущих и закрывающих рот рук и истошно закричала. Брат оттолкнул своего пьяного конвоира от двери, вбежал в комнату и разбросал обидчиков по углам хлесткими ударами кулаков и локтей. Те, пьяно огрызаясь и кряхтя, выползли один за другим из комнаты. Дом затих. Алла с братом провели остаток ночи здесь: идти им больше было некуда. Алла во сне тесно прижималась к брату, его тепло согревало её и унимало дрожь – могла ли она подумать, что на следующий день будет рыдать, держа в руках это же, но уже холодное тело?
Алла несколько раз повторила свой вопрос, как бы пытаясь полностью донести до меня весь его непостижимый ужасный смысл. Я крепче обнял её и поцеловал в мокрое от слёз лицо.
Следующим утром грузины пришли звать юных беженцев на завтрак. На столике в кафе дымилась огромная яичница. Из двадцати свежих яиц, уточнил с доброй усатой улыбкой вчерашний насильник. Грузины сдвинули столики, разломали на толстые куски каравай белого хлеба и сели за стол вместе с ними. Алле на минуту стало плохо, на смену острому чувству голода к горлу подступила рвотная судорога – ей показалось странным, что они снова сидят за столом в том же кафе, как будто ничего не изменилось после страшной ночи. Во время еды грузины предложили брату работу на стройке. Алла вместо ответа пристально и озабоченно посмотрела на брата. Почему она тогда не удивилась крайней бледности его лица, спрашивала она себя. Брат переспросил адрес и, не притронувшись к еде, встал из-за стола. Они вместе вышли из кафе, брат поцеловал Аллу в щёку, но то был не простой лёгкий поцелуй; Алла до сих пор уверена, что прикосновение упругих дрожащих губ к её щеке было последней попыткой младшего брата задержаться на этой земле. В тот день она ничего не чувствовала, не замечала прохожих и как в забытьи заходила в агентства по недвижимости, причем, скорее всего, в одни и те же, потому что ответы становились всё более грубыми и короткими. Под конец рабочего дня Алла потащилась, еле волоча ноги, пешком на стройку. Брат не ждал её у ворот, как они условились. Она несколько раз прошлась вокруг строительного забора. Каркас многоэтажного здания окружала пугающая тишина: из черных глазниц окон не раздавалось ни звука. «Ждать или идти в казарму?» – спрашивала себя Алла, вспоминая, как брат клялся со слезами на глазах, что никогда не вернётся туда. Она перелезла через забор. Свет падал с улицы через чёрную пустоту окон и дверей. Преодолевая тяжелую тоску и страх, она долго блуждала по кирпичным проходам. На втором этаже в боковой комнате с черной глазницей окна, выходящей на запад, Алла обнаружила брата. Повешенного за шею на стальном пруте, выступающем из стены. Холодные руки, мокрые штаны, мёртвое тело. Она перерезала острым куском кирпича то, на чём висел брат. Это были её капроновые колготки. Потом села на пол рядом с лежащим телом и, задыхаясь от боли, которую невозможно было вынести и не с кем разделить, отдалась вырывающимся из груди спастическим рыданиям. Ночью она то падала в бездну короткого сна, то в ужасе просыпалась в обнимку с холодным телом. Самая страшная мысль пришла к ней перед рассветом: сейчас дома с кровати встаёт мама, обувает тапочки и идёт чистить зубы.
Слезы залили лицо Аллы. Не зная, как её успокоить, я принялся рассказывать о своих планах: вернуться домой, открыть переводческую фирму, жить в самом центре большого города. Алла слушала меня внимательно, но часто перебивала и качала красивой головой, не соглашаясь. Наконец, мы как-то одновременно и резко замолчали. Я почувствовал себя надломленным, но старался всеми силами скрыть это и надеялся на перемену в её настроении.
Послеобеденное солнце скрылось за непроницаемой пеленой тумана. Назад к отелю мы шли по короткому пути – извилистой улице, зажатой между обшарпанными фасадами двухэтажных домов. На узких тротуарах валялись мусорные мешки, сломанные стулья, старые матрасы. Даже днём идти здесь, вероятно, было не совсем безопасно. Впрочем, я легко отогнал эти мысли, а неприглядная улица довольно скоро вывела нас на чистый плиточный тротуар торгового квартала. Алла повеселела и призналась, что очень голодна, что ей не терпится шикарно пообедать за счёт отеля.
– До вечернего обеда ещё два часа, – сказал я.
– Эти часы пролетят очень быстро. Я знаю, чем их занять в номере, – сказала Алла, простовато улыбаясь.
Лифт отеля был занят. Мы поднимались по лестнице. Кудрявая старушка медленно прошла наверх, белые штаны и голубая блузка безжизненно висели на тощем туловище. Алла останавливалась почти на каждой ступеньке. Я жадно и всё же сдержанно прижимался губами к её открытому рту, успевая упереться взглядом в перила и стены. Я был горд своим самообладанием и своей подругой.
Во время обеда в ресторане мысли о счастливом будущем, связанном с Аллой, не давали мне покоя. В её глазах я выглядел загадочным и задумчивым – и поэтому, наверное, ещё больше нравился ей. Она придвинула свой стул и склонила голову на моё плечо. Её ушная раковина покраснела, а волосы на виске чуть растрепались. На губах густым слоем лежала светлая помада, высокую шею закрывал отворот свитера. На гладкой коже чуть удлиненного лица розовел нежный румянец. На мои расспросы о жизни на чужбине Алла отвечала ухмылкой. Я буквально не сводил с неё глаз. Между тем зал ресторана был уже до отказа заполнен обедающей публикой. За соседним столиком сидел знакомый мне адвокат с немолодой красивой женщиной. Мне показалось, что он похудел и стал как-то стройнее.
– Этого адвоката я видел вчера в дешёвой гостинице с чеченскими беженцами. Не пойму, откуда он набрал столько важности, – заметил я, указывая поворотом головы на недавнего знакомца.
– Это брат адвоката – врач-психиатр, – поправила меня Алла.
– Всего лишь врач, а пыжится как индюк.
– Этот врач помог многим получить право на проживание. С ним можно без труда общаться. Он внимательно смотрит в глаза собеседника и только кивает. Это может длиться часами, если не прерывать свой рассказ. На четвертом приеме он выписывает справку, подтверждающую посттравматический синдром беженца.
Я молчал, смотрел ей в глаза и внимательно слушал. – Ты зря пытаешься меня соблазнить возвращением домой, – сказала Алла, прижимаясь ко мне бедром. – У меня пятилетняя карточка на проживание в Бельгии и бессрочное пособие.
– Ты была на приёме у психиатра? – спросил я с недоверием. – Он может помочь и мне получить документы?
– Если ты будешь меня слушаться. И смотреть на всё проще. Главное, чтобы я тебе нравилась бесконечно. Но я иногда думаю, что нравлюсь тебе недостаточно.
– Вполне достаточно, чтобы тебя слушаться, – ответил я.
Алла зарычала сквозь зубы от удовольствия.
Я перевёл взгляд на психиатра. Он был суетлив и разговорчив. Красивая женщина в коротком платье слушала его, положив ногу на ногу, и почти всё время молчала. Вряд ли она была женой этого человека. Психиатр поймал мой любопытный взгляд, и его лицо приняло злобное выражение, казалось, он вот-вот бросится с кулаками на меня, нахального мальчишку, нагло рассматривающего его полуголую женщину.
– Сейчас разразится скандал, – усмехнулся я.
– Да, такие любят затевать скандалы в ресторанах, – ответила Алла, пренебрежительно посмотрев на психиатра. – Я беру этого типа на себя после десерта. Тебе он может пригодиться.
Алла погладила меня раскрытой ладонью по затылку.
– Неужели эти выдумки насчёт бесплатных психиатров, адвокатов, переводчиков, регуляризаций, запросов и апелляций – всё это правда?
– Ты должен отбросить свои комплексы и сомнения. Ты думаешь, что перед тобой железный занавес. А на самом деле это трухлявая стена.
– Я вообще стараюсь ни о чём не думать – я глупею от приятных ощущений и цепенею от неприятных.
– Какой же ты глупый мальчишка. – Алла пересела ко мне на колени, обвила руками мою шею и прижалась грудью к лицу. Потом встала, поправила юбку и, стуча каблуками, направилась к столику психиатра.