Славно они тогда посидели в «Белой Лошади».
Для тех, кто не знает: ресторанов – разнообразных и дорогущих – в Ленинграде, в далёком 1981-ом году, было в достатке. А пивной ресторан с приемлемыми ценами наличествовал всего один – «Белая Лошадь». Шесть сортов разливного пива – вещь для тех времён неслыханная! А ещё в «Лошади» подавали-предлагали и всякие вкусности с завлекающими названиями: – «Щи по-гусарски», «Колбаска-гриль по-славянски», «Тройная уха «а-ля» граф Строганов»…
Попасть в такое особенное и приметное заведение – было куда как непросто, очередь за месяц приходилось занимать. Но ротмистр Кусков – это вам не просто так блондинистый парнишка. А Мастер Спорта СССР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим занимавшийся когда-то в одной «лошадиной» группе. Поэтому всю «картофельную» банду впустили, что называется, по первому свистку, и обслужили по высшему разряду.
Но конец вечера был безнадёжно испорчен. Выяснилось, что Кусков обрез – вещь раритетную и легендарную, предназначавшуюся в подарок ресторану – случайно забыл в безымянной деревне: под колченогой койкой, в потрёпанном портфеле.
Все, естественно, расстроились, но решили горячку не пороть, а возникшую проблему решать не спеша, комплексно и с нетривиальной выдумкой.
– Почему бы, собственно говоря, не встретить очередной Новый год в этой самой, всеми позабытой деревушке? – после недолгого раздумья предложил Серый. – Заодно и обрез заберём. А год-то наступающий, тем более, намечается счастливым. Как там говорит знаменитый поэт Андрей Вознесенский? Мол: – «Девятнадцать – восемьдесят два. По идее, счастливый номер…». Может, смотаемся?
После долгих и жарких прений единодушно и железобетонно решили: – «Ехать непременно, наплевав на все трудности и тернии!».
Но, вот, наступило тридцатое декабря – день отъезда – а на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду прибыли только три персоны: Серый, Генка Банкин и Надежда с РГ. У всех других, естественно, образовались насквозь уважительные причины: Кускова жена не отпустила, к Михасю поволжские родственники пожаловали, Толстый готовился к предстоящей свадьбе, к Ленке жених из лётного училища прибыл на побывку, ну, и тому подобное….
– С одной стороны, это плохо, мол, распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, – принялся философствовать Банкин. – А, с другой, некоторые задачи мобильным группам и решать гораздо проще, чем громоздким войсковым соединениям. Азбука полевая…
Они выехали – по юношеской наивности – налегке, планируя затариться необходимым провиантом и алкоголем поближе к месту назначения. Но утром 31-го декабря на крохотной железнодорожной станции, где они десантировались, было хоть шаром покати. С громадным трудом удалось достать пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат тощего сала и пузатую бутылку вермута. Причём, не советского дешёвого вермута, а импортного, незнакомого, дорогущего, который назывался – Martini.
Уже находясь на низком старте, ребята неожиданно встретились со старым знакомым «по картошке» – с Митьком, приснопамятным водителем кобылы.
– Студентики, родимые! Каким ветром занесло к нам? А тут по радио – к вечеру – обещали минус тридцать два градуса, – Митёк, как и всегда, был немного пьян и искренне радушен.
Узнав о намеченных планах, он тут же стал непривычно серьёзным:
– Не, до Места (так тутошние старожилы называют вашу заброшенную деревушку) так просто не дойти. Наезженной дороги там имеется всего-то километров семь, а дальше – все десять – тянется нетронутая целина. Снегу нынче намело по пояс, без снегоступов или лыж каких – труба полная…
Митёк по-быстрому сбегал домой и выдал путникам три пары стареньких снегоступов:
– Классная вещь! Осиновые! Моя бабка ещё плела – лет сорок тому назад. В те времена зимой все ходили на таких …
Вещь, действительно, оказалась классной и воистину незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые, то пришлось бы им встречать Новый год в чистом поле. Или, что вероятней, в дремучем лесу. А так-то – оно и ничего: уже к шести вечера благополучно добрались до безымянной деревни, то бишь, к Месту вожделенному.
Добраться-то – добрались, но, при этом, и очень устали. Прямо-таки, как кони педальные – по выражению местных колхозников.
А в конечной точке маршрута было совсем не до отдыха: их «осенняя» изба промёрзла насквозь, баньку по самую макушку занесло снегом, в колодце не было воды – вымерзла вся, до последней капли.
Первым делом, Серый нашёл заветный обрез и тщательно завернул его в старую фланелевую портянку, найденную тут же. Вторым, они с Генкой напилили впрок дров. Потом разгребли от снега баню, затопили печь, Надюху приставили к данному объекту: снег неустанно подсыпать в чугунный котёл, дровишки подбрасывать в печку. (Очень, уж, хотелось встретить Новый год с соблюдением всех традиций – с жарко натопленной банькой, в частности.…). А сами занялись избушкой: окна утеплили полиэтиленом, захваченным с собой, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней – максимально жаркий – развели.
Надежда в бане погрелась первой, после чего отправилась накрывать новогодний стол. А времени уже было – четверть двенадцатого. Но и Сергей с Банкиным успели – ради соблюдения принципов – вениками похлестать друг друга…
За стол они сели без трёх минут полночь, хлебнули иностранного вермута, поздравили друг друга с наступающим Новым годом, закусили макаронами с тушёнкой. И, вдруг, такая усталость навалилась…. Прямо за столом все и уснули…
Серый проснулся часа через два – дрова уже догорали, значимо похолодало. Он растолкал ребят и отправил их спать, а сам остался дежурить при печи в качестве истопника, раз в двадцать минут подбрасывая в топку свежие поленья. Сидел себе тихонечко, присматривал за огнём, размышлял о разном…
Вдруг, за входной дверью кто-то жалостливо и просяще заскулил-заплакал. Сергей открыл дверь: на пороге лежала собака – большая такая, только очень худая, создавалось впечатление, что скелет просвечивал сквозь кожу. И такими жалостливыми глазами смотрела на Серого, что душа выворачивалась наизнанку.
Он затащил собаку в избу, пристроил возле печи, рядом с заиндевевшей мордой примостил щербатую тарелку с тушёнкой. Минут пятнадцать-двадцать собака только мелко дрожала всем своим худым тельцем и неотрывно смотрела на Серого. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, умяла четверть краюхи хлеба.
Потом, видимо, горячая печка стала припекать ей бок, и собака приподнялась. Тут-то и выяснилось, что лап у неё в наличии было всего три, а на месте четвертой располагался короткий, тёмно-коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.
С культи, видимо, давно уже загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрной слизи, воздух мгновенно наполнился нехорошим больничным ароматом. От мерзкой вони тут же проснулись остальные студенты-авантюристы.
Надежда занялась собакой – начала аккуратно и осторожно обрабатывать запущенную рану йодом, предусмотрительно прихваченным с собой. Генка же, оставшийся не при делах, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и принялся тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром – за неимением лучшего. Сергей даже не стал спрашивать – зачем. Мол: – «Если у ротмистра Кускова были не обманувшие его предчувствия, то почему же у Генки таковых быть не может?».
За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула. Они – втроём – вышли на крыльцо. На востоке, в светло-серых небесах, почти сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка зари. На противоположной стороне озера, над трубами немногочисленных домов обитаемой деревни стали лениво подниматься вверх редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше. Деревья, окружающие Место со всех сторон, были одеты в совершенно невероятные, пышные и идеально-белоснежные шубы.
– Хорошо-то как! – выдохнул Генка.
Серый, глядя куда-то вверх, неожиданно – в первую очередь, для себя – выдал:
Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка —
На карминных, маленьких губах…
Над озером разнёсся – со стороны жилой деревни – громкий петушиный крик:
– Ку-ка-ре-ку!
Потом Серый много раз интересовался у знающих людей, мол: – «К чему это такое, когда в первое утро Нового года – в страшный мороз – громко кричит петух?». Никто так и не смог ему ответить членораздельно, даже многознающие цыганки только неопределённо пожимали плечами и посматривали как-то странно, с плохо скрытым подозрением…
Утром к ним в гости припёрся Митёк.
– С Новым годом, босота студенческая! Поздравляю от души! – размахивая на пороге бутылкой самогона, беззаботно орал Митёк, вдруг, осёкся и, неуклюже опускаясь на пол, слезливо запричитал: – Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя!
Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу…
Через полчаса Митёк, ласково поглаживая смирно сидящую у его ног собаку, рассказывал:
– Жучка у нас жила на скотном дворе. Очень хорошая собака, ласковая. Но почему-то невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва очень сильно побил сапогами, а потом, с месяц назад – и вовсе – пальнул в неё картечью из берданы…. Я тогда подумал, что всё, конец Жучке. Ан, нет! Молодцы вы, ребятушки, спасли собаку! Это, не иначе, промысел Божий привёл вас сюда. А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча, свобода у нас полная…. Нет, его никто не убивал. Наоборот, забрали нашего бывшего председателя на повышение, то бишь, в область. Он теперь в Новгороде будет трудиться вторым секретарём Обкома. Вот, оно как! А что, правильное решение. Пал-то Иваныч, он мужик политически очень подкованный. Да, вы же сами с ним работали по осени! Значит, знаете…
– Это точно, работали, знаем! – ехидно подтвердил Сергей.
Митёк хлопнул мозолистой ладонью по лбу:
– Кстати, вспомнил, для чего я к вам пёрся-то! Метель надвигается серьёзная, пора вам, студиозы, срочно сваливать отсюда…. Да, какие ещё – к такой-то матери – прогнозы! У меня организм всё чует самостоятельно, без всяких дурацких подсказок. Если после дельной выпивки – похмелье мягкое, только поташнивает чуток, то следует ждать хорошую погоду. А, вот, когда крутит всего, продыху никакого нет, то это к погани всякой: к ветру ураганному, к ливню с грозой, или, наоборот, к недельной метели…. Сегодня же крутит с самого утра. Так что, надо – непременно – сниматься с якорей….
Через полчаса они «снялись с якорей» и зашагали – на осиновых снегоступах – к железнодорожной станции. Колченогую Жучку несли на руках, естественно, по очереди…
В поезде было тоскливо – холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции в вагон вошли и расположились на соседних местах два дембеля, только что распрощавшиеся с армией и следующие в родные пенаты.
Сперва солдатики вели себя вполне прилично, видимо, изображали из себя скромников, то бишь, отличников боевой и политической подготовки.
Потом пошептались о чём-то между собой, купили у проводницы водки, выпили, захмелели и начали выступать: мат на мате, мат сверху, и мат помимо.
Серый, усмехнувшись бесконечно печально, попытался объяснить по-хорошему, мол: – «Вместе с нами едет дама, поэтому ругаться матом – нехорошо. Более того, серьёзные последствия, они и для уважаемых дембелей – серьёзные последствия…».
– Ты чё, гнида малолетняя? – непритворно удивился один из (уже бывших) солдатиков. – Пик-пик-пик, и ещё – пик-пик-пик! Ты, зараза низкорослая, сейчас досконально узнаешь, что она, дембельская любовь, собой представляет…. И – пик-пик-пик…
– Да, что вы, братья! – миролюбиво вмешался в перепалку Генка Банкин, неторопливо расшнуровывая рюкзачок. – Всё, собственно, путём! Сейчас и презент вам, бравым, организуем! Подождите чуток. Сейчас-сейчас…
– Так-то оно лучше, салажата, – пьяненько и вальяжно откликнулся второй дембель. – Дедушки, они ценные подарки очень уважают. Глядишь, и простят вашу наглость. Пик-пик-пик…
Генка, бессовестно подражая ротмистру Кускову, не торопясь, извлёк из рюкзака тяжёленький свёрток, развернул фланелевую портянку, уверенно взял в руки обрез и, многообещающе подмигнув, звонко передёрнул хорошо смазанный затвор.
Через пару секунд дембелей и след простыл…
Кусков обрезу был рад несказанно. А узнав, что данный предмет снова пригодился – да ещё и как – впал в самый натуральный философский экстаз:
– Тысячу раз был прав старикашка Шекспир! Бесспорно, весь наш многоликий Мир – один сплошной Театр…. Но, сколько каждому из нас отмерено спектаклей – не дано знать. А когда будет прощальный бенефис, тем более…. Вот, обрез, железяка старая, на первый взгляд, бесполезная полностью. Но в спектаклях жизненных – до сих пор – играет ключевые роли…. А нам, если строить прямые аналогии, чего ждать от этой непредсказуемой жизни? Каких, спрашивается, невероятных и фантастичных ролей?
Отнёс ротмистр, как и обещал, обрез в «Белую Лошадь», там его официанты торжественно повесили на стену, рядом с какой-то знаменитой персидской саблей.
Года через три – после событий, описанных в этой главе – Сергей случайно заглянул в «Белую Лошадь». Посмотрел на стену. Чем-то там знаменитая персидская сабля висела на прежнем месте, а обреза не было.
Стал спрашивать у официантов – никто ничего толком не знает: весь старый персонал давно уже уволился…
«Видимо, наш железный друг опять задействован в каком-то важном и интересном спектакле», – решил Серый. – «Оно и ничего. Лишь бы – в руках правильных и добрых…»