Бар «Де Бовуар» - читать онлайн

Часть 1 Полина

– Как мне все это надоело, – простонала Ри. – Надоело, надоело, задолбало!

Полина искоса посмотрела на нее. В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь окно аудитории, плавали пылинки. С кафедры монотонно бубнила рыжая, в перманенте и тяжелых очках, Новгородцева.

– Зачем нас заставляют сдавать эти бесполезные предметы? – шепотом продолжила Ри. – Каждый семестр какая-нибудь глупость вроде математики, статистики, и я уже не знаю, что будет дальше.

– Потерпи, – утешила Полина. – Еще немного, и все закончится.

– Два года, – мрачно заметила Ри. – Мы получим дипломы, и я начну головокружительную карьеру. Буду бить татухи в какой-нибудь подвальной студии.

– Какие татухи?

– Всякие. Орла на плечо, кинжал на грудь, цветы на бедро, что еще сейчас модно? На практику меня никто не берет, а дизайнеры без опыта работы никому не нужны.

Полина открыла рот, чтобы сказать, что опыт – дело наживное, но тут прозвенел звонок. Ри схватила рюкзак и бросилась к проходу.

– Я курить! – из дверей крикнула она Полине. – Возьми мне кофе, салат и сосиску в тесте!

Полина поспешно укладывала тетради в холщовую сумку. Коридор уже заполнился выходящими из аудиторий студентами. В толпе мелькал коротко стриженый, расцвеченный ярко-розовыми прядями затылок Ри, спешащей в курилку.

Ри, вообще-то, – Ирина. Ирка Покровская, лучшая подруга Полины. И единственная. Они познакомились в первый день учебы, когда их, неловко переминающихся вчерашних школьников, пригнали на общее собрание группы. Полина уселась на свободную парту в среднем ряду, рядом с ней плюхнулась девушка, с шумом кинув вышитую холщовую сумку перед собой. Полина покосилась на нее: светлый ежик волос, красный свитер, многочисленные фенечки и блестящие кольца на пальце. Девица у доски нудно вещала о внутренних правилах института, Полина попыталась сосредоточиться, но вскоре отключилась. Ее охватило волнение – вот она уже студентка! Она рассматривала обстановку и соучеников, с которыми придется провести бок о бок следующие несколько лет. Прозвенел звонок, и вводная лекция, наконец-то, закончилась.

– Ура, – закатила глаза Полинина соседка, – я чуть не вырубилась. Знаешь, где тут можно кофе взять?

– Нет.

– Ладно, пошли, на первом этаже по-любому есть. Найдем, – она решительно устремилась к выходу. Полина проследовала за ней.

Шагая по коридору, заполненному студентами, они познакомились.

– Тебя как зовут? Полина? Очень приятно. Я Ри. Полное имя Ирина, – пояснила она. – Только Ирой не называй, мне не нравится. Ты сама откуда? Местная?

– Не совсем, – замялась Полина, назвав свой город. – Это под Питером.

– Ну, считай, что местная. Я из Ноябрьска, ЯМАО. Ямало – Ненецкий автономный округ, – отчеканила Ри. – Всю жизнь мечтала в Питере жить, это самый красивый город. Ничего, правда, здесь не знаю, кроме Эрмитажа. Покажешь мне, что тут есть интересного?

Она засыпала Полину вопросами, и вскоре той стало казаться, что они знают друг друга уже тысячу лет. Ри перла напролом и тащила Полину за собой, она была ненасытна в своем стремлении познать мир и завести как можно больше друзей.

– Но все равно моя лучшая подруга здесь – ты, – уверенно заявляла она уже через месяц после знакомства. – Хотя там, дома, у меня подруг уже не осталось, так что теперь ты – моя лучшая подруга везде. Смирись, – смеялась она.

Перед переездом в Питер Ри рассталась с девушкой.

– А ты что, думаешь, я в своей жопе мира одна такая была, что ли? – внезапно рассердилась она.

– Нет, что ты, – испуганно открестилась Полина, которая ни о чем и не успела подумать. – У нас группа была закрытая и чат, там девчонки общались. Я там сначала с одной познакомилась, она меня старше была, уже до этого жила с девушкой, но у нас все так было, несерьезно. Потом с Вероникой, прикинь, я даже не знала, как она выглядит, а потом выяснилось, что мы сто раз друг друга видели, на соседних улицах живем.

– И что потом? – затаила дыхание Полина.

– Отказалась поступать в Питер, – вздохнула Ри. – Я ее уговаривала-уговаривала, а она: «нет, мои предки не потянут». Я ее просила, давай вместе квартиру снимем, будем подрабатывать, но она ни в какую. Обе ревели, когда я уезжала… А у тебя кто-нибудь есть?

Полина помотала головой.

– А был? Ну, найдешь себе кого-нибудь, вон в универе сколько народу.

Полина неопределенно пожала плечами, умолчав, что не собирается никого искать.

Ри постоянно влюблялась. Как правило, объектом ее внимания становились холодные красавицы, не отвечающие ей взаимностью. С непостижимым упорством она преследовала, брала измором свою жертву, готова была положить весь мир к ее ногам, а потом плакалась Полине, что усилия пропадают напрасно. На робкие Полинины предложения найти себе девушку попроще Ри оскорбленно отвечала, что сердцу не прикажешь: это не мозг, в любви логика не действует.

Последним ее увлечением была стилистка Дарк, на которую Ри запала во время процедуры окрашивания. Она подбила Полину постричься, а потом и покраситься, чтобы иметь повод лишний раз увидеться со своей возлюбленной. Дарк, которую Полина немного побаивалась из-за чересчур сурового выражения лица, ворошила Полинины волосы, рассматривала на свет пряди:

– У тебя потрясающий свой цвет, настоящая пепельная блондинка.

– Да уж, крась – не хочу, – вмешалась Ри, ревниво поглядывая на них.

– Ума нет – считай, калека, – фыркнула мать на Полинины кончики волос, окрашенные в голубой. Но она была готова и не на такую жертву ради подруги. Ри была ее самым близким человеком, не считая Димы и Элечки.

– Йес! Наконец-то! – победно воскликнула Ри, уставившись в телефон. Они толкались в очереди в столовке. – Родаки прислали денег. Пойдем, сходим куда-нибудь?

– Куда?

– Давай в «Де Бовуар».

– А что это?

– Бар. На Гороховой. Давай сразу после пар пойдем.

Полина кивнула, в душе не одобряя способность Ри тратить деньги без счета, как только они у нее появлялись.

– А что за бар?

– Тсс… Классное место, сама все увидишь.

Полина замешкалась, кто-то толкнул ее в спину. Она обернулась и с ужасом узрела перед собой преподавательницу Гриневскую. По ее подносу расплескался желтыми лужицами компот.

– Извините, пожалуйста… – начала она.

– Ничего страшного, это же не кофе, отстирается, – сердито заметила Ри, стряхивая капли компота, попавшие на свитер Полины.

– Гриневская клевая, – она проводила взглядом преподавательницу, пробиравшуюся с подносом в дальний конец столовки. – Красотка такая.

– Ага, только грустная какая-то.

– А ты чего постоянно за все извиняешься? – напустилась на нее Ри. – Это она тебя толкнула.

– Я из вежливости…

– Воспитывай в себе характер. Без характера ничего в жизни не добьешься.

Ри плюхнулась за стол в центре зала в баре.

– Нет, спасибо, я и так все знаю, – отмахнулась она от меню. – Девушка, нам, пожалуйста, два панини с прошутто, два больших латте и два Бейлиса со льдом. И мне еще яблочный пирог с карамелью с шариком мороженого. Что? – сердито спросила она у улыбающейся Полины. – Сегодня можно все.

– Я ни на что не намекаю, – подмигнула Полина. – Но в прошлом месяце кое-кто стрелял сотки, когда потратил все деньги от родителей за неделю.

– Ну в этом месяце, значит, буду экономить. Надо только взять себя в руки и не спускать все бабки сразу.

Полина огляделась. Просторный зал, стены выкрашены в нежно-коричневый цвет, с неожиданными, но гармоничными вкраплениями светло-зеленого, внушительная барная стойка из темного дерева. Бросался в глаза огромный женский портрет, написанный в яркой размашистой манере.

– Красиво здесь.

– Ага. Красиво, но не пафосно. Здесь наши постоянно собираются, я сюда с Лелей ходила и с Дарк. Представляешь, она…

– Что делаешь вечером? – пытаясь отвлечь ее от мыслей о Дарк, спросила Полина.

Ри шумно вздохнула:

– Лежу, курю, возможно, пью, думаю о Дарк. Она меня динамит.

– Опять? – округлила глаза Полина, подосадовав в душе, что не удалось перевести разговор. Излюбленная тема Ри навязчиво всплывала у них при каждой беседе.

– Не опять, а снова. Готовится к конкурсу креативного окрашивания, поэтому вторую неделю не может со мной встретиться. Не знаю, что с ней делать, – Ри театрально уронила голову на стол.

В кафе зашли две девушки, которые невольно приковали к себе внимание Полины. Они были совершенно разные, но, на ее вкус, каждая по-своему потрясающе красивая. Одна – брюнетка с пышной шапкой кудрей и заметными формами. Загорелая нежная кожа, пухлые губы сердечком.

«Лицо, как с картин эпохи Возрождения», – подумала Полина, любуясь. Девушка, казалось, не стремилась подчеркивать свою красоту: одетая в свободную футболку, камуфляжные штаны и грубые ботинки, она двигалась раскованно, стремительно, но плавная округлость ее форм скрадывала мужскую резкость движений.

Вторая – полная противоположность: высокая, аскетично худая блондинка в узком черном платье и длинном кардигане. Платиновые пряди падали ей на лицо, резко контрастируя с накрашенными темно-бордовой помадой губами. Девушки уселись за столик у окна. Ри подняла голову и проследила за взглядом Полины.

– Знаешь, кто это?

– Нет.

– Черненькая, кудрявая – Марианна Вайсман, она – блогер, пишет о музыке, событиях, городской жизни, и все такое прочее. Блондинка – Ирма Рауф, пиарщица, она работает здесь, в «Бовуаре», и другие модные места продвигает.

– А откуда ты их знаешь? – заинтересованно спросила Полина.

– Марианка что-то делает для фестиваля «Insight Out», – Ри всегда стремилась быть в курсе всех городских событий. – И в фонде, ну, знаешь, я тебе о нем рассказывала, работает.

– Она лесби?

– Кажется, би. Мне кто-то из общих знакомых говорил, что с парнями она тоже мутит. Но ни с кем постоянно не встречается. Хотя я знаю как минимум двух человек, которые бы убили за то, чтобы встречаться с Марианной. А Ирму все знают, она организует вечеринки, ведет страницы «Бовуара». Интересно, что они здесь делают вместе.

– Вайсман, Рауф, – какие красивые фамилии, – мечтательно протянула Полина.

– Ага, я бы женилась на них только ради их фамилий. Ирина Вайсман, Ирина Рауф, – звучит!

– А можно сразу на обеих жениться, и будет Вайсман-Рауф, – развеселилась Полина.

– Лучше уж Рауф – Вайсман.

– Не то что у тебя – Покровская.

– Ладно, ты мне так и не ответила, что будешь вечером делать.

Полина пожала плечами.

– Все, как обычно. Буду дома, работать.

– Поль, сколько можно торчать дома? Ты живешь в самом центре и сидишь в квартире, как сыч.

– У меня сейчас два заказа. Ты сама только что сказала, что сегодня никуда не собираешься выходить, – напомнила Полина.

– Мне можно, – Ри жевала огромный кусок панини. – У меня уважительная причина: я страдаю.

Полина отрешенно смотрела поверх головы Ри.

– Полька, ты опять в астрал выпала. Где витаешь? И не ешь ничего, – Ри укоризненно подтолкнула к ней тарелку.

– Что? Нет, я ем, – опомнилась Полина. Пальцы правой руки едва заметно выстукивали по столу. – Здесь очень вкусно, – она отломила крошечный кусочек и сунула в рот.

– Я ж говорю, отличное место. Тут только свои. По вечерам лекции читают на разные темы для девочек, и лекторши… как правильно – лекторки? – тоже только женщины.

– Супер, – рассеянно ответила Полина. Она следила взглядом за высокой девушкой в джинсах и черной рубашке, которая озабоченно разговаривала с барменом. «Управляющая, скорее всего», – подумала Полина. Интересно, каково это – работать там, где ежедневно приходится общаться с незнакомыми, не всегда приятными людьми, обслуживать их, решать многочисленные мелкие и крупные проблемы и удовлетворять самые разные запросы. «Я бы сошла с ума», – вздохнула она про себя.

Дверь со скрипом открылась, в прихожей горел слабый свет. Полина разулась и прошла в свою комнату – третью от входа в их большой, немного запущенной квартире на Шпалерной. Двенадцать квадратных метров, кровать, шкаф, стол у окна, мольберт – все, что нужно для счастья. «Приют убогого студента», – улыбалась про себя Полина, переиначивая известный стих Пушкина.

Комнату напротив занимала Юля, племянница хозяйки. Она работала в ювелирной мастерской и увлекалась керамикой, иногда приглашала Полину попробовать слепить что-то для себя. Полина поначалу с опаской смотрела на вертящийся на гончарном круге бесформенный ком, потом ее пальцы касались теплой упругой глины, и она расслаблялась, отдаваясь медитативному ощущению от лепки.

«Отлично получается, только пальцами так сильно не дави, легче надо, – комментировала Юля. – Кружка для кого? Можно парню, скоро 23 февраля». Полина мотнула головой. Она расписала кружку тюльпанами и вручила Ри на 8 марта. Та восхищенно прицокнула языком, заявила, что из такой красоты пить жалко, и сложила в кружку карандаши.

В ближайшей от входа комнате жили Дамир и Оксана – пара начинающих скульпторов, а соседняя с Полиной почти всегда пустовала: снимающая ее девушка, по слухам, была талантливой поэтессой, но все время ездила по йога-турам и ретритам, поэтому никому из соседей так толком и не удалось с ней познакомиться.

Запиликал телефон, Полина подняла трубку:

– Как к нам соберешься, купи триптофан, отцу надо, – без предисловий начала мать. – Три аптеки обошла, у нас его нет. Запиши, диктую, трип – то – фан…

– Сейчас, секунду, – придерживая трубку плечом, Полина торопливо стряхивала руки над раковиной. – Сейчас…

– Так, записала? Сейчас, посмотрю, что еще… Нет, лучше пришлю тебе. Не забудь, а то будет, как в прошлый раз…

– Конечно, – пару месяцев назад Полина забыла забрать заказ из пункта выдачи, и мать уже несколько раз припоминала ей это в разговорах, ругая за дырявую голову.

– Ну, ладно тогда, – она повесила трубку.

Полина прислушалась.

«Никого, кажется, нет дома», – с облегчением отметила она. Не хотелось бы сейчас в кухне столкнуться с Юлей, которая тут же начнет трещать о своей работе и ругать начальника, жлоба и хама, или с Оксаной, девушкой Дамира, которая любила поговорить о влиянии астрологии и межпланетных передвижений на мировые процессы. «Общее состояние сейчас нестабильно, – пространно вещала она. – Ты погляди, что творится вокруг, сплошное безумие». Дамир сочувственно кивал, заваривая крепчайший зеленый чай, Полина из вежливости брала предложенную чашку и уносила в свою комнату, где она стояла на подоконнике, пока Полина не решалась вылить содержимое.

Она открыла холодильник: витаминный салат, кусочек ветчины и яблоки на ее полке, на ужин можно сделать бутерброды. Полина вернулась в комнату, бегло просмотрела письмо от заказчика с ответом на последние правки. Ну вот, можно приниматься за работу, раз-два-три-четыре и еще три раза по четыре, в руках любимый планшет послушно откликнулся на нажатие кнопки включения, телефон снова зазвонил:

– Я что хотела, – это снова была мать. – Ты с Лизой давно общалась? Знаешь, она со своим мальчиком рассталась?

– Не знаю.

– А… Люба рассказала, они вроде поссорились. Непонятно, в чем дело, они на Бали недавно ездили…

Трубка соскользнула с Полининого плеча и упала на кровать. «У его родителей дача в Комарово, участок двадцать соток», – доносилось из динамика.

Полина вывела на экран свою последнюю работу. Девочка с пышными рыжими волосами и голубыми глазами, так не похожая на нее. Губы раздвинуты в полуулыбке, взгляд полон грусти и надежды. Вокруг ее головы в стороны разлетались цифры: строгие единицы, прихотливо изогнутые двойки, выпуклые тройки, угловатые увесистые четверки. Полина уже давно перестала гадать, почему ее мать интересуется жизнью кого угодно, кроме своей родной дочери.

Всю жизнь Полинина мать посвятила соревнованию. Ни дня не проходило без того, чтобы она не сравнивала семью, мужа, детей, квартиру и другое имущество с тем, что имелось у друзей, родственников, соседей и приятельниц на работе. При этом она постоянно декларировала: «Нет, я никому не завидую! Что мне завидовать? У меня все есть». Под всем подразумевался непьющий работящий муж, двое разнополых детей, отдельная жилплощадь.

Но на поверку оказывалось, что муж уже лет десять как пашет без малейшего намека на карьерный рост, старший ребенок учился из рук вон плохо – приходилось охапками таскать в школу коробки конфет и букеты, лишь бы его пропихнули в следующий класс; младшая, хоть и училась прилично, никак не желала интегрироваться в насыщенную социальную жизнь дочерей маминых знакомых, а трешка, хоть и в приличном доме, но маленькая, со смежными комнатами и не ремонтировалась уже лет десять.

Работая в отделе кадров крупнейшего завода их городка, мать всегда была в курсе, кто сколько зарабатывает и на что тратит, кто женится, разводится, рожает детей, а кто завел любовника. С азартом она перемывала кости всем, кто попадал в поле ее зрения, причем под раздачу попадали как процветающие, так и менее успешные знакомые. Стремлению доказать, что она, в общем-то, живет не хуже, а даже и лучше других, она подчиняла жизнь всех членов семьи. Так, шалопая Диму она определила в лучшую в городе гимназию, где помимо уроков детей нещадно грузили дополнительными заданиями и проектами. К четвертому классу Димка потерял всякий интерес к учебе и в гимназию ходил с дикими воплями и ежедневным скандалом. Пришлось срочно забирать его и переводить в школу попроще, куда мать регулярно носила учителям подарки.

К Полине она относилась куда более требовательно, всеми силами пытаясь вырастить из нее идеального ребенка по собственному представлению: веселого, общительного, успешного. Ребенка, которым бы восхищались соседки и приятельницы и ставили в пример своим детям.

Наибольшее стремление к конкуренции у матери вызывала семья ее закадычной подруги, тети Любы Решеткиной. С тетей Любой они дружили со школы, жили в одном доме, и даже их дочери родились с разницей всего в пару месяцев. Поначалу у тети Любы жизнь складывалась не очень: она поздно выскочила замуж за разведенного Колю Решеткина, который, оставив квартиру бывшей жене и дочери, был вынужден перебраться к Любе жить. Долго и тяжело болела мама тети Любы, и та ухаживала за ней целыми днями, не имея возможности пойти работать. Все это время Полинина мать сочувственно выслушивала стенания подруги о бесконечных финансовых претензиях бывшей жены дяди Коли, отъявленной стервы, дороговизне лекарств и постоянной нехватке денег, не забывая вставить: «Да, сейчас, конечно, все ужас, как подорожало, мы как новый телевизор пришли покупать, так просто попадали от цен на технику».

Время шло, тетя Люба похоронила мать и пошла учиться на бухгалтерские курсы. По окончании курсов она сумела устроиться в бухгалтерию небольшого завода, где со временем доросла до главбуха и вошла в состав правления. Теперь уже Полинина мать, скрипя зубами, слушала о трудностях выбора между норковой шубой в пол или полушубком и описания отдыха в новом отеле в Сочи: «Море, конечно, грязное, и пляж – галька, зато какой там шведский стол! И номер огромный!». Дядя Коля Решеткин, получив наследство от родственника, взял в аренду помещение на главной улице их городка и открыл магазин косметики и бытовой химии. Этого мать простить Решеткиным уже не смогла. Практически ежедневно она заходила в магазин, чтобы потом дома с наслаждением обсудить скудный ассортимент и нерадивых продавщиц: «Прогорит Колька, магазинов-то полно, лучше бы квартиру на эти деньги купил и сдавал». Но дядя Коля, как назло, не прогорал, и дела у Решеткиных шли все лучше и лучше.

Полина хорошо запомнила тот день, когда мать повела ее на просмотр в секцию художественной гимнастики. В раздевалке было пыльно и холодно, пахло лаком для волос, Полина расчихалась. «Это еще что такое? Только попробуй мне тут заболеть», – зашипела мать. Полина часто болела с тех самых пор, как ее отдали в ясли, но мать никогда не брала больничный, поручая сидеть с ней бабушке с дедушкой. Полина натягивала купальник, рядом с ней Лиза Решеткина, надменно задрав хорошенький крутой подбородок, ждала, пока тетя Люба уложит и спрячет ей волосы под заколку. Она недолюбливала Полину, как бы матери ни старались их подружить, Лиза всегда прятала игрушки подальше, когда Полина приходила к ней в гости, и на площадке всегда болтала с другими девочками. «Насильно мил не будешь», – вздыхала бабушка, наблюдая, как Лиза весело носится по площадке с друзьями, пока Полина скромно сидит на качелях.

– Негибкая, – вынесла свой вердикт тренерша после месяца занятий. – Координация неважная. К тому же, дисциплина хромает. Пока другие девочки занимаются, часто уходит и садится в угол. Я у нее спрашиваю: «Что ты сидишь?» Она мотает головой и говорит: «Мне скучно».

– Над дисциплиной мы поработаем, – мать свирепо глядела на переминавшуюся с ноги на ногу рядом Полину.

– Вы поймите, если вашей девочке неинтересно, не мучайте ребенка, выберите какую-нибудь другую секцию.

– Да как может быть неинтересно, вон Лиза, подружка ее, та вприпрыжку бежит на занятия… – завелась мать.

– Все дети разные, – туманно ответила тренерша. – Впрочем, если вы очень хотите, – она сделала ударение на «вы», – можете заниматься на коммерческой основе.

Через год Лиза Решеткина уже выступала на районных и городских соревнованиях, а Полину после безуспешных запихиваний в разные секции, наконец-то, оставили в покое. С плаванием не вышло: у нее обнаружилась аллергия на хлорку, из шахматной секции вежливо попросили уйти, поскольку Полина явно не дотягивала до уровня умненьких мальчиков, посещавших кружок. Дольше всего она продержалась в хоре, но и оттуда была изгнана с формулировкой: «Зевает на занятиях. Смотрит в сторону. Нет мотивации».

– Какая еще мотивация? – кричала мать. – Все дети, как дети, все куда-то ходят, вон, Лизу на отборочные опять повезли, а ты что?

– Отстань от ребенка, – вступился дед. – Она еще успеет найти, что ей по душе.

Больше всего времени Полина проводила у бабушки с дедом. Можно было бы сказать, что это был ее второй дом, но он был первым. От садика или школы ее обычно забирала бабушка, и если была хорошая погода, они долго и неторопливо шли до дома, иногда заходя в магазины по пути. Мать очень удивилась бы, увидев, насколько разговорчивой может быть молчунья Полина наедине с бабушкой и дедом. Они заходили в квартиру, и еще с порога Полина, потянув носом, определяла, что будет на обед: борщ, курица с картошкой, треска в кляре.

– Суп с лапшой! – радостно кричала она.

– Отличница наша пришла, – дед, покряхтывая, выбирался из кресла и шел в прихожую – поздороваться с Полиной.

– А компот будет?

– Обязательно.

После обеда Полина тут же, на кухонном столе, раскладывала тетради и учебники, делала уроки, а потом, усевшись на широкий подлокотник дедова кресла, смотрела вместе с ним телевизор. Дневные передачи быстро надоедали ей, дед любил ток-шоу, особенно политические, и она просила переключить на мультики.

«Сначала книги, – дед с притворной суровостью указывал ей на книжный шкаф. – В день нужно читать минимум десять страниц». Полина послушно доставала Эриха Кестнера, «Кондуит и Швамбранию» или зачитанную до дыр любимую «Муфта, Полботинка и Моховая борода», просила у бабушки еще компота и сухарики, которые бабушка сама сушила из корок черного хлеба с солью, и усаживалась за чтение на покрытый пушистым леопардовым покрывалом диван. Ей было тепло и уютно, она любила этот дом, любила и скрип линолеума на кухне, и гвоздичный запах бабушкиных духов от покрывала, и даже лучи вечернего солнца, просвечивающие сквозь зубчатые просветы в кружевных занавесках.

Вечером приходила мать и забирала ее. Полина не любила уходить и часто просила остаться подольше. «У тебя что, своего дома нет?» – ворчала мать, волоча ее за собой. Во время многочисленных Полининых простуд бабушка приходила рано утром, отпускала мать на работу, доставала из сумки банку с супом и пирожки. «Теплые еще, только сначала первое поешь». Полина глотала горячий вкусный суп и физически чувствовала, как пропадает озноб и очищается заложенный нос. «Вот молодец, а теперь лекарствочко, ам! Открывай рот».

Деда сбила машина, когда он возвращался домой из поликлиники. Как ни орала мать, как ни грозилась засадить водителя, насмерть перепуганный мужик утверждал, что дед выскочил на переход на красный свет. Это было правдой: дед плохо видел и в тот день забыл дома очки. После его смерти бабушка резко сдала и целыми днями сидела в дедовом кресле перед выключенным телевизором. На брошенных на столе газетах, которые она любила читать, слоилась пыль. «Устала я, ласточка, – виновато шептала бабушка. – До магазина позавчера дошла, курочку купила, а сварить сил уж нет». Вечером приходила Полинина мать, распахивала настежь окна: «Мама, вы что же, совсем не проветриваете?», брезгливо нюхала и выбрасывала залежалую курицу в ведро и уводила Полину домой. После долгих обсуждений и споров было решено отправить бабушку к дяде Грише, папиному младшему брату, а квартиру сдать. Деньги обе семьи делили пополам.

Полина никому не признавалась в том, как она любила мечтать. Вернее, она просто бесцельно гуляла, в то время как в ее голове проплывали расплывчатые фантазии, перемешанные с эпизодами из прочитанных книг и просмотренных кино: средневековые замки, рыцари в сверкающих доспехах, царственные красавицы, эльфы и феи, огромные непроходимые леса, луга разноцветных благоуханных трав и сундуки, ломящиеся от драгоценностей.

После смерти дедушки и бабушкиного отъезда она часто уходила, забираясь подальше от дома. В центре их городка сохранилось несколько дореволюционных домов. Полине особенно нравился один: выцветше – желтый, с облупившейся лепниной, но сохранивший достоинство и несколько потрепанную элегантность. Она обычно садилась на оградку у газона и гадала, что за секреты скрываются за его большими мрачными окнами. Мысленно она уже сочинила целый роман про принцессу, которая томится в заточении у злых разбойников, и только добрый дракон может ее спасти. Принцесса обитала в маленькой башенке с флюгером, прилепившейся к углу дома, и Полина часами вглядывалась в ее крошечные окошки.

Она забредала на поле на окраине городка и подолгу гуляла там. По шоссе с ревом проносились машины и фуры, вдалеке непрестанно извергала серый дым ТЭЦ. Поле заросло бурьяном и густыми кустами, среди которых виднелись дорожки, протоптанные работниками авторемонтных мастерских, стоявших в некотором отдалении от трассы, и редкими собачниками. Полина медленно шла по тропинкам, перед ее невидящими глазами проносились иные, яркие и явно более привлекательные миры. Домой она обычно приходила к вечеру. Мать никогда не интересовалась, как она провела день, а отцу обычно было не до разговоров: сразу после ужина он ложился на диван и дремал под рев телевизора.

Был предпоследний день лета, они только что вернулись из Анапы, где отдыхали у дяди Гриши и тети Гали. Было прохладно, в воздухе висела морось, влажная от грязи, кое-где уже пожелтевшая трава липла к подошвам Полининых кроссовок. Ежась под кофтой, Полина ощутила разочарование, вспоминая горячее сухое марево августовского полудня в Анапе. Прямо перед ней промелькнула тень – она чуть было не наскочила на идущего на нее человека, посторонилась и побрела дальше, осторожно переставляя ноги.

Она не сразу заметила его, так, краем глаза зацепила, что кто-то идет по соседней тропинке параллельно ей. И вот он уже перед Полиной – в два раза крупнее и выше, смотрит в упор. Лица она так и не запомнила, только глаза и кривую жуткую улыбку.

– Боишься? Боишься меня?

Дальнейшее она помнила урывками, как ни силилась потом вспомнить, а впоследствии старалась изо всех сил стереть из памяти.

Он бросился на нее, придавил к земле, она впала в оцепенение.

«Обморок», – промелькнуло в голове.

Через несколько мгновений Полина вырвалась, царапаясь, загребая ногтями склизкую землю с пучками травы, и побежала прочь сквозь кусты. Мужик хрипло кричал ей вслед. Полина вылетела на шоссе, противно лязгнули тормоза, что-то сильно ударило ее в бок. Она упала, ободрав руку до крови.

– Дура, бля! Идиотка! Куда выперлась, овца? На дорогу смотреть надо! – проорал водитель в окно. Машина, обдав ее облаком выхлопных газов, умчалась. Полина отползла к обочине.

– Да что ж за тварь такая! Девочку сбил и уехал, урод! – рядом с ней остановилась белая иномарка, женщина высунулась из двери и наклонилась к Полине. – Ты как, пошевелиться можешь? Посмотри на меня! Где болит?

Полина тупо смотрела на левую руку: рукав был ободран, исцарапанная ладонь сочилась кровью. Рядом с ними притормозила еще одна машина.

– Что случилось? – крикнул парень.

– Да придурок какой-то на девочку наехал и скрылся. А если бы насмерть? А ну, смотри на меня! – потребовала женщина. – В глазах не двоится? Тошнит? Как это вообще случилось, ты дорогу перебежать пыталась? Переход же совсем рядом.

– В скорую надо звонить и в ментовку, – посоветовал парень. – Ты номер машины запомнила?

Полина помотала головой.

– По камерам пробить можно.

– У, тварюга, убила бы, и кто таким мразям ездить разрешает, – продолжала сокрушаться женщина. – Ну что, я звоню в скорую?

– Не надо, – у Полины неожиданно прорезался голос.

– Ну, как не надо-то, а вдруг у тебя сотрясение?

– Нет, я только руку поцарапала, – Полина продемонстрировала выпачканную в грязи ладонь.

– Да давай я тебя в травмпункт отвезу хотя бы, – женщина с сомнением посмотрела на нее. – Я-то из Питера, а ты местная? Знаешь, где тут у вас травма?

– Нет, – монотонно повторила Полина. – Спасибо. Я домой пойду.

Женщина на белой иномарке высадила ее у подъезда. Она все время повторяла, как Полине повезло, что машина проворачивала на медленной скорости с дороги, ведущей от автомастерских к шоссе, а если бы на нее врезались на полной скорости, она бы не выжила. Под причитания «маме позвони, пусть врача вызовет или в травму тебя отвезет» Полина медленно побрела к квартире. Ушибленный бок пульсировал от боли.

Дома она разделась, грязную и порванную одежду сложила в пакет и зашвырнула поглубже под кровать. Под ребрами с правой стороны расплывался обширный синяк. Полина промыла под краном кровоточащую ладонь, отыскала в аптечке мазь от ссадин и ушибов, пахнущую чем-то невыносимо едким, и, морщась, осторожно намазала бок, заклеила пластырем руку. В тех местах, где напавший мужчина хватал ее, проступили розовые отпечатки. Что же он кричал ей вслед, что он кричал, почему-то ей казалось важным это вспомнить. Сильно слипались глаза, она рухнула в неразобранную постель и тут же провалилась в сон.

Наутро у Полины поднялась температура. Вполголоса ругаясь, мать засунула ей подмышку градусник и охнула:

– 38 и 3!

– Где ж тебя прихватило так? – осведомился отец, заглядывая в комнату.

– Это еще что. Ты посмотри! – мать оттянула на Полине пижаму: от ключиц по телу расползалась бледно-розовая сыпь.

– Ветрянка, что ли? – усомнился отец. – Они ж с Димкой переболели вроде, лет десять назад.

– Ах ты, горе луковое, вечно с тобой так, – разозлилась мать, набирая номер. – Лариса? Ларис, меня не будет сегодня… да… ребенок заболел… не знаю, температура тридцать девять почти… щас врача вызывать буду… не знаю, когда буду… Ал Юрьне скажи… ага, вечно так, то понос, то золотуха…

– Ну что, захворала, голубушка? – доктор, не глядя на нее, заполнял бумаги у стола. – И перед самым началом учебного года. Класс-то какой?

– Девятый, – мать хмуро смотрела на Полину.

– Посмотрим, что тут у нас. Температура какая с утра была? Рубашку подними, – приказал он, ощупывая ее горло. – Так, а это еще что такое? – он ткнул пальцем в синяк, расцветший за ночь багровыми красками.

– Упала, – прошептала Полина, опустив глаза.

– Где тебя угораздило? – вскипела мать.

– С велосипеда… у Оли взяла покататься…

– Аккуратней надо быть. Сейчас послушаем тебя… Картина ясная – розовый лишай.

– Какой лишай? – разъярилась мать. – Ты что, с кошками блохастыми целовалась?

– Заражение необязательно происходит от животного, – мягко поправил врач. – Болеет часто? Ну, вот видите, иммунитет снижен, легко цепляется всякая инфекция. Так, вот, читайте назначение, – он вырвал из блокнота листок и протянул матери. – Температурку выше тридцати восьми и пяти сбиваем, как обычно, антигистаминное от зуда. От шелушения мазь. И витамины обязательно пропейте. На прием через две недели.

Полина покорно проглотила все положенные лекарства и заползла обратно в кровать. От слабости и жара она почти все время дремала, пребывала в вязком бездумном оцепенении, просыпаясь от окриков матери – выпить таблетки, поменять простынь, поесть. На четвертый день температура спала, приехал Дима с коробкой дорогого мороженого, и, не обращая внимания на вопли: «Ты обалдел? Только ангины нам еще не хватало!», навалил Полине целую тарелку.

Полина вяло отщипывала от брикета крошечные кусочки и силилась осознать, что же с ней произошло тогда, в поле. Первый шок, спасительно защитивший ее разум и чувства, прошел, и теперь, чем больше она вспоминала, тем яснее чувствовала: «Это Я ВИНОВАТА». Не надо было бродить по безлюдному месту, не надо было гулять одной и давать повод вот такому чудовищу, рыщущему в кустах в поисках маленькой слабой девочки, напасть на нее. Но больше всего Полина горевала о том, что произошедшее навсегда уничтожило ее смешную тайную игру в мечты, маленький сказочный мир, ведь только там она чувствовала себя спокойной и счастливой, как в детстве, когда дедушка был еще жив и бабушка была рядом. Никогда, никогда ей больше не вернуть этого…

«Что я наделала?» – тосковала она. По щекам катились крупные горькие слезы и капали на подтаявшее мороженое, на кухне мать на повышенных тонах что-то спрашивала у Димки, тот сдержанно бурчал в ответ, а потом и вовсе ушел с папой в гараж – ковыряться в стареньком дедовом «Жигуле». Полина заползла в кровать и заснула.

– Слышь, Гореликова, у тебя сиськи какого размера?

Полина испуганно покосилась. Над партой нависали Егор Ильин с приятелем.

– На хуй пошел! – ее соседка по парте, Оля Гореликова, продемонстрировала однокласснику средний палец.

– Сейчас сама туда пойдешь, – Ильин лопнул пузырем жвачки и громко всосал ее обратно. – Я ж нормально спросил. А у тебя, Ермакова?

– Минус второй, – подхихикнул его друг. – Плоскодонка.

Прозвенел звонок, и они, наконец, отвалили.

– Пипец! – шумно вздохнула Оля. – Ну почему у нас в классе одни дебилы?

Полина ничего не ответила. Она обычно пропускала мимо ушей глупые подколки одноклассников, не умея отшучиваться в ответ, но что-то во фразе приятеля Ильина резануло ей слух. Вошла географичка, и волей-неволей пришлось отвлечься на урок.

Вечером Полина мылась под душем. Вытираясь, она равнодушно скользила глазами по своему отражению в зеркале – ничего привлекательного Полина в нем не находила. Внезапно она замерла, коснувшись полотенцем груди. «Плоскодонка». Где-то это уже было. «Как доска», – вспомнила она. Вот что кричало ей чудовище вслед, когда она убегала от него в слепом ужасе. «Как доска». С ее мокрых волос капала вода, стук сердца оглушал.

Ночью Полине приснилось чудовище. Она шла по тому же самому полю, только вместо кустов вокруг была черная потрескавшаяся земля. Ей было страшно как никогда в жизни, она знала, что где-то рядом спрятался он, только не надо оборачиваться и смотреть по сторонам, чтобы не увидеть его. Если она не поднимет головы, то останется невидимой для него. Но искушение осмотреться было сильнее ее. Полина бросила взгляд в сторону и встретилась взглядом с безумными глазами чудовища. Оно ждало, в нетерпении разевая редкозубый рот. Она проснулась от застрявшего в горле крика.

Сны стали преследовать ее, в них Полина оказывалась на пустыре, в толпе и даже на школьном дворе, где непременно ее поджидало чудовище. Иногда она видела себя голой, и он смеялся и протягивал огромную корявую руку, пытаясь дотронуться до нее, Полина корчилась от страха и стыда, прикрывая впалую, едва обозначившуюся грудь и бугорок паха, заросший белесыми волосами. В одну из таких ночей ей приснилось, что под взглядом чудовища внутри нее лопается огромный пузырь. Полина проснулась: простыня под ней была мокрой, низ живота пугающе ныл. У нее впервые начались месячные.

Она стала плохо спать, хуже учиться. Часами лежала ночью, уставясь остекленевшими глазами в потолок, по которому проплывали блики от проезжающих мимо редких машин, на уроках сидела, смотря в одну точку перед собой. Рассказы учителей и реплики одноклассников казались ей бессмысленным набором звуков. Полина перестала понимать, когда к ней обращаются. «Ермакова! Ермакова, я тебе говорю! Хватит спать с открытыми глазами, марш к доске!» – орала русичка. Полина машинально улыбалась сухими губами и шла к доске, что-то отвечала, писала запинающимся почерком… Спасала память, умение вычленить нужное из потока извергающихся на нее вопросов и выдать худо-бедно правильный ответ. Ее подружка Гореликова, страдающая безответной влюбленностью в главного хулигана их класса Рината Валиуллина, обиделась на Полину за полное равнодушие к ее проблемам и на некоторых уроках демонстративно отсаживалась за другую парту.

Пролетели осенние месяцы, Новый Год и каникулы, но Полина едва обратила на это внимание. Она жила в оцепенении, смутном ожидании непонятной, но близкой катастрофы. Одноклассники практически не общались с ней – кому интересна робкая тихоня в очках, все время пребывающая в своих мыслях? Поэтому Полина удивилась, когда после уроков Лиза Решеткина с подругами пригласили ее «потусить на тренажерах». Они вращались на разных орбитах: на Лизиной, помимо учебы и спорта, были клубы с кальянами, мальчики, шмотки, фотки с подругами в соцсетях, какие-то загадочные поездки в Питер на машине со взрослыми парнями (Полина случайно подслушала разговор на кухне, в котором тетя Люба, раскисшая после пары бокалов вина, жаловалась ее маме на дочь); на Полининой же были пустота, ожидание страха и сам страх – мучительный, изматывающий.

Они расположились на детской площадке неподалеку. Сонька Бекбулатова брезгливо протерла бумажным платочком мокрое сиденье скамейки, и девочки уселись на него. Лиза Решеткина, закинув стройную ногу в леггинсах на тренажер, растягивалась в шпагат. Лера Ступка из десятого «А» курила вейп, непрерывно выдувая клубы пахнущего клубничной жвачкой дыма. В школе у нее была репутация оторвы, поговаривали о ее романе с практикантом, замещавшим учителя информатики, о беременности и аборте от парня, закончившего школу еще два года назад. Девчонки говорили о парнях. Лиза громко вещала об отношениях с Ринатом: «Он ревнует пиздец как. Замахнулся на меня, я сказала, пока не подарит сто одну розу, не прощу его».

– Думаешь, подарит? – загорелась Сонька.

– Конечно, куда он денется, – самодовольно хмыкнула Лиза. Она переменила позу и теперь раскачивала ногу на тренажере взад-вперед, предоставляя окружающим любоваться ее безупречной растяжкой. – Поля, а у тебя как со Шмаровым?

– Что? – очнулась Полина.

– Ну вы же встречаетесь? Расскажи, как вы вообще замутили, – нетерпеливо потребовала Лиза.

– Мы не встречаемся, мы так, просто… – промямлила ошарашенная Полина.

– Да, конечно, – захихикала Лиза. – А что он к вам постоянно ходит? Домашку списать?

– А Шмара ничего такой, – задумчиво протянула Лера. – Помыть его, одеть, причесать – будет конфетка.

– Так забирай его, Полька, ты не против? – веселилась Лиза.

– Делать мне больше нечего, с малолеткой возиться, – буркнула Лера, разгоняя рукой дымные клубы.

Полина возвращалась домой в смятении. С Мишей Чмаровым, отличником с первой парты, они стояли примерно на одной ступени социальной лестницы их класса: тихие незаметные заучки. Они никогда и словом не перекидывались друг с другом до прошлой осени. После болезни у Полины внезапно ухудшилось зрение, мучительно болела голова, поэтому ей прописали новые очки и для профилактики порекомендовали сидеть на первой парте в течение пары недель.

Так она оказалась рядом со Чмаровым, который, несмотря на привычку грызть ручку и размазывать хлопья от стирательной резинки по столу, был, в общем-то, нормальным соседом и не возражал против Полининых подглядываний в его тетради. Он сам предложил ей сотрудничество: она пишет за него сочинения, помогает с литературой и историей, а он взамен дает ей списывать алгебру и физику, в которых Полина была не сильна. Сочинения у Миши выходили натужными, корявыми, грамотность прихрамывала, но он метил в медалисты, а Полина не хотела иметь проблем с нелюбимыми предметами, так что их тандем был вполне успешным. Обычно он приходил к Полине раза три в неделю и, удобно устроившись на Димином диване, гонял машины в старенький «Плейстейшн», пока она перекатывала задания, иногда спрашивая его о непонятных моментах.

Мысль о том, что она может нравиться Мише, растревожила Полину. С раннего детства она жила с осознанием своей непривлекательности, ненужности, в разговорах других девчонок о мальчиках не участвовала. Никто не вызывал в ней не то что любовного томления, а даже простого интереса. Само предположение, что она может быть парой с каким-то мальчиком, гулять с ним, целоваться, вводило ее в ступор.

– Тут девчонки говорят, представляешь, что мы с тобой встречаемся, – робко начала она, когда Чмаров в очередной раз пришел к ней за домашним заданием.

– Кто говорит? – оживился Миша.

– Да так, Лиза Решеткина, Сонька Бекбулатова спрашивали у меня, правда это или нет…

– Бред, – уверенно откомментировал Миша, вперив глаза в экран.

«Естественно, – подумала Полина почти с облегчением. – Конечно, как кому-то вообще может прийти в голову встречаться со мной».

Она смотрела на себя в зеркало: как кому-то может нравиться это бесцветное лицо, бледное щуплое тело, тонкие костлявые руки и ноги, покрытые светлым пушком, выпуклые ребра под маленькими бугорками груди. Даже чудовище посчитало ее некрасивой, отталкивающей, думала она и замирала от отвращения к себе.

Она почти перестала есть – вся пища превращалась в кашу с противным мыльным привкусом во рту. Полина размазывала ужин по тарелке, а потом украдкой счищала в мусорное ведро. Родители, как обычно, ничего не замечали, уставляясь в очередное комедийное шоу по телевизору. Она проскальзывала в свою комнату и замирала до следующего утра, молясь о том, чтобы ей ничего не приснилось.

Полина шла утром в школу, небо заливал рассвет, разгоняя густую серость туч, дул несильный, но противный ветер, от которого слезились глаза и чесалось в носу. Она туже замотала шею огромным кусачим шарфом, подходя к перекрестку. Ядовито-красный на светофоре уступил место неоново-зеленому, Полина подняла ногу, готовясь ступить в грязную лужу, разливавшуюся по пешеходному переходу.

И тут же ее с сокрушительной силой пригвоздило к месту воспоминание о том дне: чудовище, больно и страшно облапившее ее тело, крики, камнем застрявшие в горле, фары, визг тормозов, удар в бок, искаженное лицо водителя: «Дура, бля, идиотка! Куда выперлась, овца?» Полина медленно вернула ногу на место и прижалась к холодному столбу светофора, сотрясаясь от озноба. Ее тошнило. Не в силах сдвинуться с места, она пыталась прогнать омерзительное болезненное ощущение из своего тела. Постепенно ей полегчало. Медленно, неуверенно она отлепилась от опоры и побрела в школу. Полина решила обойти переход и пошла в школу окружным путем, опоздав, конечно, минут на двадцать.

Приступ повторился через день, и на этот раз это было еще хуже. Полина стояла на остановке: она решила поехать домой из школы на автобусе, чтобы избежать опасного перекрестка. Топчась на тротуаре, она ступила на дорогу, выглядывая, не появится ли из-за угла автобус. На горизонте замаячила черная машина, и тут ее накрыло: чуть не сбивший Полину автомобиль тоже был черный, с заляпанными номерами и присохшими к бортам серыми комками грязи. Она скорчилась в мучительном спазме, до скрипа сцепив зубы, чтобы только не упасть прямо тут, на дороге. Полина собрала остатки сил, вернулась на остановку и рухнула на скамейку, зацепив рукой сидящую бабку с огромной сумкой. Бабка недовольно буркнула себе под нос. Полина изо всех сил вонзила пальцы в бедра и провела по ним, ногти оставили длинные полосы на джинсах. Боль отвлекла ее, спазм ослабел.

– Голова, что ль, болит? – сочувственно спросила бабка, наблюдая за ней. – У меня вот тоже с утра давление как поднялось, сто семьдесят на девяносто, я таблетку выпила, так не помогает, – погода, наверное.

Ушел уже второй автобус, Полина уехала домой на третьем. Дома она скорчилась на кровати: «Я схожу с ума? Я сумасшедшая?»

«Я сошла с ума, я псих. Мама убьет меня», – заключила она и заплакала.

Полина пролежала в одежде до темноты, когда хлопнула дверь и пришел отец. Через какое-то время он постучался и, не дождавшись ответа, заглянул к ней. Полина притворилась, что спит. Она уже действительно засыпала, почти успокоившись, когда в ее зажмуренные веки ударил столп света.

– Ты чего валяешься? Хоть бы разделась и кровать разобрала, – мать влетела в ее комнату. Полина приоткрыла глаза. – Господи, – она споткнулась о валяющуюся книгу и наступила на Полинин рюкзак, – ну, что за срач опять?! Что, так сложно убраться в комнате?

Полина, не дыша, молча наблюдала за ней. Она чувствовала постоянное привычное недовольство матери, от которого ей еще с детства хотелось спрятаться, отрастить, как улитка, раковину, заползти в нее и замереть, ожидая, пока мать уйдет, обрушив поток претензий на нее в частности и весь мир в целом.

– Что молчишь? – мать повернулась к ней. – Сложно убраться? В чем твоя проблема, я тебя спрашиваю.

– Плохо себя чувствую, – прошептала Полина.

– Это что еще такое, – мать скривилась. – Температуру мерила? А ну, быстро померяй. Нет, стой, – она приложила ладонь ко лбу дочери, прикоснулась к щекам. – Нет у тебя температуры. Что болит? Горло, голова, кашель, насморк, живот?

– Голова, – просипела Полина, мечтая, чтобы мать ушла.

– Нурофен выпей, прямо сейчас, – мать развернулась к двери. – Еще чего не хватало – чтобы ты заболела.

Полина дождалась, пока она закроет за собой дверь, медленно встала и на затекших ногах дошла до кухни. Как обычно, на полной громкости работал телевизор: отец в последние годы стал хуже слышать, мать уговаривала его пойти к врачу, но он отмахивался: «Я пенсионер, что ли, по поликлиникам таскаться?»

– Скоробогатько в новой шубе приперлась, – перекрикивала мать вечерние новости, яростно замешивая фарш в миске. – Я ее спрашиваю: «Разбогатела?» А она смеется: «Кредит взяла».

– Не понимаю я этого, – пробухтел отец. – Полинка, ты как, часом, не заболела?

– Нормально все с ней, – оборвала его мать. – Куда пошла? Иди картошку чистить.

Следующие дни приступы не возвращались. Полина немного успокоилась и даже повеселела. Она помирилась с Олей Гореликовой, и теперь в школу и из школы они ходили вместе, а иногда к ним еще присоединялась Динка Годович, соседка Оли по площадке, учившаяся в параллельном классе. Они шли, оживленно болтая, и Полина бесстрашно переходила дорогу, не обращая внимания на машины. Все, казалось, вернулось на круги своя, даже сны перестали ее терзать.

На уроке истории они долго и нудно мусолили тему Первой мировой, и учительница решила разогнать царившую в классе скуку, показав им фотографии и кадры кинохроники. Она зашторила окна, бухнула на парту проектор, и на стене замерцали зернисто-серые размытые изображения.

– …А здесь мы видим солдат Французской армии в окопе, – гнусаво вещала училка. – Фотография отчетливо передает настроение бойцов в перерывах между боями. Посмотрите на их лица… – Она приблизила изображение.

У Полины по спине заструился пот, ее бросило в холод. Она еще не поняла, но уже почувствовала, что сейчас произойдет что-то ужасное. Прямо на нее смотрел солдат: каска откинута на затылок, гимнастерка расстегнута, на лице потеки грязи и его глаза: расширенные, страшные, безумные, мертвые, и жуткая оскаленная улыбка были точь-в-точь, как у чудовища, там, на пустыре: «Боишься? Боишься меня?»

По свидетельству Оли Гореликовой, она дико вскрикнула и упала, ударившись головой об парту. Перепуганная историчка подскочила и щедро надавала ей пощечин, убежденная, что Полина упала в обморок. Вдвоем с Олей они отволокли Полину в медкабинет. Школьная врачиха сунула ей под нос нашатыря, отчего Полина расчихалась до слез, затем неторопливо уложила ее, померила давление, температуру, позвонила матери.

Полина лежала на покрытом холодной клеенкой топчане, в голове звенела пустота. За дверью врачиха что-то объясняла матери. Наконец, мать ворвалась в кабинет.

– Ну, что опять случилось? – услышала Полина усталый раздраженный голос.

– К педиатру вашему участковому сходите, – бубнила доктор. – Пусть вас на анализы отправит.

Полина села на топчане и начала зашнуровывать кроссовки.

– Вы на машине? – поинтересовалась врачиха. – Возьмите такси до дома, у девочки слабость, головокружение…

Мать дико посмотрела на нее.

– Пошли, – буркнула она, протягивая Полине руку. – Мы и на автобусе прекрасно доедем.

– Говорит, по результатам анализов – дефицит железа, анемия, – громко пересказывала мать за ужином через неделю. – Говорит, рекомендую вам отвести ребенка к психологу.

– Это еще зачем? – вскинулся отец. Полина молча смотрела в тарелку.

– Вот и я о том же, – фыркала мать. – Ну-ка, чтобы полностью съела печенку, у тебя же дефицит железа, – обратилась она к Полине. – Тебя в школе обижают? Или что?

Полина помотала головой.

– Тогда зачем отправляют к психологу?

Целыми днями Полина искала в Интернете информацию по запросам «что делать, если сошел с ума», «кажется, я схожу с ума», «если отправляют к психологу». Воображение неумолимо рисовало ей картины из просмотренных фильмов ужасов: белая палата, окна за железными решетками, и она, босая, в больничной ночнушке, с распущенными волосами, прикована к койке, пока страшные равнодушные санитары ставят ей огромную капельницу с препаратом, от которого она окончательно потеряет связь с реальностью, забудет свое имя, свое прошлое, родных и проведет остаток дней в зомбическом оцепенении.

Она прочитала статью, где некий бывалый аноним делился советами, как скрыть от близких и врачей симптомы душевного расстройства: «Не говорите, что с вами все в порядке, это сигнал для них», «говорите общими фразами – чувствую усталость, есть небольшая подавленность, тревожность». Приступы вернулись. Они стали слабее, но зато теперь пусковым механизмом могло стать все, что угодно: фраза одноклассника, услышанная в коридоре, вид из окна в квартире Оли Гореликовой – прямо за ее домом находился здоровенный пустырь, звуки, запахи, кадры из фильма в кино. Мать так и не сподобилась записать ее к психологу, наверное, забыла. Полина тихо молилась про себя, чтобы она и не вспомнила, опасаясь разоблачения и жуткого диагноза, но теперь ежедневно ей приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы скрыть от окружающих бушующую внутри нее бурю.

Она точно не помнила, как в ее жизни появились четверки. Кажется, после того, как в очередной раз выискивая информацию про свое возможное безумие, она наткнулась на эзотерический блог, автор которого пространно писал про связь с космосом через чакры и энергетическое равновесие. «У людей, которые живут в тревоге и страхе, заблокирована энергия, – утверждал автор, – ее необходимо высвобождать через ритуалы очищения, медитации и диету. Четыре – божественное число. Четыре времени года, четыре стихии, число четыре гармонизирует и приводит в равновесие мятущуюся душу». Очевидно, для ее измученного мозга данное сомнительное утверждение послужило руководством к действию, и Полина начала считать.

Когда она чувствовала приближение приступа, четыре постукивания средним пальцем по ладони, четыре удара костяшкой по двери, косяку, столу или любой другой деревянной поверхности (непременно должно быть дерево), и по телу мгновенно прокатывала волна облегчения. Когда же приступ было уже не остановить, наползали муторная тошнота, слабость, распространяющиеся от солнечного сплетения и отдающие в ноги, тяжелой грязной ватой распирали голову, она стучала четыре раза по четыре, и еще четыре раза по четыре, и еще, и еще, пока неведомый тумблер внутри нее не перещелкивал, возвещая о временном освобождении.

Со временем система ритуалов так усложнилась, что Полина сама путалась и замирала в нерешительности, что ей следует сделать сначала: отбить четверти по ладони и еще четверти или сразу прибегать к тяжелой артиллерии: выстукивать ряды и ряды четверок, пока не заболит рука. Иногда ее накрывало в автобусе, на улице или у школьной доски, и тогда ей приходилось прятать руку так, чтобы можно было добраться до спасительного места, где она сможет безопасно отстучать все необходимые четверки, унимая жестокую пляску тревоги и ужаса внутри нее. Четверки помогали, но ненадолго, и Полина пребывала в постоянном напряжении. Утром она просыпалась, шла умываться, чистить зубы, ловила в зеркале взгляд своих запавших глаз – и снова в животе закручивалась спираль страха. Она стучала и стучала в дверной косяк, деревянную ручку щетки для волос, пока недовольная мать не начинала ломиться в ванную: «Что ты там застряла? Я на работу опаздываю».

Приближалось лето. После отъезда бабушки Полину обычно определяли летом в лагерь, где она проводила две смены, а в августе вся семья отправлялась в Анапу. Полина не любила ездить в лагерь: раздражала невозможность побыть одной, бесконечный ночной треп соседок по комнате, обязательная зарядка, отвратительная еда, особенно прилипшая к тарелке холодная каша с куском желтого масла по утрам, вечерние сборища у костра под звон настырно зудящих комаров. Обычно с ней ездила Оля Гореликова, и Полина была готова мириться с лагерными неудобствами, но этим летом родители отправляли Олю в Саратовскую область к дальней родне, и Полина, проявив несвойственную ей строптивость, наотрез отказалась от путевки.

– И что собираешься делать? – кричала мать. – Кто с тобой будет нянькаться? Мы с отцом целыми днями на работе.

– А давай ее к Грише пошлем, – вступил отец.

– Ребенка? Одного на два дня в поезде? Ты с ума сошел, что ли? – вытаращилась мать.

– Я, между прочим, еще младше был, когда один ездил, – дипломатично заметил отец.

– Тогда время другое было, забыл? – еще пуще разъярилась мать.

– Мам, не переживай, я книжки буду читать… из школьной программы, – прошелестела Полина. – Математикой заниматься…

– Математикой, – фыркнула мать. – В Интернете будет зависать, собьет режим, окончательно испортит глаза – вот чем она будет заниматься.

Начало лета было холодным, лили непрерывные дожди. Полина маялась от одиночества и невозможности пойти на улицу. Она добросовестно прочла несколько книг из списка литературы, и у каждого из описанных героев русской классики находила симптомы психических расстройств.

«Шизофрения? Пограничное расстройство личности? – перелистывала она «Преступление и наказание».

«Наверное, депрессия», – решила она, захлопывая «Анну Каренину».

У нее действительно болели глаза от бесконечного чтения сайтов с описанием заболеваний. Она уже знала, что преследующие ее приступы называются короткой аббревиатурой ОКР.

О-К-Р, всего три звука, – а хотелось бы четыре, – «обсессивно – компульсивное расстройство».

П-Т-С-Р, выстукивала она по спинке кровати, – «посттравматическое стрессовое расстройство».

П-А, – «паническая атака».

«Привет, я Кэт, двадцать восемь лет, почти десять живу с ОКР», «Мне тридцать, живу в Подмосковье, биполярка, тревожное расстройство», – она прочла десятки страниц форумов, где сотни людей делились историями своих заболеваний. Осознание, что она не одна такая, принесло ей чувство грустного удовлетворения. Полина нашла закрытую группу, посвященную психическим расстройствам, но для вступления у нее потребовали подтвердить возраст. «Мы принимаем только совершеннолетних», – написал модератор.

В одно дождливое унылое утро она наткнулась на ролик, в котором симпатичная девушка жизнерадостно убеждала зрителей, что сможет научить их рисовать в два счета. «Большинство ненавидят рисование благодаря школьным урокам ИЗО, – вещала художница. – На самом деле, научиться рисовать может каждый. Благодаря моей методике вы освоите основы живописи и рисунка легко и быстро». От нечего делать Полина принялась смотреть все подряд видео в блоге художницы, а потом взяла карандаш и принялась срисовывать свою ладонь – так, как это было показано в одном из роликов.

Полина просидела так до вечера, пока вернувшаяся мать не позвала ее ужинать. Механически сжевав все, что было на тарелке, Полина вернулась в комнату к ноутбуку, бумаге и карандашу со смутным чувством, что она открыла что-то важное для себя, но пока не поняла, что именно. Видеоуроки захватили ее настолько, что Полина просидела за ними полночи, а проснувшись утром, когда мать, как обычно, разбудила воплями о стынущей каше, она снова бросилась рисовать.

Полина рисовала целыми днями. Она и не подозревала, что это занятие способно настолько увлекать и выводить ее разум и эмоции из пелены напряжения и страха в состояние света, тишины и спокойствия. Когда она брала в руку карандаш или кисть, набирала краску, проводила по бумаге первый скрипящий штрих, весь мир вокруг становился микроскопическим, несущественным. И уже не имели значения ни крики матери за невымытую посуду, ни ее собственные гнетущие мысли и ощущения взрослеющего тела, ни четверки. И да, пока она рисовала, четверки не побеспокоили ее ни разу. Это открытие было самым удивительным.

Полина стояла у входа в Дом культуры Ленинского Комсомола. До ДК с дурацким названием ей пришлось проехать полчаса на автобусе, зато там был едва ли не единственный в городе кружок живописи, работающий летом. Она решительно дернула на себя тяжеленную дубовую дверь и ступила в сумрачный прохладный холл.

– Вы что-то хотели? – молодая женщина в трикотажном платье деловито перетирала кисти тряпкой.

– Я хочу записаться на занятия, – неуверенно выговорила Полина, переминаясь на пороге кабинета.

– Подростковые и взрослые группы летом не работают, сейчас занятия только у деток семи-двенадцати лет, – приветливо сообщила девушка, длинные бусы на ее необъятной груди качнулись. – Вам сколько лет?

– Четырнадцать, – соврала Полина, которой уже пару месяцев как исполнилось пятнадцать. – А можно мне тоже… с детками?

– Раньше занимались? – вздохнула преподавательница.

– Нет, никогда, только в школе уроки были.

– Ну, хорошо, давайте попробуем, но учтите, у нас совсем начальный уровень. Вас как зовут? Полина? Очень приятно, я – Кира Арсеньевна. Приходите в четверг к семнадцати ноль-ноль, два академических часа, то есть полтора часа обычных. Разовое занятие пятьсот, если надумаете абонемент взять, то восемь занятий со скидкой за три восемьсот.

Полина начала ходить к Кире Арсеньевне по понедельникам и четвергам, а если удавалось выпросить у матери или отца еще пятисотку, присоединялась к группе по вторникам и пятницам. Припрятав сиреневую купюру, она радостно замирала: ей обеспечено полтора часа чистого, неописуемого счастья, которое она остро испытывала каждый раз, входя в маленький, пропахший акварельными красками и влажными тряпками кабинет.

Все остальное в жизни уходило на второй план и переставало иметь значение, пока она, сидя на узком детском стульчике перед мольбертом, срисовывала, открыв от усердия рот, бутылку на скомканной скатерти или яблоки на глиняном надколотом блюде.

Родители без особого энтузиазма восприняли ее внезапное увлечение. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось», – фыркала мать в трубку тете Любе Решеткиной. Полина внутренне содрогалась, слыша эти слова, поскольку мысли о самоубийстве уже не раз закрадывались ей в голову во время особенно жестоких приступов, когда четверки скручивали ее хрупкое тело изнутри, не давая дышать, но она изо всех сил гнала их прочь. «Да, сидит вот целыми днями, рисует», – продолжала мать, сминая и заглаживая конфетную обертку пухлыми пальцами с оранжевым маникюром. Полина аккуратно закрывала за собой дверь – ход их беседы она знала наизусть. Тетя Люба выкатывала длиннейший перечень достоинств и недостатков отпрысков: Лизы, Максима и Ксюши, дочери дяди Коли Решеткина от первого брака, причем достоинств всегда было больше. Мать поддакивала, а в короткие паузы, когда тетя Люба переводила дух, докладывала о неуспехах своих детей. Дима в этих беседах непременно представлялся неблагодарным балбесом и разгильдяем, а Полина – забитой тихоней. «Правильно мама моя говорила – не надо стараться, в лепешку расшибаться. Оно мне надо было? Что? – мать замолчала. – Димка-то? Да, живет еще с девочкой той. Да… квартира ее, отец купил… Ага, на птичьих правах… Работает он… У отца ее работает… А попрут его, кто он и что? Без образования, без ничего».

В августе, как всегда, поехали в Анапу, и Полина, увидев из мутного, в грязных потеках окна плацкарта море, почувствовала, что улыбается по-настоящему. Половину ее рюкзака занимали альбомы, акварель, карандаши. «Рисуй каждый день, набивай руку, – наставляла ее Кира Арсеньевна, – тем более, там такая фактура, такие пейзажи. Потом мне покажешь».

После завтрака Полина обычно ставила складной полотняный стульчик в тени и садилась за наброски. В большом кресле рядом мирно дремала бабушка, свесив на грудь седую голову в кружевной панаме. Мать и тетя Галя заканчивали мыть посуду и садились за стол на веранде – чистить картошку или перебирать ягоды на варенье. До Полины долетали обрывки их разговоров: «…а Надька Стрельцова разводиться собралась, ну и правильно, он сколько времени без работы сидел и пьет, к тому же; у Анютки тоже муж – алкаш еще тот, но у нее детей трое, куда денется, ужас какой, смысл столько детей заводить», – подытоживала мать, и тут же кричала: «Поля! Сходи быстро укропа нарви!»

«Никогда не оставит меня в покое», – Полина с досадой откладывала альбом и шла на огород. Она рвала укроп, приносила из погреба банки, сметала со стола картофельные очистки и возвращалась к работе. Мимо пробегали близнецы Алеша и Ванечка, сыновья дяди Гриши и тети Гали, – дочерна загорелые, в одних шортах. Они звали ее купаться или сбегать до магазина, но она редко соглашалась, не желая тратить время попусту, ведь ее ждал альбом с набросками подсолнухов и кустов роз.

«Иди загорать, бледная как поганка», – тормошила мать. «И не ешь ничего, отощала совсем», – сокрушалась тетя Галя, плюхая ей в борщ двойную порцию сметаны.

Вечерами Полина шла-таки к морю. Она вглядывалась в закат, пытаясь воспроизвести акварелью его щедрые яркие краски. Кира Арсеньевна по возвращении похвалила ее, полистав альбомы: «Молодец, ты хорошо потрудилась».

С осени Полина продолжила заниматься, теперь она брала индивидуальные уроки. Мать закатила истерику, узнав, куда уходят все деньги, выделяемые Полине на карманные расходы и обеды в школе, но ситуацию спас вовремя появившийся Дима: «Если малая хочет заниматься, я буду оплачивать. Дай мне номер этой твоей Киры, я сам с ней договорюсь». «Денег девать, что ли, некуда?» – фыркнула мать, но заткнулась.

Обуваясь в прихожей, Дима тихонько сказал Полине: «Если тебе что-то нужно, что угодно, или проблемы будут, сразу говори мне, хорошо? Ей, – он мотнул головой в сторону кухни, где сидели родители, – ей все знать необязательно». Он придвинул губы совсем близко к Полининому уху и прошептал: «А то она тебя сожрет». Полина вздрогнула, но в душе не могла не согласиться с его словами. Она помнила ужасную ссору, которая разгорелась между матерью и Димкой, когда выяснилось, что он бросил институт, чтобы пойти работать.

– Ну что ты за бестолочь! – кричала мать. – Тебе полтора года до диплома осталось! Ты…

– Да не ори ты, пожалуйста, – морщился Димка. – Мне там нечего делать. Бесполезная трата времени.

– Не ори? – завизжала мать. – Как у тебя язык вообще поворачивается так со мной разговаривать! Сопляк! Сколько мы с отцом горбатились на репетиторов твоих! А на военкомат! Мы на эти деньги отцу бы машину поменять могли! В Египет отдыхать съездили бы, как люди! На хрена мы тебя, спрашивается, отмазывали от армии? Служил бы сейчас, как вся эта шпана дворовая! Из приятелей твоих кто в ПТУ, кто в армию пошел, как дебилы!

У Полины, доедавшей ужин тут же, на кухне, заложило уши от материнских воплей. Она никогда не понимала, почему мать пытается почти любой разговор превратить в скандал и любое несогласие воспринимает в штыки.

– А я вас просил меня отмазывать? – Димка говорил сдержанно, но Полина чувствовала, как он весь кипит от злости. – Институт – это же твоя идея, не моя. Ну пошел бы я в армию, что такого. Папа же служил.

– Хочешь, как отец, да? – мать раздула ноздри. – На завод пойдешь, на зарплату двадцать тысяч? Или у нас на шее висеть собрался?

– Ничего я не собрался, – пожал плечами Димка. – Я в Питер переезжаю, там буду работать.

– И вали! Давай! Когда шишек там, в Питере, себе набьешь, обратно не возвращайся! Вырастили на свою голову тварь неблагодарную!

Она встала и нервно прошлась по кухне.

– Чего сидишь? Иди, собирайся. Вали! В Питер он переезжает. Родителям, которые тебя кормили-поили, помогать не собираешься? А? Что молчишь? Может, скажешь что-нибудь?

– Можно я скажу, что ты меня заебала? – громко и отчетливо произнес Димка.

Полина в страхе вжалась в стул. Она ожидала, что мать закричит и набросится на Димку, но та только остановилась, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Димка хлопнул дверью. На кухню вошел заспанный после ночной смены отец.

– Что у вас тут? – недовольно осведомился он.

– Ты знал? – набросилась на него мать. – Он институт собрался бросить, в город переезжает, работать будет, видите ли.

– Ну да, а что такого? – отец подошел к графину с водой и залпом осушил половину. – Не нужен ему этот институт, пусть пойдет, поработает, жизнь самостоятельную начнет. Глядишь, мужиком станет.

– И что, тебе это нравится? Это все дружки его, с толку сбили.

– Нечего дружков винить, сам захотел, пусть сам и расплачивается. Я считаю, это правильно.

– А то, что мы тянули его всю школу, столько деньжищ угрохали, это правильно? Правильно Люба Решеткина говорила: не делай добра, не получишь и зла. Вот Ксюшка, Колькина дочь, тоже вздумала было учебу бросить, так он…

Отец со стуком поставил графин на стол и вытер губы:

– Заебала ты меня со своими Решеткиными.

Он вышел. Полинина мать медленно опустилась на стул, глядя перед собой, губы ее шевелились, как в беззвучной молитве. Наконец она заметила Полину:

– Пюре доедай. И тарелку помой, я за тобой убирать не буду.

Дима переехал в город. Полина долго ничего о нем не слышала, мать не упоминала о брате, словно его никогда и не было. Отец, по-видимому, все же общался с Димкой и иногда говорил Полине, когда матери не было рядом: «Привет тебе от брата» или «Димка звонил, про тебя спрашивал, как у тебя дела».

Через несколько лет примирение все-таки состоялось. Димка приехал в гости и привез знакомиться свою невесту Элечку. Миниатюрная Элечка не была красавицей, но излучала такую теплоту и обаяние, что даже недоверчивая подозрительная мать немного оттаяла и под конец вечера они вполне оживленно болтали. «Девочка ничего такая, – делилась мать с тетей Любой Решеткиной. – Нормальная вроде». На вопрос, чем занимается девушка Димки, мать фыркнула: «Музработник в детском саду. Найти работу получше мозгов, наверное, не хватает».

Дима начал приезжать к ним чаще. Коротко поздоровавшись с матерью и попив чай с отцом, он брал Полину погулять или в кино. На обратном пути они непременно заезжали в «Макдак»: Полина обожала молочные коктейли, а Димка всегда брал «бигмак» с огромной порцией картошки фри.

Иногда они приезжали на парковку перед недостроенным заброшенным торговым центром, он пересаживал ее за руль и учил водить:

«Что ты делаешь? Плавнее переключай передачу. Да не вцепляйся ты так в руль, расслабься».

Димка мог быть жестким, требовательным, бескомпромиссным, но он никогда не кричал, не обзывался и не унижал Полину. Элечка была очень добра и приветлива к ней, перед приходом Полины к ним в гости старалась приготовить что-нибудь вкусненькое и неизменно восторгалась ее рисунками. «Будь она лет на десять старше, могла бы быть моей матерью», – думала Полина. Именно такую маму она считала идеальной: чуткую, ласковую, понимающую.

Она смутно догадывалась о настоящей причине такого нежного к ней отношения: уже несколько лет Дима с Элечкой пытались зачать ребенка, но пока не получалось. «Гормоны, – как-то обронила она. – Все время сижу на таблетках, то на одних, то на других». Нерастраченный материнский пыл Элечка переносила на Полину и на малышей, которых учила музыке и ритмике в частном детском саду. Полина невольно задавалась вопросом: почему так получается, что равнодушным женщинам завести ребенка – раз плюнуть, а тем, кто создан для материнства, приходится прикладывать неимоверные усилия.

«У меня не будет детей, – думала она, холодея. – Никогда». У нее никогда не будет партнера, никто не будет ее касаться, и, слава Богу, она никому этого не позволит. Это дурацкое слово «секс» было противно произнести даже в мыслях, она не будет ничем подобным заниматься, в ее животе никогда не зародится маленькая жизнь. Да и как она сможет позаботиться о ребенке, если каждый момент ее существования – это борьба за крошечный островок реальности в своем сознании, чтобы не дать четверкам поглотить себя целиком?

После бабушкиного отъезда Полина чувствовала себя осиротевшей. У нее была куча времени после школы, и, сделав уроки, она слонялась по пустой квартире, читала, сидела за компьютером или отправлялась в гости к Оле Гореликовой, единственной девочке из класса, с которой по-настоящему сдружилась. Она радовалась Димкиным приездам: он был единственным взрослым, который интересовался, чем она живет, разговаривал с ней на равных. Позже в ее жизнь вошли четверки, рисование и Кира Арсеньевна. Жить стало непросто, подчас мучительно, но теперь она хотя бы была не одна. Мать, поначалу равнодушно относившаяся к ее увлечению, внезапно возгордилась Полиной, когда та принесла несколько грамот за победы в конкурсах рисунка, и без конца поминала ее в разговорах с тетей Любой Решеткиной: «Да, вот… Второе место на городском конкурсе. Кто бы мог подумать…»

– Ты уже решила, куда будешь поступать? – спросила Полину Кира Арсеньевна.

– Не знаю, пока еще не думала, – неуверенно ответила она. – Может, что-то, связанное с живописью?

Кира оперла подбородок на сложенные руки:

– Ну, смотри. Давай говорить откровенно. Поступить на художественную специальность тебе будет сложно. Не говорю, что невозможно, но там очень высокие требования к абитуриентам. Тебе придется конкурировать с ребятами, у которых за плечами годы художественной школы и серьезная подготовка. Я тебе при всем желании такую подготовку дать не могу. Тебе нужно будет заниматься ударными темпами и желательно у кого-то из действующих преподавателей художественных вузов. Но, Полиночка, дорогая моя, художник или учитель рисования – это не та профессия, где ты будешь зарабатывать. С меня пример не бери, просто я очень люблю учить детей, это мое призвание. Даже очень талантливым художникам крайне трудно пробиться в галереи, музеи современного искусства, продавать задорого свои работы, как ты прекрасно знаешь. Так было во все времена.

– И что мне делать?

– Выбрать такую специальность, в которой ты сможешь применить свои способности и будешь получать нормальные деньги за свой труд, – вздохнула Кира. – А рисовать картины, какие хочешь, будешь для души, для дома и друзей. По-моему, неплохая мысль, согласна?

Так Полина оказалась на факультете дизайна. Кира Арсеньевна переговорила с Димой и убедила его оплатить Полине курсы компьютерной графики. «Освоишь это, сможешь уже сейчас начать зарабатывать. Давай, не тяни. К концу учебы у тебя уже может быть хорошее портфолио».

Первым заказчиком Полины стала приятельница Элечки, открывшая цветочный бутик. За пару ночей Полина сверстала несколько вариантов логотипа для магазина с громким названием «Flower Power» и, дрожа от волнения и страха, отправила заказчице. Она ожидала, в лучшем случае, критики, а в худшем – полного разгрома, но девушка моментально выбрала один из вариантов, даже не внеся никаких правок, и опубликовала на своей странице восторженный отзыв со ссылкой на Полину. Постепенно Полина обзавелась страницами на различных порталах, где специалисты предлагали свои услуги. Клиенты хвалили ее профессионализм, вежливость и готовность выполнить работу в короткий срок. Работа отнимала все свободное от учебы время, но лучше уж так, считала Полина: чем сильнее она будет занята, тем меньше ее будут мучить навязчивые мысли, ощущения и четверки. А благодаря образовавшимся деньгам она смогла снять комнату и съехать от родителей.

Комнату нашла Ри, одним из любимых занятий которой было принимать активное участие в жизни друзей. Кто-то мог счесть ее поведение назойливым, но Полина была признательна подруге. Благодаря Ри ей удалось немного соприкоснуться с тем, что обычно считается студенческой жизнью: вписки, походы по барам, самодеятельность и всевозможные выезды. Полина не пила, шумные сборища ее пугали, но она начала испытывать хотя бы небольшой интерес к чему-то, не связанному с учебой и работой: латте с пирожным по выходным в оранжерее Таврического сада, камерные концерты в полуразрушенной кирхе, пикники на лужайках в парке. Она сопротивлялась, но получала все большее удовольствие, покидая свою привычную раковину. Она столь многого не знала – и не узнала бы, не будь в ее жизни такой деятельной, неугомонной подруги.

– Скажи, Поля, – хитро подмигнула как-то Ри, – сколько ты времени тратишь на дорогу домой?

– Часа два в один конец, – вздохнула Полина. – Иногда больше. А что?

– Не что, а кто, – рассердилась Ри. – Юля. Керамист, – глядя на недоуменное Полинино лицо, она пояснила, – Юля дружит с моей Натахой. Она снимает комнату в квартире, там еще несколько человек живет. Место обалденное, рядом с Таврическим. Хозяйка квартиры сама скульптор, похоже, немного прибабахнутая, сдает комнаты только творческим людям. У них сейчас одна освободилась. Щас пары закончатся, вместе туда поедем. Надо успеть, а то Юля повесит объявление – вмиг комната улетит.

– Как «поедем»? – обалдела Полина. – Я не знаю… Надо родителям сказать… А сколько стоит?

– Тебе что, пять лет? Родителям сказать, – фыркнула Ри. – Давай, соглашайся. Какой нормальный человек будет тратить на дорогу каждый день четыре часа туда и обратно? Правильно, никакой. Жить будешь в коммуналке, но не с алкашами и чурками, а с нормальными людьми. У тебя в месяц сколько денег выходит обычно? Ну… А комната двенадцать стоит, тебе на жизнь еще останется. Мне же потом спасибо скажешь.

После лекций они поехали на Шпалерную, где Полина познакомилась Юлей, племянницей хозяйки, проживавшей в этой же квартире. Юля сперва потребовала у Полины предъявить работы, уважительно покивала головой: «Класс, мне нравится», и только после показала комнату, где Полина тут же влюбилась в огромные незанавешенные окна, через давно немытые стекла которых лился роскошный дневной свет. Не успела Полина опомниться, как они вышли на улицу с подписанным договором аренды на руках. Ри довольно подпрыгивала, тиская Полину за плечи: «Вот видишь, все получилось». Полина ожидала, что мать взбесится, узнав о квартире, но та лишь вяло махнула рукой: «Вперед и с песней». Отец напутствовал, пытаясь сгладить материнскую черствость: «Комнату всегда запирай на ключ, это же коммуналка. С соседями поосторожней. Звони, если что понадобится».

– Полька, смотри сюда, – Ри ткнула пальцем в доску объявлений в коридоре института. – Читай.

Полина послушно уставилась на яркий, напечатанный на цветном принтере плакат: «Конкурс для студентов 2–4 курсов», «годичный грант на обучение на факультете визуального искусства», «один из ведущих университетов Чехии».

– И что?

– Как «что»? – Ри достала телефон и сфотографировала объявление. – Не видишь, конкурс. Давай подадим заявки.

– Думаешь, стоит? – Полина с сомнением смотрела на плакат. – Там тестовое задание, наверное, очень сложное…

– Не попробуем – не узнаем, – Ри убрала телефон. – Блин, я так хочу учиться за границей. Хочу жить в Европе, понимаешь? Это мой шанс.

– Ну что, ты уже отправила заявку? – спросила Ри через пару дней.

– Ага, – Полина зашла на сайт университета нехотя. Она выполнила тестовое задание, показавшееся ей легким. «Странно, наверное, тут подвох какой-то, не может быть так просто», – удивилась Полина своему разгоревшемуся любопытству, немного попыхтела над сопроводительным письмом на английском и забыла о заявке.

– Вот козлы, – Ри свирепо ткнула пальцем в так и висевшее объявление.

– Почему?

– Да они хотя бы писали в ответ: «Дорогая Ирина, ваша работа нам не подходит». Прошел почти месяц. А так не понятно, понравилась им моя работа или не понравилась. Что сложного – ответить?

– Да, может, еще напишут, – попыталась утешить ее Полина.

– Никогда не отвечают. Я уже столько заявок подавала, – мрачно ответила Ри. – Мы в художке постоянно участвовали в конкурсах. А у нас были суперталантливые ребята, кто-то даже что-то выигрывал. Но не за границей.

– А ты?

– Нет, – вздохнула Ри. – Да вообще, в этих конкурсах почти всегда своих пропихивают на первые места, суки. Пошли уже в столовку.

– Тебе ведь тоже не ответили? – спросила Ри, проталкиваясь в очередь.

– Нет, – Полина опустила глаза. Она сама не поняла, почему у нее это вырвалось. Удивление было безмерным, когда на почте обнаружилось письмо из чешского университета. Ее благодарили за проявленный интерес и просили прислать портфолио из работ. Надо было отобрать 10–15 рисунков.

Пролистав альбом с работами, она включила в список отправленных «Девочку-грустинку», выполненную в новом для нее жанре комикса. «Жила-была девочка, – начиналась история. – Она все время грустила. Одна на всем белом свете, у нее не было ни родных, ни друзей». На рисунках девчушка с большими, в пол-лица, печальными синими глазами и облаком спиралевидных рыжих кудрей шлепала по лужам, которые взрывались фонтанами брызг. Работа казалась Полине смешной и наивной, но под давлением Ри она выложила комикс на свою страницу. «Мама наконец-то бы мной гордилась», – усмехнулась Полина, обнаружив среди отзывов восторженный комментарий Лизы Решеткиной: «Вау! Это очень красиво!»

Вскоре она получила приглашение пройти собеседование онлайн. Полина страшно переживала за свой неплохой, но не очень уверенный английский. К счастью, куратор курса прилично говорил по-русски. «Обучение ведется преимущественно на английском, но знание нашего языка вам в любом случае понадобится».

«Ну, вот еще, делать мне больше нечего – чешский учить», – думала Полина, но ее уже охватил азарт, жгучее чувство близости цели, поэтому она скачала себе несколько учебников.

«Это очень странно, – размышляла она, пролистывая альбом с работами, – почему именно я дошла до финала». Она никогда не считала себя талантливой. Да, для человека без профильного образования рисует она очень хорошо, но Ри, у которой за плечами художественная школа, «лучшая в регионе» – хвасталась она, рисует ничуть не хуже, в смелой экспрессивной манере.

Вскоре после собеседования ей пришло письмо, извещавшее, что она принята на обучение. Не дочитав, Полина в ужасе уставилась в экран. Как она будет жить – совсем одна в незнакомой стране? Что скажет мама? А главное – что скажет Ри, так мечтавшая попасть за границу? Что Полина, сама того не желая, украла ее мечту? Прошла неделя, другая, а она так и не решилась сообщить подруге эту новость.

Утром в четверг Полина допивала чай и собиралась в универ, когда раздался звонок и на экране появилось улыбающееся лицо Ри.

– Хеппи бездей ту ю, хеппи бездей ту ю, – торжественно пела Ри. – Хеппи бездей, диар Поля, хеппи бездей ту ю. Ура! С Днюхой!

На ее голове красовался праздничный колпак.

– Спасибо, – обрадовалась Полина. – Спасибо большое!

– Натаха присоединяется, – за ее спиной промелькнуло лицо соседки. – Ну что, я первая тебя поздравила? – с надеждой осведомилась Ри.

– Ага.

– Супер. Что делаешь?

– На учебу собираюсь.

– Ну ты даешь, я б на твоем месте прогуляла.

– Сегодня же реферат сдавать надо…

– Вот блин, – расстроилась Ри. – Вообще забыла про этот дебильный реферат. Сегодня последний срок?

– Нет, в понедельник.

– Ладно, за выходные что-нибудь скачаю… Кстати, о выходных. Ты к предкам поедешь?

– Да, скорее всего.

– Значит, пятница у тебя свободна? Отлично, – обрадовалась Ри. – У меня для тебя будет небольшой сюрприз.

– Какой?

– Встретимся – расскажу. Покедова, – она повесила трубку.

– Ну, что, раз на вечер пятницы планов нет, значит, мы идем в «Де Бовуар», – сообщила Ри в перерыве между парами.

– Куда?

– Помнишь, куда мы на днях ходили? В бар на Гороховой. Там завтра день рождения бара, прикинь, с разницей в один день с тобой, – Ри сияла.

– Помню.

– Там закрытая вечеринка, вход по спискам, даже не спрашивай, что мне пришлось сделать, чтобы нас внесли, – Ри закатила глаза.

– Что? – немного испугалась Полина.

– Неважно. Встречаемся там в девять. О деньгах не беспокойся, – она предупреждающе подняла руку. – Мой тебе подарок. Ты все равно много не выпьешь, так что особо тратиться не придется.

Вечером Полина переминалась с ноги на ногу у входа в квартиру Димы и Элечки. День прошел без особых событий, мать прислала пару тысяч с просьбой потратить «на что-нибудь нормальное», отец позвонил перед сменой с пожеланиями «не вешать нос и держать хвост пистолетом».

Она нечасто посещала отчий дом, но на выходные собиралась приехать: мать решила разродиться праздничным обедом в ее честь. «Будут Беловы, Слуцких, Ал Юрьна со старшей дочкой, – перечисляла мать, – Решеткины обязательно». Полина морщилась, представляя себе тоскливую перспективу провести вечер за майонезными салатами в компании маминых друзей, перед которыми она будет хвастаться Полиниными достижениями: «Она у нас молодец, лучше всех в школе рисовала, а теперь сама себе на жизнь зарабатывает». И к чему все это лицемерие, думала Полина, она ведь никогда не поощряла меня, а теперь считает мои успехи своей заслугой. Дима и Элечка предлагали пойти в какой-нибудь ресторан, но Полина, не желая тратить их деньги, предложила отметить день рождения по-скромному: у них дома.

Элечка открыла дверь:

– Привет, именинница! О, какой торт шикарный… мы тут наготовили, надеюсь, ты голодная. Проходи, проходи.

– Ну что, малая, крепкого тебе здоровья и успехов во всем, – Дима снимал на телефон, как Полина задувает свечи.

– И чтобы все твои мечты сбывались, – подхватила Эля.

– Иногда сбывается даже то, о чем и не мечтаешь, – пошутила Полина.

– Ты о чем? – насторожился Дима.

Набрав побольше воздуха, Полина выложила им новость про грант.

– Ни хрена себе! – Димка смотрел на нее восхищением. – Ну ты даешь, мелкая. Даже не знаю, что сказать.

– Полиночка, ты просто молодец! – Эля крепко обняла ее. – Дим, открой шампанское, пожалуйста. По такому поводу надо выпить. Просто невероятно, как у тебя это получилось.

– Потому что талант, ясен пень, – подытожил Димка. – Ну, и что дальше? Когда ты туда едешь?

– В сентябре. Обучение и жилье бесплатное. Но мне нужны паспорт, виза и билет. Я за лето заработаю, конечно.

– А жить-то там на что? – поинтересовался Дима.

– Ну как, работать буду по-прежнему…

– Не смеши меня. Это же Европа, там все намного дороже. И тебе учиться надо, а не за компом вкалывать.

– Я буду успевать…

– Что, жена, поможем подрастающему поколению? – Димка смотрел на Элю.

– Тут и разговаривать не о чем. Конечно, поможем, – уверенно кивнула она. – Полиночка, там столько всяких интересных возможностей! Музеи посещать, путешествовать, с людьми знакомиться. Как знать, возможно, ты захочешь потом остаться. Не упускай свой шанс. Если будешь все время думать о том, как тебе заработать на еду, какой смысл уезжать из Питера?

– С матерью я поговорю, – Димка нахмурился. – Узнает, орать ведь будет до небес.

– Вряд ли, – пожала плечами Полина. – Она же не орала, когда я в город переехала.

– От нее всего можно ожидать. Ладно, вместе поговорим. Моральная поддержка тебе не помешает.

– Спасибо огромное. И за помощь, и за поддержку.

– Взамен будешь наших детей учить рисовать, – улыбнулся Дима.

– А вы уже…

– Нет, мы над этим пока работаем.

– Работаем, не покладая хера, – мрачно усмехнулся Дима. – Прости, милая, ты же знаешь, я – то еще быдло. Положи мне тортика, пожалуйста.

Ри, как обычно, опоздала.

– Сорри, сорри, решила башку помыть, а фен перегорел. Пришлось так сушить. Идем? Девушка, Покровская плюс один, мы в списке.

– Сколько народу здесь, – с легким неудовольствием заметила Полина.

– А будет в два раза больше, это мы к самому началу пришли. Давай скорее столик займем.

Ри схватила ее за руку и потащила за свободный столик у стены напротив сцены.

– Можно нам шампанского? – с предвкушением потирая руки, спросила она у официантки.

– Сегодня каждому гостю бокал бесплатно в честь дня рождения бара, – с улыбкой сообщила девушка.

– Ваще кайф, – воодушевилась Ри. – А у нас тоже Дэ Эр, у нее вчера был, – она указала на Полину.

– Поздравляем вас, именинникам три дня до и после дня рождения мы приносим комплимент от нашего заведения.

– Отлично, нам еще, пожалуйста, сырную тарелку и…

Полина смотрела на толпу. Гости все прибывали. Симпатичные девочки и мальчики, улыбки, хохочущие лица, блестящие глаза. Они все выглядели такими расслабленными, живыми, нормальными, но как знать, у кого внутри под напускной веселостью кроются пустота, отчаяние, страх?

«Я ведь со стороны тоже выгляжу, как обычный человек», – промелькнуло у нее в голове. Станет ли она когда-нибудь нормальной? Возможно ли это вообще? Она уже и не помнила, каково это: жить без напряжения, постоянного ожидания приступа. Бывали хорошие периоды, когда она по несколько дней и даже недель не вспоминала о четверках, но это до тех пор, пока какая-нибудь мелочь: вскользь брошенное слово, увиденная ситуация, внезапное воспоминание – не превращала ее в беспомощное, дрожащее от ужаса существо.

«Я, наверное, похожа на Арчи», – думала она. В ее памяти навечно отпечатались жуткие моменты прошлого: мать, кричащая, с занесенной для удара ладонью, и щенок, забившийся в угол, крошечный пушистый комочек страха. Мать купила его лет десять назад вслед за тетей Любой, обзаведшейся чистокровным померанским шпицем. Арчи был не чистопородным, поэтому продавался задешево. Бойкий игривый щенок, он никак не мог приучиться ходить на пеленку и метил углы и мебель. Мать, обнаружив это, орала и нещадно лупила Арчи, обзывая его «тварью» и «ссущейся гадиной». Тот скулил и визжал, Полина захлебывалась слезами, умоляя мать прекратить и заверяя, что будет гулять с собакой как можно чаще. Закончилось все тем, что собаку отдали какой-то сердобольной маминой знакомой, но Полина до сих пор сжималась от ужаса, вспоминая материнскую жестокость и свое бессилие…

– Поля, пошли, ты чего к стулу прилипла, – Ри стояла перед ней, барабаня пальцами по сумке.

Полина не отвечала – она спешила отстучать под партой необходимый цикл четверок. Если она прервется или ответит Ри, нужно будет начинать сначала, а тогда Полина точно никуда не уйдет, пока не отстучит…

– Эй, Земля вызывает Ермакову! Что с тобой?

– Да, уже иду, – Полина закончила выстукивать последнюю четверть и торопливо схватилась за рюкзак. – Сейчас какая пара?

– Все уже, по домам идем. О чем задумалась?

– Да так, ни о чем особенном, – скрыть от посторонних мучительную зависимость от четверок было сложно, но Полина очень старалась. Собираясь в институт или на встречу, она шептала про себя: «Пусть сегодня все будет нормально, нормально, нормально, нормально», – и так четыре раза. Это заклинание придавало ей сил, но не всегда спасало.

Вот и сейчас, на вечеринке, вполуха слушая Ри, которая с набитым ртом рассказывала ей свежие институтские сплетни, Полина повторила про себя свою обычную мантру. Четверки молчали. Вроде сработало. Полина с облегчением перевела дух и обратила взгляд на Ри:

– Извини, не расслышала, что ты говоришь?

– Танцевать пойдем? – прокричала Ри.

– Иди, я посижу пока.

– Окей, вещи посторожи. Я пошла.

Она ловко ввинтилась в толпу танцующих, среди которых Полина с удивлением заметила преподавательницу Гриневскую. Инна Андреевна двигалась грациозно, ее лицо было отрешенным и немного печальным. «Она очень красивая. О чем она думает, интересно? Почему она грустная? Что ее вообще может беспокоить?». Ей вдруг до боли захотелось стать такой же, как Гриневская: взрослой, женственной, уверенной в себе. Наверняка у нее есть любящие родители, муж или парень, куча друзей, уютный дом и все остальное, что есть у обычных людей и чего никогда не обрести Полине.

– Ты ее видела?

– Кого?

– Дарк здесь, – Ри трясла Полину за плечо. – Она здесь, с какими-то девками.

Полина оторвалась от созерцания Гриневской и посмотрела туда, куда указывала Ри. Нарядно одетая Дарк стояла в проходе между залами, увлеченная разговором с другой девушкой.

– Круто. Надо пойти поздороваться.

– Ты не понимаешь, что ли? – Лицо Ри исказилось от гнева, она приблизилась к Полине вплотную. – Я ей написала, что мы идем отмечать твой день рождения и пригласила ее пойти. Она в ответ: «я не могу, куча клиентов, работаю допоздна».

– Ну, может, освободилась пораньше, – неуверенно сказала Полина. Дарк смеялась, запрокидывая красиво уложенную голову, и то и дело подносила бокал с шампанским к губам.

– А до этого она неделю меня игнорировала, – Ри едва не плакала. – Я сейчас пойду и все ей выскажу.

– Не надо, зачем? – запротестовала Полина, удерживая ее.

– Чтоб знала, как меня динамить, – Ри стряхнула руку Полины и решительно направилась к Дарк. Полина тоскливо смотрела, как она ввинтилась в толпу вокруг Дарк и тронула ее за руку. На красивом строгом лице Дарк промелькнула растерянность, сменившаяся холодной улыбкой. «И вот опять она наступает на одни и те же грабли». Полина прикрыла глаза. Она знала, что Ри сейчас с решимостью бойца начнет объясняться с той, кого считает своей девушкой, доказывать свои чувства, которые Дарк не очень-то и нужны. Полина жалела подругу: Ри такая добрая, смелая, щедрая – и такой профан по части отношений. Почему ей все время не везет в любви?

– Сука, – вернувшаяся Ри упала на стул, расплескав шампанское из бокалов.

– Что случилось? – всполошилась Полина.

– Спрашивает: «Ты как здесь оказалась?» Я говорю, отмечаем день рождения Полины. Спросила ее, почему она соврала, что никуда не пойдет вечером, а она: «Я делаю, что хочу. Хватит за мной бегать». Я видите ли, не даю ей прохода, мешаю ей жить! Так и знала, сука! Почему она так со мной?

– Если знала, то зачем пошла к ней? – тихо спросила Полина. – Зачем ты унижаешься? Ты же видишь – она не хочет с тобой встречаться. Ты ей не нужна. Тебе самой не противно? Она же ноги об тебя вытирает.

Полина выпалила это одним духом и осеклась. Она явно перегнула палку. Ри повернулась к ней с искаженным от ярости лицом:

– Да пошла ты в жопу, Ермакова! Что ты вообще можешь знать об отношениях? У тебя не было никогда никого, и никто тебе не нужен. Аутистка!

«Аутистка». Вот так, все просто. Раскладывается на четыре слога. А-у-тист-ка. Полину скрутил рвотный спазм, виски сдавила нестерпимая боль. Она зарылась левой рукой в кучу курток и пальто на вешалке, содрала свою, обрушив кучу чужой одежды, и ринулась прочь из бара. Взгляд заметался по темной улице. Она добежала до соседней с баром двери подъезда, которая оказалась металлической, едва не налетела на группку парней у входа в круглосуточный магазин, те удивленно посторонились… Следующая дверь, к счастью, была деревянной. Ее едва не вывернуло наизнанку, когда она, уронив куртку на грязный асфальт, отстукивала четверки. Накатила прохладная волна облегчения, Полина прижалась потным лбом к шершавой занозистой поверхности и заплакала.

– Девушка! Эй! Девушка!

Она нехотя обернулась. Из окна серебристой старенькой иномарки на нее смотрел седой мужчина в кожанке.

– Вам плохо? Ограбили, что ли?

Полина помотала головой.

– Садитесь, подвезу. Живете-то далеко?

– На Шпалерной, – одними губами проговорила Полина.

– Где? На Галерной?

– Шпалерной.

– Куртку-то подберите, в грязи валяется, – посоветовал мужик, заводя машину. – Поздно уже по улицам одной ходить. Подброшу, пока время есть, у меня заказ через полчаса в Пулково, тоже из центра.

«Да все равно, – подумала Полина, садясь в пропахший табаком и ванильным освежителем салон. – Пусть хоть в лес отвезет и закопает, мне уже все равно». Она сглотнула вновь подступившие слезы и уставилась в окно. Таксист искоса посмотрел на нее:

– С парнем, что ли, поссорилась?

– Нет, – просипела Полина, – с подругой.

– Помиритесь, – уверенно протянул таксист. – В ваши годы это легко – и ссориться, и мириться. Помню, когда я в Ленинград приехал из Твери, в 82-ом, вот время было беззаботное: учеба, пьянки-гулянки, девчонки, свобода, ни о чем думать не надо…

Он ударился в воспоминания, Полина закрыла глаза. «Аутистка. Хреновая, гребаная аутистка. Раскусили тебя, ничтожество. Зачем я живу?»

– А сейчас что? Старший в колледже, теперь младшего поднимать надо, школа там, бассейн, кружки платные, и дачу вот который год достроить не могу… Приехали, девушка! Какой номер дома?

Полина медленно поднималась в квартиру. Свет горел почему-то только на двух площадках, в лестничные окна била оглушающая чернота. Она дошла до двери, немного постояла, развернулась и пошла выше. Под ногами жирно хрустели грязь и куски штукатурки, осыпавшиеся со стен. Через два пролета Полина добралась до чердачной двери, запертой на огромный допотопный замок. Подергала дверь, повертела в руках замок в надежде, что он неплотно защелкнут. Попытки не увенчались успехом, и она спустилась чуть ниже, к окну. Подоконник, жестяная банка для окурков, старые оконные рамы в густых потеках темной масляной краски.

Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, четыре вдоха, четыре выдоха, четыре стука по деревянной поверхности подоконника, четыре камеры ее маленького испуганного сердца, четыре створки окна. «Да ведь «четыре» означает смерть на японском!» – внезапно озарило Полину. Эта мысль ошеломила ее. Она постояла, прислушиваясь к своим ощущениям. «Меня никогда не отпустит». Вот что ей пытались сказать все это время. Четверки отпустят ее, когда она умрет.

Полине стало легко и спокойно. Она всматривалась в темноту двора сквозь грязные стекла. Плотную тишину нарушал лишь редкий дробный стук капель по крыше. «Столько времени потеряла. Столько времени на борьбу с собой. Если бы только я сразу догадалась». Ее охватила небывалая уверенность, она сжала кулаки изо всех сил, ощущая, как к костяшкам приливает горячая кровь. «Надо сделать это как можно быстрее. Пока четверки не вернулись. Пока я не струсила». Полина рванула на себя оконную раму. Она не поддалась, черт, шпингалет очень высоко, придется лезть на подоконник. Она закинула ногу на подоконник, и тут этажом ниже раздались голоса.

– Зай, позвони мне, как доедешь, – говорила Юля.

– Обязательно, – отвечал женский голос. – А мосты еще не разводятся?

– Нет, их только в конце месяца начнут разводить. Ну, пока. Береги себя, солнышко.

Дверь захлопнулась, Полина услышала стук каблуков по лестнице. Она застыла, изогнувшись. «Надо позвонить Ри, – пришло Полине в голову. – Прежде, чем я сделаю это, надо извиниться перед ней. Если она меня пошлет, меня точно ничего не будет удерживать».

«А как же Чехия, грант? – вспомнила она, спускаясь в квартиру. – «Девочка, которая считала», – как с ней быть?»

Ри взяла трубку после десятого гудка.

– Что такое? – спросила она хриплым недовольным голосом.

– Прости, пожалуйста, – торопливо заговорила Полина. – Ты дома? Спишь?

– Да я только в квартиру зашла, – хмыкнула Ри. – Чего тебе?

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Для человека, которого только что бросила любимая девушка, я в порядке, – саркастично ответила Ри. – Что звонишь?

– Ри, прости меня, пожалуйста, – Полина сглотнула подступившие слезы. – Я не права, я не должна была так говорить о тебе и Дарк.

Ри молчала.

– Я знаю, это не мое дело, и можешь поступать, как хочешь, просто мне больно видеть, как она обращается с тобой, и что ты переживаешь. Извини меня, я знаю, что не вправе лезть с советами, тем более, как ты говоришь…

– Нет, Полька, это ты меня прости, – Ри шумно выдохнула. – Ты все правильно сказала. Она меня отшивает, а я за ней бегаю. Просто я запала на нее. А когда увидела ее с другой, не смогла этого вынести. И тебе наговорила грубостей.

– Ри…

– Подожди, не перебивай. Поль, мы с тобой уже больше двух лет дружим, и я тебя очень люблю. Честно, как человека, люблю. Но ты уж прости за откровенность, я давно замечаю, что с тобой не все в порядке. Ты постоянно где-то витаешь, я вижу, как ты вдруг напрягаешься и как будто выпадаешь из реальности. Ты в эти моменты – как на другой планете. И руками дергаешь, словно у тебя тик. Не общаешься ни с кем в институте, кроме меня. У тебя, наверное, какие-то проблемы, которые ты скрываешь, но, может, если ты расскажешь, тебе станет легче? Я тебя не заставляю, но знай, если что, ты можешь мне доверять. Я же тебе все рассказываю.

– Ри, – слезы снова полились у нее из глаз, Полина размазывала их тыльной стороной ладони. «Какая же я идиотка, – подумала она удрученно, – я-то думала, что хорошо скрываюсь». – Спасибо тебе за все. Ты мой самый лучший друг.

– Ты тоже ничего, – сурово ответила Ри, и они обе нервно захихикали.

«Я должна рассказать ей. Сейчас». Полина высморкалась за неимением салфетки в уголок одеяла, облизала сухие губы.

– Я должна тебе кое-что сказать. Помнишь, тот конкурс, на грант на учебу в Чехии?

– Ну? – не сразу вспомнила Ри. – А что с ним?

– Мы тогда подали заявки, ты еще говорила, что не получила ответа, они, мол, сволочи, могли бы ответить, что их не устраивает в твоей работе.

– Ты это к чему? – насторожилась Ри.

– Я получила письмо, – торопливо заговорила Полина. – И выполнила еще два задания для конкурса. Меня приглашают туда на обучение с сентября.

Молчание в трубке.

– Ри, прости, я тебе сразу не сказала…

– Ты выиграла грант? – медленно переспросила Ри. – Как, черт возьми? И когда ты об этом узнала?

Полина уронила голову на колени. Дальше врать не имело смысла.

– Три недели назад.

– И ты мне не сказала до сих пор? – завопила Ри. – Почему, мать твою, я об этом только сейчас узнаю?

– Ри, прости, я не знала как…

– Ну ты и коза, Ермакова, – с удовлетворением констатировала Ри. – Ты что же, думала, я буду тебе завидовать, поэтому ничего не сказала? А то, что я могу за тебя порадоваться: какая Поля молодец, выиграла иностранный грант – тебе в голову не приходило? Хорошо же ты обо мне думаешь, спасибо тебе огромное!

– Ри, прости, прости, – всхлипывала Полина. – Я так не думаю. Я такая дура, я виновата, не знаю, что сказать. Пожалуйста, умоляю тебя, не обижайся на меня.

Ри молчала.

– Две пина-колады, – наконец произнесла она.

– Что? – ошалело переспросила Полина.

– Что слышала. С тебя две пина-колады. Завтра вечером в «Де Бовуаре». Надо же отметить!

– Все, что хочешь, – Полина благодарно улыбалась сквозь слезы.

– Все, что я хочу, ты мне дать все равно не можешь. Поэтому пока угостишь меня коктейлями, а там посмотрим.

– Ри, спасибо тебе, – трубка скользила между мокрых пальцев Полины. – Я буду скучать по тебе, когда уеду.

– А я по тебе – нет, – ответила Ри, но по голосу было заметно, что она оттаяла. – Ладно, я спать. До завтра.

– До встречи, – сказала Полина гудкам в трубке.

Она обессиленно растянулась на кровати. Боже, какое облегчение – Ри на нее не сердится. Ну если только самую малость. «Какое счастье, что у меня есть настоящая нормальная подруга, – подумала Полина, – мне хотя бы есть, ради чего жить». И ради Димы с Элечкой, они столько для нее сделали, никогда ничего не прося взамен. И ради рисунков, конечно. Ее выбрали среди других кандидатов, а значит, ее работы, ее «Девочка-грустинка», «Девочка, которая считала» чего-то стоят. И тысячи образов, которые роились в ее голове, распирали худенькое слабое тело, сосредотачиваясь на острие карандаша, кончике кисти, планшетного стика появятся на свет и будут восхищать, заставлять задуматься, радовать и погружать в тоску, вызывать другие, более сложные ощущения.

У Полины слипались глаза. «Сейчас, сейчас, – застучало у нее в голове. – Пока не забыла». Она подтянула к себе телефон, нашла страницу Юли и открыла список ее друзей. Как-то во время воскресного чаепития, когда все соседи собрались за столом и болтали (Полина обычно отмалчивалась и сидела в сторонке), Юля упомянула, что давно ходит к психотерапевту. «Потрясающая тетка, очень спокойная, умная. Все, что говорит, все в тему. Если кому надо, у меня в друзьях есть», – Юля продемонстрировала профиль психотерапевта на своем телефоне. Полина открыла нужную страницу. На нее смотрела средних лет приятная женщина с ямочками на щеках от еле заметной улыбки. Она быстро набрала: «Здравствуйте. Я хочу записаться к вам на прием в ближайшие дни. Когда у вас есть время?» Полина выключила телефон и закуталась в одеяло. Впервые за долгое время она спала спокойно.