Багдадская встреча - читать онлайн

I

Сидя на скамейке в Фицджеймс-гарденс, Виктория Джонс предавалась невеселым размышлениям о том, как вредно использовать некоторые свои таланты в неподходящий момент.

Подобно большинству из нас, Виктория обладала как способностями, так и недостатками. К положительным ее качествам относились доброта, участливость и смелость. Природная тяга к авантюрам могла быть свойством как похвальным, так и наоборот, учитывая, как высоко в наше время ценятся безопасность и стабильность. Главным ее недостатком была склонность приврать, причем как в подходящий, так и в неподходящий момент. Устоять перед очарованием выдумки в противовес сухому факту она не могла. Виктория лгала легко, складно и увлеченно, даже с некоторым артистическим вдохновением. Опаздывая на встречу (что случалось совсем не редко), ей было мало сослаться виновато на некстати остановившиеся часы (такое бывало частенько) или задержавшийся автобус. Куда предпочтительнее выглядела история со сбежавшим и разлегшимся на пути следования автобуса слоном или повесть о дерзком бандитском налете, в которой и она сыграла свою роль, оказав помощь полиции. Виктория предпочла бы жить в мире, где по Стрэнду рыскают тигры, а Тутинг [5] кишмя кишит опасными разбойниками.

Стройная, с хорошей фигуркой и первоклассными ножками, Виктория не отличалась броской красотой. Личико ее, хотя и аккуратное, было простовато и невыразительно. Но зато в ней была некая пикантность, поскольку «эта каучуковая мордашка», как выразился один из поклонников, могла, вдруг оживив неподвижные черты, удивительным образом передразнить едва ли не кого угодно.

Именно пародийный талант и стал причиной ее теперешнего незавидного положения. Работая машинисткой в фирме мистера Грингольца – «Грингольц, Симмонс и Лидербеттер» на Грейсхолм-стрит, – Виктория решила развлечь трех других машинисток и парнишку-курьера небольшой, но яркой пародией на миссис Грингольц, пожаловавшую к супругу на работу. Убедившись, что сам мистер Грингольц отправился к своим солиситорам, она дала себе волю.

– Ну почему, папочка, мы не можем купить это? – противным режущим голосом обратилась она к публике. – Вот у миссис Дивтакис такое уже есть, с голубой атласной обивкой. Говоришь, у нас туго с деньгами? Тогда зачем ты водишь ту блондинку в ресторан и на танцы? А, думаешь, я не знаю? И уж если у тебя есть блондинка, то пусть у меня будет канапе. С лиловой обивкой и золотыми подушечками. И не говори, что это был деловой обед, потому что ты, чертов дурень, явился домой с помадой на рубашке… Значит, так, я получаю канапе и заказываю меховую пелерину… она такая чудная, совсем как норка, но на самом деле не норка, будет дешево и выгодно…

В этот момент аудитория, внимавшая ей дотоле с живым интересом, словно по команде возобновила прерванную работу, и Виктория, остановившись, обернулась и увидела стоящего в дверях мистера Грингольца.

Не придумав ничего подходящего, она произнесла лишь растерянно:

– Ой!

Мистер Грингольц фыркнул, после чего, сбросив пальто, прошествовал в свой кабинет и хлопнул дверью. А через секунду-другую пискнул зуммер – два коротких и один долгий. Вызывали Викторию.

– Тебя, Джонси, – сообщила безо всякой на то необходимости одна из коллег, и глаза ее вспыхнули злорадным удовольствием, которое доставляют некоторым несчастья других. Остальные машинистки, судя по репликам – «Напросилась, Джонси» и «На ковер, Джонси», – разделяли это чувство. Посыльный, неприятный мальчишка, ограничился тем, что провел пальцем поперек горла и зловеще хрипнул.

Прихватив блокнот и карандаш, Виктория вплыла в кабинет босса с выражением совершенной невинности.

– Вызывали, мистер Грингольц? – спросила она, дерзко глядя на него ясными глазами.

Мистер Грингольц бросил на стол три банкноты по одному фунту и сунул руку в карман в поисках мелочи.

– Явились, значит, – заметил он. – Так вот, юная леди, с меня довольно. Можете ли вы назвать причину, почему я не должен выдать вам недельное жалованье и рассчитать прямо сейчас?

Виктория, бывшая сиротой, уже открыла рот, чтобы поделиться с боссом жалостливой историей о перенесенной ее бедной мамой операции, из-за чего она, Виктория, расстроилась и плохо соображает, а ее крохотное жалованье – это все, на что вышеуказанная мама может рассчитывать, но, увидев перед собой болезненное лицо мистера Грингольца, передумала.

– Совершенно с вами согласна, – сказала она с искренним воодушевлением. – Думаю, вы абсолютно правы, если, конечно, понимаете, что я имею в виду.

Мистер Грингольц слегка опешил, поскольку не привык, чтобы увольняемые встречали увольнение таким вот согласием и одобрением. Скрывая замешательство, он перебрал кучку монет на столе и со словами «девяти пенсов не хватает» снова полез в карман.

– Ничего страшного, – милостиво махнула рукой Виктория. – Сводите себя в кино или побалуйте сладким.

– И марок тоже нет.

– Неважно. Я писем не пишу.

– Пожалуй, перешлю позже, – сказал мистер Грингольц, но прозвучало это не очень убедительно.

– Не утруждайте себя. Как насчет рекомендации?

Мистер Грингольц ощутил новый прилив раздражения.

– С какой это стати мне давать вам рекомендацию? – гневно вопросил он.

– Таков порядок, – сказала Виктория.

Мистер Грингольц достал листок бумаги, набросал несколько строчек и подтолкнул к Виктории:

– Подойдет?

Мисс Джонс проработала у меня два месяца в должности машинистки-стенографистки. Стенографирует неточно, печатает с ошибками. Уволена по причине бездельничанья в рабочее время.

Виктория состроила гримаску.

– Рекомендацией такое не назовешь, – заметила она.

– А я и не намерен вас рекомендовать, – заявил мистер Грингольц.

– Полагаю, вам следовало бы по крайней мере отметить, что я честна, не пью и прилично себя веду. Это ведь правда. Ну, и можете добавить, что я умею держать язык за зубами.

– Держать язык за зубами? – рявкнул мистер Грингольц.

Виктория ответила на этот выпад невинным взглядом.

– Именно так, держать язык за зубами, – мягко повторила она.

Тут мистер Грингольц вспомнил кое-какие письма, отпечатанные под его диктовку Викторией, и решил, что ненависти нет без осторожности.

Смахнув со стола листок, он порвал его в клочья и взял другой.

Мисс Джонс отработала у меня два месяца машинисткой-стенографисткой. Увольняется по причине сокращения штата.

– Можно бы и лучше, – сказала Виктория, – но сойдет и так.

II

И вот теперь, с недельным жалованьем (минус девять пенсов) в сумочке, Виктория сидела в раздумьях на скамейке в Фицджеймс-гарденс, представляющем собой зеленый участок с довольно-таки жалкими кустиками и примыкающем к церкви и большому магазину.

Обычно, если только не шел дождь, Виктория покупала два сэндвича – с сыром и с помидором и салатом – в молочном баре и съедала этот скромный ланч в псевдопасторальном окружении.

Сегодня, задумчиво жуя сэндвич, она говорила себе – уже не в первый раз, – что для всего есть время и место и офис определенно не самая подходящая сцена, чтобы передразнивать жену босса. В будущем нужно обязательно сдерживать природную неугомонность и не освежать скучную работу такими вот представлениями. А пока, освободившись от «Грингольца, Симмонса и Лидербеттера», можно было предаться волнительным мечтам о новой работе. Эта перспектива всегда наполняла ее приятным предвкушением. Никогда ведь не знаешь, что может случиться и что тебя ждет.

Она бросила последние крошки трем дожидавшимся своей очереди воробьям, которые тут же вступили за них в отчаянную схватку, и только тогда обратила внимание на молодого человека, сидящего на другом конце скамейки. Собственно, заметила его Виктория еще раньше, но тогда, увлеченная вариантами прекрасного будущего, не рассмотрела как следует. То, что она увидела (краешком глаза), ей очень понравилось. Симпатичный молодой человек с ангельскими кудряшками, решительным подбородком и пронзительными голубыми глазами, которые, как ей показалось, взирали на нее с затаенным восхищением. Никаких комплексов в отношении знакомства с молодыми людьми в общественных местах у Виктории не было. Она считала, что разбирается в людях и вполне в состоянии сдержать любые проявления чрезмерного энтузиазма со стороны развязных представителей сильного пола.

Сейчас ей достаточно было улыбнуться, чтобы молодой человек отреагировал как марионетка, которую дергают за ниточку.

– Привет. Милое местечко. Вы часто сюда приходите?

– Почти каждый день.

– Надо же! А я вот впервые заглянул… Это был ваш ланч?

– Да.

– По-моему, таким не наешься. Мне бы двух сэндвичей точно не хватило. Может, сходим на Тоттенхэм-Корт-роуд поедим сосисок?

– Нет, спасибо. С меня достаточно. Больше я сегодня уже не ем.

Виктория ожидала, что он скажет: «Ну, тогда как-нибудь в другой день», но он только вздохнул.

– Меня зовут Эдвард, а вас?

– Виктория.

– Родители назвали вас в честь железнодорожного вокзала?

– Виктория – это не только железнодорожный вокзал, – напомнила мисс Джонс. – Есть еще королева Виктория.

– Мм, да… А фамилия?

– Джонс.

– Виктория Джонс, – произнес медленно Эдвард, словно прислушиваясь к звучанию, и покачал головой: – Нет, не сочетаются.

– Вы правы, – с жаром подхватила Виктория. – Совсем другое дело, будь я Дженни. Дженни Джонс. Виктория же требует чего-то более классного. Например, Виктория Сэквиль-Уэст. Вот это было бы то, что надо. Было бы что покатать во рту.

– Можно добавить что-то к фамилии, – с сочувственным интересом предложил Эдвард.

– Бедфорд-Джонс.

– Кэрисбрук-Джонс.

– Сент-Клэр-Джонс.

– Лонсдейл-Джонс.

Забавная игра оборвалась, когда Эдвард взглянул на часы и чертыхнулся.

– Я должен вернуться на работу – босс ждет. А вы?..

– Безработная. Выставили сегодня утром.

– О… Мне так жаль… – с искренним сожалением сказал Эдвард.

– Не надо. Я вот нисколько не сожалею. Во-первых, найти другую работу совсем не трудно, а кроме того, получилось довольно забавно.

И, еще более задерживая опаздывавшего на службу Эдварда, Виктория вдохновенно воспроизвела утреннюю сцену, еще раз спародировав миссис Грингольц, к величайшему удовольствию единственного зрителя.

– Вы изумительны, Виктория. Вам бы играть на сцене.

Приняв похвалу с благодарной улыбкой, она сказала, что ему стоит поспешить, чтобы и самому не оказаться без работы.

– Да. И мне найти другое место будет не так легко, как вам. Как, наверное, замечательно быть хорошей машинисткой-стенографисткой, – завистливо вздохнул Эдвард.

– Ну, вообще-то я не такая уж хорошая машинистка, – призналась Виктория. – Но, к счастью, в наше время на работу берут и никудышных. В образовании и благотворительных организациях много платить не могут, поэтому принимают и таких, как я. Мне больше нравится та работа, что с наукой связана. Все эти научные термины, имена, они такие жутко трудные, что если и ошибешься, то стыдить не будут, потому что, как правильно, никто и не знает. А вы где работаете? Наверняка ведь служили. ВВС, да?

– Угадали.

– Летчик-истребитель?

– И снова в точку. Нет, обращаются они с нами прилично, дают работу и все такое, но, понимаете, проблема в том, что мы сами не слишком-то мозговитые. Я к тому, что в ВВС не за ум принимают. Меня вот посадили в офис, где куча папок, где числа всякие, где думать надо, и я просто увял. Что, зачем, куда – бестолковщина какая-то. Так-то вот. Не очень-то приятно сознавать, что ты ни на что не годен.

Виктория сочувственно кивнула.

– Отстал от жизни. Оказался не при делах, – с горечью продолжал Эдвард. – На войне было проще – дерись, делай все, что можешь, стой до конца. Я, например, получил медаль «За летные боевые заслуги». А теперь… что я есть, что нет… пустое место.

– Но должно же быть…

Виктория не договорила. Не смогла вложить в слова свою убежденность в том, что те качества, благодаря которым человек заслужил медаль, должны найти достойное применение и в 1950 году.

– Меня это сильно подрезало, – признался Эдвард. – Ну, что я не годен ни на что. Ладно, мне пора бежать. Я… вы не будете против… не сочтете за наглость с моей стороны… если бы я только мог…

Пока Виктория удивленно хлопала глазами, Эдвард, запинаясь и краснея, достал маленький фотоаппарат.

– Мне бы очень хотелось… сфотографировать вас. Понимаете, я уезжаю завтра в Багдад.

– В Багдад? – разочарованно воскликнула Виктория.

– Да. Сейчас я бы уже предпочел остаться, но утром ухватился за предложение обеими руками… Я, в общем-то, потому и согласился на эту работу – чтобы уехать из страны.

– Что же это за работа?

– Просто жуть. Культура… поэзия и все такое. Мой босс – какой-то доктор Рэтбоун. У него после фамилии еще несколько строчек всяких букв, звания да степени. И смотрит так задумчиво через пенсне… Занимается распространением интеллектуальных и духовных знаний по всему миру. Открывает книжные магазины в далеких странах и начинает с Багдада. У него там Шекспир и Милтон в переводе на арабский, курдский, персидский и армянский. Глупо, по-моему, потому что примерно тем же занимается Британский совет. Но что есть, то есть. Рэтбоун дает мне работу, так что жаловаться не могу.

– А какие у вас обязанности? – спросила Виктория.

– Вообще-то, все сводится к тому, что я при старике кем-то вроде личного мальчика на побегушках. Покупка билетов, заказ номеров, заполнение паспортных бланков, упаковка этих чертовых поэтических хрестоматий, то-се, пятое, десятое… Потом, уже на месте, надо будет налаживать всякие там братские связи, проталкивать идеи культурного взаимодействия молодежи… – В голосе Эдварда зазвучали унылые нотки. – По правде говоря, жуть жуткая, да?

Виктория не нашлась, что возразить.

– В общем, – продолжал Эдвард, – если не возражаете, давайте сделаем две фотографии – одну сбоку и одну… смотрите прямо на меня. Вот так, замечательно…

Аппарат дважды щелкнул, запечатлев на лице Виктории то выражение расслабленного самодовольства, что свойственно многим женщинам, когда они знают, что произвели благоприятное впечатление на представителя противоположного пола.

– Какая досада, что приходится уезжать, когда мы только-только с вами познакомились! Я даже почти решился отказаться, но поступить так в последний момент, когда все бумаги заполнены и визы получены, было бы, наверное, нехорошо. Так ведь не делают, правда?

– Может быть, все обернется к лучшему, – утешила своего нового знакомого Виктория.

– Вряд ли, – с сомнением протянул Эдвард и, помолчав, добавил: – Странное дело, у меня такое чувство, будто что-то там нечисто.

– Нечисто?

– Да. Как будто это все ненастоящее. Только не спрашивайте, почему я так думаю. Сам не знаю. Бывает иногда такое предчувствие. У меня такое с масляным каналом было. Стал разбираться – и точно, в шестеренном насосе прокладка слетела.

Технические термины, в которые Эдвард облек свое высказывание, были для Виктории полной тарабарщиной, но главное она поняла.

– Так этот Рэтбоун, по-вашему, не тот, за кого себя выдает?

– Не представляю, как такое возможно? Человек он черт знает какой почтенный, уважаемый, входит во всякие там общества, на короткой ноге с архиепископами да ректорами университетов. Нет, это просто чувство такое… В любом случае время покажет. Ну, тогда пока. Жаль, что вы не можете поехать.

– Я бы с удовольствием.

– Что будете делать?

– Пойду в агентство при Сент-Гилдрике на Гоуэр-стрит, поищу другую работу, – уныло сказала Виктория.

– Прощайте, Виктория. Партир, сэ мурир он пё[6]. – Вторая фраза прозвучала у Эдварда с типичным британским акцентом. – Эти парни, французы, дело знают. А наши олухи несут всякую бредятину насчет сладкой печали расставания…

– Прощайте, Эдвард, и удачи.

– Вы обо мне, наверное, и не вспомните.

– Вспомню.

– Вы совсем не такая, как другие девушки. Я бы только хотел… – Часы пробили четверть. – Черт, мне надо лететь…

Он торопливо отступил и исчез в громадном чреве Лондона. Оставшись одна на скамейке и предавшись размышлениям, Виктория обнаружила, что мысли ее растекаются двумя потоками.

Один шел в русле темы Ромео и Джульетты. Они с Эдвардом оказались примерно в том же положении, что и эта несчастная пара, хотя Ромео и Джульетта, возможно, выражали свои чувства языком более высоким. Но ситуация та же. Встреча… внезапно вспыхнувшее взаимное влечение… крушение надежд… и два нежных сердца разлучены. Виктории вспомнился стишок, который она часто слышала от старушки няни.

Замени Америку на Багдад – и все как про нее с Эдвардом.

Виктория наконец поднялась, смахнула с юбки крошки и, выйдя из Фицджеймс-гарденс, зашагала в направлении Гоуэр-стрит. Она уже приняла два решения, и первое (в духе Джульетты) сводилось к тому, что она должна заполучить того, кого полюбила.

Второе решение вытекало из первого. Раз уж Эдвард уезжает в Багдад, то и ей не остается ничего другого, как отправиться туда же. Вот только как это сделать? В том, что такое решение возможно, Виктория не сомневалась. Чего-чего, а оптимизма и силы характера ей было не занимать.

Сладкая печаль расставания устраивала ее не больше, чем Эдварда.

«Мне нужно попасть в Багдад», – сказала она себе.