– Что вы заканчивали?
– Ох, да чего я только не заканчивал…
Стопку дипломов пришлось держать двумя руками. Директор клиники нацепил очки, взял верхний, внимательно изучил. Затем выудил нижний, тоже прочел.
– Это в хронологическом порядке?
– Разумеется. Порядок – вообще моя слабость.
– Вы начинали обычным доктором на скорой. А заканчиваете…
– Ну, я не сказал бы, что заканчиваю, но – да. По-моему, вполне естественно.
Директор откинулся в кресла.
– Итак, танатотерапия. Это модно, не спорю.
– Это еще недостаточно модно, посмею вам возразить.
Кандидату было лет пятьдесят, одет скромно, в навозного цвета костюм. Лысый, лицо унылое – похож не то на пожилого пса, не то на мороженого хека, но замашки нахальные.
Директор постучал по столешнице шариковой ручкой.
– Я ознакомился с вашим профилем, господин танатотерапевт. Смотрел и портфолио. Отзывы впечатляют. Почему вы решили оставить частный кабинет и перебраться в коллектив?
– Потому что у меня музыка, и она не самая веселая, а клиенты с утра до ночи. Соседи сначала жаловались, а потом, когда увидели, что без толку, начали пакостничать. Прокололи колеса, залили монтажной пеной замочную скважину. Бросили камень в окно. А недавно под дверью… ну, вы поняли.
– Завидное терпение. Мне кажется, вы энтузиаст своего дела. То есть работаете еще и для души – я прав?
– Абсолютно. – Кандидат действительно воодушевился, подался вперед, округлил глаза. – Вот человек рождается. В цивилизованных странах этому предшествует подготовка. Будущая мать тренируется. Бывает, что с нею тренируется и отец, если он человек сознательный. Но умирание не менее важно! Если угодно – более! Вправе ли мы отказывать людям в профессиональной репетиции?
– Не нужно пафоса, – поморщился директор. – Принцип ясен. Одолевали черные мысли, полежал в гробу, вышел – хорошо-то как! Мы выделим вам кабинет. Пожелания насчет оборудования?
– Никаких, все со мной. Гроб и проигрыватель – вот все, что мне нужно.
– Гроб, – механически повторил директор. – Хорошо, приходите завтра с утра. Доставка за ваш счет… Я представлю вас коллективу.
И представил.
Работники собрались в маленьком конференц-зале, а директор произнес короткую речь:
– Вот, уважаемые коллеги, наш новый узкий специалист. Мы не боимся экспериментировать, мы будем и впредь внедрять новейшие методы. Опыт умирания – потрясение, которое зачастую оказывает целительное воздействие, так называемый катарсис…
– А как же к нему направлять? – подали голос из заднего ряда. – Мы не смеем даже к психиатру, сразу жалоба, а тут – на погост. Мы же без премий останемся, вы сами нас и оставите…
– Значит, придется находить правильные слова! – ощерился директор. – Налаживать контакт, нащупывать чувствительные точки. У нас не поликлиника. Это там выражаются прямо, им некогда церемониться. На погост, так на погост, следующий! А мы декларируем сервис, мы позиционируем многопрофильность…
Танатотерапевт стоял в стороне и согласно, серьезно кивал.
– Да мы с удовольствием, – буркнул кто-то еще.
Стало ясно, что споры бессмысленны. Собрание разбрелось по кабинетам, и начался рабочий день. Вскоре по клинике растеклась грустная музыка. Она звучала ненавязчиво, но проникала во все закоулки. Первой не выдержала главная медсестра. Ее разобрало любопытство, и она зашла к новому доктору как бы по делу. Танатотерапевт сидел у распахнутого гроба и терпеливо ждал пациентов. Мелодия струилась.
– Я пришла напомнить, что каждые три часа – дезинфекция. Санобработка.
– Обязательно, – не стал возражать специалист. – Вот санитайзер. Я буду лично опрыскивать гроб.
– Одноразовые простынки вон там, – показала сестра без всякой надобности. – А вон бактерицидная лампа. И маску наденьте.
– Всенепременно. Не желаете? – Танатотерапевт кивнул на гроб.
Сестра попятилась, и через секунду ее уже не было.
Поползли разговоры: сидит, ничего не делает, уставился в одну точку. Эта музыка, черт бы ее побрал! Интересно, какая у него оплата – почасовая или сдельная? Если почасовая, то хорошо устроился. Мы бы тоже не отказались!
А еще через час появился первый клиент. Это был вздорный скандалист, практически хулиган. Он довел до исступления офтальмолога, и тот – в сердцах, пусть и в сдержанных оборотах – направил трудного больного по адресу. Ко всеобщему изумлению, пациент согласился, заплатил и пошел. Учреждение замерло. Когда сеанс завершился, коллектив оторопел уже полностью. Дебошир вышел преображенный, со слезами на глазах и предельно вежливый. Он спросил книгу отзывов и написал благодарность. Она была краткой: «Охеренно! Гран мерси. С уважением – Лаптев».
И поехало-пошло. Народ вдруг потек, а сотрудники приобрели странную привычку передвигаться по коридорам на цыпочках.
Через неделю к директору пришел психиатр.
– Я увольняюсь, – объявил он. – У меня пусто. Ни души. Все идут к этой скотине.
– Попрошу выбирать выражения, – сделал ему замечание директор.
– А мне уже все равно. Я здесь больше не работаю, я пошел. Вы тоже скотина.
Вскоре заявления написали и другие доктора. Не все, но многие.
– Смените вывеску, – посоветовал директору невролог. – Переименуйтесь в Бюро ритуальных услуг. Мы вообще лишние, и я давно это подозревал.
Пожаловал однажды и сам специалист.
– Вот какое дело, – заговорил он с порога. – Население желает приобретать абонементы. Это раз. А два – пришло ко мне семейство и пожелало пройти процедуру совместно. Одновременно. Предлагаю приобрести очень большой, коллективный гроб и расширить мое помещение. Думаю, зал для лечебной физкультуры подойдет. Там все равно пусто.
Директор был не в восторге от происходящего, но утешался всякий раз при виде среднего чека. Насчет же вывески он и сам начинал задумываться. Пусть не бюро. Пусть центр передовой медицины. Он остро чувствовал, что время требует от него гибкости. Он почувствовал это еще острее, когда к нему на прием пришел местный депутат.
– Наслышан, наслышан, – приветливо пробасил гость, пожимая директору руку. – Смотрите, какое дело. Мне скоро переизбираться, и я нуждаюсь в свежей, оригинальной предвыборной кампании. Думаю, имеет смысл подвергнуться вашей знаменитой процедуре. А после я пообещаю избирателям ее бесплатно для всех, кто сделает правильный выбор. Нашему населению эта идея близка и понятна. Финансы, конечно, беру на себя. Но и вы нас не подведите.
Директор вспотел.
– Всегда, всегда пожалуйста, тем более для вас. Когда желаете упокоиться?
Депутат возвел очи горе.
– Близится Пасха, – сказал он значительно. – Думаю, надо сделать это в Страстную неделю. Улавливаете намек? Символизм, наверно, самонадеянный, зато доступный.
– Улавливаю, – горячо закивал директор. – Но, если я вас правильно понимаю, вы планируете пролежать во гробе – сколько там? Три дня?
– Это лишнее, – возразил депутат. – Не будем забывать меру. Обычного сеанса хватит, но освещение, конечно, должно быть широким. Телевидение, пресса. У вас возьмут интервью… совсем короткое, но важное. А в дальнейшем… ну, что-нибудь решим с вашей богадельней. Соображаете?
– Еще бы, – ухмыльнулся директор. – Слава Богу, не дурак!
Танатотерапевт, призванный на консультацию, безоговорочно поддержал государственную идею.
В назначенный день депутат явился на сеанс.
Его свита осталась ждать в коридоре, прессу замариновали на улице. Широко улыбаясь, депутат лег во гроб, а доктор включил музыку, сел в изголовье и принялся нашептывать слова о вечном и бренном. Приходилось признать, что получалось у него убедительно. Минут через десять во гробе установилась мертвая тишина.
Оказалось, что в смысле буквальном, ибо еще через пять, когда сеанс кончился, к директору ворвались люди – немногие свои из оставшихся, а также чужие.
– Он умер! – выпалил стоматолог.
Директор привстал из кресла.
– Кто? – спросил он звеняще.
– Наш будущий покровитель! Крышку отняли, а он лежит мертвый!
– Но как, от чего?
– Да кто же его знает! – ответил нестройный хор.
Тем эта история и закончилась.
…Музыку включили заново, гроб вынесли уже с естественным основанием, а узкого специалиста уволили задним числом за два дня до события. Он, впрочем, и сам пропал. Отлучился будто бы по нужде и сгинул.