Вы не стали монументами,
Вы надгробием не стали.
За Георгиевской лентою
Ваши звонкие медали.
День, дыханьем перехваченный,
Всколыхнёт живую память.
Научите разворачивать
Душу честными стихами.
И кто напоит одного из малых сих
только чашею холодной воды.
Мф. 10:42
В коробке комнаты ни звука.
Сидит старуха у окна,
Давненько поджидает внука,
И клетка комнаты прочна.
Трясутся руки Паркинсоном,
Букет рецептов на столе.
Не помнит, где стоят иконы,
И где на смерть её в узле.
Сын умер, очертанья стёрлись,
Одна старуха много лет
По дому ходит, тихо горбясь,
Да внука двигает портрет.
Была неласкова, бранила,
Корила, что уж говорить,
Пока столетнее сверлило
Не источило мысли нить.
Теперь тиха, как битый чайник,
Теперь уже не закипит,
И привередливый начальник
Давно старухою забыт.
Забыто всё: враги и беды,
И злоба лютая, и спесь,
И как далёко до Победы,
И что любовь на свете есть.
Дверь заскрипела. Слава Богу!
Пришёл не помнящий вражды
И протянул:
«Бабуль», – с порогу,
Как чашу, полную воды.
Молишься наспех и тут же злорадствуешь.
Вышло, как Бог хотел, а не ты.
Рыбы в саду твоём ходят цветастые,
Не замечая твоей пустоты.
Скоро забудется, день перелистывать
Снежная мелочь до срока спешит,
И, покрывая собою нечистое,
Белым февраль, как нарочно, прошит.
Вновь не сочтётся никем и не вынется
Злая заноза из белого рта.
Рыбы цветастые дышат прерывисто,
Видя, как сердце метёт суета.
А я опять иду на Вяз.
Походный ливень моет лето,
Попутных луж иконостас
Пускает в небо без билета.
Открыты двери облаков
И зал подсвечен не от скуки,
И наблюдает птицелов
Небес натруженные руки.
На семидесятилетие поэта Николая Пересторонина
Выйду перед светом через сотни лет,
Назову поэтом, для меня поэт.
Поменяю ль краски, оборву листы,
Даже без опаски не смогу на «ты».
Онемеет осень, попрошу зимы,
Снега у Николы зимнего взаймы.
Наваляюсь вдоволь, наваляю чушь
Неокрепшим словом от пещерных душ.