Небольшая латунная табличка справа от входной двери, гласящая «Портико инвестментс Лтд.», не дает случайному прохожему ни малейшего намека на то, что творится за белым пятиэтажным фасадом дома номер сорок шесть по Карлтон-Хаус-террас. Ничто не позволяет прохожим догадаться, что дом этот не оканчивается подвалом, а простирается еще на пять этажей в глубь земли или что к тому же ведомству относятся еще пять домов вниз по Мэллу.
В холле дома номер сорок шесть, за стойкой, встречает посетителей симпатичная брюнетка лет тридцати пяти. От тысяч и тысяч лондонских секретарш ее отличает лишь одно: в гостиной ее дома, в витрине под стеклом гордо покоятся сорок пять кубков и медалей, в основном из Бисли[7], и среди них на видном месте – серебряная олимпийская медаль по стрельбе из пистолета. Вот этой наманикюренной ручкой, порхающей по кнопкам интеркома, секретарша может за полторы секунды выхватить тяжелый «Кольт» и открыть огонь по любым непрошеным гостям.
Слева от стойки располагается выставочный стенд с огромными необработанными драгоценными камнями: среди них алмаз, сапфир, изумруд и рубин. Увеличенные цветные фотографии на заднем плане изображают шахту – с подписью «Амарильо, 1935 г.», пинцет, сжимающий кольцо с рубином – с подписью «Найроби, 1955 г.», и вид какой-то холмистой пустыни с воздуха.
Стенд предназначается для посторонних визитеров; впрочем, таковые сюда почти не заходят, да их здесь и не ждут. А постоянные обитатели здания знают, что «драгоценные камни» – стекляшки, а фотографии отпечатаны с негативов, откопанных на задворках Музея истории науки.
В комплексе, куда ведет дверь дома номер сорок шесть, работает семьсот пятьдесят человек – и по большей части они приходят и уходят через невинные и непримечательные с виду двери, рассеянные по Мэллу, Трафальгар-сквер и Кокпер-стрит, или через три входа на парковку, расположенную под зданием.
На пятом этаже, за массивными двойными дверями, перед которыми располагается предбанник с секретаршей, восседает властелин этого тайного королевства: плотный мужчина с бычьей шеей, массивной головой и сломанным в нескольких местах носом. В седеющих волосах еще виднеются черные пряди, однако виски уже полностью посеребрила элегантная седина. Одет он в рубашку от «Тернбулл и Ассер», полосатую, но с белыми воротничком и манжетами, и темно-синий костюм в тонкую белую полоску от «Дормей» стоимостью в пятьсот фунтов; довершает ансамбль модный галстук от «Ланвен». Мужчина не особенно высок – ростом не больше пяти футов девяти дюймов, и все же чувствуется в нем что-то такое, отчего даже самые хмельные и воинственные забияки в переполненных барах при встрече предпочитают отступить и дать ему дорогу.
Присмотревшись к морщинкам вокруг глаз, можно догадаться, что мужчине уже сильно за шестьдесят, пожалуй, ближе к семидесяти. Тем не менее выглядит он здоровым и крепким – кажется, мог бы одним прыжком перескочить через огромный стол красного дерева. Впрочем, так кажется лишь до тех пор, пока вы не замечаете рядом с его стулом тонкую, но прочную трость. На трость он опирается не из-за возраста: причиной этому стали пули, выпущенные чуть больше года назад одним неудачливым киллером.
За дверью дома номер сорок шесть по Карлтон-Хаус-террас, за латунной табличкой «Портико инвестментс Лтд.» скрывается организация, корни которой восходят к временам королевы Елизаветы I и Испанской Армады. Организация тайная – настолько тайная, что на бумаге ее не существует, хоть бюджет ее обходится британским налогоплательщикам в сто сорок миллионов фунтов ежегодно. О том, чем занимается организация в каждый конкретный момент, осведомлены лишь два человека – премьер-министр и министр внутренних дел: и всё, что знают эти двое, можно было бы записать толстым маркером на обороте почтовой марки.
В Лондоне благодаря амбициозности и энергии своего директора эта организация занимает еще три собственных комплекса; а кроме того, делит с армией, Особой службой полиции, Тайным разведывательным управлением МИ-6 (и, несомненно, с половиной русских тайных агентов в Англии) огромный комплекс под подземной парковкой в Гайд-парке. Организация эта именуется МИ-5, а возглавляет ее человек с пятого этажа «Портико инвестментс» – сэр Чарльз Каннингэм-Хоуп, кавалер Ордена Британской империи, более известный под кодовым именем Файфшир.
С большей частью своих оперативников Файфшир встречается дважды – при приеме их на работу и при увольнении. Однако мне повезло (если сотню тяжелых, опасных и грязных заданий можно назвать везением) работать непосредственно с ним. Он стал моим прямым начальником. На первом же собеседовании мы как-то на удивление хорошо сошлись: не знаю, пожалел ли он приблудную дворнягу, приметил у меня какие-то ниточки, за которые легко дергать, или тому была какая-то иная из тысячи возможных причин. Утешаю себя мыслью, что Файфшир не дурак и сразу распознал во мне прекрасного человека и ценного сотрудника.
Однако стать героем посмертно я вовсе не стремился – и потому немного напрягался всякий раз, когда Файфшир вызывал меня к себе.
Я вошел в знакомый кабинет, шеф встал из-за стола и протянул мне огромную, как лопата, руку. Рукопожатие у Файфшира из тех, от которых хрупкие дамы краснеют, застывают с улыбкой, несколько секунд переминаются с ноги на ногу, не в силах вымолвить ни слова, и наконец, когда онемение в руке сменяется болью, выдыхают потрясенное: «О-о-о!» Я к этому испытанию был готов. Несколько секунд он тряс мою ладонь, и наконец, когда я уже подумал, что костяшки сейчас разлетятся в пыль, сжалился, выпустил мою руку и кивнул, приглашая сесть. Перед столом у него сегодня был установлен двадцатишестидюймовый телеэкран, подключенный к кассетному видеомагнитофону. То и другое принесли сюда согласно моим указаниям.
– Как дела, Флинн? – спросил Файфшир.
– Лучше, чем неделю назад, – ответил я.
На прошлой неделе я указывал в рапорте, что двухнедельная слежка за Уэлли ничего не дает и агенты начинают скучать. Теперь же скуку как рукой сняло.
Подняв бровь, Файфшир взглянул на экран.
– Мило с вашей стороны позаботиться о том, чтобы я не пропустил очередную серию «Коронейшн-стрит».
– Знаю, что вы стремитесь постоянно быть в курсе событий, – ответил я.
– К сожалению, это стремление разделяют не все. – Он подтолкнул ко мне через стол утренний выпуск «Таймс». – Газеты сегодня читали?
– Не успел. Слишком увлекся телепередачей «Хорас Уэлли едет на работу».
Суровое лицо Файфшира на миг просияло улыбкой.
– Тогда взгляните на первую страницу.
Заголовок гласил: «Принц и принцесса Уэльские начинают поездку в Белфаст».
– Вы знали, что они едут в Белфаст? – спросил он.
– Не знал.
– Вот и я тоже. Сорок миллионов фунтов потратил я в этом году на борьбу с терроризмом в Северной Ирландии, располагаю уникальной информацией! А они отправляют туда принца и принцессу, даже не поинтересовавшись, что я об этом думаю… Ладно, это не ваша проблема. Ну, рассказывайте.
– В понедельник Уэлли покинул свое рабочее место и доехал до придорожного паба в десяти милях от Портмадога в Уэльсе. Через несколько секунд после того, как он вошел в паб, со стоянки возле него отъехал «Форд Капри». Я отправил за ним хвост. Через пятнадцать минут хвост был сброшен – судя по описанию, вполне профессионально. То ли заметил, что мы за ним следим, то ли следовал стандартной защитной процедуре. Любопытно, что номера на машине были фальшивые – то есть незнакомец обезопасил себя со всех сторон. Номера принадлежат «Датсуну», четыре года назад списанному в утиль. Возможно, между человеком на «Капри» и Уэлли нет никакой связи; однако бо́льшую часть времени, которую Уэлли провел в пабе, я наблюдал за ним. Он ни с кем там не разговаривал, но вышел из паба с конвертом. В последнем была видеокассета, которую он отвез на телестудию Би-би-си – и копия этой кассеты сейчас вставлена в видеомагнитофон.
Файфшир кивнул.
– Итак, о человеке на «Капри» мы практически ничего не знаем, и шансов его найти, если он сам не вынырнет, у нас немного. Я правильно вас понял?
– Правильно.
– Вы узнаете его, если снова увидите?
– Нет. Возможно, узнаю машину.
Запищал интерком. Файфшир нажал на кнопку, и в динамиках послышался голос его секретарши, достопочтенной Вайолет-Элизабет Трепп:
– Сэр Чарльз, к вам мистер Уордл и капитан Коулмен.
– Пусть войдут, мисс Трепп.
Назвать достопочтенную В.-Э. Трепп фурией значило бы смертельно оскорбить фурий. Медуза Горгона бледнела перед ней, как рогатка – перед нейтронной бомбой. Верная секретарша не просто оберегала Файфшира от посетителей – она защищала его, как ядерный щит. Чтобы пробиться к шефу по телефону, требовалась университетская степень по дипломатии, нечеловеческое терпение и куча свободного времени. Сначала она спрашивала: «Кто звонит?» Затем: «Сэр Чарльз ожидает вашего звонка?» И наконец: «Я узнаю, готов ли он поговорить с вами». Никто не избегал такого обращения: ни те, кто звонил каждый день, ни те, кто звонил по несколько раз в день, ни личные помощники, ни доверенные сотрудники, ни высокопоставленные чиновники, ни министр внутренних дел, ни премьер-министр. Всех подвергали одной и той же пытке. Не знаю, как реагировали другие, но сам я мечтал придушить мисс Трепп не меньше сотни раз.
Эту проблему Файфшир решил в духе нашей конторы: соблюдая строжайшую секретность, установил у себя прямую линию, о существовании которой мисс Трепп не подозревала, и дал номер нескольким доверенным людям для экстренных случаев.
Двойные двери отворились, и вошли двое: один – невысокого роста, седеющий и лысеющий, лет пятидесяти пяти, в маловатом ему зеленом шерстяном пиджаке и великоватой кремовой рубашке; второй – лет тридцати восьми, черноволосый, шести футов росту, в коричневом двубортном блейзере с позолоченными пуговицами и темно-серых фланелевых брюках.
– Сэр Чарльз, – представил я их, – это Кен Уордл и Дик Коулмен из «Игровой».
«Игровой» мы прозвали отдел высоких технологий Центральной информационной базы, расположенной под Гайд-парком. Именно там силами самых гениальных (и самых недооцененных в стране) инженеров изобретается, совершенствуется и адаптируется под разнообразные нужды разведки сверхсовременное оборудование.
– Добрый день, – кивнул Файфшир. – Очень рад вас видеть. Не терпится узнать, что вы для меня приготовили!
Уордл и Коулмен вежливо улыбнулись; мы все трое едва заметно подмигнули друг другу: избранные школьники в кабинете директора, приглашенные показать, чего они стоят. Время Файфшира дорого – дороже, чем время большинства людей; надеюсь, он не сочтет это время потраченным зря.
– Можно начинать? – спросил я.
Файфшир кивнул. Уордл включил экран, а Коулмен нажал кнопку воспроизведения на видеомагнитофоне.
На фоне Красной площади в Москве в поле зрения камеры вошел сэр Айзек Квойт в макинтоше «Берберри» поверх костюма. Встал так, чтобы его было видно целиком, и остановился.
– Здравствуйте, – заговорил он. – Я сэр Айзек Квойт, глава Управления по атомной энергетике Великобритании. Для тех, кто не слышал об этой организации, поясню: она отвечает за развитие атомной энергетики в Соединенном Королевстве. Сейчас я нахожусь здесь, в России, поскольку ни в Англии, ни где-либо еще в свободном мире не чувствую себя в безопасности. Возможно, вы спрашиваете себя, не сошел ли я с ума. Ответ: нет, не сошел. Но я устал лгать вам, британскому обществу, устал кормить вас бесконечной мешаниной из перевранных цифр и заявлений подкупленных ученых, за мзду твердящих то, во что сами не верят. Я устал возглавлять не серьезную организацию, а пропагандистскую машину, запущенную правительством, чтобы прикрыть нашу полную неспособность понять последствия и угрозы ядерной мощи, прикрыть тот факт, что мы преступно переоцениваем потребность нашей страны в электричестве как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе, и, что еще преступнее, недооцениваем стоимость производства этого электричества. Коротко говоря: я устал лгать о том, что ядерная энергия безопасна и дешева. Она неимоверно опасна – и не только потому, что почти полностью ответственна за все возрастающее в последние двадцать лет количество смертей от рака. Она способна стереть – и рано или поздно наверняка сотрет – с лица земли всю нашу страну. А стоимость атомной электроэнергии в ближайшие пять лет возрастет в восемь раз сравнительно с электроэнергией, получаемой обычными путями. Вся та ложь, которая выливается на вас, призвана спасти лицо правительства и рабочие места тысяч людей, трудящихся в сфере атомной энергетики. По поводу рабочих мест могу сказать, что обычные методы получения электроэнергии, вместе с изучением и развитием новых методов, создадут их гораздо больше, чем создают атомные электростанции сейчас.
Вы спросите: к чему же этот огромный и смертельно опасный обман? Посмотрим на возникновение атомной энергетики в нашей стране – и тогда, возможно, получим ответ.
Первый наш ядерный реактор, Колдер-Холл, заработал в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Под камерами журналистов, съехавшихся со всего мира, королева включила Колдер-Холл в единую энергетическую систему: так начался ядерный век. Объем энергии, поступающей в единую энергосистему из Колдер-Холла, очень незначителен. Не ради этого построен Колдер-Холл; истинная его цель – производство плутония для ядерного оружия, а электричество – лишь побочный продукт. Ответ станет еще яснее, если мы заглянем за кулисы британских договоренностей с НАТО; тот же ответ предстанет нам, если заглянуть за кулисы договоренностей с США – а с Америкой у нас заключен масштабный военный договор высокой степени секретности. Согласно этим договоренностям, основной наш вклад в общую систему обороны – не суда, не танки, не самолеты, не вооружение, не люди, а плутоний. Мы поддерживаем НАТО и США плутонием для ядерных бомб. Где проще всего производить плутоний? На атомных электростанциях. Плутоний, по уровню обогащенности почти идеальный для ядерного оружия, производится на атомных электростанциях как побочный продукт. Так что, как видите, огромный процент оборонного бюджета британского правительства скрыт в ваших счетах за электричество!..
Еще добрых минут двадцать сэр Айзек продолжал свою пламенную и вполне убедительную речь. Временами он немного отклонялся от темы, но основной его посыл звучал четко и ясно: британское правительство обманывает народ, и в результате этого заговора в стране строятся все новые и новые атомные электростанции – больше, чем может выдержать наш маленький остров. Британия, продолжал сэр Айзек, стоит на краю бездонной атомной пропасти. Вот-вот она ринется в долину смерти и отчаяния, откуда нет возврата. Всего одно серьезное происшествие – и на страну обрушится радиоактивный кошмар, который сделает ее непригодной для жизни.
Файфшир выслушал эту речь в потрясенном молчании. Когда сэр Айзек закончил, Коулмен нажал кнопку «пауза», и изображение на экране замерло. Темный силуэт главы Управления по атомной энергетике вырисовывался на фоне мавзолея Ленина – и выглядел сэр Айзек ровно так же, как в жизни, когда я пару раз сталкивался с ним в коридорах здания по Чарльз-Секонд-стрит. Впрочем, помнится, там он выглядел куда веселее, чем усталый, напряженный человек на экране. В сэре Айзеке было не меньше шести футов росту; был он очень полным, с тройным подбородком, на макушке красовалась блестящая лысина, но по бокам головы, закрывая уши, спускались нестриженные кудри. Внешность впечатляющая: что-то среднее между эксцентричным ученым, диккенсовским трактирщиком и огромным плюшевым мишкой. Под распахнутым плащом виднелась клетчатая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Сейчас сэру Айзеку было пятьдесят девять лет; женился он поздно, и четверо детей его еще ходили в школу – младшему было всего семь.
Файфшир медленно покачал головой, затем взглянул на меня.
– Безумие какое-то! Он свихнулся или ему промыли мозги… Я же прекрасно его знаю! Черт побери, две недели назад выпивал с ним – и ни о чем подобном и речи не было! Он любит свою работу. И всегда любил. Очень странно все это… Чертовски странно!
– Сэр, взгляните на часы сэра Айзека.
Я кивнул Коулмену: тот снова нажал на паузу, и фигуры на экране задвигались. Камера начала приближаться к правому запястью Квойта, пока его «Ролекс» не заполнил собой весь экран. Мы ясно увидели время на часах: семь часов десять минут. Секундная стрелка двигалась, так что часы не были сломаны.
– Семь десять, – продолжал я, – однако на Красной площади светло и гуляют люди. В это время года в Москве темно и в семь утра, и в семь вечера.
– Москва от нас в трех часовых поясах, – возразил Файфшир, – возможно, там десять тридцать утра. Квойт просто забыл перевести часы, и они показывают английское время.
– Возможно, сэр. Однако взгляните еще вот на это.
Изображение снова сменилось: теперь мы видели ноги сэра Айзека и булыжную мостовую под ними, затем серию увеличенных кадров с ногами других людей на площади.
– Я попросил Кена Уордла и Дика Коулмена повнимательнее изучать запись и посмотреть, не найдется ли здесь чего-то любопытного. Думаю, вы со мной согласитесь: кое-что любопытное нашлось. Время на часах сэра Айзека и в самом деле ничего не доказывает, но вот это… Кен, может быть, ты объяснишь?
– Конечно, Макс, – ответил Уордл. – Сейчас перед вами крупный план ног сэра Айзека и ног других людей на Красной площади. Даже на увеличенном изображении мы не можем невооруженным глазом разглядеть тени от ног. Будь день ясным и солнечным, мы бы ясно видели тени; в данном случае день, очевидно, пасмурный, свет рассеянный, и обычная контрастная телесъемка теней не улавливает. Однако их можно рассмотреть, если прогнать этот отрезок пленки через так называемый усилитель образов. Чтобы не углубляться в технические подробности, скажу просто: это примерно как поместить изображение под микроскоп.
Картинка на экране снова изменилась: человеческие ноги превратились в бесформенные образы, совсем темные и посветлее. Повторялась одна и та же картина: два темных пятна – и два пятна посветлее и поменьше, отходящие от них под углом.
– Сейчас вы видите ноги людей на площади и почву у них под ногами при сильном увеличении. Темные пятна – сами ноги, пятна посветлее – их тени на земле. Есть одна пара ног, рядом с которыми мы не видим пятен посветлее. Эти ноги не отбрасывают тени. Любопытно, не правда ли? Все, кто находится на Красной площади, отбрасывают тень, кроме одного человека – сэра Айзека.
– Вы думаете о том же, что и я? – медленно спросил Файфшир.
– Единственное возможное объяснение, – продолжал Уордл, – состоит в том, что во время съемок сэра Айзека на Красной площади не было. Либо он находился в студии с качественной системой фронт-проекции, либо его сняли на нейтральном фоне, а затем наложили изображение на видеозапись с Красной площади.
– Но еще любопытнее вот что, – вставил я, не давая Файфширу заговорить, и снова кивнул Уордлу.
Тени на экране сменились двумя графиками, один над другим. Выглядели они словно сравнение ежегодного объема продаж в отчете какой-нибудь торговой фирмы, – и верхний график, судя по всему, демонстрировал успехи, а вот для нижнего графика год выдался не слишком удачным. Уордл заговорил:
– Как вам, несомненно, известно, сэр Чарльз, сейчас мы научились снимать с записи человеческого голоса так называемый голосовой образец. Образцы голоса так же индивидуальны, как отпечатки пальцев: у двух разных людей образцы голоса совпадать не могут. На экране вы видите два графика: верхний – это образец голоса сэра Айзека Квойта, снятый с его речи, произнесенной в Оксфордском университете три месяца назад. Нижний – образец голоса, снятый с речи, которую вы только что прослушали. Нет ни малейшего сомнения, что эти голосовые образцы принадлежат разным людям.
Уордл извлек пачку «Дюморье», предложил нам всем; я взял сигарету и закурил. Файфшир извлек из серебряного портсигара огромную сигару и начал производить над ней обрезание. Несколько секунд спустя он сказал:
– Так кого мы только что видели на экране?
– Сэра Айзека Квойта, – ответил Уордл. – Но на Красной площади он не был, и слышали мы не его голос. Вы, разумеется, знакомы с понятием дубляжа в кинематографе: фильм снимается на одном языке, а на звуковую дорожку записываются диалоги на другом языке, причем речь по возможности синхронизируется с движениями губ у людей на экране.
– Да. Предпочитаю субтитры… Продолжайте.
– Для видеозаписей сейчас доступны намного более сложные и утонченные техники дубляжа, чем для целлулоидных пленок. Электронный дубляж практически невозможно различить невооруженным глазом и ухом – только с помощью голосовых образцов.
– Странно для меня вот что, – добавил Коулмен. – Очень наивно со стороны русских думать, что никто не проведет такую проверку.
– Не забывайте, – ответил Файфшир, – что, хотя во многих областях русские идут с нами вровень, а кое-где, особенно в медицине и в некоторых космических технологиях, даже обгоняют нас, – во многих других областях они отстают от Запада. Просто посмотрите на их автомобили, фотоаппараты, навигационное оборудование! Не исключено, что они просто не в курсе продемонстрированных вами возможностей современной техники.
Коулмен кивнул.
– Должен признаться, – продолжал Файфшир, – все это проливает на исчезновение Квойта совершенно новый свет. Согласны, Флинн?
– Определенно, игнорировать все это неблагоразумно, – усмехнулся я. – Да и директор Би-би-си обидится. Он любезно предоставил нам лучшие полчаса сенсационного видео, согласился подождать с оглашением – и будет чертовски расстроен, если мы не оценим его сговорчивость по достоинству.
– Как любезно с его стороны поставить безопасность родины выше рейтингов! – едко заметил Файфшир. – Вообще-то я просто пригрозил ему положить на полку сериал о разведке, который они только что сняли, иначе он вообще не отдал бы нам пленку. Так что бессонницей из-за его оскорбленных чувств страдать не стану. Нам и без этого есть от чего потерять сон. На первый взгляд перед нами государственная измена и бегство к противнику. Квойт выступает по телевидению и сам объясняет свой поступок. Приводит резоны, заставившие его бросить семью, друзей, собаку, вообще все – и бежать в Россию, где он, насколько нам известно, никогда прежде не бывал. Поступок необычный, но такое случалось и раньше. Однако, заглянув за этот фасад, мы видим три любопытных факта. Во-первых, Квойт не перевел часы на местное время – а он человек внимательный и пунктуальный. Во-вторых, хотя нам показывают, что Квойт на Красной площади, на самом деле снимали его где-то в другом месте. В-третьих, голос, который мы слышим, принадлежит не Квойту. – Файфшир обвел взглядом меня, Коулмена, Уордла. – Сама кассета нам о чем-то говорит?
– Нет, сэр, – ответил Уордл. – Кассета «Филипс», самая обыкновенная. Такую можно купить где угодно.
– Как насчет частотности строк? Разве русское телевидение не работает с другой частотностью, отличной от нашей?
– Верно, – ответил Уордл. – Однако они могли записать обращение в своей системе, а затем конвертировать в нашу, с частотностью шестьсот двадцать пять строк.
– Значит, кроме странного отсутствия тени, ничто на этой видеопленке не доказывает с полной определенностью, что Квойта снимали не на Красной площади?
Уордл и Коулмен переглянулись, и Уордл ответил:
– Ничто, сэр Чарльз. Сэра Айзека могли снять где угодно, а пленок с изображением Красной площади полно в любой фильмотеке – просто вырежи из какой-нибудь кинохроники. Наложение и дубляж, несомненно, осуществлял профессиональный редактор на хорошем оборудовании – тоже не редкость.
Файфшир кивнул.
– Что ж, джентльмены, – обратился он к Уордлу и Коулмену, – вы дали нам немало пищи для размышлений. Уверен, вы оба люди занятые, так что не стану дольше вас задерживать. Есть еще вопросы, Флинн?
– Нет, сэр Чарльз.
Файфшир поднялся из-за стола. Этот трюк, изобретенный им много лет назад и отточенный до степени искусства, неизменно срабатывал. Кому и знать, как не мне, – поскольку на мне Файфшир испытывал его не меньше сотни раз! Таким способом он избавлялся от посетителей быстро, тратя минимум времени на обычные светские формулы, однако сохраняя впечатление безупречной вежливости и доброжелательности. Просто вставал и делал вид, что куда-то очень спешит. В результате все присутствующие быстренько убирались у него с дороги. Вскакивали на ноги, хватали портфели – или что там принесли с собой, торопливо жали ему руку и устремлялись к дверям. Файфшир провожал их взглядом, застыв с видом бегуна на старте в нетерпеливом ожидании сигнала, – а когда за ними закрывалась дверь, довольно ухмылялся и вновь занимал место за столом.
Когда мы остались вдвоем, он закурил сигару и некоторое время сосредоточенно втягивал дым.
– Итак, вполне возможно, что Квойт в Англии. Но где бы он ни был – свободен он или в плену?
– В плену. Наверняка. Участвуй он в этом по доброй воле, не было бы нужды подделывать голос.
Файфшир кивнул:
– Согласен. Больше того: он не пересекал границу.
В прошлый раз, когда я здесь сидел, Файфшир вышел из себя. Не так уж часто шеф впадает в ярость, но когда впадает – на глаза ему лучше не показываться. В чем я и убедился через два дня после того, как бедняга Ахмед встретил свою судьбу в мужском туалете гостиницы «Ройял Ланкастер». «Отрубленная голова на полу уборной в четырехзвездочной гостинице, – сказал тогда Файфшир, – это еще туда-сюда. Это как-то можно пережить. Но отрубленная голова в уборной, автотрюки на угнанном такси и полная машина арабов, расплющенных колесами грузовика, – это уже слишком!»
– Такое, черт побери, терпеть нельзя! – так закончил Файфшир свою пламенную речь.
– Никак нельзя, сэр, – покаянно согласился я.
– Меня держит за горло Скотланд-Ярд. Держит за горло министр внутренних дел. Держит за горло министр иностранных дел. Держит за горло МИ-шесть. Держит за горло министр обороны. А теперь меня еще будут держать за горло чертовы ливийцы?! Да я задохнусь, к чертовой матери! Премьер-министр требует доклада, репортеры на всех окнах висят… Что, обязательно надо было всех убивать? Никак нельзя было не толкать арабов под чертов грузовик?
– Я просто пытался их остановить.
– Что ж, Флинн, это вам удалось! Остановить вы их точно остановили… Причем остановили атташе по культуре при ливийском посольстве, его личного секретаря, заместителя министра культуры и ведущего ливийского специалиста по иконам.
– Может, им не стоило резать людям головы и стрелять посреди улицы?
– В обломках машины не нашли ни «стволов», ни ножей.
– Простите, сэр, должно быть, они их съели.
Новость о Дональде Фроуме очень расстроила Файфшира. Тем более что была очень похожа на правду: донесения от Фроума действительно прекратились. Дональд был одним из ключевых агентов Файфшира: он успешно внедрился в международную террористическую организацию и занял там положение, открывающее доступ к достаточно серьезной информации. Если он раскрыт или погиб, потребуются годы, чтобы заменить его; а судя по словам Ахмеда, с беднягой произошло и то и другое. Второе известие от Ахмеда – об угрозе атомным электростанциям – Файфшира тоже не порадовало. Тем более что и оно совпадало со сведениями, полученными из других источников.
Тогда-то Файфшир и отправил меня изучать британскую атомную энергетику. Это, в свою очередь, привело меня к круглосуточной слежке за Уэлли, а слежка – к видеокассете, изображение с которой застыло сейчас на экране справа от письменного стола. За четырьмя арабами, погибшими в машине, ничего криминального не числилось, и только моя глубокая убежденность заставила Файфшира нехотя дать «добро» на весь проект. Чтобы не ударить в грязь лицом, мне надо накопать что-то по-настоящему серьезное. И вот сегодня наконец забрезжила удача. По лицу Файфшира я видел: если это и не горшок с золотом, то, по крайней мере, мы наткнулись на конец радуги.
– Сэр, почему вы уверены, что сэр Айзек еще в Англии?
– Мы опросили сотрудников паспортного контроля во всех морских портах и аэропортах Великобритании, дежуривших с момента исчезновения Квойта. Проверили все посадочные списки в аэропортах, опросили почти все команды самолетов и теплоходов. Никто его не видел. Не видели никого, даже отдаленно похожего на него. А внешность у Квойта запоминающаяся – такую фигуру не замаскируешь да и забудешь не скоро. Конечно, само по себе это еще ничего не доказывает – каждый час страну покидают сотни судов и самолетов, – но у меня есть и доклад нашей разведки из Москвы, и он подтверждает мои подозрения. В докладе говорится: в ближайший понедельник, в десять утра из Англии тайком вывезут какого-то важного человека. Рейсом Аэрофлота в Москву. Предположительно, ученого или чиновника, много знающего о наших последних научных разработках.
– Наш друг под описание подходит, – заметил я.
– Очень подходит. – Файфшир снова поднес зажигалку к сигаре, неровно обгоревшей.
– Если мы на правильном пути, сэра Айзека похитили русские. Они отвезли его на тайную телестудию, находящуюся где-то в Англии, и заставили говорить. Может быть, он не понимал, что это студия, может быть, не понимал, что его снимают. Затем они накладывают дубляж – отлично синхронизированную речь другого человека. Содержание ее мы слышали. Фоном к изображению ставят Красную площадь и отправляют кассету в Би-би-си. Все это вполне возможно… вот только не имеет никакого смысла. Скорее похоже на розыгрыш каких-нибудь безумных экологов, из тех, что протестуют против АЭС.
– Не исключено, – кивнул Файфшир, – но крайне маловероятно.
Я кивнул и закурил новую сигарету.
Достопочтенная Вайолет-Элизабет Трепп принесла нам кофе. По цвету этот благородный напиток напоминал чай из пакетика пятилетней давности, по вкусу – парафин. Файфшир подождал, пока она уйдет, и вылил кофе в горшок с фикусом на подоконнике.
– А еще удивляется, почему ни один фикус у меня дольше нескольких недель не выживает!.. Если это русские – а я не сомневаюсь, – не могу понять, зачем им Квойт. Информация о наших ядерных программах открыта, причем во многих областях атомных технологий русские подкованы даже лучше нас. Самое странное – вот эта обличительная речь. Чего русские надеются добиться, сея панику по поводу наших атомных электростанций? Хорошо, допустим, они возбудят общественное мнение, поднимется крик против ядерного оружия, снова пойдут разговоры о разоружении. Возможно, правительство отступит на несколько шагов, пойдет на какие-нибудь не слишком серьезные уступки, даже согласится пересмотреть ситуацию с ракетными базами США. Но всего этого можно достичь куда проще. Десятки членов Движения за ядерное разоружение сидят у русских на зарплате – и отрабатывают свои денежки, вопя на чем свет стоит. Русским мало?.. Все равно не понимаю.
– Полагаете, прикрытие?
– Да, скорее всего. Для «Операции Ангел» – что бы это ни было. Хорас Уэлли, «Операция Ангел», Ливия, Дейк Шледер, русские – ничего себе головоломка! Мы должны понять, что происходит, Флинн, и понять быстро. Идет игра международного масштаба, а нам забыли прислать экземпляр правил – значит, правила придется выяснять самим.
– История с Уэлли и кассетой мне непонятна. Зачем было тащить его в Уэльс, там вручать ему кассету и заставлять везти ее обратно в Лондон? Как по мне, выглядит очень странно.
– Разные могут быть причины. Например, требовалось проверить, не следят ли за ним. Или, скорее, помочь ему сломаться – сделать первое задание простым, но физически затратным и утомительным, к тому же достаточно таинственным, чтобы он ощутил причастность к чему-то непонятному и волнующему. Или проверяли, будет ли он следовать указаниям, – стандартная практика с новичком. И потом, мы ведь не знаем – может быть, он тоже что-то привез с собой. Что Уэлли делал после того, как избавился от кассеты?
– Ничего. Во вторник утром, отдав кассету вам, я перерыл весь его кабинет, однако ровно ничего не нашел. Смотрел чертовски внимательно, благо спешить было некуда. После Би-би-си он поехал прямиком домой, оттуда позвонил на работу, сказал, что простудился и сегодня не придет. Оно и понятно: я и сам черт знает как вымотался. Ему хотя бы удалось три часа поспать! Весь день Уэлли отдыхал дома – спал, смотрел телевизор, немного возился в саду…
– Жена не спрашивала, где он был?
– Нет. Это обычная часть его работы: инспектировать атомные электростанции внезапно и без предупреждения, в том числе и среди ночи. Вчера он пошел на работу и не разговаривал ни с одной живой душой. Даже не звонил.
– Просто Джекил и Хайд, – пробормотал Файфшир.
– Если Би-би-си не предаст эту запись огласке и даже не упомянет о ней, разве русские не удивятся? Они, скорее всего, ждут, что на фоне поисков Квойта новость об этой записи появится во всех газетах и на всех телеэкранах страны.
– Да, думаю, держать ее в тайне не стоит. А задержку можно объяснить тем, что в Би-би-си проверяли, не фальшивка ли это, и пришли к выводу, что запись подлинная. Мы ведь не хотим, чтобы наши русские друзья узнали, что нам что-то известно.
– Тем более необходимо найти Квойта до того, как его посадят на самолет.
– Не так-то это легко – найти его…
– Если он летит на самолете определенным рейсом, значит, его привезут в аэропорт Хитроу. А как иначе? Не на лету же они его в самолет запихнут и не на аркане потащат!
– И как, по-вашему, он попадет в Хитроу? – сухо спросил Файфшир. – В вагоне первого класса с большим плакатом на груди: «Я бегу в Россию»?
– В багажном отделении, – ответил я.
– Русские не дадут нам и близко подойти к своему багажу. Можно не надеяться, что нам удастся на него взглянуть.
– А если перехватить Квойта раньше, до багажного отделения?
– Тогда придется останавливать и обыскивать весь транспорт, прибывающий в Хитроу и к пассажирским, и к грузовым терминалам. Получится пробка миль на пятьдесят – и все равно никакой гарантии, что мы его найдем. Бедолагу запросто могут засунуть в какой-нибудь контейнер и запрятать поглубже в кузов грузовика – а перерыть все контейнеры, едущие в Хитроу, мы точно не в силах.
– Разыскать Квойта до того, как его повезут в аэропорт? Скорее всего, русские держат пленника на конспиративной квартире. У нас ведь есть список русских конспиративных квартир?
– Дом на северо-западе Лидса. Особняк с двадцатью семью спальнями близ Севинокса. Особняк с одиннадцатью спальнями близ Киренчестера. Замок с сорока четырьмя спальнями вблизи Энгмеринга в Сассексе, сейчас используется как загородный клуб. Дом с девятью спальнями и поместье площадью в восемнадцать с половиной тысяч акров, включающее в себя две деревни и сорок восемь служебных построек, в тридцати милях от Абердина в Шотландии. Семь домов разных размеров разбросаны по Лондону. Это те двенадцать конспиративных квартир, которые нам известны; а есть еще не менее двадцати пяти, о которых мы лишь догадываемся. Сегодня утро четверга, самолет Квойта вылетает в десять утра в понедельник – значит, у нас меньше четырех дней. За это время придется получить чертову прорву ордеров на обыск, постучать в чертову прорву дверей и обшарить множество чуланов, подвалов и шкафов.
Наступило долгое молчание; Файфшир дымил сигарой, я раздумывал.
– Если мы перехватим Квойта, – сказал я наконец, – то, возможно, сумеем выяснить, что задумали русские. Если нет, придется ждать их следующего шага. А как насчет отдыха Уэлли на яхте у Шледера? Вы выяснили о Шледере что-нибудь еще?
– О да, – мрачно ответил Файфшир, – выяснил, и немало.